Текст книги "Танец Шивы"

Гриша. Часть 4

– Тут ещё один, – ворвался в сознание Гриши голос из другой реальности.

– Живой? – Спросил другой голос.

– Да вроде бы пока живой, – голос был совсем рядом. В нём сквозили нотки безразличного удивления, присущие медикам, которые часто имеют дело со смертью. Для них тело, в котором ещё теплится жизнь, уже не человек, а фронт работ, объект приложения своих профессиональных знаний и усилий. – Капельницу ему и в вертушку, хотя вряд ли мы его до стационара довезём, процентов шестьдесят поверхности тела обожжено. Лица, вон, вообще нет, как глаза-то остались?

Свет в голове капитана стал немного ярче, видимо, ему пытались раскрыть опухшие веки. Боли не было, болеть было нечему, тела он не ощущал. И без тела ему было хорошо и уютно, ничего не мешало и не беспокоило. И зачем только люди носят на себе это слабое, беззащитное мясо? Насколько же хорошо без него.

Время уже не имело большого значения. Сколько времени прошло с того момента, когда нашли и эвакуировали с горной дороги его обгорелое тело, он не знал. Годы прошли или месяцы, а может, дни, какая разница? Он был жив, и теперь это был уже не он. Вернее – он, но родившийся снова. В определённом смысле, с отдельно взятым Гришей Игнатовым, произошла отдельно взятая реинкарнация. Прежний Григорий умер навсегда. А появился совершенно другой человек. Человек, которому придётся заново учиться многим вещам, даже ходить ему придётся учиться заново. И говорить, и смотреть, если врачи, конечно, спасут его зрение. Капитан, ставший в этой новой жизни прапорщиком, жил в своей собственной реальности. Как младенец, он лежал, запелёнатый в бинты и повязки. Консилиумы врачей каждый день по утрам собирались возле его, похожего на мумию, тела. Они говорили умные слова, рассматривали умные бумаги с его анализами и графиками работы органов. Повязку на лице и глазах меняли раз в несколько дней, вывозя его в специальный бокс. Света он не видел уже давно, но знал, что тот существует. Отсутствие зрения нисколько его не угнетало, он чувствовал, что совсем скоро оно вернётся к нему в том виде, что было раньше. А пока его не было, с ним стали происходить удивительные вещи. Стали развиваться другие органы чувств. Каким-то образом, он видел со стороны всё, что происходит вокруг и даже дальше. Лица склоняющихся над ним людей, да и он сам, проявлялись в его сознании. Григорий наблюдал как бы со стороны происходящую вокруг него размеренную госпитальную жизнь. Лица врачей и медсестёр он видел в деталях. Капитан безошибочно определял, кто в конкретный момент зашёл в палату. А когда ему освободили от повязок нижнюю часть лица и попросили что-нибудь произнести, он необычным для себя голосом прохрипел, обращаясь к доктору:

– Доброе утро, Владимир Семёнович, я уже скоро стану совсем большим и буду учиться ходить.

– Откуда вы знаете моё имя? – Опешил полковник медслужбы.

– Не знаю, я не задумывался, откуда. Наверное, слышал раньше.

– Вот как? – Ответил полковник с сомнением. Возможно, так оно и было, но он не припоминал случая, когда персонал мог обратиться к нему по имени-отчеству. Среди военных медиков не редкость подобные неуставные обращения, но сам полковник Кавершин до мозга костей был потомственным армейским врачом и довольно негативно относился к гражданской фамильярности. Однако он был очень занятый человек – в последнее время активизировались боевые действия в мятежной республике, и поступало много «тяжёлых» раненых. Посему вникать в такие мелочи у него времени не было, но случай этот запал ему в память занозой мистичности.

Несколько раз до этого в палату заходили люди из следственного комитета военной прокуратуры и ФСБ. Они разговаривали с врачами относительно его состояния и перспектив. Сообщили, что у них к нему есть несколько вопросов, ответы на которые может дать только он, ибо других свидетелей не осталось, а дело государственной важности. Доктора объясняли, что в ближайшие несколько лет вряд ли будет возможно добиться чего-либо вразумительного от этого тела, впавшего в кому. Есть вероятность, что полного восстановления мозговой деятельности не удастся добиться, хорошо, если он вообще придёт в сознание. Состояние пациента стабильно-тяжёлое, но динамика наблюдается умеренно-положительная, и они надеются, что жить он будет, но, естественно, не полноценной жизнью. Хорошо бы, чтобы через годик-другой он научился говорить и ходить, а там уже его жизнь будет продолжаться в госпиталях и реабилитационных центрах. Вот тогда и можно будет с ним побеседовать, но вряд ли эти беседы что-нибудь дадут, это уже не человек в общепринятом понимании этого слова. Григорий не просто слышал все эти разговоры, он отчётливо видел каким-то странным образом этих людей, беседующих возле его койки, видел их лица и знал по именам, званиям и фамилиям. Он даже видел их внутреннее состояние и мысли. У одного, толстого майора ФСБ, например, начинался цирроз печени, и практически не работала одна почка. Майор очень сильно пьянствовал, а когда боли усилились, врачи стали колоть его различными препаратами, в том числе и обезболивающими. Тот подсел на наркотики и скоро должен будет умереть. Гриша всё это видел и знал. Но что он мог поделать, да и надо ли было что-то делать?

Московская часть его восстановительного периода была значительно веселее. После того, как он год пролежал овощем в госпитале города Моздок, столичный реабилитационный центр казался пятизвёздочной гостиницей. Впрочем, госпиталя он уже знал не понаслышке, а вот в пятизвёздных отелях ещё не бывал. Поэтому подобное сравнение возникало лишь гипотетически. Он уже сбился в подсчётах, сколько же пластических операций перенёс. Некоторые части его тела в результате творчества хирургов напоминали политическую карту Африки. С неповреждённой огнём спины и задницы врачи вырезали лоскутки кожи и приживляли на самые проблемные места, создавая ему новую внешность. Такие мелочи, как переломанные кости и отбитые взрывом органы, уже не беспокоили его. Кости давно срослись на удивление врачам очень быстро. Органы ещё барахлили, но также быстро восстанавливались. Молодой старший лейтенант-травматолог даже собрался писать научную работу о возможностях человеческого организма на примере истории его ранения. ФСБ ещё пару раз навестила его в Москве, но, убедившись в его полной амнезии, оставила в покое, по крайней мере, больше не беспокоила. На тех допросах он смог вспомнить о себе лишь только, что его зовут Григорий Марченко, и он является контрактником, прапорщиком Российской Армии. О ранении своём ничего не помнит, кроме страшного взрыва. Он получил инвалидность, пенсию по ней, документы на имя вышеупомянутого гражданина Марченко и однокомнатную квартиру в районе Южное Бутово, в самом углу Москвы, далее уже начинался небольшой пруд, поля и рощи, которые плавно переходили в Московскую область. Так началась его новая жизнь, и жизнь эта принадлежала уже совершенно другому человеку, нежели тот, которым он родился около тридцати лет назад. По иронии судьбы, дом его располагался на ул. Кадырова. Гуляя в ближайшем парке, он часто встречал людей со схожими проблемами, здесь в новостройках давали квартиры таким же, как он инвалидам и ветеранам, прошедшим «горячие точки». В основном люди недобро отзывались об идее назвать улицу именем этого чеченского лидера. Многим это имя не давало спокойно спать по ночам. Некоторые открыто возмущались, утверждая, что на его совести сотни убитых федералов, и что он лично расстреливал российских офицеров, попавших в плен. Гриша не вступал с ними в споры. Во-первых, он имел своё мнение, во-вторых, не видел смысла в подобных спорах. Он не испытывал ни ненависти, ни любви к этому человеку, погибшему тоже не самой приятной смертью. Того взорвали на стадионе бывшие соратники за то, что он предал их, перейдя на сторону российских властей и возглавил такие же боевые действия, только уже против своих бывших товарищей. По сути, он делал всё, то же самое, что и раньше, лишь в прямо противоположном направлении. Политика и бизнес, ничего личного, как сказал бы герой какого-нибудь американского фильма. Хотя в отсутствии личных мотивов у чеченского «генерала» Григорий очень сомневался. История знает немало подобных случаев, а уж методы работы власть предержащих по вербовке себе союзников комиссованный капитан-прапорщик представлял, исходя из собственного опыта. Выбор в пользу того, чтобы остаться в живых, да ещё и быть богатым хозяином на вассальной территории вполне естественен в современной цивилизации. Мало кто выберет в данной ситуации героическую смерть, да к тому же без гарантий того, что смерть эта будет кем-то признана героической. Уж так устроен этот несовершенный мир. И нельзя никого обвинять, люди сами в этом виноваты, все, каждый из нас, ведь все мы часть единого целого и обвинять кого-то – это значит обвинять самого себя. Вообще, когда ты начинаешь видеть и понимать, как всё просто устроено, начинают казаться смешными те проблемы и суета вокруг них, которыми озабочены люди. Ведь все эти политические телодвижения – это простой и жестокий бизнес, жажда власти и наживы и всё это больше и больше озлобляет людей, и делает их всё жаднее и жаднее. Но, видимо, через подобный этап развития человечеству зачем-то надо пройти. И Гриша знал, что, в конце концов, оно преодолеет этот этап развития, уж какими жертвами и потерями, другой вопрос, но преодолеет. И жизнь на планете Земля не исчезнет. Видоизменится и сократится, вернее, сбалансируется, но не исчезнет. А этот этап самогеноцида и самоуничтожения, видимо, нужен, как процесс очищения, большой чистки перед возрождением. Григорий стал много читать, от Библии до Торы, от Корана до Вед и Упанишад. Потом ему попались книги Ошо, далее Гурджиева и Успенского. Через год отставной ветеран-инвалид сдал свою «однушку» за несколько сотен долларов знакомой девушке не самого тяжёлого поведения и уехал в Калужскую область. В маленький городок Боровск. Там, в Свято-Пафнутьевском монастыре, он несколько лет прожил послушником.

Окончание

«Начинается посадка пассажиров, вылетающих рейсом номер… на Гоа, посадка будет производиться с выхода номер двенадцать», – прозвучал в динамиках серьёзный голос невидимой, но весьма осведомлённой девушки. Саша, никуда не торопясь, докурил сигарету и вместе с сизыми облаками вынырнул из дверей камеры для курильщиков. Далее, по указателям он отыскал объявленный выход, предъявил ламинированный лоскут посадочного талона, от которого не менее серьёзная девушка оторвала большую часть, оставив ему маленький кусочек. За изгибом коридора потянуло прохладой и керосином, просачивающимися сквозь щели уплотнения «кишки», ведущей прямо к передней двери салона громадного «Боинга». Полётов в Сашиной жизни было не так много, поэтому вид горбатого чудовища с крыльями, хорошо различимого сквозь большие окна зала ожидания, внушал ему уважение и некое опасение. Летать он не боялся, он вообще уже ничего не боялся в этой жизни. Но какое-то подсознательное чувство несуразности, что свою жизнь на несколько часов придётся доверить вот этой громоздкой, но хрупкой конструкции, которая поднимется на огромную высоту, оставляло неприятный осадок. Впрочем, на этот случай у него было универсальное русское лекарство, закупленное в магазине «Дьюти фри» и запечатанное в полиэтилен, который, якобы, нельзя вскрывать до конца полёта. Однако такие предупреждения мало кого останавливали, особенно на чартерных рейсах, набитых туристами-пакетниками. Вместе с остальными вылетающими, он поздоровался с улыбчивой стюардессой, заинтересованно вглядывающейся в каждый предъявляемый ей посадочный талончик и распределяющей людей по своим местам. Та указала ему верное направление, ведущее к его креслу. Он без проблем нашёл его и с удовольствием уселся, предвкушая предстоящее приобщение к дьютифришным дарам. Место было не просто удобное, оно было «козырное», так как располагалось на первом ряду в салоне эконом класса. Кресел впереди не было, и до стенки, отделяющей один салон от другого, имелось приличное расстояние, так что было куда протянуть ноги на случай, если они начнут затекать от долгого сидения в одной позе. Его кресло располагалось через одно от иллюминатора. Теперь бы ещё повезло с соседями, с которыми можно поговорить, скоротать время в долгой дороге и приговорить припасённое лекарство.

– Здравствуйте, – отвлёк его от благостных мыслей знакомый голос. – Соседи, значит, опять.

– И вам не хворать, – обернулся Саша, всматриваясь в подошедшего попутчика. Им оказался тот самый странноватый священник, за которым он стоял в очереди, и по поводу багажа которого возникла заминка у стойки регистрации. – А, святой отец! Всё в порядке, я смотрю, таможня дала добро, пропустили вас с бадьёй в самолёт.

– Это не бадья, это священный сосуд для свершения таинств, купелью зовётся.

– Ой, простите, я в культовых терминах не авторитет, сосуд так сосуд, купель так купель.

– На всё воля Божья, тем более что дело моё Богоугодное. Я и не сомневался в благоприятном исходе.

Священник старался компактнее пристроить свою ношу в угол, в широкое пространство между сидением и стенками так, чтобы ещё осталось место для его ног, когда усядется.

– Уж не обессудьте, потерпите, если что не так. В тесноте, да не в обиде, – наконец он справился со своей задачей. – Сколько лёта до Гоа?

– Вроде как слегка меньше семи часов, потерпим, коли Богоугодное, говорите. А что это за программа такая, почему в Гоа наша церковь филиал открывать задумала? Что, землячество большое подобралось, нужда в вере назрела?

– Нужда в Боге у всех и всегда была, а уж в тех местах, где соблазнов Богопротивных много, тем паче. У церкви филиалов не бывает… я еду в Индию храм православный открывать, пока это часовенка небольшая будет, а потом посмотрим. Приход там и впрямь подобрался, уже и детишки народились на чужбине, как же им без веры отеческой? Вот и решил я поправить это дело, – отец Григорий улыбнулся и отвернулся к окну, вглядываясь в суету за бортом, где техники готовили самолёт к дальней дороге, заканчивая последние штрихи проверки всех систем сложной машины.

– Что-то я не до конца врубился, святой отец, – с ехидцей в голосе отвлёк его от этого занятия Саня. – То будет ваша частная инициатива, что ли? Или экспорт веры с Благословения вышестоящего начальства?

– Ну, можно и частной назвать, да только Благословение я получил от гораздо более высокой инстанции.

– То есть, вы самого Бога, что ли, в виду имеете?

– Можно и так сказать. Провидение мне было. А что это мы всё на ВЫ друг к другу обращаемся? Не по-людски это как-то, не выроги же мы друг другу. Меня Григорием зовут, тем более я ведь в цивильном, а не в рясе. Хотя, коли так сразу стеснительно, можно отцом Григорием называть. Впрочем, я тебе, сын мой, наверное, в младшие братья по возрасту подхожу, – подыграл Саниному ехидству Гриша.

– А меня – Александром, друзья Саней кличут, некоторые ещё прозвище прибавляют – Тулунский. Возраст возрастом, но непривычно как-то так сразу с человеком после пяти минут знакомства фамильярничать. В тех местах, где я провёл большую часть своей жизни, не принято так было. Между равными такое обращение нормальное дело, к мелочи какой-нибудь тоже понятно. А вот с начальством…, а ты вроде как начальство по религиозной линии.

– Ну, какое же я тебе начальство? Начальник – это понятие светское, к Богу отношения не имеет, – с некоторой терпимостью, как будто устал постоянно объяснять примитивные вещи, ответил отец Григорий. – Все мы дети Божие: и молодые, и старые, начальники, солдаты или дворники, богатые или бедные. Для НЕГО мы все едины, и все мы служим высшим целям, ЕГО целям, независимо, есть на тебе крест или ты какой-либо другой веры. А ты, я гляжу, крещёный, православный, так тебе я по статусу, скорее, советчик, проводник к Богу. И возраст ни твой, ни мой, в данном случае, значения не имеет.

– Ага, по-нашему тебя можно назвать положенец, или смотрящий, – улыбнулся Саша. – Ты ведь, небось, заметил уже, какого я рода-племени?

– На то Шерлоком Холмсом быть не обязательно, чтобы понять, как и где ты жизнь проводил раньше. Давно освободился?

– Пять лет прошло с последнего раза. Надеюсь, последнего. Не крайнего, как лётчики говорят, – уточнил он. – И вот мне уже к полтиннику, а я только начал познавать этот, новый для меня, мир. Раньше-то всё больше с уголовным тёрся, а этот для меня как экзотика, как кино индийское по-первости казался. Но я тебе скажу, не честнее он моего привычного, да и слились они, миры эти, тесно. А тебе, батюшка, я вижу, также от жизни этой досталось. Решил спасение в Боге искать и других на путь истинный направить? Ты ведь в попы не так давно обратился, до этого воякой, небось, был?

Возникла небольшая пауза в их спонтанном разговоре попутчиков, сведённых случаем. Хотя Саша давно себе уяснил, что случайностей на свете не бывает, что любая видимая случайность на самом деле является закономерностью, хорошо подготовленной где-то там наверху. Для чего и зачем, это уже следующий вопрос, над которым можно думать и так ничего и не понять, пока жизнь не расставит всё по своим местам и не объяснит всё сама. Да только не все могут это увидеть, а кто увидел, не все могут верно истолковать, а кто относительно верно истолкует, не факт, что сделает из всего понятого правильные выводы. Видимо, не просто так свела судьба его с этим странным обожжённым жизнью священником, видимо, последует тому какое-то продолжение, но рассуждать на сию тему не хотелось. Он терпеливо ждал ответа, давая Григорию подобрать нужные слова и выражения, а может, просто подумать, стоит ли рассказывать случайному соседу по креслу в самолёте свою историю и в каком именно виде. Наученный «уголовными университетами», он прекрасно видел, что в жизни этого человека происходили события, которые не всякий отважится поведать мимолётному знакомцу.

– Да, воевать приходилось, но то давно было, в прошлой жизни, – махнул рукой батюшка. – Чего это мы о былом заговорили, мы ведь сейчас живём. Прошлое надо принять, усвоить как урок и забыть его, не стоит за него держаться, жить надо сегодняшним моментом, дело своё делать и радоваться этой ЖИЗНИ, делу своему, людям вокруг, Богу, который и есть эта ЖИЗНЬ и всё, что нас окружает.

– Ага, слышал я подобные слова в своем детстве. Был у нас в деревне китаец один, так же рассуждал. Странно мне, святой отец, подобное от православного священника слышать, а ты точно христианин, а не буддист какой засланный? Мысли у тебя восточные напоминают, языческие, что ли, – Саша расплылся в беззубой улыбке.

– А какое это имеет значение? Повторюсь: разве перед Богом не все равны? Ведь все мы служим ему, хотим того или нет. И не имеет значения: христианин ты или мусульманин, или язычник какой. Ведь не бывает разных Богов, Он один, и суть его – ЭНЕРГИЯ животворящая. Это люди разграничили и дали Ему различные образы для простоты понимания, ведь не все умны одинаково. Некоторые не различают оттенков. Им проще понять, когда чётко сказано: вот это – черное, вот это – белое. Это – добро, это – зло. Да ты ведь и сам задумывался над этим, правда, ведь?

– Конечно, задумывался. Я и сам себя в вере искал, даже в православной семинарии учился заочно, два курса окончил.

– Вот оно как! Это как же тебя сподвигло?

– В девяностые, я тогда в седьмой зоне на Ржевке пребывал. Вышел закон о том, что зекам теперь разрешено высшее образование получать. Мы с корешем и решили в священники податься. Вернее, он решил. Пропадал братан днями в библиотеке. Я думал, случилось с парнем чего, оказалось, сочинение для вступительного экзамена готовил. Я его за этим занятием и застукал. Нам уже тридцатник к тому времени минуло. Он с малолетки по зонам мыкался, даже девки у него ни разу не было. Вот, видать, его и раскорячило на попа выучиться. А я с ним за компанию. Сочинение за час написал, он удивился, как у меня так легко вышло, я-то с детства читал много, мать у меня книги любила и меня приучила. Так что мне поступить было, как два пальца об асфальт. Но потом бросил, не покатило что-то. Попы даже приезжали, уговаривали дальше продолжать,… вот я тебя начальством и назвал, по старой привычке. Правда, то тоже в прошлой жизни было, – засмеялся он.

– Вот это история! Это что же у вас за зона такая продвинутая была и почему дальше учиться «не покатило»?

– Да зона как зона, строгого режима. И не продвинутая она вовсе. А люди везде живут и быт свой, как могут, обустраивают, чтобы легче было. На зоне такое же общество, есть и козлы, не в том смысле, что «красные», то есть которые на «хозяина», в смысле начальника зоны и ментов работают, среди тех нормальных людей хватает, а просто – козлы. Но есть и достойные люди. И их много. И книг читают много, а чего ещё там делать? У нас тогда телеков в хатах не стояло, уж не знаю, как сейчас. И мобильников в зоне не было, – Саша опять рассмеялся, обнажив беззубые дёсны. – А учиться дальше не покатило потому, как не разглядел я в этой религии сути. Вот, может, ты мне её разъяснишь? Уж больно много всего правильного говорится и поучается в ней, а на деле-то всё не так происходит. И куда ни глянь, везде христианство с боем да кровью насаждалось. Что в Европе инквизиции с кострами, что на Руси миллионы трупов, а про Латинскую Америку и говорить нечего. Я уже о десяти заповедях молчу. Их вообще никто всерьёз-то не воспринимает. Живут, лишь бы себе нахапать да пожрать за чужой счёт. Ни убийствами, ни прелюбодеяниями не брезгуют. Не работает она, религия-то ваша. Недоработочка в ней какая-то получается. Больше она на инструмент срубания бабла похожа. Может, махнём по полтинничку вискаря, чтобы взлеталось лучше – очень мне этот самогон глянулся, и ты меня просветишь, а то, глядишь, и просветлишь? Или сан тебе по бухлу оторваться не позволяет?

– По полтинничку, говоришь? – Задумался с улыбкой Батюшка. – А стюардессы ничего не скажут?

– Да не переживай, мы ж не пьянства ради, а леченья для. Ты как знаешь, а я приму, неуютно я себя без дури чувствую в полёте. А спирт, он мозги притупляет, и всё путём кажется по жизни. Да и разговор откровеннее становится. А нам ещё долго соседями быть, мож на путь истинный меня и наставишь, до кучи.

– Ну, разве что за плавный взлёт и по маленькой, говорят, что в самолёте даже полезно, давление выравнивает, – согласился отец Григорий.

– Вот и ладненько. Ты, батюшка, за вещичками пока пригляди, а я пойду у стюардесс воды и стаканчиков нарою. Эх, жаль они «при исполнении» – хорошие девчонки, я бы их в гости пригласил, – вздохнул Саня и пошёл по проходу в сторону закутка, где у персонала хранились бутылки с водой, пакеты с соком и прочие необходимости для создания комфорта пассажирам.

Через несколько минут он вернулся, неся в руках полуторалитровую бутылку минеральной воды и пару хлипких пластмассовых одноразовых стаканчиков.

– Во какие строгие у нас проводницы, – сказал он, усаживаясь, весьма довольный собой. – Еле стребовал с них матчасть. Вон та блондинка, Юлей зовут, сказала, чтобы до взлёта мы не употребляли и пока припрятали с глаз долой. А то пример дурной соседям подадим, и весь самолёт в пьянство ударится. Как будто он без этого не догадается. Я специально наблюдал, сколько народ с собой «горючего» затаривает.

– Правило есть правило, они же на работе и отвечают за порядок, давай обождём.

– Да ладно, мы же по-тихой, чокаться не будем. А бутылку с посудой за твою бадь…, прости, купель, пристроим, она в глаза никому бросаться не будет. Ну, за знакомство, – за благополучный полёт пить не стоит, примета плохая заранее пить. Вот сядем на Индийскую землю, тогда и за полёт, удачно завершившийся, махнём, – обосновал Саня, наливая в пластиковую тару грамм по тридцать. Он наклонился и отгородился спиной от прохода, маскируя свои действия.

Они одним глотком опорожнили стаканчики, даже не притронувшись к минералке.

– Мож сразу по второй вдогонку? – Тут же в форме вопроса предложил Саня.

– Нет, чего мельчить-то, дорога дальняя, да и Бог суеты не любит, – поднял вверх палец Гриша. – Размеренней, размеренней, сын мой.

– Ты, батяня, в Гоа бывал раньше или экспромтом вместе с купелью решил наехать? – Глаза бывшего зека уже заблестели под действием виски. – Хотя, чего это я спрашиваю, не похоже на тебя, чтобы вот так, без разведки, без рекогносцировки на местности. Ты явно человек обстоятельный.

– Два раза уже ездил. Первый раз ещё два года назад. Подруга у меня была, как она сама себя называла – фрикушка. Не знаю точно, что это значит, видимо, типа сумасшедшая, – батюшка отхлебнул водички прямо из бутылки. – Она мне многое про те края рассказывала. И про жизнь местную, и про наркотики, и про волю и дух тех мест. Я и отправился посмотреть. А увидев, сразу понял, что храм нужен русскому человеку, много наших там живёт уже, кто постоянно, кто подолгу. Я в Пост Великий был, так даже удивился, сколько народу его соблюдает. А ты тоже не впервой?

– Я первый раз. Есть у меня знакомец один в Москве, армянин, ювелир. Я ему помогаю, дела кое-какие разруливаю. Ты же, Гриша, знаешь время нынешнее. Не так, как в девяностые, конечно. Но если человек копейку какую приличную зарабатывать начинает, так к нему сразу кто с ложкой, а кто и со стволом присосаться норовит. Вот я его дела и порешал, теперь вроде как дружим даже. Так вот, он мне историю свою поведал. Болезнь у него серьёзная, наследственная, – Саша машинально, словно задумавшись, налил по второй. Священник так же машинально принял из его рук стаканчик. – Приехал он в Гоа, а до этого он даже на море не был ни разу. Вот значит, приехал увидеть море, так как думал, что умирать ему скоро, уж больно болезнь эта скрутила его совсем. Ходить уже не мог. Выкатили его на коляске на пляж. Сидит он, умиляется, и слёзы по щекам текут. А тут тётка какая-то идёт мимо. Она и спрашивает его: «Типа, мальчик, ты болеешь сильно, тут доктор один китайский поблизости живёт. Он тебе помочь может».

Они хлопнули по второй и по очереди запили минералкой из бутылки, после чего Саня продолжил:

– Знакомец мой и отвечает тётке, что ему уже ничего не поможет, вот он море сейчас увидел и с лёгким сердцем готов склеить ласты. Тётка свалила, а минут через десять возвращается с китайцем. Представляет его моему армянину, дескать, вот тот самый доктор и зовут его Ку Ку. Ку Ку этот, как моего пацана увидел, аж подпрыгнул от радости и кричит на весь пляж – сын мой, это же сын мой, которого я всю свою жизнь жду и ищу. Короче, начал он его лечить. Потом свозил к себе на Тайвань, откуда он родом был. Сделал там пацану за свои бабки операцию, которая плохо-бедно, но в полторы сотни американских косарей выскочила. Чел этот коляску в Гоа оставил, где она так и стоит. Начал на костылях передвигаться, потом с палочкой, а сейчас так вообще без подпорок. Во как бывает, оказывается.

– Да, уж, – задумчиво произнёс отец Григорий. – Загадочное место это Гоа. И что, ты тоже к тому доктору наведаться решил? Здоровья-то тебе прежняя жизнь не прибавила, видать.

– Не в том запара. Был у нас в деревне похожий китаец, вернее, тайванец, они не любят, когда их китайцами называют. Он мне в детстве два раза жизнь спасал. И в паспорте у него фамилия числилась: Кукушкин. Хотя он такой же Кукушкин, как я Обама. Говорили, что паспорт ему хозяин на зоне выправил за заслуги. Вписали туда, что он бурят и отпустили в вольную. Уж больно всё сходится, кроме одного – лет ему тогда уже под семьдесят было, а теперь должно быть больше ста.

– Так ты поправку на Гоа делай. Там всякие чудеса приключиться могут. И то, что восточные люди живут по-другому, правильнее, что ли. Вон, среди них долгожителей сколько, – попытался найти разумное объяснение батюшка.

– Не в этом дело. Показал мне мой армяша фотки, где он с целителем этим. Тот это китаец – одно лицо, я его никогда не забуду. А про чудеса ты прав, без них тут никак обойтись не может. Он на фотах лет на пятьдесят-шестьдесят выглядит. Как будто даже помолодел за прошедшие полвека. Не зря у нас в деревне его Вечным Зеном звали. Как тот вечный жид из Библии, только китайской национальности.

Они помолчали какое-то время. Третье кресло в их ряду оставалось незанятым. Двери салона уже были задраены, двигатели ровно гудели, самолёт предчувствовал полёт. Стюардесса Юля проверила, насколько ответственно наши герои выполнили требование пристегнуть ремни и, втянув носом воздух, погрозила им пальцем. Другая стюардесса, встав в проходе возле них, так чтобы её было хорошо видно нескольким рядам пассажиров, показала небольшую пантомиму, наглядно разъясняющую, как защёлкивать пряжку на ремне, как надевать спасательный жилет и куда бежать в экстренных ситуациях, случись, не дай Бог, что-нибудь. Двигатели зашумели сильнее, машина содрогнулась и лениво покатилась по рулёжке в сторону взлётно-посадочной полосы, готовая к исполнению своей повседневной работы волшебницы, способной перемещать людей в тридевятое царство.

– Ты, батюшка, хоть бы молитву какую прочитал, как там у вас положено, – сказал Саня, елозя в кресле, – для всеобщего спокойствия.

– Молитва у меня от сердца идёт, – ответил отец Григорий, глядя в иллюминатор на шныряющие снаружи машинки с жёлтыми маячками. – Это даже не молитва, это общение с Богом. Ни голосом, ни мыслями, ни мозгами, это общение сердцем. Когда ты очень сильно веришь, ты начинаешь сам создавать вокруг реальность и в этой реальности ты хозяин. А я верю, что со мной ничего не может произойти плохого, у меня ещё много дел впереди невоплощённых, да и у тебя тоже.

– Получается, что самолёт и все пассажиры в нём под твоей защитой, – засмеялся Саня.

– Примитивно рассуждая – так. И под твоей. Тебе тоже ещё многое предстоит… крепкий ты, ЖИЗНИ в тебе много. Видимо, и дано нам это, потому как возложено многое, и спросится потом строго. Не просто же так и тебе, и мне на долю испытания выпадали. И товарищей что у тебя, что у меня – многих уже нет на этом свете. А мы живём, значит, так Богу надобно, значит, планы у НЕГО на нас какие-то есть, и выполнять их наш святой долг и обязанность.

– Это на меня-то, переломанного, беззубого рецидивиста с такими грехами за душой, у НЕГО есть планы? Интересно, какие же? Уж не спасение ли человечества после конца света, о котором нынче столько говорено? Сомневаюсь я чего-то, хреновый из меня мессия выйдет.

– А ты не сомневайся, ЕМУ виднее. Таких людей на свете немного, но они есть. Злодей может стать святым, а вот обратной дороги нет.