Электронная библиотека » Игорь Юрасов » » онлайн чтение - страница 4

Текст книги "Божественная Земля"


  • Текст добавлен: 25 апреля 2017, 16:07


Автор книги: Игорь Юрасов


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Некоторые из аборигенов, кто похитрей, рассказывают, наверно, особенно доверчивым любителям экзотики, сидя в дымном, насквозь прокопчённом чуме, что ось вращения Земли на Полярную звезду направлена. Вот, мол, по этой оси они и спустились на Землю, на архипелаг. Прямо в самое что ни на есть богатое птицей, рыбой и диким зверьём место. Здесь и ружья не нужно. С одной палкой можно на скалах за неделю птицы на всю зиму наколотить. Богатый живностью архипелаг. Тут тебе и дикие гуси, и олени, и медведи, и моржи на побережье. И всего вдоволь! Бери сколько сможешь! Сколько душа пожелает! Райское место! Земля обетованная! Климат плохой, нам непривычный, а им в самый раз и насчёт еды – всего валом. И солнце всходит здесь, над этой негостеприимной землёй совсем не так, как везде, по расписанию, а по настроению: когда ему, его всесильному и всемогущему сиятельному сиятельству, вздумается воссиять над этими бесприютными горами и долинами, осветить после долгого отсутствия этот мрачный, угрюмый, до безумия холодный мир.

Представь, зимой везде на их Земле, за Полярным кругом, темным-темно. Почти два месяца всюду непроглядная полярная ночь, а здесь, над Новой Землёй, встаёт Солнце! Включаешь мозги? Подумай! Глухой, тёмной, полярной ночью – и вдруг Солнце! Почему ненцы и назвали Новую Землю Божественной Землёй. Что на их языке, на языке ненцев, звучит как Норо я – Божественная! Что там ещё этот древний тунгус Хиля Паков по пьяни тебе наплёл? Вы ведь друзья не разлей вода. Откуда взялся этот Бог? Откуда они? И ты ему поверил? Ты же всему, что тебе говорят, веришь! – вовсю потешался над предложением Ивана Ивановича Монгольский.

– Да нет! Не тунгус он. Обычный ненец. С материка. И представления о Боге и своём народе у него самые обычные, – возразил Иван Иванович Монгольскому.

– Бог достался им от людей, от племени, обитавшего здесь до них, может, в каменном веке, в отдалённые времена. В общем, неведомо каким чудом, из далёкого прошлого. Они его чтут и всемерно поклоняются ему. И нам отнюдь не худо было бы почтить вниманием это изваяние. Ты же видел фотографии. Это что-то необычайное! Невообразимое! Грандиозное! Фантастическое! Непостижимое уму! Ничуть не хуже египетских пирамид. Или скульптур фараонов в Гизе. И не менее древнее. Может и более. Возможно, даже более древнее, чем сфинкс, стерегущий в африканской пустыне вход в долину фараонов, – убеждал Иван Иванович Монгольского. – Как оно, это божество, уцелело до сих пор, вряд ли мы когда узнаем. Так что нам сходить туда, к Богу, надо. Поинтересоваться. И с познавательной стороны, и с чисто человеческой, эмоциональной. Случай необычный. Из ряда вон. Согласись, не каждый день нам такие экзотические, пришедшие из веков, а может тысячелетий, древние раритеты попадаются.

– Ну с Богом, пожалуй, всё ясно, – ответил Монгольский. – Каменный хребет располагался на глиняном плывуне. Землетрясением его разломало на части. Отсюда обрывистые, как ножом обрезанные, стены в долине. Таких разломов много в Крыму, возле бухты Ласпи, когда часть горы отламывается и отплывает от основного скального образования. Здесь один из обломков остался на плывуне посредине. Вот из него некогда чьи-то умелые руки и сделали Бога. Таких богов много на свете. На Украине, в божественном, обласканным солнцем Крыму. В Индии и Америке. В Африке и Китае. Везде! Повсюду каменных истуканов видимо-невидимо. На небольшом острове Пасха около восьмисот штук. Тебе, как художнику, везде есть где разгуляться. А мне, дорогой друг, надо работать. Время дорого. Новые идеи насчёт образования вулканических кальдер появились. Надо успеть написать, – кивая на стол с листами бумаги, отказывался Виктор. – Боюсь, в институте текучка заест. Не до этого будет. И тебе я бы настоятельно советовал заняться делом, а не носиться по горам с мольбертом. Старый дуралей! Вернёмся в институт, с нас не картины твои спросят, а результаты горных разработок. Когда ты уже умом хоть немного обзаведёшься? Смотри! Добегаешься! Как бы потом жалеть не пришлось! Оргвыводы могут быть с далеко идущими последствиями.

Разумеется, Иван Иванович всё это понимал и признавал справедливость слов друга, но и отказаться от небольшой пробежки просто так не мог.

– Я с тобой полностью согласен и насчёт работы, и, быть может, даже насчёт ума и всего остального, – пытался убедить друга Иван Иванович, – но там ты в кои веки увидишь что-то настоящее, первозданное, а не суррогаты, которые нынешние умельцы в живописи и скульптуре в изобилии выдают за современность. А для меня, пойми, это как глоток свежего воздуха, как очищение, как омовение холодной ключевой водой. На острове Пасха стоят просто каменные истуканы. Никто не знает, что это такое и зачем. И в других местах не лучше! – продолжал уговаривать приятеля Иван Иванович. – А здесь каменный Бог. Самый настоящий Бог тундры. Разницу понимаешь? Ничего подобного, как бы нам ни хотелось, мы больше нигде не увидим.

– А иди ты куда подальше со своим Богом, а заодно и вместе со всем первозданным, – начал ругаться последними словами Виктор. – Может, тебе что привиделось? Откуда здесь, в этих гиблых местах, взяться Богу тундры?

Здесь и людей-το нигде нет. Выпили вы лишнего с Хилей Паковым, вот и явился вам по пьяни Бог, – начал издевательски иронизировать над другом Монгольский. Ему очень не хотелось отпускать Ивана Ивановича одного в опасную дорогу.

– Я же тебе фотографии показывал! – стал убеждать Монгольского Иван Иванович.

– Фотографии отличные, разговора нет, но откуда мне знать, что там снято на самом деле? Почему я должен поверить тебе, что это Бог? – упирался Монгольский. – Займись лучше работой. Дел пропасть, а ты с Богом как с писаной торбой носишься. Возьмись за дело, дурь и пройдёт, – посмеивался друг. – Где бы мы ни были, ты всегда что-нибудь необычное находишь. Тебе всегда надо куда-то идти, что-то рисовать, хорошо хоть в этот раз недалеко, всего двадцать километров, – с издёвкой в голосе произнёс Виктор.

Они долго препирались. И безрезультатно.

– Ладненько! – устав ругаться, уступил наконец он Иван Ивановичу. – Мне твои миражи ни к чему, а ты сходи, коли такая блажь нашла, прогуляйся, проветрись. Нарисуй. Отобрази что-нибудь этакое, что нам, сирым и убогим, простым людям, без вас, художников, во веки веков не узреть, – издевательски произнёс он. – Потом гордиться будешь, что ты не такой, как мы, что тебе доступно что-то такое, что в наших убогих, тухлых, прозаических, пропитанных насквозь целесообразной практичностью мозгах как бы никогда и не ночевало. Кропал бы ты лучше потихоньку научные труды. Глядишь, быстрее бы в люди вылез.

– А мне это вроде как-то и ни к чему – в люди вылазить. Мне и так хорошо, – отвечал, собираясь в дорогу, Иван Иванович. – Среди людей, для тех, кто меня знает, моего круга знакомых, я известен такой, какой я есть. А пустопорожние понты мне ни к чему. Мне и без никчёмных понтов и шапкозакидательства хорошо живётся и дутой славы не надо.

Вот и пришлось ему по холмам, по взгоркам и косогорам вышагивать одному. Можно, конечно, было для прогулки взять вездеход и прокатиться с комфортом, в тепле и уюте. Но в низинах, по буеракам и болотинам, тяжёлая машина могла бы и не пройти. За милую душу она застряла бы, увязла в ближайшей топи. Нипочём её потом из болота не вытащишь. Если она вообще сразу не утонет. Вытаскивай её потом. Титаническая проблема. Проще бросить и благополучно, не тратя зазря нервы, в гиблой болотине забыть.

Чтобы не увязнуть, не угробить машину, пришлось бы кружить по гребням холмов, по кручам и буеракам, и очень неизвестно ещё, куда в конце концов выедешь. И вернёшься ли потом обратно!

Круты и гибельно опасны дороги, равно как и их отсутствие, на архипелаге Новая Земля. И нельзя на этой земле одному пускаться в путь.

Рассказывают, летом, под кружащим над головой, неделями не заходящим за горизонт солнцем, нет привычных рассветов и закатов.

А зимой солнце неделями не всходит, и тогда среди унылого однообразия заснеженных лежалым снегом верхушек гор много бредовых химер могут материализоваться и явиться среди скал взгляду путника. И горе ждёт его, если он подружится с ними и примет их за реальность. Не будет тогда ему пути обратно в светлый мир людей.

С другой стороны, очень даже не дело являться к Богу тундры на лязгающем гусеницами, воняющем чадной гарью железном чудище. Не по-человечески это. Бог, какой бы он ни был, даже каменный, может осерчать и не понять и не откроет любознательному взгляду то, что нужно путнику.

Не так уж просто с богами договариваться, даже очень древними. И приличия, и такт, и этикет с богами не в последнюю очередь согласно ранжиру верховенства табели о рангах соблюдать надобно.

Всё это Иван Иванович очень хорошо понимал. И понимал опасность одинокого перехода в этом жутком безлюдье, где одному пропасть – раз плюнуть! И всё-таки он решился пойти один.

И вот почему он доверял ногам больше, чем технике. Гусеницы, конечно, во многих случаях отменная вещь, но иногда бывает, что ноги всё же лучше, надёжнее, чем гусеницы.

Да и чего бы здоровому, крепкому мужчине не прогуляться ранним морозным утром по свежему воздуху, где быстрым шагом, где бегом, а где остановиться, оглядеться кругом и как следует подумать о житии, о дорогах и о том, куда ведут нас в отдалённом будущем наши дороги.

Вот за что он любил и ни за какие пироги не променял бы ни на какую другую, сверхблагоустроенную, процветающую в райских кущах державу эту необъятную страну: за её волю вольную, за её бескрайние просторы.

Уж что-что, а разгуляться здесь, в этой огромной стране, при желании, настоящему мужчине во все времена было где, как и всегда, было чем утолить самое изощрённое, прихотливое мужское любопытство. Здесь всегда было, при желании, в избытке что необычное увидеть и на что никому неизвестное посмотреть.

И меряя большими шагами зелёный, слегка припорошённый первым, аппетитно похрустывающим под унтами снегом зелёный ковёр тундры, Иван Иванович испытывал ощущение, близкое к настоящему, не замутнённому бытовухой, чистой, как если бы он в немилосердную, испепеляющую жару, изнемогая от зноя, напился холодной, до ломоты в зубах, ключевой водой, счастью.

Нет, пожалуй, он не назвал бы это счастьем. Это было что-то другое. Скорее, это напоминало то эйфорическое состояние, в котором пребывает молодость при первой влюблённости: некий яркий букет чувств, состоящий из сомнений, надежд, образов, эмоций, от которых начинала бурлить кровь, радугой расцветало небо – пышный букет соцветий, расцветающий всегда, когда в его сознании зарождался сюжет новой картины.

Перед его внутренним взором, в сознании, уже реально возникли отдельные детали нового полотна: расцвеченное северным сиянием, огнями эльфов, сумрачное зимнее небо. Племя Хили, расположившееся вокруг исполинской громады каменного Бога. Вздымающееся к небу пламя костра. Шаман племени в одежде, увешанной беличьими и собольими хвостами, камлающий в экстазе, высоко подняв над головой бубен, и кружащий перед замершими в ожидании чуда ликами соплеменников в багровых отсветах пляшущих языков пламени костра.

В сознании Ивана Ивановича, как в зеркале, отражалось разноцветье бенгальских огней полярной ночи, висящих и непрерывно меняющихся в холодном небе ёлочными новогодними огнями над угрюмым, сумрачным однообразием бескрайней тундры, и чум, и упряжка оленей в отдалении.

Как-то надо было передать это на холсте, этот никому не известный мир северных людей. Не приукрасить, как обычно поступают художники, не добавить ничего лишнего. Одна суровая правда жизни. Сизый сумрак, замершие в надежде узреть откровение лица людей и вознесённый шаманом вверх бубен. И суровый, мрачный, жестокий лик истинного властителя этой земли – Бога тундры.

Надо было суметь передать гибельный для обычного человека стылый ужас полярной ночи, в котором эти дети природы обретались вполне естественно и свободно, как он жил в своей столичной квартире. Он хотел передать удивительную жизнестойкость этого народа, его азарт и любовь к жизни.

Насколько он знал их жизнь на материке, могли же они откочевать, уплыть пароходом, улететь на вертолёте из этой холодной пустыни туда, где потеплей, поуютней, от этого их Бога, от тягот бесприютной кочевой жизни!

И не уезжали! Как будто лучше этого белого, холодного, стылого безлюдья для них ничего другого не существовало.

– Ягель! – объяснял причину жизнестойкости своего народа Хиля. – Олени едят ягель. Ягель даёт им силу и здоровье, однако. А мы едим оленей. И мы такие же сильные и выносливые, как наши олени. Слабый тундре не нужен. Тундре нужны сильные, здоровые, крепкие люди, такие, как наши олени. И мы такие и есть, однако, – посасывая трубку и пуская замысловатые кольца дыма, объяснял суровую, жестокую философию полярной жизни старый охотник, и у Ивана Ивановича не было веских причин сомневаться в словах полярного аборигена.

Попробуй, поживи в стылом чуме зимой посреди бесконечного, безлюдного белого безмолвия и леденящего сознание холода, под кружащими над чумом неделями, месяцами метелями и безумными, сводящими с ума завываниями ветра.

Слабый этого не выдержит. Слабому лучше всего сидеть где-нибудь за письменным столом в ЖЭКе, довольствоваться достижением сияющих бухгалтерских вершин или проедаться поваром на кухне в окружении сдобных, податливых кухарок.

Действительно, чтобы жить в таких условиях, надо быть сильным, ловким и выносливым, быть хорошим каюром, уметь читать следы, хорошо стрелять и много чего ещё знать и уметь, чему не учат в школах, чтобы нормально выживать и ещё получать от такой жизни настоящее, ни с чем не сравнимое удовольствие.

И вышагивая по косогорам и холмам в поисках долины, в которой находилось обиталище Бога, Иван Иванович думал, что хорошо всё же, что его друг не пошёл в этот довольно утомительный, связанный с нешуточными опасностями поход.

Конечно, Монгол крепкий и хорошо тренированный, мастер спорта по вольной борьбе и по горам великолепно ходит, но, кажется, кто-то из великих походя, мимоходом сказал: «Служение музам не терпит суеты». Чтобы найти правильную перспективу, ему всё-таки нужны были и тишина, и спокойствие, и время на размышления.

Пусть уж Виктор кропает свои труды, глядишь, может, в академики вылезет в свободное от картёжных загулов, мордобоя и пьянок время, а что касается его: наука наукой, но что-то же и для души надобно, иначе скука вселенская, безысходная и беспросветная, без конца и без края может поселиться в ничем разумным не занятой пустой душе и без жалости и разрешения заесть. Загрызть напрочь без остатка.

Что стоит человек, если он живёт и трудится только ради куска хлеба? Есть же, наверно, ещё что-то в жизни, что делает человека человеком. Не любого, конечно! Но хотя бы некоторых!

Не зря, должно быть, иные утверждают: «Не хлебом единым жив человек». Наука, конечно, святое дело, но всё-таки есть вещи, ради которых в некоторых случаях её, науку, можно подвинуть в сторону.

«Пусть Её Величество Наука подождёт», – приблизительно так рассуждал Иван Иванович. Такими же словами он всегда отвечал Виктору, когда его успешный во всех смыслах друг упрекал его, что он слишком мало времени уделяет науке.

– У нас столько нового материала! Ты бы уже давно мог защитить докторскую. А ты всё со своим мольбертом возишься! – усовещивал Виктор занимавшегося, на его взгляд, вовсе никчёмным, откуда ни глянуть, пустым делом приятеля.

– А мне титулы ни к чему, – отвечал Иван Иванович. – И без них неплохо прожить можно. Мозги излишне засорять не надо. Это для тех, у кого они, конечно, есть, эти мозги. Не всем, по моим наблюдениям, они необходимы. Большинству людей и без них неплохо. Так что наука, пока я занимаюсь живописью, немного подождёт. Есть вещи не менее, а может и более важные, чем наука.

Такое расхождение в интересах и приоритетах, сколько помнил Иван Иванович, наблюдалось между ними с самого детства.

Есть такая порода людей. Красавец и силач Виктор во всём, за что бы он ни брался, должен был, кровь из носа, быть первым: в науке, в спорте, в картёжном промысле, в любви, в любом деле.

И это ему без особого труда и излишнего напряжения удавалось. Легко он шёл по жизни. Играючись. Возникавшие перед ним проблемы решал без особых затруднений с помощью огромного обаяния, силой интеллекта, а иногда, в крайних случаях, поддерживая авторитет и с помощью кулаков. Не стеснял себя в средствах для достижения цели.

А он, недальновидный Ваняшка, теперь давно уже Иван Иванович, по каким-то неведомым причинам словно так и остался в том далёком, безвозвратно исчезнувшем, канувшем в Лету времени, когда Виктор, тогда Витюша, бегал в накатывавших на пляж волнах прибоя, собирая выброшенные морем на песок монетки, а он, счастливо улыбаясь, с испачканными краской пальцами, рисовал прутиком на песке яркое, сияющее солнце.

А потом вспоминал слова отца, учившего его запоминать слова и оттенки: «Учись, сынок, понимать цвета. Пока у тебя есть ремесло в руках, ты будешь нужен людям! И люди будут нужны тебе». И счастливо улыбался. Какой всё-таки умный совет дал ему отец! «Спасибо, папка!» – восклицал он.

Наука отца не пропала даром. Ремесло в его руках было. Всё же, видимо, ему по душе гораздо ближе была художническая стезя, чем наука. Давным давно отец правильно угадал и дал ему правильный, умный, дорогого стоящий совет.

«Доктором наук, – сказал он как-то Виктору, когда у них однажды зашёл разговор о душевных пристрастиях и увлечениях, – даже академиком, при известном трудолюбии и удачном стечении обстоятельств может стать каждый, а вот художником, человеком, умеющим запечатлеть момент и объясняющим таким образом что-либо утомлённому повседневной суетой, погрязшему в банальных, беспросветных, бессмысленных житейских дрязгах простому люду, дано не каждому. Во всей стране настоящих художников по пальцам можно пересчитать, едва с десяток наберётся, а уж воистину великих, – он помолчал, – я и не знаю… Сейчас, наверно, таких нет».

Понятное дело, он и не мыслил, и в его голове никогда не торчало, что ему когда-нибудь удастся попасть в этот золотой десяток или хотя бы слегка приблизиться к сотне более или менее известных мастеров кисти.

Но что-то необъяснимое вело его по этой дороге, заставляло Ивана Ивановича браться за кисти всякий раз, когда выпадала свободная минута.

Он не знал, почему так происходит. Это не зависело от его желания. Наверно, что-то такое было в его крови, в наборе хромосом, мощный зов, которому он не мог сопротивляться и покорно подчинялся всякий раз, когда сюжет новой картины возникал в его сознании.

И тогда где-то внутри него возникало нечто отдалённо напоминавшее музыку. Когда никаких новых сюжетов не было и Иван Иванович не знал, куда себя деть и чем бы ему заняться, не было и музыки. Была пустота. Медленное, болезненное падение в никуда, в чёрную, зияющую бездну. И дирижёр, его виртуальный друг, как он надеялся, управляющий неведомо откуда возникавшим в светлые минуты озарения огромным полифоническим, звучащим как волшебная, чарующая, музыка небес, симфоническим оркестром, тогда не появлялся, и пустая, не занятая любимым делом жизнь теряла смысл.

Окружающий мир обесцвечивался, становился плоским и серым. Окружающие люди с их ничтожными проблемами и бесконечными мелкими интригами, с их убогой, омерзительной утилитарностью, казались донельзя пошлыми, а личное существование превращалось во что-то невыносимо, до полного умопомрачения, глупое и совершенно никчёмное.

В такие дни Иван Иванович маялся, не находил себе места. Очевидная бессмысленность личного существования убивала его. И всё вокруг само собой неожиданно преображалось и расцветало, когда неведомо откуда вдруг возникали новые идеи и он задумывал новую картину.

С появлением новой идеи, нового содержания в жизни Иван Иванович словно оживал. Внутри него снова начинала звучать музыка, вначале отдалённая, диссонирующая, напоминающая разрозненные звуки настраиваемых в необходимую тональность инструментов.

Но по мере того как он обдумывал отдельные детали и общую композицию нового полотна, музыка становилась стройней, слаженней, в ней появлялось звучание новых инструментов.

И когда, всё обдумав и мысленно соразмерив отдельные части будущей картины, он садился за мольберт, чтобы составить общий вид из отдельных этюдов и зарисовок, тут откуда-то, словно из-за невидимых портьер, появлялся его сотканный из неуёмных фантазий и надежд друг-дирижёр, одобрительно улыбался ему и, постучав дирижёрской палочкой по пюпитру, требовательно вскидывал вверх руки.

Всеобщий разброд, неслаженное звучание оркестровки тут же прекращалось, и вместе с повелительным мановением руки дирижёра начиналась музыка. Тихая, еле слышная музыка звучала и понемногу наполняла его, пока он, склонившись над мольбертом, выполнял задуманную и выношенную в мыслях долгими днями и ночами работу.

Понемногу усиливаясь, она захватывала его всего без остатка. Как он любил эти счастливые минуты, часы, дни. Ничто в мире не могло сравниться или превзойти их по испытываемому им наслаждению.

Иногда, когда его мысли попадали в такт музыке, у Ивана Ивановича получались хорошие полотна. В эти моменты он и дирижёр понимали друг друга. И даже больше того, слившись вместе, в эти мгновения они были одним целым. Дирижёрская палочка и кисть становились едины.

Когда дирижёр был не в настроении и не появлялся перед оркестром на сцене из-за кулис, тогда музыка не звучала в его душе и картины, как бы он ни старался, не получались.

А когда музыка удавалась, он вспоминал сказанные ещё в детстве слова Виктора: «Ты будешь художником. Нищим художником!» И счастливо улыбался.

Пророческое предсказание сбылось в полной мере. Он не знал, что бы с ним было, если бы предсказание случайно не сбылось – он не стал бы художником и если бы тогда внутри него никогда не начинала звучать придающая всему его существованию смысл и окончательное значение, выверенная до последней ноты, до совершенства слаженных созвучий, наполнявшая его всего музыка.

Зачем бы тогда он жил? Ради чего? Стоило ли вообще в таком случае жить? И для чего жить, если ты ничего не можешь и не умеешь в этой жизни? Если ты – НИКТО? Кому тогда ты нужен?

По этой причине он и вышагивал тем памятным днём скорым шагом по тундре, тяжело дыша и обливаясь потом. На обрывистых подъёмах сланец крошился и, шурша, осыпался под грубыми подмётками его обуви, и шарф, которым он вытирал лицо, вымок от пота.

Но надо было спешить. Ох как надо было спешить! Краток об эту пору в начале осени быстро убывающий полярный день. И не было уверенности в изменчивой, быстро меняющейся погоде.

Как бы ни было красно солнце поутру, а к вечеру вполне может завертеть, закружить, заходить танцующими, выматывающими душу кругами вьюга.

Вот и ломил Иван Иванович, не разбирая пути, как лось, по бездорожью. Благо здоровье пока позволяло. И водку жрать позволяло, и жить в неприхотливых, мало пригодных для жизни условиях позволяло, и бродить неприкаянно, в охотку, в своё удовольствие по матушке-земле позволяло.

Близко к полудню его глазам открылась долина, которую он искал, и чум в отдалении с курящейся над ним струйкой дыма, и стадо оленей, пасущихся у ручья. Прямо как на заказ.

Всё было как он хотел. Лёгкий снежок, тая на глазах, блестящими жемчужными каплями влаги повисал на траве. В низине, по болотине, ярко зеленела осока. Утиный выводок под предводительством мамы-утки, готовясь к отлёту, плескался у хилого, чахлого подобия зарослей камыша.

Робкая северная природа, прежде чем надолго уйти под белый саван зимы, лучилась радостью и ликованием жизни.

Именно за этим Иван Иванович сюда и шёл, чтобы воочию увидеть, понять и проникнуться стремлением жить наперекор всему, вопреки надвигающемуся ужасу полярной зимы и нескончаемо долгой, настолько долгой, что люди живущие на этой земле, забывают и перестают верить, что где-то на планете есть рассветы и закаты, что где-то есть солнце вместо нескончаемо длинной, которая, как всем им кажется, никогда не закончится, полярной ночи.

Надо было спешить, пока вечер сизым пологом гнилых сумерек не опустился на эту забытую в безвременье, во льдах землю.

Иван Иванович долго выбирал место, откуда Бог тундры выглядел бы наиболее впечатляюще. И, кроме того, ему, неверующему, воспитанному в лучших атеистических традициях, хотелось поговорить с Богом наедине о материальных вещах: о времени, если время материально, о тех веках, что провёл Бог в одиночестве в этой большей частью холодной и мрачной пустыне. Что дельное, заслуживающее внимания видел?

Наверно, Бог помнил и лучшие времена. Возможно, когда-то в этих гиблых краях был тёплый климат и на архипелаге жил весёлый и добродушный народ, многое что знавший и умевший. Каменным кресалом такой монумент не сделаешь. При желании Бог многое что мог бы порассказать. О многом, виденном здесь, на этой угрюмой земле, за века, поведать. Естественно, к Богу было много вопросов. Одна беда – боги с народом не очень общительны. Не любят боги лишний раз на людях показываться. Не любят принародно обсуждать свои нечеловечески высокие, божественные проблемы.

И Иван Иванович прекрасно понимал: не всё то, что известно богам, должны знать люди. Иначе пропадёт смысл и великая тайна божественности.

И людям тогда ни к чему и незачем будет стремиться к познанию нового. Потеряется стимул к жизни. И, возможно, поэтому этот Бог каменно молчал.

Должно быть, слишком древний был Бог. Умный. А может, устал от длительной, длиной в века, дороги. Или не считал возможным говорить о мирских проблемах с обычным простолюдином. Тем более атеистом!

Но так хорошо было, сидя у основания огромного каменного колосса, греться в лучах низкого об эту пору солнца и смотреть на раскинувшуюся внизу долину.

Какое это счастье – быть заодно с природой, ощущать себя её хоть и незначительной, ничтожной, но всё-таки частью!

На какой-то миг Иван Иванович почувствовал, что он растворяется, сливается воедино с окружающим его мирозданием.

Ему показалось, что он полностью слился с окружающей долину обрывистой стеной, защищающими её со всех сторон от непогоды скалами, с речкой, протекающей в отдалении, с травой, с робкими, трогательными в своей беззащитности, редкими на севере, восторженно пламенеющими цветами на хилой, еле заметной среди камней зеленой травой.

Наверно, он попал в состояние, именуемое кое-где нирваной. Должно быть, в таком состоянии пребывал Будда, удалившийся от людей, от их поверхностных суждений и глупых поступков подальше, в пустыню, чтобы без помех, уйдя от надоедливого повседневного шума и бессмысленной, бестолковой, никчёмной, пустопорожней суеты, погрузиться в мир мыслей и чувств и узнать нечто обычному, заурядному человеку недоступное.

Иван Иванович долго пребывал в забытьи. Ему ничего не хотелось. В смутном сознании кружились давно забытые образы, проступали едва знакомые лики. Среди множества лиц почему-то вдруг появилось перед ним лицо цыганки Рады. Она танцевала и улыбалась ему.

И они были одни. И они снова пили горькое вино. И вкуснее и слаще этого вина Иван Иванович ничего в жизни не пробовал. Вкуснее были только губы Рады и её тело, которым он никак не мог насытиться, нацеловаться.

И Рада смеялась и говорила ему: «Да погоди ты! Увидят же!» – и льнула к нему и прижималась бесстыже всем телом.

– Кто увидит? – удивлялся он. – Мы одни во всей Вселенной. Кроме нас, в целом мире нигде никого нет.

– А Бог! – восклицала она. – Как никого нет! Бог всё видит! – И обнимала его, как обнимала его когда-то давным-давно в душном номере отеля. – Да и Бог с ним, с Богом, – отвечал он, – пусть смотрит. Всё повеселей ему с нами, чем одному!

И Рада с ним соглашалась, и льнула к нему обнимая и обжигая страстью.

Потом откуда-то появились карты и Рада раскинула пасьянс. «На судьбу! – сказала она. – Я тогда тебе не догадала». И они смеялись, потому что ни он, ни она ни в карты, ни в судьбу не верили, а верили только в себя, в выбранную однажды дорогу. Всё остальное значения не имело. И им было так хорошо вдвоём, как редко когда хорошо бывает.

Вот только время! Его Величество Время торопило. Как ни сладка Рада, а надо было подниматься, делать то, ради чего он сюда, в эту забытую всеми, никому не известную долину пришёл. И Рада почувствовала перемену в настроении Ивана Ивановича и обиделась.

Откуда-то вдруг появился цыган, как будто ждал неподалёку, с белым «Мерседесом», и Рада пошла к «Мерседесу» и, открыв дверцу, оглянулась, и, укоризненно посмотрев, качнула головой, и, сев в машину, хлопнула с силой дверцей. Мотор зарычал, и «Мерседес», сияя никелем, понёсся неведомо куда, не разбирая дороги, летя как птица над обломками скал вдоль обрывистых стен урочища.

Иван Иванович очнулся, пришёл в себя, тряхнул головой.

Предупреждал же старый охотник, что в долине на архипелаге недостаток кислорода и в таких условиях неопытному исследователю, непривычному к полярной жизни, из-за кислородного голодания что угодно может привидеться.

«Север не шутка, – говорил он. – Здесь что угодно может случиться. Надо всё время быть настороже. Не ослаблять внимания. Иначе видения могут подкрасться и увести с собой. Вот так, однако, – пуская кольца дыма, уверял охотник. – Сколько уже таких случаев было! Уйдут люди в долину и не возвращаются, – рассказывал Хиля. – А почему не возвращаются, никто не знает», – окутываясь дымом, вещал старый охотник. И, как говорил охотник, так чуть и не вышло.

Увезла бы его Рада на «Мерседесе». Как пить дать увезла бы. Затем и приезжала. Работа спасла. Если бы не работа! Если бы он не вспомнил вовремя, зачем сюда пришёл, ещё неизвестно, чем бы всё кончилось. Вот и доверяй после этого богам, даже очень древним.

«Какую выдержку надо иметь и смелость, чтобы общаться с богами!» – подумал Иван Иванович.

Поднимаясь, он тряхнул головой, отгоняя дремоту и привидевшееся в дрёме наваждение. Он не верил ни в видения, ни в россказни старого охотника. Мало ли кто какую небывальщину выдумает! Потягиваясь, разминая занемевшие мышцы, он встал и неожиданно увидел, что в траве прямо перед ним лежит карта из колоды Рады.

Это была дама пик. Не веря своим глазам, он поднял карту. Дама была точной копией красавицы-цыганки Рады. Задержав от удивления дыхание, он внимательно вгляделся. С карты на Ивана Ивановича смотрела и зазывно улыбалась цыганка Рада.

Он поднёс карту поближе к глазам, чтобы лучше разглядеть Раду.

– Не ожидал увидеть меня? Мы ещё встретимся, – многозначительно пообещала дама пик. – Не думай, что ты так легко от меня отделался. Я тебе до конца так и не догадала. Догадаю в следующий раз. Ты жди! Мы обязательно встретимся!


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации