Текст книги "Танец Шивы"

– Остынь, – остановил его Гриша. – Не на плацу. Я капитан спецназа Главного Разведывательного Управления России, моя фамилия Игнатов.

Гриша специально произнёс слова медленно и подробно, а свою фамилию по слогам, чтобы сказанное отложилось в памяти солдата и произвело на него больший эффект. Потом, если тому суждено будет остаться в живых, это может сыграть положительную роль во время расспросов.

– Сюда в ближайшее время выйдет банда, – продолжил он. – Всё понятно?

– Так точно, – ответил сержант.

– Это многочисленная, хорошо подготовленная банда наёмников. Они преследуют меня. Я потерял всю свою группу. Подмога уже на подходе. Ваша задача – задержать их до прихода подкрепления. Видел вертолёт? Район уже блокируется. Созывай своих бойцов, БТРы из воды, оружие в полную боевую готовность. Машины к кустам, сами под их прикрытие и держать оборону. Сколько у тебя человек?

– Двенадцать.

– Отлично. Боекомплекты в БТРах есть? Рация?

– Так точно, – сказал опешивший сержант.

– В эфир не выходить, себя обнаружите, они прослушивают всё. Держаться тут. Вы должны задержать их. Я забираю эту машину. Мне надо передать сведения командованию и как можно быстрее. Действуй, сержант. Они скоро появятся. На тебе и твоих бойцах сейчас лежит огромная ответственность.

Гриша забрался в БТР на водительское место, он слышал команды засуетившегося сержанта. Видел, как спешно начали заводиться бронемашины, чтобы перебазироваться из реки в укрытия, натягивающих на себя одежду солдат. Эх, давно он не упражнялся в вождении подобных аппаратов. Хотя дурацкое дело – нехитрое, но первые несколько сот метров он привыкал к специфике управления БТР. Выехав на асфальт, он набрал скорость и рванул в сторону грузинской границы. Солярки в баке хватает, главное ему проскочить первые сто-сто пятьдесят километров. Дальше уже начнётся серьёзное высокогорье, там и дорог-то нормальных нет, разбитые просёлки и «козьи тропы». Это как раз то, что надо. Мотострелки у реки завяжут бой, пока разберутся, пройдёт ещё какое-то время. Эх, время, время, насколько же ты бываешь дорогостоящей штукой. А ведь не ценим мы его, пока не припрёт. Григорий всё дальше удалялся от того места, где завладел транспортом, он не знал, что там происходит, но мог догадываться. Прослушивание радиочастот, на которых обычно ведутся переговоры, также не давало представления о происходящем. Закодированные сигналы не позволяла расшифровывать бортовая рация, установленная на БТР. А штатные каналы связи несли обычную рутинную информацию. Капитан выжимал всё из трёхсотсильного двигателя на пустынной дороге. Редкие легковушки шарахались от несущейся на пределе разумного многотонной машины. Он гнал уже более часа. Дорога сузилась, поднимаясь вверх и петляя серпантином. Пологие прямые участки сменялись резкими поворотами, на которых приходилось сбрасывать скорость. Он проскочил небольшой населённый пункт, на краю которого располагался заброшенный блокпост, резко повернул за скалистый выступ, следуя изгибу раздолбанного асфальтового полотна. И лоб в лоб столкнулся с ползущим навстречу тяжело груженным армейским Уралом. От удара кабину грузовика сплющило, передняя ось отлетела в сторону, двигатель ушёл под кузов. Через кабину на дорогу и БТР посыпалось содержимое грузовика – пластиковые и металлические бочки. Гриша на несколько минут даже потерял сознание, ударившись головой. Придя в себя, он почувствовал тупую боль во всём теле. Обзор перекрыли завалившие передок БТР бочки, и стоял резкий запах горючего. Капитан потрогал голову, глаза щипало, волосы и одежда были мокрые. Он поднёс руку к глазам. Нет, это не кровь. Из бочек, заваливших смотровое окно, в кабину капал керосин. Надо было срочно выбираться из машины, пока здесь всё не взорвётся к чёртовой маме. Он вылез через задние дверцы и хромая, подошел к грузовику. Водителя, солдата-срочника, уже было не спасти, рулевая колонка расплющила ему грудную клетку. Сидящий на пассажирском месте прапорщик был в состоянии шока. Он отсутствующим взглядом смотрел перед собой и хрипел, пытаясь что-то произнести. Гриша выломал искорёженную дверь и вытащил прапорщика на землю. Из кабины вывалился автомат и посыпались банки со сгущенкой. Видимо, сознание вернулось к раненому, он перевёл глаза на капитана и силился что-то сказать, но рана на шее, из которой текла кровь, не давала ему этого сделать. Капитан зажал пальцами разрез, чтобы остановить кровь и не дать воздуху выходить из дыры, не достигая голосовых связок.

– Где твоя часть? Почему вы здесь, тут по близости ни одного гарнизона, что вы тут делали? – спросил он умирающего. – Вот, блин, как же с тобой быть?

– Там, – прохрипел прапорщик, указывая дрожащей рукой в непонятном направлении. – Заплутали мы. Майор-снабженец послал, горючку везём и патроны, он их чехам, то есть духам, продал.

– Чего продал? – Переспросил Гриша. – Кому продал?

– Да всё продал… помоги, взорвётся сейчас, там ещё гранаты для подствольников, десять ящиков…

Гриша глянул на груду искорёженного железа, огня не было видно, но поднимался едкий и вонючий пар от испаряющегося топлива, соприкоснувщегося с раскалёнными частями разбитого двигателя. Вероятность взрыва не исключена, хотя воздух вокруг был прохладный и разреженный. Но она была не настолько очевидна, если до сих пор не рвануло, всё-таки керосин это не бензин.

– Далеко до части? – Опять задал он вопрос.

– Не знаю, заблудились мы, километров семьдесят, помоги… – прапор начал опять терять сознание. – Взорвётся же…

– Прости, братишка, помощь не успеет, умираешь ты… кому сообщить, адрес есть?

– Нет, нет у меня никого, детдомовский я, хотя девушка у меня в … – не успел договорить прапорщик. Глаза его уставились в бесконечность и Гриша разжал пальцы, сдерживающие рану.

«Вот, ещё два трупа, Господи, дай Бог, чтобы они были последними на моём веку», – пронеслось в голове капитана. И тут его осенило. Труп, вот же труп. Вполне подходящее тело, которое можно выдать… и габариты, похожие на него, капитана Григория Игнатова… геройски погибшего, и так далее и тому подобное.

– Как же тебя зовут? – машинально приговаривал Гриша, вытаскивая из нагрудного кармана куртки документы прапорщика. – Ни фига себе, тёзка, Григорий Марченко! Да, братишка, пожалуй, ты мне теперь больше, чем брат. Вот только девушка твоя нас с тобой бросит…

И тут ему в голову пришла шальная мысль, ещё более безумная, чем всё, что творилось сейчас вокруг, и что он пережил за последние несколько часов.

– Ну, вот, сейчас я тебя повышу в звании… извини, но посмертно… – Григорий начал спешно стягивать форму с бездыханного тела. Это была трудная и неприятная работа, но это был его шанс, видимо, самый последний и невероятный, не дающий стопроцентной гарантии на благополучный исход, но он был единственным, который выдала ему судьба. Или всё именно так и должно было случиться? Этого Григорий не понимал. Где-то в глубине подсознания он чувствовал, или видел, он не мог себе самому ничего объяснить, что есть какой-то чёткий путь, какой-то единственный, только ему предназначенный коридор, по которому ведёт его ЖИЗНЬ. У коридора этого имеются ответвления и боковые ходы, и то, по какому из них он пройдёт, куда свернёт, зависит очень многое. Все эти тоннели приведут его в одну точку, к единственной цели. Но то, по какому именно он будет следовать, решает всё. Вся его жизнь зависит от того, каким путём он будет обходить выставляемые препятствия. И какая-то неведомая сила ведёт его по нужной дороге, подсказывая единственно верный путь. По крайней мере, до сих пор вела. Может это тот самый ангел-хранитель? Раздев прапорщика, Гриша стал разоблачаться сам. Он снял медальон со своим номером и другими данными. Надел его на голое мёртвое тело – надо сделать так, чтобы ни у кого не оставалось сомнений при опознании, что перед ними находятся останки его, капитана спецназа ГРУ России. Облачил прапорщика в свой комбинезон. Попрощавшись с пистолетом Стечкина, засунул его в то же место на груди, под молнию, где носил сам. Всё должно быть как можно более правдоподобным. Ни татуировок, ни прочих особых примет он на теле погибшего не разглядел. Это очень хорошо. Ведь его тоже Бог миловал разукрашивать себя. Группа крови у них совпала, это неспроста, это знак. Господи, как много совпадений между ними, даже имя одно и то же. И оба детдомовские. И оба примерно одного возраста. А может таково предназначение по жизни у этого человека, может, и рождён он был именно для того… Господи, тут и атеист начнёт верить в Бога. Видимо его, Гриши Игнатова жизнь, нужна Богу для какой-то цели? И он, Бог, проводит его через эти страшные и смертельно опасные испытания не просто так? Может это учёба, школа, пройдя которую, ему, Грише уготована некая миссия? А эти испытания призваны развить в нём какие-то качества? Да, видимо, он уже сошёл с ума или мир вокруг него сделал это? Что он знает точно, так это то, что теперь, если останется в живых, а в этом, почему-то у Гриши не было сомнений, он будет жить совершенно по-другому. И служить будет Богу, то есть людям. Все эти мысли бились в его голове, пока он одевался в форму Григория Марченко. Окровавленный китель был ему немного маловат в груди, но это не имело значения. Он надел на себя чужой медальон. Проверил, не упустил ли в суматохе какие-нибудь мелкие детали. Далее было самое сложное: затащить тело в БТР и усадить на водительское сидение. На это у него ушло ровно три минуты. В кабине ужасно воняло керосином. Он достал из своего бывшего комбинезона кевларовую клеящуюся ленту, которая используется, чтобы «паковать» пленных, её практически невозможно перерезать ножом и сжечь огнём, поэтому моток состоит из кусков по одному метру. Скоро она ему понадобится и как раз метра будет достаточно. Вынув из разгрузки магазин, снаряженный трассёрами, он выщелкнул оттуда несколько патронов и положил себе в карман, магазин же бросил на пол БТР. Тут же он оставил и свой автомат. Выбравшись из машины, Гриша залез на неё и открыл две бочки из тех, что завалили передок БТР, чтобы их содержимое вылилось вовнутрь. Бочек с горючкой было много, да ещё боеприпасы, когда всё это рванёт – мало не покажется. По крайней мере, грохот услышат в том ауле, что находится за брошенным блокпостом. Они вызовут федералов, но те нескоро сюда доберутся, труп прогорит хорошо. Он взял автомат прапорщика, разрядил его на шесть патронов и вставил трассёры. Потом отошёл метров на тридцать в сторону. Возле отвесной скалы, вдоль которой проходила трасса, валялось несколько больших валунов, свалившихся на дорогу сверху. Григорий положил автомат на один из них так, чтобы выпущенные из ствола пули попали точно в бочки с горючим. Упёрся спиной в стену, а ногами в камень, чтобы его не размазало по скале взрывной волной. Последний раз оглядел страшные декорации импровизированного крематория, воздвигнутые случаем и доработанные им. Вроде бы всё выглядело натурально. Куском кевларовой ленты он заклеил себе глаза, чтобы их не сожгло пламенем взрыва. Конец ленты он зажал в левой руке. Потом несколько раз глубоко вздохнул, насытив кровь кислородом, ведь пламя выжжет воздух вокруг и какое-то время дышать будет нечем. Сделав последний, глубокий вздох, он мысленно помолился, как умел, затаил дыхание и нажал спусковой крючок. Трель очереди эхом отозвалась в горах, перерастая в вой воспламенившегося бензина. Раздалось несколько хлопков. Потом сдетонировали боеприпасы и страшный взрыв потряс окрестности. Григория обдало жаром и вдавило в стену. Сверху посыпались камни, один из которых угодил ему в голову. Уже в забытьи, он рванул ленту, предохраняющую глаза… последнее, что он слышал, теряя сознание, был хруст сворачивающихся от пламени ушей, треск лопающейся кожи на лице и голове. Потом наступила тишина. Григорию не было страшно, тишина была доброй и успокаивающей, как будто он испытал величайший оргазм. Он летел над планетой Земля. Он видел внизу материки, океан. Где-то извергались вулканы и зарождались ураганы. Он мог взять Землю в руки и спрятать её в своём сердце. Вернее, в том месте, где у людей сердце. Потому что тела у него не было. У него не было ничего. Только сознание и дух. Только чистое осознание и энергия. И вокруг было много такой энергии, спокойной и чистой. И вся она оплетала Землю. Тут он понял, что если бы не эта энергия, планета давно бы погибла. Эта огромная мощная сила берегла её и сдерживала ту разрушающую мощь, которая исходила снизу.

Саня. Часть 4

Вот так и началась Санина тюремная биография. Необычно, нестандартно. Да и какие стандарты могут быть в человеческих судьбах? Кроме разве что трёх основных – родился, жил, умер. А вот что между ними? Чем наполнится этот трёхгранный сосуд? Попадая в тот мир, в который угодил Саня, человек меняется до неузнаваемости. Или это только так кажется со стороны? А на самом деле ты несёшь в себе ту заложенную Богом, Природой, искру, сохраняя и предохраняя её. Уберегая от агрессивных воздействий внешней среды. Не всем удаётся сохранить. Многие ломаются, многие изменяют своей человеческой Природе. Но Жизнь не терпит преобразований извне. Она четко отделяет естественным отбором Человека от биомассы, давая испытания и следя, затухла в нём Божественная искра или он умудрился её сохранить.

Уголовная карьера Сани развивалась довольно стремительно. Выйдя с малолетки, он какое-то время даже поучился в ПТУ в Ухте. С новыми документами, изменённой в несколько букв фамилией, он активно отдавал долги дяде Саше Ташкентскому, как звали его покровителя в той среде. Потом получил новый, взрослый срок за разбойное нападение, который отбывал в ИК-19 в посёлке Бельгоп. Там Саня испил сполна. За упёртость характера он неоднократно попадал в ШИЗО. По сути, заведение с таким медицинским названием было не что иное, как тюрьма в тюрьме. Со своими, отдельными от общей, правилами. По кормёжке там был заведён такой принцип: день лётный – день не лётный. Утром дают кипяток и кусок квёклого хлеба, в обед жидкую баланду, на ужин также тёпленький кипяток и кусочек хлеба. Это – день лётный. В нелётный всё ограничивалось одним приёмом пищи, в обед, который состоял из кипятка и хлеба. Обстановка в колонии была сложной, как для осуждённых, так и для властей. За счастье считалось попасть в наряд на выездной объект, на стройку. Объект находился в двадцати километрах от колонии. Снаряжали туда бригады вахтовым методом. Зеков вывозили на неделю, через неделю бригаду сменяли. Конвой ехал с ними. Отдыхали после работ в небольшом деревянном бараке, который в народе звался «хата», отдельно от охранников. У тех было своё помещение, в котором спала отдыхающая смена. Дежурный наряд, при оружии, расходился по постам на территории. Счастье попасть туда заключалось в том, что начальство редко приезжало на объект с проверками. А с рядовой охраной у многих складывались терпимые и даже приятельские отношения. Ведь все были люди, и быт охранников мало чем отличался от быта сидельцев. Некоторых солдатиков это, правда, наоборот, озлобляло, но в большинстве своём подсознательно, довлел принцип: «От тюрьмы и от сумы…». Солдат-срочник не по своей воле выбирает место службы, и это сегодня он на вышке с автоматом, а что случится завтра? Объект был обнесён бетонным забором с накрученной поверх колючей проволокой. Но через этот забор легко было договориться с местными. Те приносили водку, куряшку, чай и нехитрую деревенскую еду. В ответ им перекидывали деньги и различные поделки, от выкидных ножей и зажигалок, до выточенных из плексигласа цветочков, отшлифованных вручную так, что они казались хрустальными. В углу объекта за невысоким забором находилась котельная и генератор, снабжающие теплом и электричеством стройку. Начальник котельной держал за забором голубоглазую собаку породы хаска. Полуголодное существование арестантов давно подталкивало их покуситься на такое большое количество мяса. Но люди боялись последствий наглого поступка. Пайка была скудной, ибо начальство экономило на вахтенных бригадах, зная и закрывая глаза на то обстоятельство, что зеки договариваются с местным населением. Однажды, когда на объект привезли только хлеб, Саня не выдержал и подговорил товарищей всё-таки украсть собаку и сожрать. Они подманили пса к дырке в заборе, убили и вытащили тушку. Голь на выдумки хитра, разделать тушу труда не составило. Шкуру они обскоблили, натёрли ржаным мякишем с водой и оставили киснуть, чтобы потом выделать и пустить на шапку. Мясо зажарили на костерке в потайном месте и с удовольствием съели. Пир удался на славу, мясо хоть и не прожарилось на маленьком огне, зато было свежим и питательным. Вечером, по возвращении в хату, они вдруг обнаружили, что температура внутри помещения мало чем отличается от температуры наружного воздуха. Начальник котельной, не найдя собаки на привычном месте, сообразил, что с ней случилось. В наказание он отключил им подачу тепла. Ночь они промучились, сбившись в кучу, и греясь друг о друга. А наутро делегировали Саню, как зачинщика, разруливать сложившуюся ситуацию. Саня постучался в дверь и, не дожидаясь ответа, вошёл в котельную.

– Ты почто нам тепло перекрыл, гражданин начальник? – Спросил он.

– А чё, вам разве прохладно было? – Беззлобно, даже с насмешкой ответил тот. – Я думал, что после такой жратвы вас изнутри греет.

– Не устояли, гражданин начальник, каюсь, – без отпирательств, честно признался Саня. – Сожрали мы твоего пса, Чёрт попутал, не выдержали.

– Что же вы, уроды, творите, я ещё и рапорт напишу, сгноят вас, всю бригаду. Чья идея?

– На меня пиши, гражданин начальник, я подначил. Бригада не при делах.

– Что, и жрал один?

– А хоть бы и один.

– Смелый, урка, сам решил на себя вину взять или настоял кто? Нет, браток, в одиночку столько не сожрёшь, там на отряд хавчика было, все ответите.

Саня помолчал минуту, в раздумьях.

– Нет, гражданин начальник, один я виновен, чё не сожрал – припас сделал, утром сунулся, нет мяса. Так что и ответ мне держать. Других в деле не было.

Начальник тоже помолчал, пристально разглядывая зека.

– Видишь, как получается, сунулся, припаса нет, значит, не у одного тебя праздник вышел, не одному и вину делить… шкура где? – Спросил он, наконец. – Тебя как звать-то парень?

– Имя, что ли? Саня. Шкуру принесу сейчас.

– Ты ведь человек, Саня. А чё поступаешь, как тварь? Она же животина бессловесная, к тому же не твоя.

– Говорю я, рассудок помутился с голодухи, день на одной пайке просидели, и впахивали, как папы Карло. Вот и не выдержал.

– Ладно, Саня. Не буду я рапортить на твою бригаду. Замнём, отделался ты легко. Я ведь из освобождённых, считай, двенадцать годков зоне этой отдал. К вечеру принесёшь шкуру, два пузыря водяры и чаю пару пачек. Иди с Богом.

Зеки были недовольны смотрящим, начальство – зеками. Харчевали сидельцев как придётся. Назревали беспорядки. Надо было что-то решать, чтобы не допускать крови. По таким случаям власти и авторитетные люди, имеющие влияние в уголовном мире, пытались для начала найти общий язык. Дядя Саша приехал на зону разобраться. Покумекав с Хозяином, он вызвал на свидание Саню.

– Ну как, матереешь, алтаец? – Спросил он его. – Шанс тебе даю. Потратил я на тебя сил много, пора и тебе серьёзным делом ответить. Пиши представление, общую маляву по зоне, хочу, чтобы ты тут положенцем был. Прежний смотрящий не управился, снимаю я его.

Так, в двадцать с небольшим лет, Саня стал смотрящим в Бельгопе. В его обязанности входило решение многих вопросов. От разруливания конфликтных ситуаций между сидельцами, до спорных вопросов с начальством. Правильность расхода общака. Соблюдение понятий. Распределение поступающих с воли наркотиков и лекарств. Охраняли зеков вэвэшники, те же солдатики срочной службы, только с красными погонами и двумя буквами «ВВ» на них. Относились они не к армии, а к МВД, посему для зека они были не лучше ментов. Хотя все могут быть и людьми, и нелюдьми, что на вышке с автоматом, что под ней и за колючей проволокой. Ведь не виноват же восемнадцатилетний паренёк, что вместо десантников его забрали служить в конвойную часть? Так, с одним из таких бойцов, Саня даже приятельствовал. Солдат проникся к Сане и очень его уважал. И когда писал рапорт начальству, где всех зеков обвинял в том, что они спали во время рабочего дня, пометил, что кроме него, Александра. Сержант был азербаджанец, по-русски говорил плохо, в специфических понятиях своего дела и охраняемого контингента разбирался ещё хуже по причине небольшого срока службы. Он только закончил сержантскую учебку и в часть прибыл месяц назад. Саня обалдел, узнав о записке. Работавший на объекте отряд получил наказание, а с Саней была лишь проведена беседа. Санин авторитет в этот раз, как ни странно, не был поставлен под сомнение его товарищами, но при встрече с сержантом он его вразумил:

– Что же ты делаешь, зёма. Если пишешь на людей телегу, не выделяй никого. Ни в плохую, ни в хорошую сторону. Ты же меня, получается, подставил. Все раздолбайничали, спали, а я один впахивал? Что люди обо мне подумают? Если пишешь, то кашляй на всех.

Саня старался быть справедливым в рамках понятий своего общества. И это у него получалось. Когда он сидел в «семёрке» во Ржеве, в зоне строгого режима, куда определяли рецидивистов, эйфория перестройки уже закончилась. Началась эпоха полного развала, разобщённости и «парада суверенитетов». Это была эпоха безвременья и вседозволенности. Даже в столицах вводили карточки на продукты первой необходимости, куда входили сахар, водка, сигареты. В регионах же было совсем плохо. Что уж говорить о зонах, переполненных в разы более норматива? А что такое зек без законной пайки? Это бомба, готовая взорваться в любой момент. Бунты вспыхивали в различных уголках страны. Подавляли их жёстко и кроваво. Доведённые до отчаяния люди по разные стороны баррикад считали своё положение более ущемлённым, нежели у противоположной стороны. В уголовном мире ходили слухи, и тому даже имелись косвенные подтверждения, о создании «Комитета по внесудебным решениям». Задача этой организации была в физическом устранении авторитетных в уголовном мире людей без суда и следствия. Страсти накалялись, люди ополчались друг на друга. Саня часто, почти каждый день, имел свидания с «ворами». Надо было обустраивать жизнь в подведомственной ему зоне. Воры присылали машины с хавчиком, передавали ему общаковые деньги на питание. В то время денег из бюджета в зону не поступало вообще. Хозяин обращался к нему, он выдавал ему под расписку «воровские» деньги. Хозяин закупал провизию и отчитывался перед Саней накладными и чеками. В то время это было нормальным явлением, об этом знали и «наверху», и многих такое положение вещей вполне устраивало, это был выход из сложившейся ситуации, а для некоторых начальников и метод заработать. Потом в Твери создали спецподразделение для подавления тюремных бунтов. Раз в месяц в специальном снаряжении, со спецсредствами, оно приезжало в «семёрку» на учения, врывалось в хаты и… не всем счастливилось после этого избежать увечий, а некоторым и остаться в живых. Целей таких «учений» никто не скрывал. И поделать с этим ничего не мог даже Хозяин зоны, подразделение было неподведомственно его начальству. Якобы поступал сигнал о зреющем бунте, посылалось подразделение принять превентивные меры. Не хочешь таких визитов – башляй. Тогда же и возникло красивое иностранное слово «рэкет». Ведь даже министр финансов говаривал: «… делиться надо…». Так, после первого же подобного визита, Саня связался с Сашей Ташкентским и, получив от него добро, попросился на разговор с Хозяином. После этого они не один день перетирали, договаривались о сумме, гарантиях, Хозяин звонил «куда надо», торговался, он был так же заинтересован, чтобы в его хозяйстве не было проблем. Ведь у него была семья и дети, а ставшие жёсткими правила игры касались всех, кто связан с этим миром. Договорились на том, что раз в месяц Саня выдавал из общака некоторую сумму, на которую «накрывалась поляна», приводились девочки, после чего довольные проведённой операцией спецы отправлялись домой писать отчёт. Поляна накрывалась для рядовых исполнителей, в каких долях и между кем делились основные деньги, Саню не касалось, для этого были люди поглавнее, в том числе и Саша Ташкентский.

Каждое поколение считает, что именно на его долю выпали наиболее сложные и великие потрясения и события в истории, оно и естественно. Не всем дозволено заглянуть в будущее. Что ожидает твоих потомков, знает только Бог. Но то, что досталось поколению, рождённому в шестидесятых годах двадцатого века, сделало их жизнь по-своему интересной и увлекательной. С начала уголовной биографии нашего героя на его Родине сменилась экономическая формация. Радикально поменялся принцип жизни и идеалы. Не считая мелких войн, случились две весьма значимые: Афганская и Чеченская. Прекратила своё существование огромная, влиятельная но неуклюжая империя, которую в мире боялись и с которой считались. Глобальный дух перемен охватил весь мир. Что уж говорить об уголовном. Само значение «жизни по понятиям» трансформировалось. Воровская этика, честь, перестали быть в этом сообществе «руководящими и направляющими». Коммерциализация жизни, искусства, натолкнула на мысль, что уголовщину можно романтизировать и стричь с этого хорошие деньги. Уголовный мир также стал приспосабливаться к новым условиям. Авторитеты начали легализовываться в больших бизнесменов.

Саня не то чтобы боялся, времени-то прошло много, просто он не считал себя вправе показываться в родных местах. Не академик, чай, и даже не депутат с артистическим уклоном. Весточки, что он жив, доходили до его семьи. Сам он более двадцати лет там не показывался. Отец его умер в начале века, так и не увидев более сына. Мать стала маленькой сухонькой старушкой. Она знала в общих чертах о его жизни и выпавших на долю её дитя испытаниях. Когда через двадцать один год они встретились, первые её слова были: «Ну вот, я знала, что не помру, не увидев тебя, а теперь… хоть в могилу». И обняла его, даже не проронив слезы.

Две недели Саня жил в деревне. Это было перед последней отсидкой, с которой его вытащил тот самый, уже бывший, Хозяин Ржевской семёрки. Они многим были обязаны друг другу. И очень их отношения напомнили ему дружбу дяди Саши и подполковника Фёдора Анатольевича.

Так получилось, что Саня приехал на Алтай по делам. Необходимо было выполнить решение схода, выяснить одно обстоятельство. Приехал специально с запасом по времени, чтобы часть его провести у матери. Далее он должен был встретиться с местным смотрящим, блатными – получить с них объяснение, куда делись немалые деньги. Деньги были общаковые, и часть их предназначалась для отправки в городок Тулун, на зону. Но туда они не дошли. За это полагалось кому-то ответить, деньги вернуть, а причитающуюся сумму доставить по назначению. Саня прибыл пораньше не только из ностальгических чувств. Случившееся с общаком стало следствием полной неразберихи и междоусобных разборок, охвативших сибирское сообщество. Он часами добывал информацию, обзванивал авторитетов, связывался с людьми в столицах, назначал стрелки на местах. Работы было немало и чистой её назвать трудно. В доказательство своей бескомпромиссности, он лично привел в исполнение наказание главному виноватому и довёл порученное до конца. Ему собрали наличные, сумма была солидная и помещалась в двух больших чемоданах. Теперь оставался последний вопрос – доставка их в Иркутскую область, где и находился городок Тулун. Саня отмёл множество предлагаемых вариантов и выбрал якобы самый простой и не бросающийся в глаза. Он сделал вид, что решил поехать поездом Барнаул-Иркутск до станции Тулун словно обычный командировочный. Городок этот находился как раз перед самым областным центром. Саня позвонил в Москву, чтобы ему прислали двух смышленых пацанов и бабу, а в Новосибирске тем временем подготовили небольшой самолёт до Иркутска. Один из московских ребят повёз деньги к самолёту. Саня же, с женщиной и набитыми барахлом чемоданами, погрузился в поезд. В Новоалтайске он сошёл, словно на пару минут, в буфет за пивом, сказав, что если вдруг не появится, дальше ей следовать одной до пункта назначения, где будут ждать встречающие. Второй пацанчик был уже на станции со старенькой японской праворулёвкой, на которой они и отправились в Новосибирск. Как выяснилось позже, перестраховался Саня не зря. До Красноярска баба не доехала, ночью её убили в купе, а чемоданы пропали. После этого дела за Саней и закрепилось погоняло «Тулунский».

Последний свой срок Сане посчастливилось не отбыть до конца. Осудили его за убийство того самого виновного в краже общаковой кассы. Но братва решает всё, а братва со связями и деньгами решает ещё больше. Ведь у нас как: если ты украл у соседа курицу, ты совершил преступление и должен сидеть в тюрьме. А если украл половину страны, то ты – бизнесмен с охраной, деньгами и авторитетом в обществе. Деньги ведь решают любой вопрос. За него похлопотали, выдали, кому надо, сколько надо. И он вышел на волю. Сильно задумываться, на что жить, у Сани поводов не было – братва держала его на довольствии. А вот как жить, он вдруг очень глубоко озадачился. Вором он быть не мог по статусу – статьи, по которым сидел, не позволяли. Жить по-прежнему он не хотел. Возможно, на него подействовали слова матери во время их встречи после четвертьвековой разлуки. Они долгими вечерами засиживались за большим самоваром и не могли наговориться. Мать рассказывала ему, как у кого из знакомых сложилась за это время жизнь. Кто как помер, кто куда разъехался. Кто женился и родил, кто развёлся и спился. В тот день она села перед ним, взяла его руки в свои и, глядя в глаза, сказала:

– Я самая счастливая на свете мать. Я верю в тебя, ты станешь ЧЕЛОВЕКОМ. Да, и повезло тебе.

– Мне… повезло? – Удивился Саня. – Мне ещё сорока нет, а я пятнадцать из них провёл за колючей проволокой. На мне греха за три жизни не искупить.

– Искупишь, обязательно искупишь. А повезло потому, что Бог тебя хранит. Вон твои одногодки, кому не свезло – на том свете уже. Кто в Афганскую погиб, в армию уйдя, кто спился. Остались-то раз-два, да обчёлся.

Эти слова запали ему занозой в мозгах, да так, что не давали спать по ночам.