Текст книги "Под сенью звезд"

Глава 21

Флетт шел по улице, ведущей в бухту. Это был молодой мужчина лет тридцати с небольшим, опрятный, высокий. По заданию одной из газет Копенгагена, где он работал внештатным журналистом, его направили на Фарерские острова, где он должен был увидеть одну из местных традиций, берущей начало сотни лет назад. Собственно говоря, Флетт мог написать статью, не выходя из редакции, но он лично пожелал посетить Фарерские острова, чтобы воочию понаблюдать за, так называемой, «традицией мужества», ежегодно проводимой юношами островов. Флетт знал, что ему нужно быть на острове утром, та как обычно юноши, участвовавшие в старинном обряде, готовятся с самого утра. В город он прибыл поздним вечером, а утром, когда солнце еще не запустило свои лучи на улицы, вышел из гостиницы и уже к восьми утра, не спеша, подходил к бухте, где должна была начаться подготовка к празднику.

К его удивлению, у берега бухты людей было мало, в основном, это были рыбаки – старые морские волки. Не было ни намека на начало охоты. В гостинице и в Копенгагене его уверяли, что 29 июля жители островов будут проводить масштабную охоту. Но, увы, к его разочарованию, несмотря на начало (было 28 июля) не было видно ни малейшего намека на подготовку.

Небольшой городок Торсхавн, расположенный на одном из Фарерских островов, был спокоен, люди, обладающие флегматичным характером, занимались повседневными делами, заботами. Первое, что бросилось в глаза Флетту – это отсутствие зелени на улицах. Дело в том, что деревья на островах не росли. Одноэтажные уютные домики – вот все украшение людского поселения. Домики спускались к воде, тянулись вдоль берега. Камни защищали берег от размыва прибоя.

Когда солнце поднялось выше, и его косые лучи стали пробиваться на улицы, начали появляться горожане – эти угрюмые, суровые, молчаливые, добрые на вид люди. Легкий предутренний туман, что оседал на море, стал улетучиваться, и Флетт, помимо нескольких десятков рыбацких лодок, покачивающихся у берега, заметил вдалеке высокий скальный мыс, кажущийся мощным заграждением бухты от морских волн, где вода всегда была спокойной.

Туман рассеялся, вода в бухте отражала падающие лучи солнца, придавая светло-синие, зеленоватые оттенки поверхности Норвежского моря. Так, стоя в упоительном блеске волн и играющих лучей, овеваемый утренней прохладой свежего бриза, Флетт любовался красотой бухты. Недалеко от берега он увидел паб, где висела белая вывеска: «свежее пиво». Флетт отошел от парапета и направился в паб, только что открывшийся. У стойки, где разливалось пиво, сидело несколько рыбаков, их обслуживала молодая женщина.

– Не подскажите, когда начнется традиционный праздник? – спросил он у женщины, наливающей кружку пива.

– Вы не здешний?

– Я прибыл из Копенгагена вчера вечером, – пояснил Флетт.

– Вы журналист?

– Да, а что, заметно?

– Как правило, нас посещают журналисты, почти каждый год они собираются здесь.

Она налила пиво.

– Я смотрю, людей маловато для такого события, – сказал Флетт.

– А вы присаживайтесь, – вежливо, улыбаясь, сказала женщина. – Охота может начаться в любой момент.

Флетт не понял ее слова, но сел за столик у окна, за которым изредка ходили люди. Его внимание привлек пожилой мужчина, сидящий у стены и тихо беседующий с товарищем. По внешним признакам, Флетт определил его в рыбаки, одним из тех, кто своим тяжелым трудом морского охотника весь день проводит в море.

Загорелый мужчина был невысокого роста, коренастый, с мускулистыми руками и широкий в плечах. Мужчины о чем-то говорили, покачивая головами в знак одобрения. Флетт решил расспросить этого морского волка о Фарерской традиции. Он решил угостить пирата и его товарища пивом. Представившись и заказав две кружки пива, Флетт присоединился за их столик.

– Я журналист, – пояснил Флетт, – я прибыл с материка и хотел бы задать вам несколько вопросов.

– Вы, молодой человек, – начал пират, – хотите написать статью?

– Да, о вашей ежегодной традиции, – пояснил Флетт.

Заметив, что мужчины не были против разговора, он продолжил. – Прежде всего, меня интересует возраст участников, есть ли среди них женщины, принимают ли участие дети? И как вообще это происходит: спонтанно или по команде?

Мужчины переглянулись. Старый пират вытянул шею так, если бы ему нужно было кого-то разглядеть вдалеке. Флетт заметил, что он смотрел сквозь него. Флетт невольно оглянулся и увидел в небольшом окне бегающие суетливые силуэты людей. Видимо, он это просмотрел, когда в первый раз смотрел в окно. В зале паба, словно все застыло, все лица были устремлены в сторону окна. Придорожный людской шум стал угрожающе расти. Люди были чем-то встревожены. Вероятно, что-то случилось, пока Флетт был в пивной. Он повернулся к мужчинам и спросил пирата, который по-прежнему смотрел сквозь него, каким-то странным взглядом охотника, учуявшего добычу.

– Вы, конечно же, тоже принимаете участие, не могли бы вы… – любезно начал Флетт.

– Ты сам все увидишь, – спешно произнес старый морской волк, теперь он Флетту казался и пиратом, и охотником одновременно. В его глазах Флетт увидел огонек, глаза воинственно заблестели.

– Скорей, скорей на улицу, и к берегу, – продолжил мужчина. – После поговорим.

Они втроем выскочили из паба, словно в нем начался пожар. Впрочем, обстановка на улице напоминала начало военных действий. Людей стало намного больше, они сбегались отовсюду, среди них были мужчины, женщины, старики, дети, казалось, весь город рванул к берегу бухты. Они суетились, были тревожны и чем-то неподдельно возбуждены, будто на город совершено нападение неприятеля. Но больше всего Флетта удивило и насторожило не сколько их поведение, боевой настрой и готовность к бою с неведомым врагом, сколько те предметы, которые были у них в руках. Люди были вооружены топорами, большими острыми ножами, веревками с заостренными крюками. Берег напоминал пиратскую шхуну, готовящуюся к абордажу. Флетт приметил, что некоторые женщины несли в руках куски сушеного мяса. Взрослые были так заняты подготовкой, что не обращали никакого внимания на сновавших по берегу детей, казавшихся брошенными.

Знакомые Флетта, двое пожилых мужчин из паба, стояли у берега, на камнях и наблюдали за бойкими приготовлениями молодых парней, иногда подсказывая им, что делать. Двое юношей, несших весла, свалились с причала в воду. Град брызг окатил детей, стоящих неподвижно у лодок. Юношам помогли влезть обратно, погрузили весла и двенадцать восьмивесельных и моторных лодок отчалили от причала.

Некоторые юноши в спешке сбросили с себя штаны и футболки, оголившись, другие были одеты в рыбацкие непромокаемые костюмы. Молодые мужчины гребли довольно быстро, их лодки устремились к выходу из бухты. Они обошли мыс и вышли через пролив в открытое море. Тем, кто остался на берегу, по телефонам начали звонить в соседние селения, чтобы и там готовились, и выходили в море. Казалось, что население всех городков Фарерских островов закопошилось, забурлило, готовясь к схватке.

К двенадцати лодкам, руководящим старшиной, присоединились еще десять с другого селения. Видимо, управление охотой шло с мыса, где находилось несколько опытных рыбаков, в одном из них Флетт признал старого пирата из паба. Мужчина, которого все называли старшиной, зорко следил за морем. Свои указания он передавал другому мужчине, который передавал их по телефону. Не было сомнения, что управлял всем этим безумием жителей городка старый пират.

Черные дельфины были взяты в дугу и гонимы лодками по направлению к бухте. Дельфины прижимались друг к другу, они были напуганы шумом людей, которые неистово мчались за ними, не выпуская из кольца. Лодки равномерно распределились по дуге так, чтобы не пропустить стадо гринд.

Над поверхностью воды, то тут, то там появлялись черные округленные головы напуганных животных, их высокие спинные плавники возвышались над водой, периодами появлялась вся передняя часть тела. Некоторые дельфины разворачивались и пытались проскочить между лодок в открытое море, где они были бы на свободе. Но обезумевшие люди бросали в них камни и куски острых металлических палок, привязанных к веревкам. Дельфины в суматохе метались, натыкаясь друг на друга. Среди млекопитающих были малыши, неотступно следующие за своими родителями. Детеныши дельфинов не суетились, они не понимали, что происходит и просто следовали за своей стаей, за своими родителями. Впереди дельфинов шел их вожак – это был старый, но еще сильный и подвижный дельфин. Он вел все стадо.

– Тридцать два! – кто-то из рыбаков крикнул, пересчитывая головы дельфинов.

– Маловато! Нужны еще.

– Других не видно.

– Нельзя ждать, эти могут ускользнуть, надо их гнать в бухту.

– Ладно, идем. Всем вперед! Уже лодки! Не дайте им повернуть назад.

Мужчины били дельфинов веслами по их спинам, чтобы те поторапливались м не смогли развернуться. Они отбирали у дельфинов последний шанс на спасение. Дельфины подошли к входу в бухту и увеличили ход, лодки еле поспевали, чтобы не отстать и не разорвать дугу. Старый пират кричал сверху, с каменного мыса, руководя строем лодок, как много лет назад, когда был юным.

Чем ближе подходили животные к берегу, где их ожидали люди, тем суетливее они становились. Вероятно, они догадывались об опасности. Мышеловка закрылась. Дельфины сбились в кучу, они уже не реагировали на камни и острые металлические палки, причиняющие боль. Дельфины выпускали вверх столбики воды, словно приветствуя своего противника. А может они выкидывали людям белый флаг? Просили их о снисхождении, гуманности, милосердии.

Стая черных дельфинов дошла до узкого места бухты, их тела уже касались острых морских камней, казалось, это был финиш, конец их мучений, животные замедлили темп. Неожиданно вожак стаи развернулся и слепо бросился назад, на лодки, плывшие уже вплотную. Он был в длину метров восемь, это был крупный представитель своего рода. За вожаком последовало еще шесть особей. Вожак натолкнулся на одну из лодок и чуть ее не перевернул, это было самое малое, рожденное в безумном отчаянии, в предвкушении страха, на что осмелился он. Это был вызов, крик смелости, но далеко не последний голос животного – смелого, свободного, решительного. Лодка не перевернулась, несмотря на массу вожака, она покачнулась и только. Один из молодых мужчин – высокий, широкоплечий, мускулистый парень, с диким выражением на лице, с яростью, граничащей с отвагой, набросился на дельфина.

Он вонзил в его голову острогу, а затем, выпрыгнув ему на спину и седлав, стал его колоть туловище, лоснящиеся черные бока животного. Дельфин издал дикий, но утонченный звук, отшатнулся, бросил ездока и, повернув к берегу, ретировался. Вода вспенилась под ним, окрасилась кровью. Это было первое красное пятно. Лица молодых людей в лодках и на берегу, видевших метнувшегося от берега вожака стаи, выражали разочарование, потерю, смешанную со страхом, злобой и тревогой.

Загнав стаю крупных дельфинов и их детей на мелководье, узкое место, где тяжело им было развернуться и маневрировать, люди на берегу и в лодках чувствовали чрезмерное возбуждение. Они нахлынули на напуганную стаю, как свирепые, безжалостные хищники. Пощады не было никому: ни взрослым особям, ни их детенышам, которые, уже почуяв опасность, исходившую от беспокойных родителей, стали издавать тонкий молящий писк. Но люди в своем безумстве уже ничего не слышали. Кровь фонтаном брызгала во все стороны, постепенно окрашивая и меняя цвет воды на темно-красный – цвет горя, цвет беды и цвет ярости.

Молодые, сильные парни проворно кололи животных во все их места, причиняя им чрезвычайную боль и жуткие муки. Раненные животные издавали страшные, душераздирающие крики, крики о помощи, о милосердии. Но слепая людская ярость затмила разум. Могут ли спокойные, уравновешенные, миролюбивые и даже добрые люди превратится в лютых зверей, дойти до той точки кипения ярости и ненависти, при которой человека трудно узнать? Можно ли его в таком неистовом безумии вообще назвать человеком? Может ли человек вообще быть разумным, созидающим, если он способен вот так с того ни с сего превратиться в злобного зверя, в монстра, наружу которого выливается черная, обезумевшая ярость? Что последует дальше? Что скрывается в нем еще? Показав дно своей ненависти, не раскроем ли мы еще одно дно, еще более древнее, и не выпустим ли мы его наружу? Сможем ли контролировать этого человеческого монстра, познав его силу и разрушительную мощь?

Убить дельфина, обладающего массой с пол тонны, дело не из простых. Многие знают, как тяжело убивать свинью, простую деревенскую свинью, оставляющей колбасу и сало после себя людям в нагрузку за то, что они ухаживали и кормили ее в вонючем свинарнике, не менее смрадными отходами, которые сами не употребляют. Колют свинью крепкие мужчины, использовав длинную отвертку, ее вгоняют в тело животного, в самое сердце, если попадут с первого раза. При этом животное держат за ноги двое крепких мужчин. Шансов у нее нет. Мучается ли она в агонии перед смертью, посылая проклятия своим хозяевам напоследок? Мы этого не знаем. Скорее всего, бедное животное вообще не понимает, за что это с ним так: сперва, гладят, лелеют, по-доброму разговаривают, а затем вот так, неожиданно приходит смерть от тех, кто любил и заботился.

О дельфинах, в чьи тела сейчас забивают люди топоры и остроги, люди не заботились, не кормили, не разговаривали в тишине, они были рождены в природе, в ласковых морских глубинах, поглаживающих их своими нежными волнами. Природа их оберегала, заботилась, сколько могла, она была к дельфинам неравнодушна. За это они наградили ее своей службой, контролируя популяции мелких рыбешек. Но люди… Как быть с ними? Они хитрей, умней, коварней; они не знают границ насыщения, не научились в своих стаях бережно пользоваться дарами природы, где безусловно появились и сами; зато они привыкли брать, брать много, их цели туманны, их финал не ясен, предназначение не определено; они сильны, горды, считая себя полубогами. Природа не властна над своими хозяевами, они чувствуют себя над ней, видят ее в своем управлении, в рабстве, но ими управляет не природа, ставшая их лоном, колыбелью, их пищей, ими управляют законы, неведомые пока им. Эти законы их породили, они их и делают смертными. И они это знают, может от этого, от осознания, что человек не бессмертен, а стоит в один уровень с животными и таким является, они и становятся такими жестокими, особенно к тем, кто не может им ответить, дать отпор, защитить свою стаю. Выпуская пар злобы не беззащитных, человек немного успокаивается, но лишь на время, пока новая волна безумия не пробудится в его извращенном сознании и гигантской волной не нахлынет в мирный, спокойный оазис природы, сметающей стихией и уничтожающей все живое на пути.

Гринды не успели опомниться, как с обеих сторон были окружены, зажаты в тесные клещи смерти. Развернуться было поздно – слишком тесно, к тому же они оказались на мелководье, где их маневренность значительно снижена. Люди без малейшей жалости к живым существам, просящим о помощи и не понимающих, в чем их вина, подбегали к раненым гриндам и вонзали в их тела, головы металлические наконечники, острые топоры и длинные ножи. Зацепив дельфина за ноздри, как рыбу на крючок, четверо мужчин тянули раненного и кричащего дельфина к берегу, где один из опытных рыбаков перерезал ему глотку так, что кровавая рана тянулась, будто красный ошейник.

Погибшие дельфины в предсмертных судорогах били хвостами по воде. Кровь из животного лилась ручьями. Красные фонтаны поднимались над их головами. Лица, тела, руки людей были так же окрашены кровью животных. Юноши казались сумасшедшими, уничтожающие животных без капли сожаления. Куда исчезли их чувства, человечность? Можно ли это назвать простой рыбалкой, целью которой является получение пищи? Быть может, это разумная охота, выходящая за рамки гуманности? Но ведь так не убивают даже хищные звери, руководствуясь древними инстинктами. А может быть, это травля и преследование живого, убийство, грех? Способны ли люди после такой охоты на осуждение своего греха? Они грешны и ходят в церковь, чтобы снять с души тягостные оковы в искренних молитвах.

Но может ли молитва погасить, сгладить, снять грех с души, творимый ежегодно, как традиция. Традиционный грех. Совершая подобные убийства, мы возводим наш грех в рамки обыденного, привычного, традиционного. Убивать для нас – это норма, ставшая законом, обязанностью, ухватившей вновь прибывшего в божий мир и поглощающая его невинную душу, как голодный клоп, втягивающий в себя содержимое своей жертвы.

Итак, если мы можем себя осуждать, значит у нас есть душа, душа грешника. Я грешу, значит, я существую. Я не существую безгрешный. При этом, мы полагаем, что душа имеется только у нас: у животных души нет, потому что ими управляют инстинкты – примитивные, запрограммированные законы поведения. Хотя они и не убивают ради забавы или традиции – дань предкам (одевшим на нас хомут обязательств в их честь), но так ли просты они? Может это мы примитивны, ломая и кроша, подстраивая все под наш развивающийся мозг, и слепо подражающих далеким предкам, чей мозг был более примитивен? Традиция только становится великой и облачается в закон для всех, когда она не слепа, а разумна и гуманна.

Дотащив крупного дельфина на берег и перерезав ему горло до самого позвоночника, люди оставили тело извивающегося в смертельных конвульсиях, а сами вернулись в кровавую жижу за новым грехом, за новым убийством. Голова дельфина почти отделилась от туловища, глаза все еще были открытыми, хвост периодически, но с затухающей интенсивностью бил по камням. Во время смерти животные, в отличие от людей, не закрывают глаза. Даже находясь под сильным наркозом, у них глаза остаются открытыми. Почему? Может, находясь в обездвиженном состоянии, они все еще следят за нами, доверив нам свои тела? Ветеринар, совершающий трудную операцию животному, находящемуся под наркозом, смотрит в его черные зрачки, словно заглядывает в его сознание. Как ты? – спрашивает он, – еще немного, потерпи, и ты будешь здоров, на свободе и счастлив. Я постараюсь, поверь – для этого я и обучался в университете у разумных людей.

Девятилетний мальчик, не испытывая развлечение и без злобы в глазах, подбежал к издыхающей черной плоти – все, что осталось от, некогда свободно бороздившего океанские просторы, дельфина, и преспокойно оседлал его. С невинностью ангела, коей мы часто наделяем своих детей, ребенок водрузился на окровавленный труп. Малыш свесил ножки, словно оседлал пони, и стал ими болтать вперед-назад, так как еще не доставал до земли. Его холодный, может быть равнодушный, детский взгляд был устремлен в кипящую красную массу, где кувыркались окрашенные люди, ожидающие лодки и смертельно раненные животные, все еще ищущие спасения. Мальчик постучал кулаком по спине дельфина, тот не реагировал, тогда, вынув из кармана нож, он сделал надрез в его разодранном горле, тем самым продлив его до самой спины. Улыбка смерти – так выглядел дельфин с зияющим кровавым отверстием, тянувшимся через все горло.

Рыжий молодой человек крепкого телосложения, подобравшись на лодке ближе к берегу, спрыгнул на спину дельфина. Стоя в сапогах на спине животного он стал топтаться, борясь с равновесием и стараясь побольнее ударить животное сапогом. Когда это не помогло, он, одолжив металлический крюк у товарища, со всего размаха ввозил острием промеж глаз.

Вытащив на берег тело большого мертвого дельфина, один из удальцов вспорол ему живот, наружу из белого мешочка вывалился детеныш дельфина, еще теплый, не успевший созреть для здорового выхода из материнского лона. Молодой человек срезал у младенца плавник, пнул ногой, словно проверяя – жив он или мертв. Крошечное создание, не ощутившее еще начало жизни, замерло, будто догадывалось, в какой жестокий мир его привела мать.

Метров десять от воды лежали тела пяти гринд. Трое из них уже не двигались, четвертый изредка совершал движения хвостом, словно плыл, плыл в собственной крови, потоками выливающейся из его изрезанного тела. Пятый все еще сопротивлялся смерти. Его горло было надрезано, как у других, но сильное тело еще сопротивлялось смерти. Дельфин в жутких предсмертных конвульсиях кричал, кричал на дельфиньем языке. Этот голос можно было спутать с криками приветствия и радостными призывами поиграть, как часто делают дельфины находясь на свободе в окружении детей. Но этот голос не был голосом свободы или радости, это был голос беспомощности, мольбы, просьбы. Мужчина осторожно, что бы крупное животное не ударило его могучим хвостом, подошел к телу, подошел тихо, украдкой, словно друг. Затем незаметно для дельфина, хотя тот уже не реагировал на людей, увеличил разрез на горле, теперь рванная рана доходила до самой спины, но голова все еще держалась. Кровь хлынула потоком из горла, дельфин давился в собственной крови, могучее тело содрогалось в жутких конвульсиях – это был танец смерти. Уже с большим трудом, но он все же пытался бросит в угасающий для него мир пару слов на дельфиньем языке. Превозмогая боль он с трудом кричал с разорванным горлом. И при каждом крике кровь потоками лилась из жуткого отверстия. Вряд ли рыбак понял эти последние слова угасающей жизни. Неожиданно тело могучего дельфина напряглось, приняв форму дуги, подняв хвост к верху, как это делают дельфины выступая в цирке, демонстрируя равновесие стоя на голове, и… обмякло, безжизненно опустившись на теплую от крови землю. Рыбак еще присматривался к телу дельфина. Сдох ли он? Ну и силач же попался, – думал молодой человек, руки и ноги которого были вымазаны кровью. Его взгляд остановился на угасающих глазах дельфина. Даже мертвый он все еще удивлял и пугал своего палача. Безжизненным, непонимающим взглядом большие черные глаза гринды смотрели на молодого человека, стараясь спросить его: Почему? За что?

Твердые и громкие голоса обезумевших людей переплетались со слабеющими криками раненных дельфинов, просящих о снисхождении, молящих о быстрой и легкой смерти. Но разве можно быстро убить большое, сильное, привыкшее жить на свободе, миролюбивое существо? Наверное, голодные дикари испытывали меньшую лють к своему меню, чем эти бравые юноши с холодными и безумными глазами.

Ни один из животных не спасся, не смог улизнуть, вернуться в голубые глубины океана, в свой родной дом. Все они остались лежать на кровавых камнях. Их тела выволакивали на берег и строили в ряды.