Текст книги "Последние рыцари. Фантастическая сага «Миллениум». Книга 1. Том 1"

Она отвернулась, но мысли не отпускали. Вспомнился последний вечер их маленького клуба. Папа снова рассуждал о воспитании детей.

… – И поэтому главное – равенство и еще раз равенство, с первых лет жизни! Будьте другом своему ребенку, давайте ему понять, что он – полноценная личность, не ограничивайте его творческих порывов, не критикуйте! Не прибегайте к авторитарности, запретам, подавлению – все это лишь вызывает агрессию, неуверенность в себе, замкнутость. Если пугать и угрожать, то ребенок научится быть агрессивным и злым, если любить его – он научится отдавать любовь в ответ. А это… – Профессор, – спросил Алекс, – а что делать, если ребенок безобразничает и нарочно не слушается? Вот я, помню, устраивал такие истерики, если мне не хотели покупать что-то… – Отвлекайте! Предлагайте разумную альтернативу, объясняя, что кому-то его крик может мешать. А если не поможет – просто отвернитесь и не обращайте внимания. Он не будет долго кричать, если вы не реагируете. Вы свое дело сделали, объяснили все как есть. Дальше – уже его выбор, его свобода, и никто не вправе ее ограничивать! – А почему не дать подзатыльник? – Алекс чуть улыбнулся, откинувшись в кресле, – я слышал, помогает. – Это варварство! Вы же не ударите взрослого, коллегу, подчиненного, если тот будет в плохом настроении? С какой стати вы тогда имеете право ударить ребенка? – Не знаю, как там насчет ребенка, а взрослому я бы точно врезал, вздумай он устраивать детскую истерику, – парировал Алекс и вскинул голову. Лорэйн повторила его жест, послав ему улыбку и медленно хлопнув в ладоши три раза.

Папа кашлянул. – Но вы должны понимать – насилие порождает лишь ответное насилие, это тупиковый во всех отношениях метод! Любую, я подчеркиваю, любую проблему можно решить словами, компромиссом! Опять же, если обратиться к нормальной науке и статистике – с тех пор как ввели новейшее законодательство относительно семейных дел, случаи насилия в семье резко упали в течение тридцати лет, практически исчезнув. Уровень успеваемости вырос на четыре-шесть процентов, уровень насильственных преступлений – сократился почти на двадцать! Это работает, это – очевидный признак нашей правоты. – Да, согласен, – ответил Алекс, непривычно разговорчивый для себя, – но вот насчет компромисса я не согласен. Как можно договориться с темным магом? С теми, кто начал Войну? Надо было сражаться тогда, и… – Да далась вам эта война! – ответил папа раздраженно, – все профессор Кей… Война, повторюсь, это порождение системы кругового насилия, а мы ушли от этого, и стало быть, подобных инцидентов больше не повторится. Что до темных магов… Знаете, многие темные живут обычной жизнью. Да, они живут в основном для себя, свое удовольствие им важнее окружающих, даже близких, удовольствие близких – важнее тех, кто им незнаком… Но это не что-то преступное. И потом, темные или нет – они люди, а значит, вы все-таки способны договориться. Ему что-то нужно, и всегда есть способы выявить общее в целях и найти путь, более выгодный для обеих сторон.

– А если, как говорил профессор Беркли, речь идет о… любви? – спросил Алекс проникновенно, придвинувшись ближе, – нельзя ведь найти лучший для всех выход, если речь о двух и еще одном… – Один должен сделать выбор, а тот, кто выбран не будет, должен в таком случае осознать благо любимого как собственное – и найти такую пару, где есть равенство. Ну и потом, настоящая любовь развивается лишь со временем, с годами, а соперничество, конкуренция за внимание – это скорее внешние аффекты, которые не ранят так глубоко. Поэтому и этот случай нельзя считать опровержением моего правила. Итак, что же касается детей – помните, что главное правило – не играть во взрослых, главных, не навязывать им никаких установок и тем паче идеологий, ценностей. Разговаривайте, учите мыслить…

Воспоминание Альбины было прервано самым бесцеремонным образом – чья-то рука легла ей на плечо, и она, едва не вскрикнув, обернулась, но не успела ничего понять, как раздался громкий хлопок и в лицо вылетело что-то мелкое, легкое, цветное. Зажмурившись, она отряхнула себя от конфетти, пока голос брата орал ей в ухо: – С Годом Девяти Небожителей, сестренкааа!

Влад был уже слегка нетрезв, его поддерживали за руки лучшие друзья – Ликаон Лаферье, однокашник и ныне – маг-целитель в Центральном Госпитале, и Летиция Лаферье, в девичестве Тиццоли – секретарь Директора, итальянка с модельной фигурой, пышной грудью и характером уютной домашней кошки, и с недавних пор – жена Ликаона. Этот брак – отличное свидетельство тому, что есть девушки, которым нет дела до внешности парня. Ликаон был откровенно уродлив: сутулый, даже скрюченный, с жидкими усами, неровными зубами, большим красноватым носом и изъеденный прыщами – при этом задорный оптимист и весельчак. Еще удивительнее это потому, что его фактически бросили родители, эмансипировав его, когда мальчику не было и пятнадцати. Он был сыном высокопоставленного чиновника, и обратился в полицию, сообщив о побоях и издевательствах в отношении его, его брата и матери, со стороны отца. Однако брат и мать горячо поддержали Лаферье-старшего, заявив, что это обвинение – клевета, после чего родители провели процедуру эмансипации, оставив Ликаона без жилья и средств к существованию. Позаботился о нем Грандмейстер, назначив помощником целителя в Университете. Вскоре после этого парня принял к себе в семью Тиццоли (который и был целителем), за что тот «отплатил» старику Чезаре, сделав его дочери предложение. Чезаре был вспыльчив и страшен в гневе, но отходчив. Едва не прикончив будущего зятя на месте, он, успокоившись, выпил с ним вина – и дело было решено.

В общем, Альбине было очень странно об этом думать: с одной стороны, был Ликаон, переживший ужас и несправедливость – и при этом такой приветливый, добрый, открытый, с другой – ее брат, на которого в доме едва ли не молились, а он не пропускал дня, чтобы не задразнить сестру коровой и идиоткой, а отца – никчемным болтуном. Нет, конечно, мысли быть не могло, что издевательства семейства Лаферье – хотя бы в каком-то смысле лучше, чем нормальное воспитание, это было абсурдом, но все-таки, откуда такая разница? Неужели отец неправ и все-таки в характере бывает изначально заложено что-то плохое?

Все это Альбина подумала и вспомнила за те несколько секунд, пока отряхивалась от конфетти, Ликаон же, улыбнувшись, доложил: – Кстати, тебя ищет твой жених-принц. Просит передать извинения – нужно было участвовать в приеме каких-то важных гостей. Ужасно это все-таки, быть принцем…

Альбина улыбнулась, хотя и немного вынужденно. Чарльз… до сих пор загадка, по какой прихоти он решил вдруг обратить на нее внимание… А Альбина терялась, до сих пор подозревая, что это шутка, спор или что-то в таком духе. Впрочем, против она не была, хотя была ли она за? Чарльз, безусловно, очень красив, галантен, предупредителен… но, хоть это и глупо, хотелось чего-то более непредсказуемого, более увлекательного, в чем-то даже не такого культурного. С Чарльзом она чувствовала себя участницей какой-то дикой церемонии вроде династического брака, брака по договору, и от этого все казалось каким-то нереальным, словно и происходило не с ней. Должно быть, потому и чувств особых нет – решила Альбина.

…Чарльз, наконец, появился, галантно поцеловав ей руку. – Простите, что заставил вас ждать. У меня нет оправданий. – Я вас прощаю, – улыбнулась она по возможности приветливо. – Позвольте тем не менее пригласить вас на танец, – улыбнулся принц, – и она, конечно, согласилась.

В танце она забыла все тревоги, летя, как птица – Чарльз, что неудивительно, танцевал мастерски, и это помогло Альбине оторваться от земли, приковывавшей ее волнениями и заботами, словно цепями, пригибавшей к себе, заставляющей ощущать вечную, почти неосознаваемую усталость. Теперь все это ушло – хоть и временно, но и этого хватало для счастья, полета, нескольких минут спокойствия. За это она была Чарльзу безмерно благодарна – в конце концов, будет не так уж плохо, если он станет ее мужем. Однако его статус сулит неприятности: страшно было подумать о том, как ей завидуют, как ненавидят и пытаются угадать, каким из приворотных зелий она воспользовалась. Что ж, пускай – к сплетням и зависти тоже привыкаешь. Когда танец закончился, Чарльз принялся развлекать ее болтовней – как его дядюшка (то есть король), будучи недоволен тем, как выглядит Новогоднее Дерево на Площади Согласия, назвал Армана Тревиньона, канцлера, болваном и посетовал, что прошли времена, когда короли могли рубить головы нерадивым министрам.

Что правда, то правда – король хотя и был главой государства, тем не менее вся власть была поделена между Высоким Арканумом во главе с Канцлером, и Магистериумом во главе с Великим Сенешалем. Были также Высокий Суд и Конституционная Коллегия, которые также имели немалый, вес в Королевстве. Тем не менее, никто из этих людей не имел абсолютного преимущества – все решал голос большинства сенаторов, и между влиятельными лицами шло постоянное противоборство за эти голоса – как объяснял папа, это и не давало никому из них узурпировать власть, работало как система сдержек и противовесов. Подданные Королевства регулярно избирали и переизбирали сенаторов, что давало людям возможность управлять страной. За королем же оставалось утверждение решений Арканума и Сената, официальные церемонии и прочие ритуальные формулы, вроде заключения мира и объявления войны. Но войн не велось уже больше ста лет, и короля все знают только как немолодого, тучного, пузатого мужчину с пышными, лихо подкрученными усами и простовато-хитрым взглядом. Король частенько делал вид, что распекает министров, но бумаги подписывал неизменно и без лишних вопросов – все это Чарльз успел ей поведать за месяцы их общения, как и то, что в быту Франциск Четвертый был мягким, веселым и оптимистичным гурманом и сибаритом. Правдой было и то, что его весьма тяготила необходимость быть лицом и пусть формальным, но все же главой сильнейшего государства планеты. Он не доверял никому в Аркануме и Сенате, считая их проходимцами, прислушиваясь только к главе Королевской Гвардии. Это был легендарный воин и искуснейший дуэлянт всего Королевства, а, может, и мира – одна из самых загадочных личностей во всей стране – уступающая в загадочности, пожалуй, только самому Грандмейстеру да таинственному Командору Ордена.

…Примерно с полчаса они с Чарльзом проболтали – тот рассказывал что-то о политике, о своем участии в общественной работе, а потом раздался громкий хлопок: директор приглашал к столу, угощаться чаем, пирожными и тортами на любой вкус.

После сладкого и настроение пошло в гору – Альбина наконец полностью расслабилась, и когда время угощения подошло к концу, охотно вместе с широким потоком толпы двинулась на улицу – фейерверки взрывались залп за залпом, без остановки, музыка гремела, и стихия танца, праздника и веселья закружила человеческую многоголовую гидру в единый цветной, смеющийся круговорот.

Утром того же дня, в первый день года, в неприметном особняке на окраине Парижа, состоялась встреча. Присутствовали на ней трое: седобородый старик в красной шубе (это, конечно, был директор), подтянутый лысый неулыбчивый человек средних лет в кожаном плаще (это был Стефан Кей), и еще один, неопределенного возраста, с длинными, черными, слегка седеющими волосами и легкой щетиной – лицо этого третьего было вытянутым и непроницаемым.

– …Стало быть, что-то непременно начнется, и это что-то имеет связь с будущим пополнением Ордена, – резюмировал старик. – То есть с моими питомцами, – мрачно кивнул Кей, – хотите сказать, что они идут туда для того, чтобы выяснить тайну смерти своих родителей? – Да, тайну того, из-за чего они были убиты.

– А когда это раскроется, – вступил в разговор третий, – то мы должны ожидать, что все фигуры придут в движение.

– Если придут, – возразил третьему Кей, – кто бы они ни были, они пока что зеленые сопляки. – Стоит ли недооценивать талантливую и объединенную общей идеей молодежь? – прищурился Грандмейстер, – ведь нам-то известно, что все эти истории – не выдумка. – Они не Великие, – отрезал Кей, – будь это так, они бы уже сейчас превышали то, что делают, в несколько раз. – Сокрытие? – безразлично спросил третий. – Не думаю, – ответил так же ровно Кей, – они не так сильны и опытны, чтобы скрывать Великого, а кто-то другой не сможет это делать постоянно под Вашим носом, – кивнул он директору. – Мой нос можно оставить в покое, – возразил тот мягко, – дело отнюдь не в нем и не в их силе… – Которая колеблется в потенциале до четвертого ранга, не выше. Пятый… не знаю, быть может, у одного, и тот через полсотни лет, не раньше, – вставил Кей. – Я хочу сказать, что их сила – не единственное, что может вызвать изменения, – спокойно повторил Грандмейстер. – Магия связи. Возможно, их родители все-таки успели добыть и спрятать то, что должны были, – вновь подал голос третий участник беседы. – И вы хотите, чтобы теперь дети закончили то, что не смогли сделать родители? – с недоверием в голосе спросил Кей. – В противном случае им все расскажут за нас, и совсем в ином свете, – качнул головой третий. – А по-другому нельзя? Гроссини и Крейтоны были опытными магами, и тем не менее не смогли себя защитить. Чего вы хотите от этих птенцов? Почему не можете сделать все это сами? – недовольно спросил Кей. – Смею напомнить вам, Стефан, – начал Грандмейстер тихо, однако голос его сковывал своей тихой мощью всякие возражения, – что перед нами не стоит варианта продлить сиротам детство. Они в любом случае вступают в игру, не в этом году, так в следующем, но лично я боюсь, что времени почти не остается. Он подбирается к ним, и если их не направим мы, то это сделают за нас другие. Представляете, что будет, если они узнают всю правду от Повелителя или его присных?

– Тогда они будут для нас потеряны, а Королевство будет ввергнуто в хаос, – горько кивнул Кей, – но как мы сами можем сказать им, не вызвав при этом катастрофических последствий? – Не говорите пока, Стефан. Лучше следите за ними, попытайтесь заранее предсказать, с какой стороны он нанесет удар, и окажитесь в нужное время в нужном месте, не дайте им натворить глупостей.

– Хорошо, – вновь кивнул Кей, – однако я хочу знать. Что именно они должны были получить?

Грандмейстер пожевал губами в сомнении, и, наконец все же решившись, начал рассказ, сведя вместе кончики пальцев. – Если говорить кратко, то Гроссини и Крейтоны сумели вырвать у них то, чего ему не хватало для того, чтобы одержать победу. Он хочет этого, вне всякого сомнения, и теперь… – И зная его методы, мы можем ожидать всего – от многолетних провокаций до внезапного налета Черных Рыцарей…

– Именно.

– Но ведь он заинтересован не в них самих, не так ли? Они интересны ему только как хранители тайны, я правильно понимаю? – Кей смотрел в глаза Великого мага пристально и испытующе, но тот выдержал его прямо и легко.

– Дело в том, Стефан, что я привык полагаться твердо на то, что знаю, но на всякий случай иметь в виду догадки и вероятности. – Какие именно, Грандмейстер? – Их пока слишком много, Стефан, чтобы о них был смысл рассуждать. Каждая – лишь малый шанс наткнуться на истину, но все они могут сбить вас с самой верной и точно известной цели. – То есть – не дорос, не в свое дело лезешь, – с каким-то язвительным удовлетворением сказал себе под нос Кей.

– То есть, – улыбнулся Грандмейстер, доверительно наклонившись к Кею, – я считаю вас одним из ценнейших и умнейших сотрудников, которыми располагает наша, светлая, сторона. И я считаю, что вы как никто способны сделать все возможное, чтобы решить сложнейшую проблему. Я просто бездарнейшим образом потрачу бесценную возможность, потратив ваши силы на погоню за феями в Черном Лесу. – Знаю я, какие там «феи», – поморщился Кей. – И я о том же, мой дорогой друг, – серьезно кивнул директор. – Если говорить предметнее, – все так же без выражения перебил их третий, – я полагаю, Грандмейстер, вы хотите знать, чем и кем мы можем располагать в случае начала… какой-либо активности? – Ты как всегда прав, – вновь улыбнулся Грандмейстер, – именно это я и хочу знать. – Но что именно мы предполагаем? – спросил его собеседник. – Решительно что угодно. Предположений, как всегда, более чем достаточно, и я имею приблизительный план действий на случай каждого из них. Но зная нашего противника, всегда следует ожидать чего-то… не учтенного заранее. – Да. Что ж, предварительный расклад таков – Тревиньон нас всех терпеть не может, но его поддерживают трое из шести судей и больше трети сенаторов. Что касается Арканума, там его положение не так твердо. Вы знаете, что группировка Эври, Леклерка и Трэвиса к нему не очень дружелюбна, а этот триумвират имеет силы и в полиции, и в Аркануме… – И в Сенате, – закончил за него Грандмейстер, сосредоточенно глядя на оконную раму.

– Кроме того, Арнольендо, наш Генеральный Инспектор, играет в свою игру, и, кажется, заручилась поддержкой Маклоусона и даже Конна.

Грандмейстер покачал головой. – А что насчет армии и полиции? – Как и прежде – старик Понтис находится на жаловании у Маклоусона, Лальен – слушает каждое слово Тревиньона, а Гвиди не стесняется кушать с каждой руки.

– Иеронимус? – Его так просто не поймешь. Он, как всегда, на своей стороне, но все же предпочел бы порядок, так что если мы будем выполнять его условия и удовлетворять аппетиты, он скорее за нас.

– И я был бы последним человеком в мире, кто бы на него положился, – вставил Кей. – Хм. Что с нашими? – продолжал Грандмейстер. – Дюваль держится неплохо, под Валлона копают одновременно Трэвис и Тревиньон, Корбина грозятся отправить в отставку, но у него неплохие шансы отбиться. Жибер… у него все более-менее в порядке. Альберт – в Стране Огня, и неизвестно, когда вернется. – Печально. Лучше всего как-нибудь вернуть его к нам. Итак, нам почти неизвестно доподлинно, кто состоит в его организации и откуда ждать удара. Все-таки, друзья мои, мы белые маги, а белым положено ходить первыми… Что у нас за мир такой, если только и бывает, что наоборот?

– Другой мир выдать забыли, – пробурчал Кей, – так каков план? – Вы, Стефан, тренируете своих питомцев, следите за их малейшими вопросами и проблемами, даете знать мне… и ждете, как всегда – чего угодно и в любой момент.

– Так точно, – саркастически хмыкнул Кей, но при этом слегка выпрямился, насколько позволяло мягкое кресло. – Что до вас, мой друг, то задача в целом та же, только объектов для наблюдения… куда больше, и они не столь мирны и благожелательны. Собеседник Великого мага не улыбнулся – его лицо вообще было трудно представить улыбающимся.

– Как мы отличим их собственную грызню от его шагов? – В данном случае я бы сказал: все что у нас есть – лишь интуиция и наблюдения. Докладывайте мне, на всякий случай, обо всем.

– Рассказ может затянуться. – А есть ли у нас выбор? Любая мелочь в нашем деле может оказаться критически важной. Что ж, друзья мои, нам пора. Третий из собеседников коротко раскланялся и телепортировался мгновенной бледно-синей вспышкой. – И все же я не пойму, Грандмейстер, – выпалил Кей, набравшись решимости. Старик обернулся, внимательно посмотрев на мага, словно заранее зная, о чем пойдет речь. – Мы шепчемся, как заговорщики, при том, что вы – Хранитель, власть не в руках темных магов, но мы прячемся от любых глаз и ушей, как нелегалы. Я до сих пор не понимаю, что мешает вам…

Грандмейстер мягко, но властно прервал его, подняв руку.

– Об этом мы с вами уже говорили, Стефан. Иногда самое очевидное решение оказывается самым ошибочным. Более того – это скорее правило, нежели исключение.

С этими словами Великий Маг телепортировался в сиренево-голубых искрах, и Кею не оставалось ничего, кроме как сделать то же, что и другим участникам тайной встречи.

Глава 5. Финальное испытание

Первым, что заметил Алекс, входя в Гранд-Холл для итогового испытания, была просторная круглая арена в центре. Три дня назад они выполнили свой индивидуальный выпускной проект – Алекс вытребовал у Кея полтора десятка гулей, пещерных костеглодов и людоящеров для своего испытания. В тот момент, когда они разом кинулись на него, Алекс ощутил, как замирает в ужасе сердце, как парализует мозг… А затем все пропало – и собственный страх, и скованные ужасом лица зрителей – остался лишь текущий момент, момент абсолютной жизни, ощущения, когда ты словно ускоряешься во много раз, когда время останавливается, когда все пространство вокруг – под твоим контролем. Твари наступали со всех сторон, и Алекс, набрав силу, сделал мощный кувырок назад – и приземлился у края арены, с сокрушающей силой обрушив молот о каменные плиты пола. Ударная волна, пройдя по всей арене, отбросила монстров прочь, сбив с ног тех, кто стоял ближе всего к нему, а тем, кто находился в непосредственной близости, и вовсе не поздоровилось: нескольких гулей подбросило в воздух и разорвало напополам. Не теряя ни мгновения, Алекс накопил энергию, выпустив ее направленным потоком в гулей и людоящеров, кинувшихся к нему с дальнего конца зала. Удар был так силен, что всех их впечатало в стену, оставив на ней бурые пятна давно свернувшейся крови и зеленые, ядовитые следы крови людоящеров. Алекс, не обращая внимания на поверженных монстров, перекинул массивный молот в левую руку, выбросив правую вперед указующим жестом, и с его пальцев, полыхнув и на лету увеличиваясь в размерах, слетел огненный шар. Еще одно скопление нежити, имевшей тупость нападать стаями, с воем исчезло в огне, усеивая пол гнилыми внутренностями и ошметками. Алекс вновь схватил молот обеими руками и поднял над головой, произнося заклинание Щита Арканы, усиленного мощью Земли. Вовремя – на него напали аж с трех сторон, но безрезультатно: щит лишь слегка дрогнул, а нападавшие с яростным шипением отскочили, присев. Алекс обрушил молот на башку костеглода, и тот не успел и зарычать, расплющенный могучим ударом. Резко развернувшись, он принял молотом прыгнувшего ему на спину гуля – тот отлетел и с тонким воплем ударился оземь. В его ногу вцепились чьи-то челюсти, но даже бритвенно-острые клыки не сумели прокусить зачарованный доспех. Молот опускается вниз – и от людоящера остается зеленая лужица слизи. К нему бегут еще враги, и Алекс вкладывает все силы в щит, чувствуя, как сминается тот под яростными атаками монстров…

…Всю силу их ярости, поглощенную щитом, Алекс сконцентрировал в молоте, чьи руны нестерпимо засверкали от переполнявшей их силы. Произнеся короткое слово заклинания, Алекс взвился вихрем, и молот, кружась, слово перышко, сокрушил своей невероятной мощью всех тварей, обступивших Алекса. Он кружил все быстрее и быстрее, двигаясь к центру арены, и, сосредоточив все силы, поднялся на несколько метров в воздух, и, взмахнув последний раз, направил всю бурлящую вокруг энергию вниз…

В себя он пришел только пару секунд спустя – когда погасла вспышка и улеглась пыль из растрескавшегося пола арены. Все твари, что еще держались до того на ногах, были уничтожены – кто просто лежал неподвижно, кого разорвало напополам, от некоторых, кто, очевидно, попал в эпицентр – осталось лишь какое-то месиво и куча костей.

Алекс поднялся, встав с колена, и, чувствуя, как дрожит все тело, поднял молот над головой.

Овация доносилась до него очень слабо, словно он был разделен с залом водяным барьером.

Наконец, прозвучал гонг, и испытание официально закончилось – Алекс снял шлем, и, стараясь не чувствовать подгибающихся ног, направился к выходу. Он не мог думать ни о чем, кроме ванны, еды и сна – и все это ждало его в ближайший час. …В тот день вся их команда показала себя с отличной стороны. Кей придумал для каждого задачу, наиболее отвечавшую его или ее роли, и все, подобно Алексу, справились на отлично, с изяществом и стилем.

Само собой, письменные и условно-практические (что есть практика по сравнению с боевой магией, в конце концов?) экзамены они сдали еще на прошлой неделе, и с большинством из них проблем также не было.

Однако завтра их ждало последнее испытание, по сравнению с которым все, сделанное ранее, было не труднее умножения в столбик. Профессор Кей. Им предстояло справиться с ним всем вместе, и тот ясно дал понять, что не собирается давать ни малейшей поблажки ради хорошей статистики успеваемости. Если им не удастся одолеть наставника, все предыдущие успехи станут просто ничем – и Ордена Алексу и остальным не видать. Последние недели три они почти не вели разговоров о чем-либо, кроме тактики, пробовали одну комбинацию за другой, изыскивали в учебниках все возможные заклинания, которые теоретически могли застать Кея врасплох. И все же так сильно Алекс не волновался никогда в жизни – вернее, почти никогда. Сильнее он волновался лишь перед вечерами у Томашевского. Нет, конечно, не из-за него самого, об этом и говорить глупо. Алекс не стал бы второй раз приходить, чтобы выслушивать эту кошмарную тягомотину, которой их пытался кормить зануда-профессор (как его вообще кто-то слушал?), если бы не Лорэйн. Не то чтобы Алекс влюбился с первого взгляда – он видел жену профессора и раньше, благо, она училась всего двумя курсами старше их. Когда стало известно о предстоящей свадьбе, Алекс поймал себя на возмущении: да как смеет какой-то унылый старикашка лезть в их, студентов, жизнь, считать себя вправе претендовать на (пусть лишь потенциально, но все же) их, его, девушек? Впрочем, тогда у Алекса формально была девушка, даже две, но обе – туповатые стервы, и ему с ними быстро наскучило. Собственно, о Лорэйн он тогда думал не больше, чем о других красивых девушках Университета – до тех пор, пока не увидел ее вблизи, на той самой клубной встрече. Вот тогда он действительно влюбился – без памяти, так что днями напролет думал только о ней, бесконечно любуясь на ее фотографии в тераномовском профиле, представляя себе, как они однажды будут вместе… Что ж, не в его характере было откладывать такие вещи в область отдаленных мечтаний. Отец всегда говорил: «Хочешь чего-то – встань, соберись и иди делать. Прямо сейчас. Сейчас – это единственный момент, когда что-то может быть «вовремя»». Алекс попробовал было подойти откровенно – пригласил на следующих же посиделках на танец, шепотом предложил «встретиться как друзьям» – и получил насмешливый отказ. Она смотрела на него, как на мальчишку! Да как она смела, при такой-то смехотворной разнице в возрасте! Можно подумать, если к тебе приставал старик, то ты сама от этого постарела лет на двадцать! От такого вызова Алекс отказаться не мог принципиально – тем более что более красивой, тонкой и умной девушки он никогда не встречал. Ладно, если уж невозможно взять крепость с боя, понадобится долгая осада. Впрочем, первая неудача охладила пыл и оставила ранку в самолюбии – злобного червячка, нашептывающего «ты не сможешь, у тебя нет шансов! Ты всего лишь богатенький мажор, папенькин сынок, силен только тем, что есть деньги да внешность…». От такого Алекс всегда приходил в бешенство. Впрочем, помог ему тот самый знаменитый диспут, когда профессор Беркли как следует опустил Томашевского в лужу и повозил лицом по столу. До самого диспута Алексу, честно говоря, дела не было: мало ли, что за философскую хренотень бормочут эти старые пердуны, – он был там только ради нее. И терпение было вознаграждено – Лорэйн, с которой Алекс не сводил глаз, если когда и смотрела на мужа, то определенно с таким лицом, в котором читалось что угодно, только не любовь и обожание. Скорее, недоумение, быть может, даже, презрение. Почему именно так – еще предстояло разобраться, понять и использовать, но тогда было важно другое: на него, Алекса, она смотрела все-таки не пренебрежительно и не насмешливо – скорее кокетливо. Значит, у него есть все шансы. Словом, Алекс наконец решился и с тех пор заседаний кружка у профессора не пропускал. Ему удавалось периодически сказать что-нибудь, что выгодно отличало его от Томашевского – например, когда тот начинал рассуждать о том, что с любым выродком типа можно договориться, Алекс припомнил случай, когда на него напали в темной подворотне возле клуба трое – и как он разобрался с ними совсем не переговорными методами. А начал бы разговаривать – лежал бы в тот вечер в больнице, а не в кровати первой красавицы класса. О красавице он, впрочем, умолчал. Лорэйн подавала правильные сигналы – поправляла волосы, когда он на нее смотрел, закидывала ногу на ногу, улыбалась – так, как улыбаются, когда недвусмысленно хотят продолжения – но вот подойти и заговорить наедине повода не давала. Повод, впрочем, нашелся случайно, как всегда и бывает. Этьен (а к нему Алекс, чувствуя вину за то, что его приколы довели до такого, что чуть не стало поздно, привязался и всячески старался покровительствовать), который интересовался понемногу всем – в том числе и литературой (скука смертная, если честно), попросил профессора показать им его коллекцию оригиналов известнейших писателей – обожаемого и вечно цитируемого Томашевским Луки Федотова, Томаса Ордингтона, потом еще кого-то – Алекс уже не помнил, – и вся компания, за исключением самой Лорэйн, двинулась в «священную» комнату, где хранились подлинники рукописей. Лорэйн нашла предлог в виде чая, который якобы хотела заварить – но Алекс знал, что она, как и он сам, этого Федотова терпеть не может. Он честно пробовал читать – такая скука, ничего не происходит, сплошные рассуждения ни о чем, сопли, нытье про мораль…

Алекс, сделав вид, что тоже идет с остальными, совершил обманный маневр и вернулся в гостиную – кухня находилась тут же, даже не отгороженная дверью или проемом. Лорэйн, опираясь локтями на стойку, с немного хитрой (и такой очаровательной!) улыбкой встретила Алекса.

– Ты как будто меня избегаешь, – бросил он, улыбнувшись и медленно, но верно приближаясь к ней. Лорэйн выгнула спину. – Неужели? А тебя разве стоит бояться? – Меня стоит бояться мерзавцам или занудам. А красивым девушкам меня можно только любить, – он приблизился почти вплотную, ближе чем на полметра, и его рука почти касалась ее – но на этом остановился, не делая ни малейших попыток приблизиться еще или коснуться ее. Она взглянула испытующе. – Юноша, вы, кажется, забыли, что говорите с немолодой, замужней женщиной… – С последним я, возможно, пока согласен. Но вот с первым… – он цыкнул зубом и улыбнулся еще шире, – скажите, а вы всегда такая скромная, прямо как монашка? Литература, мораль, этика, чай для мужа, скромность, добродетель… – протянул он благочинно-саркастически, не отводя взгляда от ее глаз. – А что, если мне именно это и нравится? – спросила она со смехом, при этом приблизившись к нему еще чуть-чуть.