Текст книги "Святой из преисподней"

– Мне кажется, отец потому и остался здесь, что давно, еще год назад, понял это. Любое живое существо, перемещенное из собачьего мира в соседний параллельный мир, тотчас распадается на отдельные атомы, так как биологические часы, включившись, с бешеной скоростью отсчитывают время жизни. Смерть растирает их в порошок! Потому отец и остался здесь, чтобы представить научному обществу нашего мира неопровержимые доказательства.

В поисках лаза в параллельный мир Луши мы исследовали почти весь лес. Оставался небольшой участок, но, чтобы попасть туда, необходимо было пересечь большой кусок вспаханного поля. На рассвете, до восхода солнца, мы слевитировали и медленно полетели, с наслаждением купаясь в прохладных волнах утреннего воздуха. Впотьмах едва не наткнулись на безголовых землепашцев. Мальчик не спеша вел под уздцы лошадку, крестьянин ретиво нажимал на ручки плуга. За ночь слепой плуг успел искромсать и вкривь и вкось все поле, то кружась на месте, то выделывая немыслимые зигзаги. Эта странная слепая компания с невероятным усердием делала никому не нужную работу. И вдруг в утренних сумерках показалась странная парочка. Вдоль кромки поля, на высоте около метра от земли, летели два круглых предмета. Когда они подлетели поближе, мы увидели, что это возвращаются домой отрубленные головы. Поравнявшись с нами, они вдруг зависли, тихо кружась на месте и пританцовывая. Мы с Лушей едва успели спрятаться за ствол березы.

– Ну что, тятька? – спросила маленькая. – Отдохнем маленько?

– Давай! – зевнув, согласилась большая.

Они легонько стукнулись о землю и подкатились к стволу березы, за которой лежали мы.

– А хозяин ценит нас! – сказала маленькая голова важно. – Вишь, в какие хоромы поместил!

– Какие хоромы? – возразила большая. – Полка в чулане! Только и всего!

– Все кругом так и сверкает! И музыка! Музыка!

– Какая музыка, – зевнув, сказала большая, – коли за стенкой ребенок всю ночь орал!

– Будто хор ангелов поет, – мечтательно продолжала маленькая, – уж я слушаю, слушаю!

– От этого воя у меня всю ночь зубы болели, спаси и помилуй! – бормотала свое большая.

– Уж так хорошо, ну просто красота несказанная! – все тем же восторженным тоном продолжала маленькая. – Нашим бабам такое услышать никогда не сподобится!

– Гнусное отродье – бабы! – поддержала разговор большая голова.

– Святой думает, что мы ничего не видим, а я сквозь дырочку в мешке все вижу! – хихикнула маленькая.

– Дурак ты, Еремка! – осуждающе забормотала большая. – Дела отца Николая – святые дела! А в святые дела не смей нос совать, Еремка!

– Гляди-ка, тятька, солнце встает, – схитрила маленькая.

– И вправду, заболтались мы с тобой! Торопиться надо, а то в прошлый раз чуть припоздали, меня об тулово так хлопнуло, что после весь день плечи болели! – заторопилась большая.

Головы легко толкнулись от земли и, как две странные маленькие луны, всплыв над пашней, все ускоряя свой бег, полетели к двум кружащимся на месте человеческим туловищам. Мы с Лушей не спеша побрели к лесу. Первый луч солнца настиг нас почти на самом краю лесной поляны.

– Эй! – услышал я и обернулся. Крестьянин с кнутом в руках, спотыкаясь, бежал в нашу сторону по пашне.

– Держи их! – тоненько заголосил мальчик.

Взявшись за руки, мы пробежали по лесу метров десять, и вдруг дорогу нам преградила речушка. Мы вошли в её теплую воду, долго брели по мелкому руслу. Потом свернули в лес. Слышно было, как скулят наши преследователи, потеряв след. Вскоре голоса их стали удаляться. Мы пошли спокойно. Подолгу останавливались на земляничных полянах, полных спелой, изумительно вкусной земляники. Так прошел день, и уже под вечер на одной из таких полян я нос к носу столкнулся с тем маленьким ивовым кустиком, благодаря которому Луша оказалась в собачьем мире. Луша осторожно тронула ветки рукой, и тотчас от ее прикосновения с легким треском посыпались разноцветные искры.

– Здесь! – тихо прошептала она. – Но как я сообщу маме, что жива и здорова и нашла папу? У меня нет ни одной ферритовой пластинки для этого! Лаз настолько узок, что в лучшем случае я смогу просунуть только руку!

– В старые времена, – сказал я, – мои предки писали письма на пластинках из березовой коры! Это удивительный материал. Легкий, прочный! А писать? Очень просто! Чем-либо очень твердым можно выдавить на коре буквы и слова!

В траве я нашел плоский, острый как бритва обломок камня. Этим камнем вырезал из ствола березы несколько ровных березовых пластинок. Луша на одной из пластинок выдавила какие-то квадратики, треугольники, круги и полоски, а все вместе это было текстом. Я срезал длинную березовую ветку, очистил ее, расщепил на конце, а в этот расщеп вставил Лушино послание. Встав на колени, осторожно просунул в лаз палку с письмом. Посыпались искры, и все стихло. Осталось одно – ждать! Чего мы ждали: фокуса, чуда? Наверное, того и другого. В собачий мир пришла ночь. В Лушином мире тоже была ночь. И никого не было на полянке возле коттеджа номер двадцать семь. И мама, и брат Никоша, и овчарка Найда спали.

– Луковка, мы с тобой можем просидеть ночь, так и не дождавшись ответа! Позови Найду! Умный пес, уловив твой запах, исходящий от пластинки, сразу поймет, что нужно делать!

Луша нагнулась над лазом и позвала собаку.

– Найду! Найдушка! Ко мне! Ко мне, Найда!

Вскоре мы услышали тяжелое дыхание собаки, нетерпеливое повизгивание. Вдруг палка выскользнула у меня из рук и исчезла в лазе. Потянулись томительные минуты ожидания. Я даже не заметил, когда же появилась передо мной эта пластинка, вставленная в расщеп все той же березовой палки. Пластинка едва держалась в расщепе. Палка разрушалась на глазах. Луша схватила пластинку, прижала к груди и заплакала.

– Мама! Мамочка! Мамуленька моя! – шептала она. Немного успокоившись, взяла медальон, висевший у себя на груди. Накрыла им пластинку, и странная завораживающая мелодия наполнила собой поляну.

– Что это, Луковка?

– Это голос мамы! – В Лунгиных глазах стояли слезы. – Она говорит, что Найда принесла письмо от меня. Прыгала на дверь и выла, разбудила весь дом, а потом ухватила маму зубами за платье и потянула на поляну. Мама верит и не верит, что я нашлась, и просит не обижаться, но ответить ей на обратной стороне пластинки. Чтобы я обязательно все сказала ей своим голосом, а потом вернула пластинку ей. Как жена астронавта и ученого она верит в параллельные миры, и все-таки она простая женщина, а великие странности этой жизни все равно остаются в компетенции ученых и только ученых. То, что дочь находится где-то рядом в параллельном мире, звучит для мамы точно так же, как если бы я разговаривала с ней из соседней галактики по видеотелефону.

Луша наговорила на пластинку текст, я вырезал новую березовую палку и вернул письмо Лушиной матери. Конечно, Луша могла поговорить с мамой через лаз, а письмо передать ей собственной рукой, но мы решили, что этого делать не следует. Представьте себе голос, который раздается из ниоткуда, или руку, которая появляется прямо из воздуха. Какое сильное впечатление произвело бы это на психику бедной женщины, потерявшей мужа и дочь. Достаточно появляющихся из ниоткуда писем да еще среди ночи. Достаточно и этого.

Вскоре мы получили ответ, где мать просила Лушу беречь себя и поскорее возвращаться вместе с отцом.

В тот момент, когда Луша, спрятав пластинку, повернулась ко мне и хотела что-то сказать, я почувствовал на себе полный ненависти взгляд, который как пикой уперся мне в затылок. Я инстинктивно дернулся в сторону. Над головой свистнула зеленая иголочка. Уж что-что, а этот змеиный свист я запомнил на всю оставшуюся жизнь. Падая, я успел обхватить Лушу за ноги и рвануть на себя.

– Что это значит, Сережа? – успела крикнуть Луша.

Я приложил палец к губам: «Тихо!» Вскоре из кустов вылезли мощи, вернее то, что когда-то называлось Пашкой. На подгибающихся ногах старец захромал в нашу сторону. Он был уверен, что с нами покончено. Каково же было его удивление, когда я возник из травы в двух шагах от него. Лицо старика исказила гримаса ненависти, глаза вспыхнули сухим, сумасшедшим огнем. Почти падая, он попытался выстрелить в меня из «стеклянного ружья». Я успел перехватить костлявый кулачок, в котором было зажато ружье, и повернул его в сторону. Раздался хлопок. Иголочка, свистнув, улетела в неизвестность. Я отпустил руку Пашки. Старик без звука повалился мне в ноги. Делать нам здесь было более нечего. До встречи с Пашкой я хотел оставить Лушу в надежном месте в лесу, но теперь такой уверенности не было. За нами следили, это было ясно. И мы решили лететь вместе. Взявшись за руки, легко взмыли вверх. Дом отца Николая светился одним-единственным окошком. Ориентируясь на это пятнышко света, легко соскользнули вниз. Наши ноги коснулись гладкой, отполированной ветрами, дождем и солнцем поверхности. Зацепиться было не за что, если бы не широкая печная труба, за которой мы и спрятались.

– Они попытаются пресечь любую нашу попытку войти в здание, – сказала Луша.

– И потому, – подхватил я, – нам не следует прорываться вдвоем! Тебе, Луковка, придется остаться здесь, на крыше, и ждать нас!

Она с явным неудовольствием кивнула мне, сказав, однако, что оставляет за собой право на действия по собственному усмотрению. Я вынужден был согласиться, так как вид у Луши был очень решителен. Опрометчиво симбулировал сквозь крышу и едва не разбился. Почувствовав, что падаю в бездну, слевитировал. Этим задержал падение на доски и балки чердака с высоты пяти метров. Чердак был дощатый и гулкий. Я вошел в состояние левитации и медленно поплыл по чердачному коридору, осторожно отталкиваясь от мощных стоек, поддерживающих крышу. Наконец, решив, что уже достаточно точно вышел на то место, где внизу, на первом этаже, расположены кельи, медленно и осторожно симбулировал вниз. Прошел потолки и полы, как горячий нож масло, подстраховывая себя левитацией. Наконец оказался в узкой, как пенал, комнате. Келья! Упал прямо на ворох какой-то одежды, сваленной в беспорядке на полу. Это были балахоны надзирателей. А на постели, в шаге от меня, возились и сладострастно стонали две человеческие фигуры. Даже впотьмах разглядел мощный торс той самой надзирательницы и на ней худенький скелетик мужчины. Я нагнулся и на всякий случай связал рукава балахонов крепким морским узлом, как это делают мальчишки после купания у зазевавшихся купальщиков. Прихватив ключ из замочной скважины, симбулировал сквозь запертую дверь. Точно так же прошел на мужскую половину. На это ушло слишком много сил. До кельи Лушиного отца едва доплелся. Дверь была не заперта. Отец лежал на животе, забывшись тяжелым бредовым сном. Временами бормотал что-то несвязное, слабо вскрикивая. Я задрал подол рубашки. При слабом, колеблющемся свете коптилки увидел четыре ядовито-зеленых шарика под левой лопаткой. Осторожно выдернул их. Отец вздохнул и открыл глаза.

– Кто здесь? – спросил он спокойным, ровным голосом.

– Это я, Сергей! Бывший ваш сосед по тюрьме. Помните, звал вас с собой, но вы отказались. Я пришел к вам с тем же предложением.

– Нет! – сказал он.

– Но почему?

– Я не верю вам, а вдруг вы ищейка святого?!

– Только что я вытащил из вашего тела четыре иглы с ядом!

– Четыре?! – воскликнул он. – Значит, они догадались! Они решили убить меня!

– Да, – сказал я, – к утру все было бы кончено! Но я пришел сюда не один. Там, на крыше этого дома, вас ждет ваша дочь Луша!

– Лушка? Не может быть! Почему она не пришла сюда?

– Мы боялись, что вдвоем наделаем слишком много шума. Вот, возьмите! – сказал я и протянул ему его «лучемет». – Ваш?

– Это хороший аргумент в вашу пользу, – заметил он, дрожащими руками ощупывая оружие, – но нас может услышать охранник, он спит в свободной келье.

– Охранник занимается любовью на женской половине, он уверен, что с вами покончено, – успокоил я его.

– Да, – согласился он, – я и в самом деле не способен бежать без посторонней помощи, тем более что они сняли с меня мой скафандр.

– Как он выглядит и где его искать?

– Однажды мой охранник проговорился. Он сказал, что моя серебристая кожа висит на стене в комнате святого. В скафандре есть рация. Стоит мне ввести код тревоги, и любой корабль моего мира прилетит мне на помощь. В считанные секунды они могут разнести эту тюрьму в щепки, но мне не удалось сделать этого, когда я случайно попал сюда!

– Почему? – воскликнул я.

– Совершенно случайно я наткнулся на одного из охранников этой чертовой фермы, и он, вероятно с испугу, выстрелил мне в лицо из маленького стеклянного цилиндрика, похожего на шприц. Белая молния ударила мне по глазам, и больше я ничего не помню. А потом, когда очнулся, начался этот кошмар. Мне ничего другого не осталось, как заняться своей основной и главной деятельностью – антропологией. Эту работу я, к счастью, закончил.

– Пора, Владимир Николаевич, а то ведь не ровен час…

– Да, Сережа, пора!

Он попробовал встать, его тотчас швырнуло к стене.

– Штормит? – усмехнулся я.

– Ничего, – отвечал он почти весело, – прорвемся!

Я помог ему выбраться в коридор. Он попробовал симбулировать сквозь дощатую дверь и застрял в ней. Тогда я симбулировал прямо в него, почти выдрав из проклятых досок. Звук нашей совместной симбуляции, наверное, слышали все. Это был звук выдираемой гвоздодером доски. Пробежав первый этаж, я почти волоком затащил его по лестнице на второй, дотянул до знакомой ниши в стене. Тут мы опустились на пол, прислушиваясь. Казалось, весь дом спал.

– Ждите меня здесь, – сказал я ему, – тем более у вас есть оружие. Не будет другого выхода, стреляйте! А я иду за вашим скафандром к святому.

Симбулировав сквозь стену, я оказался в известной мне комнате. Сделал шаг и ткнулся коленкой во что-то острое. Это был ящик из темного дерева с висячим замком. В глубине его поблескивали стеклянные ружья святого. Я взял целую горсть этих стекляшек и сунул себе в карман. Закрыл крышку ящика, навесил замок. Скафандр обнаружил висящим на стене. Глаза уже достаточно привыкли к темноте, и я различил похрапывающего на постели святого, рядом с ним прикорнула абсолютно голая женщина. Я легко симбулировал из комнаты, но рука моя, державшая скафандр, застряла в стене. Скафандр, похоже, был сам по себе и не желал уходить вместе со мной. Пришлось вернуться. И тут произошло то, чего я так опасался. Когда я подошел к двери и стал возиться с замком, пытаясь его открыть, за своей спиной услышал легкий собачий скок. Я оглянулся. Юная нимфа подбегала ко мне. Еще не совсем развитые груди озорно торчали в стороны. Разглядев меня, она весело клацнула челюстями. Я отвернулся и нажал какую-то невидимую кнопочку. Замок открылся. Юная женщина, слабо повизгивая, пыталась ухватить меня за рукав. И тут я услышал бешеный рык. Отец Николай с искаженным неистовой злобой лицом стоял на постели. Я толкнул дверь и шагнул за порог. Замок щелкнул металлическими зубами, надежно заперев дверь. Я подал скафандр отцу, и он стал торопливо натягивать его на себя. Откуда-то из темного лестничного провала появился охранник. Испуганно тявкнув, он бросился на Владимира Николаевича. Я выхватил из кармана один из стреляющих шприцев, прицелился и нажал на спуск. Иголочка, свистнув, воткнулась ему в шею. Охранник дернулся и сел на пол. Владимир Николаевич успел-таки натянуть на себя свой скафандр. Лестница уже трещала от множества бегущих ног. Я схватил отца за руку, и мы взлетели с ним под потолок.

Тут дверь спальни святого распахнулась, и на пороге появился встрепанный отец Николай. Он поднял руку с чем-то зажатым между пальцев. Я увидел, как вздрогнул вдруг Лушин отец, но произошло это в момент симбуляции и только потому он не рухнул вниз на подбегающих охранников. Отец потерял сознание уже на чердаке. Приглядевшись, я увидел знакомую иголочку. Она прошила кожу на подбородке, ядовитое жальце высунулось наружу, и зеленые капельки медленно стекали вниз. Я решил не трогать ее до тех пор, пока весь яд не вытечет наружу. Надо было торопиться. По всему дому слышались крики и топот ног. Я почувствовал, как что-то черное и большое валится мне на голову. Это была Луша. Не выдержав безвестности, симбулировала сквозь крышу.

– Где он? – выдохнула она.

– Здесь, Луковка, здесь, – отвечал я ласково.

Она бросилась к отцу.

– Папка! Милый мой папка! Я нашла тебя! Я нашла!

– Осторожно, Лушенька! – остановил я ее. – У отца в подбородке ядовитая игла! А нам надо уходить!

Тяжелый чердачный люк, подпертый мною какой-то доской, трещал под натиском собачьих тел. Мы подхватили отца с двух сторон и медленно, слишком медленно поднялись под крышу. Однако, против моих ожиданий, симбуляция прошла чисто. Наконец-то мы были на воле. И все-таки опасность попасть в плен к врагам своим была более чем реальна. Внизу, во дворе, кричали, суетились, бегали с факелами, запрягали лошадей. Луша смотрела и не могла насмотреться на своего отца.

– Летим? – спросил я ее.

Она утвердительно кивнула головой. Мы подхватили отца с двух сторон, поднимаясь все выше и выше. В метре от меня жалобно свистнули две стрелы, пущенные наугад. Но ничто уже не могло удержать нас. Мы летели, и воздушные потоки, казалось, бережно передавали нас один другому, словно сознавая ответственность момента. И все-таки порция яда, полученная нами, подорвала наши силы, и мы стали падать вниз, теряя высоту. Так снижаясь, в конце концов, оказались на маленькой лесной поляне. Отца мы посадили на землю, прислонив к дереву. Я повернулся, сделал шаг, и вдруг прямо на меня из кустов вывалился тот самый скелет, полутруп Пашка. Увидев нас, он хрипло засмеялся.

– Что тебе нужно? – спросил я.

– Убить тебя и твою девку!

– Зачем?

– Чтобы не портили христианский воздух! – закричал он дребезжащим старческим тенорком. – Наконец-то я выследил вас! Теперь убью! Убью!

– Зачем? – с упрямством робота спросил я, втягивая его в разговор, как в трясину.

– Чтобы убить! Убить! – завизжал он тоненьким, злым тенорком.

– Зачем? – упрямо спросил я, незаметно доставая из кармана «стеклянное ружье» святого.

И тут вспышка новой мысли озарила его высохшую голову.

– Чтобы душу свою успокоить покаянием! – визгнул он.

– У меня в руках ружье отца Николая! – сказал я. Разжав кулак, показал стреляющий шприц. Увидев оружие, он завизжал каким-то диким утробным голосом, дернулся и выстрелил в меня. Я успел опередить его на долю мгновения. Иголочка, выпущенная мною, вошла ему между глаз раньше, чем его иголочка, свистнув, воткнулась в ствол дерева над головой Лушиного отца. Пашка без звука повалился в траву.

– Что это с ним? – вскрикнула Луша.

Из высохшей мумии Пашка превратился вдруг в бородатого мужика. Через секунду перед нами лежал молодой парень, подросток, мальчик, младенец, какой-то головастик… Вскоре на земле не было ничего, кроме двух беловатых капелек, мирно лежащих на широком листе лопуха. На этом превращения закончились. Чуть в стороне валялась Пашкина боевая набедренная повязка, которую он носил не снимая после посвящения отцом Николаем в личную ищейку, а также лук со стрелами. Я легко перекинул через плечо колчан со стрелами и тяжелый старинный лук.

– Пора, Луковка! – сказал я. – Пора, родная!

Мы подхватили отца под руки и левитировали в небо, но выше метра над землей подняться нам не удалось, слишком тяжел был груз. Мы медленно летели от одной лесной поляны к другой. Несколько раз останавливались, чтобы передохнуть. Отец оставался все в том же состоянии, глубоком забытье. По моим подсчетам, до лаза в мой мир оставалось метров пятьсот. Мы преодолели их минут за пятнадцать. У кромки леса остановились. Перед нами стоял дом, где когда-то жил Пашка. Ночь была на исходе. Дом был освещен, слышались голоса множества людей. Неподалеку от дома, возле самого лаза, горели два костра. Возле них сидели люди, вооруженные боевыми луками и остро заточенными пиками. Что делать, мы не знали. Необходимо было исходить из реалий обстановки. Попытка прорваться наобум была равна самоубийству. Мы бы погубили и себя, и отца. Ночь стремительно шла на убыль. Надо было что-то предпринимать. Луша с надеждой посматривала на меня, но что я мог сделать? Изобразить обезьяну или снежного человека и с воплями прыгать вокруг костра, пока Луша протаскивает отца в лаз?

И вдруг песчаный бугорок, на котором мы сидели, шевельнулся. Мы отпрянули в сторону.

Бугорок между тем поднимался, вулканизируя, превращаясь в гору песка. Гора росла, и песок, рассыпаясь, скатывался вниз. Внезапно огромный пузырь песка беззвучно лопнул, и мы увидели на вершине большой черный гроб.

– Ах! – вскрикнула Луша. – И как я могла забыть? Это же мертвец Иона!

– Мертвец?

– Да! Ежедневно его хоронят родственники. Копают яму. Приносят гроб с Ионой. Рыдают, навеки прощаясь с ним. Опускают в яму, засыпают землей. На рассвете гроб сам собой поднимается на поверхность и возвращается в дом. Родные Ионы вновь начинают готовить его к погребению. Этот страшный ритуал повторяется здесь изо дня в день, как и все в этом мире! Он имел несчастье умереть в ту минуту, когда наступило бессмертие.

Между тем гроб слетел с песчаной вершины и грохнулся на землю. Песок, вероятно от сотрясения, с шумом посыпался в яму. Песчинки, как кипящая вода, кружились, фонтанируя, сталкивались, перескакивали друг через друга, постепенно затихая, находя свое, единственное, раз и навсегда определенное место. Зеленые стебли травы, как пиками, проткнули песок, в мгновение ока заполонив собою все пространство. Через секунду никто не мог бы сказать, что здесь только что была яма.

Гроб качнулся, как большая черная свинья, переступив с ноги на ногу, и крышка со скрипом отвалилась. Мертвец Иона в белом одеянии поднял голову и сел. Глаза его были закрыты, губы шевелились.

……Кто тут? – хрипло спросил он.

– Люди, – сказал я.

– Люди? Немедленно убирайтесь! Вы все испортите и запутаете сценарий бессмертия!

– И что же? – спросил я.

– Вы можете нечаянно внести сюда бактерию смерти!

– Но такая бактерия уже занесена! – воскликнул я. – Пашка из вашей деревни побывал в параллельном мире, и его биочасы включились, пришли в движение!

– Все погибло, все погибло… – быстро-быстро забормотал Иона.

– Но внешне в деревне ничего не изменилось, – как бы оправдываясь, сказал я.

……Поверь старому мертвецу, – важно сказал он, – деревне осталось жить считанные часы! Нет такого предмета, который не заденет перст смерти!

– Что же будет с тобой?

– Душа моя наконец-то расстанется с надоевшей оболочкой и улетит в рай!

Туг первый, слабый еще лучик слегка боднул стенку гроба. Гроб вздрогнул, качнулся, приподнимаясь над поляной. Иона раскрыл было рот, намереваясь что-то сказать, но гроб так тряхнуло, что Иона щелкнул зубами и замолчат. Гроб тряхнуло еще раз, но уже слабее, и, сорвавшись с места, он полетел невысоко над землей, набирая скорость. Крышка едва поспевала за ним. Мне даже показалось, что когда она по слепоте своей натыкалась на тонкие деревья и кусты, то всякий раз приговаривала жалобным голоском.

– Когда это кончится. Гроболибо? Я ничего не вижу! Ах!

На что гроб что-то невнятно бормотал. Так и летела эта парочка, пока не исчезла в низеньком домишке в центре деревни.

Как только рассвело, пришлось уйти в глубь леса. В густом ельнике мы хорошо отоспались. Как только стемнело, мы вновь вернулись на свой наблюдательный пункт. У лаза горели два костра. Возле них сидели или же бродили от нечего делать караульщики. Мышеловка захлопнулась, и выхода не было. Я сунул руку в карман и нащупал знакомые мне иголочки. Достал их из кармана.

Долго разглядывал. Какая-то мысль не давала мне покоя.

– А что если бросить их в огонь? – вдруг подумал я. – Странные вещи могут произойти, если эти малюточки окажутся в огне.

Я вспомнил, как у святого в комнате, когда я отстрелил кончик иглы и она случайно попала в пламя свечи, произошло невероятное. Свеча взлетела под самый потолок, и там ее разорвало на мелкие кусочки с ужасающим треском. Что если попробовать и бросить не одну, а горсть этих ядовито-зеленых монстриков в пламя костра? Жители деревни люди верующие, притом верующие фанатично. Эффект будет грандиозный!

Мы сидели возле могилы Ионы под высохшей осиной. Коры на дереве давно не было. Ствол был мощный, и вершина его терялась где-то в непроглядной темноте. У основания дерева, в полуметре от земли, чернело отверстие, пробитое дятлом. Края отверстия были неровные и шершавые. Луша, думая о чем-то, случайно провела пальцем по его краю.

– Ш-ш-ш-ш-ш! – пронеслось по притихшему лесу. Будто по вершинам деревьев проползла гигантская гадина.

– Вот это усиление! – прошептал я. – Ай да Луша!

Я протянул руку и легонько постучал пальцем по внутренней стороне ствола. Боже!

В небе пророкотал натуральный гром. Мужики удивленно закрутили головами. Раздались встревоженные восклицания.

– Гроза! Гроза будет!

Из дома на крыльцо выскочили несколько человек.

– Тихо, люди! – громко крикнул я в отверстие.

Секунд через пять над поляной прогремел исполинский голос:

– Лихо бу-уде-е-е-ет!!!

И голос этот подхватило эхо:

– Лихо будет! Будет! Будет… Будет…

Будто сама природа предрекала скорую гибель этому миру. У костров замерли. Кое-кто крестился. Я достал из Пашкиного колчана две стрелы и воткнул в острие каждой по три иголочки. Долго целился из боевого лука в первый костер. Когда спустил тетиву, понял по взметнувшимся искрам, что стрела угодила в центр. Вторая тоже попала почти в самую середину костра. Вскоре раздался звук, будто кто звонко хлопнул в ладоши. И ближний ко мне костер вместе со всем содержимым – горячим пеплом, углями, головешками, пылающими поленьями – приподнялся над землею метра на два и завис в воздухе, как бы раздумывая, что же предпринять дальше. Раздался еще один хлопок, и второй костер завис в воздухе рядом с первым. Прошли считанные мгновения, а возле костров уже никого не было. И тогда оба костра рванули, как две авиационные бомбы, раскидав горящий мусор и поленья далеко окрест. Оставшиеся было смельчаки с криками и воем разбежались. Мы подхватили безвольное тело отца и слевитировали к лазу. Никто нам не препятствовал. В доли секунды мы были уже в другом мире.

Двор был пустынен. Однако горький опыт научил меня осторожности. Оставив Лушу с отцом возле крыльца, я обошел дом, толкнул створки окна и заглянул в комнату. Почти сразу увидел то, что искал. Это был настороженный боевой лук. От лука к дверной ручке была натянута веревка.

– Пашкина работа, – усмехнулся я.

Нашел в траве полусгнивший кусок дерева и бросил его в комнату. Лук сработал мгновенно: тетива толкнула стрелу, стрела воткнулась в центр двери, расщепив довольно толстые доски. Вместе с Лушей внесли отца в комнату и уложили на матрас. Поискал хотя бы нашатырный спирт, но аптечка моя была разграблена. Не было ни моих вещей, ни компьютера, ни рукописи романа. В раскрытое окно с невероятной силой бил волшебный лунный свет. Хотя запор был чисто символический, запер дверь в сени, но тем не менее он спас нас. Уснули мы почти сразу, но мозг мой, как некий электронный сторож, настроенный на опасность, каким-то десятым чувством прислушивался к легкому потрескиванию электрических разрядов теплой июльской ночи, дыханию деревьев и воды. Я слушал этот гигантский приемник, но кроме успокаивающего шепота листвы и лопотания волн ничего не было слышно. И вдруг возник человеческий голос. Он пришел ниоткуда. Тихий, странный, приглушенный. Человек что-то шептал и тихонько скреб стену под нашим распахнутым настежь окном. С превеликим трудом я продрался сквозь густую пелену сладкого сна и открыл глаза. Кто-то осторожно карабкался по бревенчатой стене, намереваясь влезть в окно. Я приподнялся. Лушенька спала, слегка приоткрыв свой милый ротик. Я встал и шагнул к окну. Почти в то же мгновение в проеме окна показался человек-собака. Я двинул лазутчика кулаком, как штангой, в лоб. Он, словно большая летучая мышь, отлетел в сумерки, грохнувшись спиной на каменистую землю. Слышно было, как взвыли наши преследователи. Лушенька проснулась, испуганно метнулись ресницы.

– Кто там, Сережа? Кто?

– Люди из собачьего мира! – сказал я.

Дверь в сенях затрещала от ударов. Мы подхватили отца под руки и, выскочив в сени, по приставной лестнице втянули отца на чердак. Я наклонился и поднял лестницу наверх. В тот момент, когда тяжелый чердачный люк захлопнулся за нами, задвижка на двери лопнула и в сени ввалилась разъяренная толпа мужиков-собак. Давя друг друга, перескакивая через ступени, они ринулись в нашу комнату. Злобный вой, клацание челюстей, грохот падающего стола известили нас о том, что своим отсутствием довели их до бешенства и они сделают все возможное, чтобы достать нас. Я подпер чердачный люк одним концом лестницы, другой ее конец уперся в мощные балки крыши. Других сообщений чердака с жилой частью дома не было.

Через слуховое окно мы вылезли на крышу и спрятались за широкой печной трубой, собираясь немедленно левитировать. Я высунулся из-за трубы, намереваясь посмотреть, что же делается во дворе. Тотчас с десяток стрел по-разбойничьи свистнули у меня над головой. Две из них угодили в трубу. Полетели осколки кирпича. Один из осколков поцарапал мне щеку. Несколько стрел с грохотом воткнулись в дощатый настил крыши. Не менее двадцати молодых стрелков следили за каждым нашим движением. Оставаться за трубой было опасно. Вернуться на чердак мы не могли, для этого необходимо было пройти по коньку крыши около двух метров. Враги наши, побегав по пустому дому и сообразив, что так им нас не достать, предприняли самое простое и страшное. Старый дом вспыхнул сразу с четырех сторон. Огонь, взлетев по сухим бревенчатым стенам, ринулся под крышу. Жадная глотка огня распахивалась все шире и шире, намереваясь проглотить и дом, и нас, а если удастся, то и весь мир, который замер, со страхом наблюдая за разыгравшимся молохом. Возле этого гигантского костра выла и бесновалась толпа мужиков-собак. Изредка стрелки били из боевых луков по трубе, предупреждая наши попытки подняться в такое спасительное прохладное небо. Мы поняли, что наступил решающий момент.

– Сережа! – Лушины губы почти касались моего уха. – Скажи мне что-нибудь на эту пластинку!

– Что ты, родная моя! – оттолкнул я ее руку. – Мы не умрем! Мы всегда будем вместе!

Как я ошибался, произнося эти слова. Она скорее догадалась, чем услышала.

– Я не потому… Просто хочу, чтобы твой голос был всегда со мной! Всегда-всегда!

Я склонился над пластинкой.

– Дорогая моя, милая, ненаглядная Луковка! Я впервые говорю тебе эти слова! Я люблю тебя! Я влюбился с первой минуты, как только увидел тогда в комнате! Ничто на свете не может разлучить нас, потому что соединяет нас любовь! Родная моя, ласковая, любимая! Я люблю тебя!