Текст книги "Под сенью звезд"

Глава 22

Затягивались сумерки, пряча в темноту своего мрачного плаща – покрывала кровавые людские дела, черным саваном. Но даже в темноте, где царствуют холодные черные тени, не исчезло огромное красное пятно бухты, колышущееся на низких волнах, ни следа памяти, навечно оставшейся в тех, кто это сделал. Наблюдатели разошлись по свои домам, делясь своими впечатлениями. Юноши, участвовавшие в кровавой бойне тридцати двух дельфинов, возвращались домой, окрашенные кровью дельфинов, молчаливые, утратившие энергию и физическую и психологическую. Они были опустошены. Думали ли они о содеянном? В их душах была пустота, вытеснившая чувствительность. Жестокость уничтожает сострадание, как страсть повергает милосердие. Их юные души стали нечувствительны, сознание ослеплено вспышкой безумия, и лишь сердца тревожно бились, не умолкая – напоминая о прошедшем сумасшествии глухого и грешного тела. Почему тело приобрело глухоту, а сердце потеряло чувствительность к состраданию живому? Неужели слепая и холодная традиция пробудила в людях равнодушие? Создав эту традицию, мы отодвигаем, тормозим наше развитие – духовное. Кто, как не создатель традиции, может ее прервать, изменить, обезопасить, вырвать ядовитое жало равнодушия к живому? Человек разумный. Разве не в этом нашем решении – уйти от варварства и дикарства далеких предков, и заключается разумность наших поступков? Или мы не способны на шаг сближения к природе, не способны понять ее благоразумные дары, и так и останемся с сознанием высшего организма, но с сердцем дикаря? Заменить варварские традиции, сделать их более гуманными, стать более бережливее, внимательнее к природе, пока она еще способна слышать нас, – вот что должна нам подсказывать сердце, посылая тончайшие вибрации в мозг, тревожно стуча и тихо ноя. Никакие молитвы не закроют рану на сердце, не спасут оправдывающуюся душу, не прикроют холодные тела некогда счастливых и свободных созданий. Аминь, – сказали бы мы в завершении молитвы. Но будет ли это завершение, будет ли конец дикарству и вожделению смерти? Способны ли мы остановиться, понять, прислушаться к тончайшим мелодиям, звукам природы?

Некоторые из жителей, отрезавшие куски свежего мяса, уносили его с собой.

Флетт за день насмотрелся столько, что кровавые пятна, запечатленные у него перед глазами, надолго будут преследовать его. Как фильмы ужасов порой питают и зомбируют наш мозг, так Флетт неуверенным шагом поплелся в паб, где собирался напиться, чтобы заглушить те возникшие чувства, тот душевный протест, который зародился в его голове, когда бездейственно, но не равнодушно, лицезрел бойню дельфинов.

Покачиваясь и тяжело ступая, не обращая внимания на мелкие препятствия на его пути, скрытые в сгустившихся сумерках, Флетт все еще слышал жалостные дельфиньи крики, просящие о помощи. Видимо, не все тела несчастных были вытащены на берег. Возможно, более мелкие особи, например, детеныши дельфинов, оставшиеся в темноте, все еще бились в предсмертных конвульсиях в кровавой жиже, посылая отчаянный, затухающий, ослабший крик о помощи своим родителям, чье окровавленные тела остывали на берегу, укрытие черным саваном ночи. Ее величество смерть гуляла там. Слабые крики были слышны всю ночь. И никто из людей даже не думал вернуться на место казни, прийти на помощь дельфиньим малышам. В собственной крови и крови своих погибших родителей, задыхаясь, они тихо уходили из жизни, навсегда покинув этот мир.

Флетт понуро сидел за столиком паба, перед ним стояла деревянная кружка, доверху наполненная пивом. Белая пена сползала по кружке на стол. Флетту она казалась багрового цвета, возможно, из-за тусклого освещения в зале паба, а может быть по другой причине.

Старый пират, с которым Флетт общался утром, сидел у стены, где висело чучело какой-то длинной рыбы с острым рылом. Мужчина признал в нем недавнего собеседника, и, взяв две кружки пива, подсел за стол к журналисту.

– Вы, кажется, из Копенгагена? – начал старый морской волк.

– А, это вы, – невнятно ответил Флетт, чуть приподняв голову. – Я, кажется, видел вас на мысе. Это были вы? – неуверенным голосом спросил он.

– Да, я помогал лодкам, – ответил рыбак. – Ну и славная охота была сегодня. Да, парни молодцы. Из них выйдут настоящие мужчины.

– Что? – он плохо расслышал, так как был все еще поглощен прошедшими событиями, потрясшими его воображение. – Какие мужчины?

– Я про тех юношей, которые ловили гринд. Смелые и славные ребята, – восхвалял старый пират.

С этими словами Флетт как будто проснулся, протрезвел от какого-то оцепенения.

– Вы ими восхищаетесь.

– Конечно, а почему бы и нет? – ответил пират. – Ведь они проворно справились со своими задачами, преодолели страх и невежество…

– Какой еще страх? О каком невежестве вы говорите? – удивился Флетт, выпучив на пирата карие глаза.

Пожилой рыбак, казалось, в недоумении перед этими вопросами. Они не только удивили его, но и вызвали гнев возмущения. Флетт заметил это и решил пояснить ему, что он имел ввиду.

– Я видел, что эти ваши бравые головорезы, с невинными лицами и обезумевшими глазами, пронизывали тела дельфинов длинными ножами, помногу раз подряд, не обращая никакого внимания на их боль и стоны. Они кричали, как новорожденные. И после этого мы называем себя частью цивилизации, – расстроившись, ответил Флетт.

– Хм, мы называем это традицией мужества, обрядом для юношей, их первым крещением. Да, сурово, такова жизнь на Фарерских островах. Вы прибыли к нам из сердца Дании, где привыкли мясо жрать в ресторанах, сидя в комфорте, не зная, каким путем оно попало на ваш белый стол.

Флетт подумал о мясе и вспомнил, как женщины отрезали куски мяса еще не умерших гринд. Его передернуло от этого воспоминания и он скривил губы, давая себе клятву, что никогда не притронется к жареным ароматным кусочкам, красиво расставленным на тарелке.

– Традиция мужества? – переспросил Флетт с ужасом в глазах.

– Вы хотите написать статью, чтобы ее напечатали в миллионном тираже, и чтобы ее читали не только в Дании, но и по всему миру?

– Возможно.

– Но тогда вы должны написать и правду, а то вам не поверят.

– Какую еще правду? – удивился Флетт.

– То, каким образом, сочное и желанное мясо и сало попадает вам на стол, – дерзко ответил морской волк. – Здесь, на Фарерских островах, мы ежегодно забиваем около тысячи гринд, – он сказал это так, будто гордился этим, правдиво, и Флетт ему поверил.

– Весь год? – спросил Флетт.

– Ну, в основном, в летние месяцы, как сейчас.

– А как же традиция?

– Она является важной частью нашей культуры и истории. Кроме этого, ловля гринд важна для нас экономически.

– То есть? – удивился журналист.

– Это наш единственный промысел.

– Мне не казалось, что это промысел, скорее это было похоже на безумное развлечение, и потом, зачем вам такое количество мяса?

– Это традиция, вот и все, обряд, он проходит летом, когда гринды приплывают к островам. Он демонстрирует зрелость наших юношей.

Флетт вспомнил крупных и сильных мужчин, убивающих дельфинов, с легкостью расправляющихся с их жизнью. Лучше бы этим зрелым парням демонстрировать свое вступление во взрослую жизнь в постелях с их девушками. Лучше создавали бы семьи и плодили потомство, демонстрируя зрелость и способность к размножению, – думал Флетт.

– Вступление юношей во взрослую жизнь, – сказал Флетт.

– Совершенно верно, – согласился пират.

– Куда же вы потом деваете тела гринд? – спросил Флетт, хотя догадывался, что островитяне их просто съедают. Все просто: убил и съел.

– Мы готовим жир, мясо – это наш рацион питания. Из кожи изготавливаем веревки, из желудков – поплавки.

– Безотходное производство, – заметил журналист. – А как же закон, запрещающий охоту за дельфинами и китами?

– Откровенно говоря, – сказал пират, надпив кружку пива, – нам глубоко наплевать, нам наши традиции важнее. Они для нас есть закон. И нам абсолютно неинтересно мнение политиков, разодетых чиновников, сидящих в своих кабинетах в больших городах и уютной обстановке. Им не понять нас.

– Но ведь закон запрещает убивать гринд. Разве вы вне закона или… – возмутился журналист.

– Во первых, закон запрещает нам убивать гринд вне специально оговоренных мест.

Как будто убийство в разрешенных местах, не является убийством, – подумал Флетт. – Разрешенное убийство – оправданный грех. Вот какой будет заголовок моей будущей статьи.

– В таких зонах морское дно, – продолжал пояснять старый пират, – должно плавно спускаться от побережья в большие глубины. Это позволяет загонять гринд достаточно близко к берегу. Это официально разрешенное место забоя гринд. Так называемый «китовый залив».

Залив смерти, – подумал Флетт, – именно так он должен называться на языке дельфинов. И все же их что-то манит сюда. Что же это? Может у дельфинов имеется, как и у людей, какая-нибудь своя традиция – каждый раз возвращаться в залив смерти. Не парадокс ли это природы. Бог, своей легкой рукой праведника сотворив дельфинов и людей, толкает одних в руки других, заставляя первых мучится в агонии, а вторых безумно, необузданно ликовать. И все это благодаря древней традиции умерщвления дельфинов.

– Подобные бухты мы называем «выход фьорда», – пояснил старый охотник. – У нас существует двадцать три бухты, в которых разрешена добыча млекопитающих.

Двадцать три узаконенных причалов смерти, гильотины дельфиньих душ; двадцать три ада, в которых живые существа варятся в жаркой агонии; двадцать три капкана, расставленных людьми.

– Поймите меня, – сказал пират менее вызывающим тоном, уставшим голосом, – в здешнем жестком климате, в котором мы пребываем всю нашу жизнь, находясь на островах и отрезанных от материка, невозможно выращивать овощи, фрукты и зерновые культуры.

«Что? Находясь вне материка… – удивился Флетт, размышляя. – Отрезанные от цивилизации… Мы вынуждены… А может это Господь обошел эти острова, покинул их, оставил и забыл на них живущих людей, дав им волю и молчаливо, угрюмо наблюдая за нерадивым семейством людей. Интересно, за какие такие грехи Бог оставил их на островах, взаперти, наедине со слепой, необъяснимой традицией, заменившей им человеческие законы?»

Старый морской охотник продолжал говорить:

– Мясо дельфинов даже не продается в магазинах. Нам нельзя его продавать или отдавать за деньги другим. Мы употребляем его в пищу. В прошлом году мы добыли девятьсот пятьдесят шесть голов.

На одной из стен висела картина какого-то художника, изображающая охоту на гринд. Флетт посмотрел на кровавые, темные пятна на полотне и отвернулся. Статические формы, застывшие на полотне, и демонстрирующие убийство дельфина, вызвали в журналисте чуткие воспоминания, с появлением которых в его глазах вызвало сплошное красное пятно, скрывающее кровавое месиво, дельфиний ад.

«Дельфиний ад» – так должна называться эта картина, – подумал Флетт.

– Я заметил, что женщины не принимали в этом участия, – сказал журналист.

– Верно, но они помогали, поддерживали мужчин.

«Подталкивали на убийство, – подумал Флетт. – Куда же деваться этим юным мальчикам? Одни придумали, разрешили, покрыли аурой закона и доблести, другие породили их, а теперь поддерживают, невольно толкая их совершить безумие.

– Скажите, а что это за картина, – спросил Флетт.

– О, это одно из полотен нашего художника. Его зовут Самала Йоенсен-Микинес. Его полотна ценятся по всему миру. Это наша гордость, наша культура, – пояснил моряк.

«Убийство, возведенное в ранг культуры, рожденное в творческом мозгу приобретает иной смысл, нежели жестокое злодеяние, – думал журналист. – Вот приписали к святому деянию, разрешенному богом. Интересно, а знает ли он об этом? Наверное, он давно в курсе человеческих желаний и его культурных ценностей. Может по тому, что мы созданы по образу и подобию? Кого видел сей скульптор человеческих душ, когда лепил нас?»

– Не лучше ли изображать на полотнах, – сказал Флетт, – живых дельфинов в их стихии? На свободе, в лоне природы, удивляясь и обучая поколения ее тонкостям, ее разумности, не лучше ли так видеть мир творческими глазами художника? Пока мы его окончательно его не разрушили, пытаясь покорить, не лучше ли наблюдать и изучать? А, как на счет души дельфинов…

– Что, души дельфинов? – удивился охотник. – Нет у них никакой души. Это все проповеди этого сумасшедшего Даниэля.

– Какого еще сумасшедшего?

– Да пастора нашего. Там, на востоке, недалеко от мыса, на окраине острова расположена его церковь, – пояснил пират.

– Простите, как вы сказали его зовут?

– Называйте его Даниэль, других имен он не любит. Только не называйте его по фамилии.

– Почему? – удивился журналист.

– Он больной, проклинает своей род. Фамилия его осталась прежней, которую носили его предки много веков назад. Их клан тогда назывался Маккензи. Впрочем, можете ему сказать, что это я сообщил вам его фамилию. Он меня недолюбливает.

– А люди ходят в его церковь?

– Ходят. Какая разница, что он там думает о нас и о традиции мужества. Пускай говорит, что ему вздумается. Человек свободен в своих мыслях.

– Интересно, а что он говорит о вашей традиции? – поинтересовался Флетт.

– Вот у него сами и узнаете. А мне не к чему повторять этот бред сумасшедшего. Он вас поведает и о душе дельфина, – старый волк рассмеялся, оголив два ряда желтых зубов.

– Я его что-то не видел на берегу.

– Его и не могло там быть. Мы его не подпускали к берегу. Ни его, ни беременных женщин.

– Почему? – удивился Флетт.

– Они распугнут нам гринд, и традиция прервется. Так не должно быть. Это наша история и мы не позволим ее изменить.

«Как будто истерию можно менять, – подумал Флетт».

– Вы приходите на берег завтра, здесь будет больше гринд.

– Опять традиция? А не слишком ли… – возмутился Флетт.

– Сегодня мы мало поймали, слабый улов. Хотя бы сотня. Такова традиция.

– А какое завтра число? – Флетт, из-за тяжелых воспоминаний прошедшего дня не мог вспомнить, какого числа прибыл на остров.

– Двадцать девятое июля. А что?

– Так, ничего, просто я должен быть в редакции тридцатого.

– Вы еще успеваете.

Флетт встает, так и не притронувшись к кружке пива.

– Простите, вы не выпили пива, – сказал пират.

– Это вам, выпейте за меня, – сказал Флетт и вышел.

Несмотря на поздний вечер, Флетт решил побродить по темному заливу. Звуки дельфинов, которых он слышал, когда входил в паб, умолкли. Ночь была на редкость для этих широт теплая, почти безветренная, тихая. Почему тихая? – подумал Флетт, медленно шагая вдоль каменистого берега. Может потому, что здесь нет деревьев, на которых селятся птицы. Может потому, что убили дельфинов, и из моря некому подавать ночные звуки – дельфиньи песни, радующие и насыщающие счастьем сердца людей, слушающих их ночные игры. Флетт по пути изредка встречал молодые пары влюбленных, медленно плывших по берегу, подобно двум прекрасным лебедям.

Над бухтой стояла полная луна, украшая поверхность темной и спокойной воды белой дорожкой мерцающих огней. Это были не единственные огоньки в ночном мраке. Звезды рассыпались в бездонной пропасти черноты, напоминая своим мерцание о вечности бытия и бесконечности миров.

Флетт засмотрелся на звезды и не заметил, как прошел темный и мрачный мыс, где утром видел гарцующего пирата, отдававшего дань традиции далеких предков, оказавшись за пределами городка, и, дойдя до восточной части острова, до самого края, он вдруг увидел, в метрах триста от него, одинокий желтый огонек. Это была церковь. То, куда он невольно, не задумываясь, шел. Почему бы и нет! – подумал Флетт. – Время, правда, позднее для визита. Но ведь поговорить с Богом в его обители – церкви, всегда можно. Нет запрета просящему и вопрошающему. И Флетт медленно, но уверенно, поплелся в сторону желтого огонька, светящегося из второго этажа одинокой церкви.

Глава 23

Флетт постучался, ему не сразу открыли. Перед ним стоял старый мужчина высокого роста, с орлиным носом и карими глазами.

– Двери я не запираю, даже на ночь, – пояснил пастор.

– Простите за столь поздний визит, – сказал Флетт, входя в церковь. – Меня зовут Флетт, я журналист, прибыл вчера на острова, чтобы написать статью о традиции Фарерских островов.

– Из какого вы города? – спросил пастор, оглядывая гостя.

– Из Копенгагена, там находится редакция. Я зашел к вам так поздно, потому что должен тридцатого вернуться на материк.

– Двери церкви открыты для всех и в любое время. Но чем я могу вам помочь? Вы же видели все своими глазами.

– Да, но… откуда вы знаете, что я видел?

– Сегодня был улов, не так ли. Сколько убили гринд на этот раз?

– Кажется, тридцать с небольшим, – ответил Флетт.

– Значит, она завтра продолжат охоту, – печально сказал пастор. – Но зачем вам я?

– Вас порекомендовал…

– Старый моряк из паба, – продолжил пастор. – Завсегдатай этого заведения. Оттуда удобно наблюдать за пристанью.

– Вас зовут Даниэль, если не ошибаюсь?

– Нет, не ошибаетесь, – ответил пастор, и посмотрел на Флетта вопросительно.

– Меня предупредили, чтобы я вас не называл по фамилии. Но почему?

– Это давняя история, молодой человек, – ответил Даниэль. – Давайте пройдем ко мне, там будет удобнее для беседы.

В последней фразе Флетт почувствовал тяжелое дыхание пастора. Они пошли по коридору, мимо зала, поднялись по ступенькам на второй этаж и вошли в небольшую, уютную комнату, освещенную двумя газовыми лампами. Видимо, этот свет и увидел издалека Флетт. По ступенькам старик шел медленно, держась за поручни. Флетт хотел помочь, но старик решительно отказался. Старик предложил сесть в кресло, а сам расположился на небольшом диване. Небольшой шкафчик и пару полок – вот все, что дополняло скромную обстановку этой комнаты. Рядом со шкафом находилась дверь, которая вела, по-видимому, в соседнюю комнату.

– Будете коньяк? – спросил пастор.

– Нет, спасибо.

– И так, вы хотели меня о чем-то спросить.

– Да, – Флетт достал свой блокнот и ручку, – прежде всего, я хотел понять, почему вас не допускают жители на берег, где молодые парни участвуют в охоте на гринд?

– Ну, это мог вам рассказать тот любитель пива из паба, – начал Даниэль. В его голосе был слышен хрип. Существует поверье, что гринды убегут из ловушки рыбаков, как только они увидят на берегу пастора.

– И это правда?

– Я не раз являлся на место лова, но… гринды всего лишь живые существа, а не боги.

– Ясно… они всех убили, – с грустью сказал Флетт. – Это было ужасно.

– Завтра они убьют еще около семидесяти особей.

– Да, я слышал. Но почему их должно быть сто?

– Они не всех убивают, одно, согласно традиции, они отпускают, – скзаал Даниэль.

– Почему?

– Считают, что он приведет остальных в следующий раз.

– И он приводит?

– Приводит, как видите. Завтра они разделают туши убитых, а мясо съедят.

– Эту традицию я видел, она меня тронула до глубины души. Не могу понять, куда смотрит общественность?

– Общественность – это все жители островов, а до других, вне островов, им нет дела.

– Меня интересует история этого варварского обычая, вы можете мне рассказать? – спросил Флетт.

– Хорошо, только я должен кое-что сделать. Я вернусь минут через десять.

– Хорошо.

Пастор ушел, шаркая тапочками и по-старчески тяжело дыша. Флетт был удивлен скромной обстановкой комнаты пастора. Он не увидел ни фотографии его семьи, ни увлечения священника. Его манила вторая дверь, за которой он мог узнать больше о пасторе. И он толкнул ее. Дверь была не запертой. Похоже, здесь все двери не закрывались. Вторая комната была еще меньше первой, а из мебели были книжные полки и пару стульев с небольшим столиком у стены. Флетт осветил комнату газовой лампой. Свет выхватил из темноты небольшую картину, с величиной альбомного листа. На картине, висевшей на стене, не было рамки. Это был портрет очень красивой девушки. По-видимому, рисунок принадлежал руке далеко не лучшего мастера. Возможно, девушка была намного краше, чем ее изобразил неумелый художник. Но отдельные ее черты говорили об изяществе этого дивного создания. Белые локоны ниспадали на плечи, обрамляя чудесное личико. Девушка была одета в старинное платье, таких сейчас не носят. Художник сделал портрет одним цветом, но даже такой неумелый рисунок, говорил об ангельском взгляде девушки. Большие, красивые, невинно глядящие глаза, смотрели с портрета на журналиста. Этот чарующий взгляд незнакомки волновал, околдовывал и манил.

На полках Флетт увидел старые, потрепанные книги по археологии, истории, филологии и прочие. Библии среди книг не было. Проходя мимо стены, где висел портрет незнакомки, Флетт обратил внимание, что рисунок девушки был изображен не на бумаге. Это было толстое полотно, вероятно из шкуры какого-то животного. Он осветил полотно и не обнаружил автографа художника. Картина манила к себе все больше, и Флетт стоял у стены, глядя на юное, ангельски красивое личико, на удивительно сложенное женское тело. Он начал представлять себе образ этой незнакомки. Кто она?

Неожиданно из первой комнаты он услышал тихое шуршание обуви. Флетт, словно проснувшись от крепкого сна, отошел от стены и направился к выходу из комнаты. Но тут у самого проема перед ним вырос пастор.

– Я… не знаю, почему… – начал Флетт сбивчиво оправдываться, но старик спокойный голосом сказал.

– Все в порядке. Я ни от кого не скрываю ничего. Мы можем продолжить нашу беседу.

Они прошли в первую комнату и сели.

– Простите, что я без разрешения вошел…

– Простое любопытство, человеческое любопытство. Это естественно. Вы журналист и должны интересоваться…

– Да, но может это личное…

– У меня нет личного. Моя работа и жизнь принадлежат людям. Я служу прежде всего им.

– Я слышал, что многие жители отворачиваются от вас. Не…

– Не дружат, – дополнил пастор. – Чтобы это понять, вы должны узнать больше, чем знаете. Для начала я хочу вам рассказать об истории Фарерских островов. Ведь промысел и обычай уходят к давним временам. Тайну ищите в истории. Гринд здесь забивали много веков назад. Археологи раскопали древние нормандские поселения на островах, здесь они обнаружили кости этих удивительных млекопитающих. Кости датируются девятым столетием. Останки дельфинов были обнаружена на острове Эстурой, в поселении Пета.

– Когда же стали впервые вести охоту на них? – спросил Флетт.

– Вы имеете в виду официально?

– Да, – качнул головой Флетт.

– Имеются документы – это так называемая «Овечья грамота» 1298 года. В ней указаны правила промысла китообразных.

– Но ведь Дания не владела этими островами…

– Совершенно верно, – согласился Даниэль. – Первыми поселенцами этих островов были шотландцы. Они поселились в восьмом или девятом веке на островах. Но покинули острова, когда походы викингов достигли Фарерских островов.

– То есть здесь поселились норманны?

– Да, эти острова соединяли сообщения между Скандинавией и колониями викингов, которые тогда размещались на территории Гренландии, Исландии и, некоторого времени, Северной Америки.

– Если я не ошибаюсь, острова вошли в состав Дании в начале девятнадцатого века?

– Верно. Острова входили в состав Норвегии до конца четырнадцатого века, затем совместно с Данией, а в 1814 году стала единым владельцем.

– Но тогда жители островов…

– Имеют скандинавские корни, – дополнил пастор, – Фарерский язык является потомком старо-норвежского языка.

– Стало быть, эта традиция мужества берет свои корни со времен викингов.

– Говоря о гриндах, нужно заметить, что само слово «гринда» происходит из фарерского языка, – сказал Даниэль, тяжело делая вдох.

– Вы больны?

– Пустое, эта болезнь называется старость. Она связана с концом жизни. Вы осенью видели пожелтевшие опавшие листья? Так и человек: приходит его черед. То тут, то там сдает работа органов, клеток и весь организм засыхает. Да, ладно, не будем об этом. Жалко времени. Поговорим лучше об этих удивительных созданиях – о гриндах.

– Я знаю, что это дельфины черного цвета с небольшим белым пятном под подбородком.

– Сразу видно, что вы о них ничего не знаете, – заметил пастор, его охватил жуткий приступ кашля. Успокоившись, он продолжил. – Это свободное, общительное, словно ребенок, и невероятно умное создание. В свою очередь, Жак-Ив-Кусто, исследователь подводных глубин морей и океанов, заметил: «Изучение дельфинов в неволе будет иметь примерно такую же образовательную ценность, как и изучение человечества только путем наблюдения за заключенными, содержащимися в одиночных камерах».

– Вы хотите сказать, что дельфины чем-то напоминают нас?

– Физиологически дельфины очень похожи на людей. И они, и мы дышим легкими. И у них, и у нас сердце четырехкамерное, а вес мозга почти совпадает. И люди, и дельфины являются теплокровными существами. Даже размеры тела совпадают. У дельфинов от полутора до двух метров длина тела, как у людей.

– Но гринды, я слышал, достигают больших размеров.

– Верно. Но вы ведь наверняка слышали о людях, имеющих огромные размеры, например, атланты. А вы знаете, что означает слово «дельфин»?

– Нет.

– Дельфин – это производное от греческого слова «дельфос», что означает «брат». Под этим именем известно около семидесяти видов животных, принадлежащих к отряду китообразных, которые обитают в морях, океанах, заливах и реках по всему земному шару, везде, где есть люди. Даже в арктических широтах имеются дельфины, они называются «белуги» – белые дельфины, альбиносы.

Даниэль встал и жестом пригласил Флетта следовать за ним в другую комнату. Здесь он выложил с полок на стол несколько книг с закладками. Раскрыв их на страницах, где были заложены закладки, он указал Флетту на рисунки древних полотен, странных чаш, диковинных существ, где были изображены дельфины.

– Вот, смотрите сами, – начал пастор. – В христианской символике дельфин был символом Иисуса Христа, как творца и спасителя. Древние люди изображали дельфина с якорем, что олицетворяло церковь Христа Дельфин, пронзенный трезубом, обозначал распятого Христа. Многие народы мира в своих мифах говорили о дельфинах, как о божестве, наделенном даром пророчества: «Он способен одним прыжком вылететь из воды и достичь неба, чтобы оказаться среди звезд, на своем месте».

Древние полагали, что дельфины являются связующим звеном между земным и небесным мирами. Они цари над рыбами, спасатели людей, попавших в кораблекрушение. Считали, что дельфины являются проводниками человеческих душ в потусторонний мир.

Говоря о дельфинах, проводили аллегории. Их делали символом свободы, любви, спасения, благородства. Например, два дельфина, смотрящие в разные стороны, показывают двойственность природы: смерть и рождение. А если два дельфина вместе, то они означают золотую середину между крайностями, противоположностями – символ великого Предела в Китае, символ равновесия и гармонии. В шумерской мифологии дельфин связан с Энки – богом мудрости. Дельфин – это полурыба, получеловек. Дельфин является атрибутом богини Иштар и посвящен Атаргатис – богине плодородия и благополучия в западно-семитской мифологии. Аналогично и у египтян: дельфин как символ плодородия и ветра, воды и мореплавания. Исида часто изображалась с дельфином. У индусов дельфин олицетворял коня Камы, бога любви. В минойской культуре, на Древнем Крите, дельфин означал власть на морях. Около четырех тысяч лет назад древние художники изображали дельфинов на фреске Кносского дворца Миноса. Дельфину дозволили охранять мир и покой подводного царства. У греков согласно легенде, в дельфинов были превращены терренские морские разбойники, не разглядевшие в плененном ими прекрасном юноше могущественного бога Диониса. С тех пор дельфины служат в его свите. Диониса сравнивают с волшебным дельфином. Он бессмертен и существует вне границ пространства и времени, то появляясь, то исчезая в бесконечной цепи превращений.

Так говорит история, легенды, – закончил пастор.

– Что ж, это, признаюсь, интересно. Но вы, мне кажется, чего-то не договариваете.

– Раньше люди писали о себе… конечно, что-то приукрашали, – продолжил пастор. – Так появились легенды и мифы. Но ведь историю мы можем узнать именно по ней, по мифам. Надо всего лишь очистить ее от вымысла.

– Скажите, а кто это чудное творение, изображенное неумелой рукой художника? – спросил Флетт, глядя на портрет, висящий на стене.

Пастор увеличил фитиль в газовой лампе, чтобы получше осветить картину. Он выпрямился во весь рост и тоскливо посмотрел на полотно. Его потускневшие глаза, глаза старика, были полны воспоминаний. Флетту показалось, что он погрустнел. Этот портрет странно завладел не только Флеттом, но и пастором. Что-то в нем было, что манило, обвораживало, и молодой журналист загорелся желанием выяснить все о портрете.

– Это старинное полотно, не так ли? – спросил Флетт.

– Когда-то писали и рисовали на высушенных овечьих шкурах, – ответил пастор. – Что ж, я расскажу вам и об этом портрете, но сперва вы должны услышать одну легенду, связанную с неким Олафом, предводителем норвежского народа. Он был викингом.

– Ого! Интересно, как же это, на первый взгляд, обычная картина может иметь такие глубокие корни, – удивился Флетт. Они вернулись в первую комнату, и пастор продолжил свой рассказ. Казалось, что он полностью погрузился в давние воспоминания, к которым имел отношение он сам.

– Эта легенда принадлежит норвежскому народу. Она повествует о Святом Олафе. Он был повелителем викингов и возглавлял их военные походы в десятом веке, хотя по другим источникам, это было в одиннадцатом веке. Молодой и сильный, закаленный в боях, мастерски владевший воинскими навыками, с большой харизмой и вспыльчивым характером – вот каким его знали друзья и враги. Он был умен, высокого роста и крепкого телосложения, обладал мощным ударом меча, враги его боялись и уважали за военную доблесть и отвагу в бою. Олаф стал властителем королевства своего отца, когда ему исполнилось двадцать пять лет. В начале своего правления он был сторонником христианской веры. Одни уважали и восхищались им, другие ненавидели из-за жестоких и насильственных методов. Те времена были непростые, без силы и отваги – проиграешь. Его сделали жестоким враги, сильным – друзья, а природа наделила его подвижным и вспыльчивым темпераментом. Честолюбивый англо-датский король Кнут Великий подстрекал подданных Олафа, призывал к мятежу. В результате Олаф и его приближенные были вынуждены бежать из страны в Гардарики. Согласно легенде, Олафу приснился вещий сон, где правящий король викингов предлагает ему вернуться в Норвегию. Олаф во главе небольшой армии направился на родные земли, где и погиб в неравном бою, его армия была разбита. Об Олафе ходили легенды, что якобы он обладал великими чудесами. Его тело было захоронено на песчаной косе, в Стилластаде. Когда его тело было извлечено из могилы, то люди ужаснулись. Тело было нетленным, волосы и ногти все еще продолжали расти. Придворный епископ причислил его к лику святых. В его честь возводились церкви. Эта церковь одна из таких. Паломники рассказывали о чудесных излечениях больных и калеках, посетивших его церкви.