Текст книги "Неизвестная «Черная книга»"

Цецилия Михайловна Шапиро, 1915 года рождения, врач, до войны проживавшая в г. Минске, рассказывает.

Война застала ее в родильном доме непосредственно после родов. С пятилетним сыном, новорожденным ребенком и старухой-матерью пыталась в первые дни войны, когда Минск еще не был оккупирован, уйти из города в направлении Борисова. Прошли около пятидесяти километров под непрерывной бомбежкой с воздуха. Послеродовая слабость и высокая температура не дали возможности продолжать путь. Остановились у дороги, где их настигли наступающие немцы. Пришлось возвращаться в Минск.

В первые дни пребывания немцев в Минске было издано распоряжение о регистрации всех евреев. Регистрация производилась самими евреями, назначенными немцами. При регистрации записывались фамилии, имена и отчества, возраст и адрес. Одновременно производилось «клеймение». «Клеймение» заключалось в нашивке на одежду опознавательных знаков – желтых лоскутов без всяких надписей и белых кусков материи, на которых штемпелями черной краской проставлялись номера.

Было издано распоряжение, запрещавшее евреям ходить по центральным улицам; по остальным улицам разрешалось ходить лишь по мостовым, но не по тротуарам. Раскланиваться при встречах со знакомыми неевреями было запрещено.

Случаев уклонения от регистрации и «клеймения», а также нарушения распоряжений было очень мало. Нарушение распоряжений каралось смертью.

Следующим мероприятием была организация гетто. Было издано распоряжение, обязавшее всех жителей иудейской национальности, проживавших в Минске, переселиться на определенные, специально для них выделенные улицы в подготовленные для них дома. Перенаселенность в квартирах и комнатах была огромная. Прежние квартиры евреев заселялись местным населением по указанию немцев. Помощником коменданта гетто назначен немец Готтенбах, заместителем немец Мендель. Его распоряжением «старостой жидовской рады» был назначен некто Мушкин. При очередном «погроме» староста гетто уничтожался и на его место назначался другой.

Гетто было огорожено колючей проволокой, охранялось небольшим числом немецких жандармов, в основном же полицией из русского и белорусского населения. Выход за пределы гетто евреям был воспрещен, за исключением тех случаев, когда евреи (до определенного возраста) направлялись на работы. Работы в основном производились на железной дороге по разгрузке и погрузке тяжестей (леса, железных балок и прочего) ежедневно с шести часов утра до восьми часов вечера. На работу и с работы шли под конвоем: немецкие жандармы в голове и хвосте колонны, по бокам оцепление из местной полиции. За работу выдавалось сто грамм хлеба в день. Первоначально весь хлебный паек выдавался раз в месяц. В дальнейшем за взятку удалось добиться выдачи хлеба ежедневно, что считалось большим достижением.

Вход в гетто неевреям, кроме полиции, был воспрещен. Иногда удавалось общаться с местным населением через проволоку. За взятки (водкой) полиция иногда разрешала перебрасывать через проволоку вещи обитателей гетто в обмен на картошку (разумеется, за бесценок). Были редкие случаи побега через проволоку, но бежало и скрывалось в городе мало евреев, так как опасались быть выданными местными жителями. В дальнейшем по колючей проволоке был пущен электрический ток. Это еще больше затруднило, сделало почти невозможными побеги через проволоку.

При смешанных браках дети следовали за отцом: если отец был евреем, дети оставались с ним в гетто, мать-арийка жила в городе. Если отец был арийцем, дети жили с ним в городе, мать оставалась в гетто. Известен случай, когда профессор Афонский, русский, женатый на еврейке, выкупил у немецкого командования жену из гетто[194]194
  Профессор С. М. Афонский до войны работал на кафедре психиатрии Белорусского государственного медицинского института. – И. А.


[Закрыть]. Ей разрешено было жить с мужем и дочерью в городе (вне гетто) при условии стерилизации. Соответствующая операция была произведена под наблюдением немцев профессором Клумовым[195]195
  Евгений Владимирович Клумов (подпольный псевдоним Самарин) (1878–1944) – Герой Советского Союза (1965, посмертно), профессор. В период оккупации Минска работал заведующим гинекологическим отделением 3-й Минской клинической больницы. Вел большую работу по обеспечению партизан и подпольщиков медикаментами и оборудованием, оказывал медпомощь партизанам и населению. Выдавая ложные справки о болезнях, спасал многих от отправки в Германию. В октябре 1943 г. вместе с женой был арестован. Отказался работать на гитлеровцев и 10 февраля 1944 г. погиб в лагере Тростянец. – И. А.


[Закрыть]. Случай этот является исключительным. У профессора был значительный запас золотых монет, который он целиком передал немцам в счет выкупа, вместе с деньгами, вырученными от распродажи всего имущества. Любопытно, что выкуп этот был оприходован официально.

Евреи использовались, как правило, в качестве чернорабочих. Исключением являлись квалифицированные ремесленники: портные, портнихи, сапожники, столяры и прочие, которых немцы использовали по специальности в своих мастерских. Эти лица были снабжены особыми удостоверениями, и умерщвление их, когда было начато постепенное истребление евреев, было произведено в последнюю очередь.

Евреи – врачи, инженеры, научные работники по специальности не использовались, работали на черных работах и подвергались истреблению на равных основаниях с прочим населением гетто. В день организации гетто популярный врач и крупный научный работник, профессор еврей Ситерман был выведен немцами на центральную площадь гетто, поставлен на четвереньки и сфотографирован в таком виде с футбольным мячом на спине. После этого был увезен немцами, как сказано было семье, «для консультации», на самом деле на расстрел.

Как питалось население гетто? Кое у кого были небольшие запасы продовольствия, быстро, впрочем, истощившиеся. У отдельных жителей были огороды. Некоторым удавалось обменивать на продукты за бесценок вещи указанным выше способом, перебрасывая через проволоку, оцеплявшую гетто. Незначительным подспорьем являлся стограммовый паек в день, получавшийся теми, кто работал. Основным же продуктом питания были картофельные очистки, кожура и прочие отбросы, подбиравшиеся в городе, по пути на работу и обратно, возле кухонь. Из-за этих отбросов доходило до серьезных драк между изголодавшимися людьми. Разумеется, было много голодных смертей и поголовная дистрофия.

Всякий хозяйственный оборот, а тем более какие-либо попытки самоорганизации в гетто отсутствовали. Время проходило в мучительном ожидании смерти, в разговорах о предстоящей судьбе. Случаи купли-продажи в гетто пресекались расстрелами как продавца, так и покупателя.

Истребление населения гетто началось вскоре после организации гетто, но носило постепенный характер. Способы истребления разнообразились от раза к разу. Для начала было объявлено, что тридцать шесть евреев будут публично расстреляны на центральной площади гетто за связь с партизанами (никакой связи не было). Через несколько времени было объявлено, что столько-то евреев будут повешены за то, что ходили в город и раскланивались с неевреями. В дальнейшем умерщвления производились без мотивировок. Так в течение нескольких дней заставляли толпы евреев, приведенных из гетто за город, копать котлованы. Когда котлованы были вырыты, группе евреев приказано было лечь в них. Следовала пулеметная стрельба по лежавшим, затем тонким слоем земли покрывали убитых, раненых и уцелевших от пуль, сверху клали новый ряд людей, снова расстреливали из пулеметов, забрасывали землей – и так до заполнения котлованов, которые потом закапывались.

Наиболее усовершенствованным орудием истребления явились пресловутые душегубки, которые вскоре стали применяться в широком масштабе.

После каждого «погрома» (так жители гетто называли очередное истребление) площадь гетто уменьшалась, новые и новые улицы освобождались от евреев и заселялись местным нееврейским населением, колючая проволока передвигалась, охватывая все меньшее и меньшее пространство. Самое истребление осуществлялось в основном по улицам: такого-то числа истреблялись жители таких-то улиц гетто, после чего граница гетто переносилась, а освобожденные от евреев улицы отходили от гетто, и через некоторое время подвергались истреблению жители других улиц и т. д.

Истребление значительного количества евреев было приурочено к 7 ноября 1942 года. За несколько дней до этого Шапиро бежала из Минска с подложным паспортом. Значительно раньше удалось, благодаря помощи русских подруг, вывести из гетто пятилетнего сына и поместить его под русской фамилией в детский дом, организованный местным населением с разрешения немцев. Матери рассказчицы Израелит Анне Максимовне местный полицейский проломил череп, но она осталась жива. Через некоторое время она была умерщвлена в душегубке. До помещения мальчика в детский дом он был при очередном налете полиции на гетто выброшен полицейским в канализационную трубу, но остался жив.

В Минское гетто, помимо местных евреев, были привезены евреи из разных стран – Франции[196]196
  Информация не соответствует действительности. – И. А.


[Закрыть], Германии и других. Евреев каждой страны селили внутри гетто отдельно. Эти своеобразные «землячества» были отделены друг от друга внутри гетто проволокой. Общение евреев различных стран между собой и с местными евреями было запрещено. Все они разделили судьбу минских евреев, то есть подверглись постепенно поголовному истреблению.

В случае побега из гетто пойманного подвергали на центральной площади публичному «препарированию», то есть их резали по кусочкам, пока не настигала смерть. Начиналась препарация с того, что ножом вырезали из орбит глазные яблоки.

При истреблении в душегубках молодых женщин привязывали за косы к осям машин и в таком виде волокли живыми по городу, пока не наступала смерть. Внутри же душегубок производилось в то время умерщвление газом тех, кто там находился. Полицеймейстер Готтенбах, проходя по гетто, неоднократно лично по разным поводам убивал встречавшихся ему евреев, в том числе детей, из своего револьвера.

Помимо случаев частичных истреблений рассказчице известно четыре крупных «погрома». Первый был 7/XI-1941, второй (очень крупный) – 2/III-1942, третий – в апреле 1942 года, четвертый – 7/XI-1942[197]197
  В этот день «акция» не проводилась. – И. А.


[Закрыть]. Рассказчица полагает, что четвертым «погромом» закончилось истребление всех евреев в Минске, но в этом не уверена, так как в первых числах ноября 1942 года, за несколько дней до этого четвертого погрома, ей удалось бежать из Минска. По другим сведениям, истребление всех евреев в Минске было закончено в апреле 1944 года[198]198
  Минское гетто было ликвидировано 23 октября 1943 г. – И. А.


[Закрыть]. Еще ранее, ища спасения, Шапиро обратилась к профессору Онищенко, которого знала ранее по медицинской работе, прося его помочь ей устроиться на врачебную работу в одной из окрестных деревень, где не знали, что она еврейка. Онищенко, бывший при советской власти членом ВКП(б) и занимавший крупный административный пост в органах здравоохранения, работал при немцах заместителем заведующего Минского горздрава. На ее просьбу он ответил: «Жидов на работу мы не направляем, а истребляем, если они сами не понимают, что должны околевать с голода». Вскоре Онищенко уехал из Минска в «научную командировку» в Париж, в то время тоже оккупированный немцами. О дальнейшей его судьбе ей ничего не известно.

Из других частных случаев истребления рассказчица вспоминает, что однажды были созваны, якобы на собрание, на центральной площади гетто вывезенные в Минск евреи из Германии. Никакого собрания не состоялось, а все явившиеся были усажены в душегубки и увезены на смерть.

В промежутках между массовыми истреблениями был ряд случаев, где немецкий комендант требовал от населения гетто взноса очередной контрибуции: деньгами, кусками материи, обувью, прочими вещами. За неисполнение угрожал расстрелом заложников. Контрибуции обычно вносились в указанном объеме в назначенные сроки.

После побега из Минска с чужим паспортом на имя русской женщины Шапиро добралась до Гомеля. Здесь при оформлении прописки начальник полиции Кардаков – бывший полковник РККА, бывший член ВКП(б), изменник – направил ее, ввиду возникших сомнений, к немецкому профессору Веберу для определения расовой принадлежности. Профессор, произведя обследование черепной коробки, носа, рта и прочего, впал в ошибку, признав ее «безусловно арийского происхождения», что и спасло ей жизнь.

Сын Шапиро, мальчик Эдуард, 1936 г. р., которого удалось, благодаря помощи русских подруг Шапиро, вывести из гетто и поместить в детский дом, рассказывал, что в Минске работала комиссия по проверке расовой принадлежности детей, находившихся в минских детских домах. Целью комиссии было выявление, кто из детей, находящихся в детских домах, – евреи. Помимо опроса детей, проводился осмотр, нет ли признаков обрезания, обследование черепных коробок, носов, ртов, челюстей. Обнаруженных еврейских детей, по рассказам мальчика, умерщвляли: расстреливали, сажали в душегубки. По рассказам мальчика, сам он видел случаи расстрела детей. Лично он избег смерти, выдав себя за русского, при отсутствии признаков обрезания. Детские дома содержались на доброхотные даяния местного населения. Кормили впроголодь. Детей, в отношении которых были сомнения, что они крещены, крестили в церкви. Мальчик был крещен и наречен Колей. Посещение церкви, участие в молитвах и церковном пении было обязательным.

Москва, ул. Мархлевского, 11, кв. 101.

20 сентября 1944 г.

Записал А. В. Вейсброд[199]199
  Д. 955, лл. 64–72. Автограф. Пометка в конце текста: «Очень ценный материал».


[Закрыть]

То, что я хочу рассказать, произошло в Минске во время кровавой оккупации.

Надо помнить, что белорусам и русским грозила смертная казнь за вход в гетто и даже за обмен словом с евреем через ограду.

Евреям грозила смерть за выход из гетто без желтой латы. И вообще, вход и выход из гетто можно было совершать только в колонне, которая направлялась рано утром на работу и возвращалась вечером с работы в гетто. Если поймали еврея вне гетто, разговаривающего с русским, расстреливали их обоих на месте.

Недаром евреи Минска, как только их заключали в гетто, объясняли слово гетто следующим образом: «Развод с местным населением».

И, кроме того, немало евреев находилось в постоянном контакте с русскими и белорусами. И если в гетто до последнего дня его существования (пока немцы окончательно не ликвидировали гетто) не все умирали с голоду – то это только благодаря тому, что евреи поддерживали отношения с местным населением.

И, несмотря на все угрозы немцев, многие русские и белорусы, рискуя не только своей жизнью, но и жизнью своих семей, прятали у себя еврейских детей.

Моя племянница – Тамара Гершакович – после страшного погрома летом, который продолжался четыре дня, боялась оставить дома своего шестилетнего ребенка.

И немцы прежде всего убивали детей, стариков, женщин, а потом мужчин, которые по любой причине не являлись на работу. Поэтому Тамара, уходя утром на работу, носила в мешке ее девочку к русской подруге, а вечером, возвращаясь с работы, брала ребенка обратно к себе в гетто.

Многие дети, которые остались без родителей, сами уходили в русские кварталы. Добрые люди принимали их у себя в квартирах и не отпускали.

Таким образом остались в живых дети врача Левина, артиста Сладека, врача Липец, сын военнослужащего Альтера и десятки других детей.

Многие еврейские дети ушли в русские детские дома. Учителя знали, что это еврейские дети и то, что давая им приют в детских домах, они рискуют жизнью.

Несмотря на это, учителя брали к себе еврейских детей, давали им русские или белорусские имена и сберегли их до дня освобождения.

В Минске я встречал некоторых счастливых родителей, которые нашли своих детей в самом лучшем состоянии. Капитан Лифшиц нашел своих детей – тринадцатилетнего мальчика и шестилетнюю девочку в одном из детских домов Минска. Мальчик рассказал, как он спасался.

После того как немцы убили мою маму, я уже не хотел оставаться в гетто. Я и моя сестра ушли в ближнюю деревню. Там мы жили короткое время, но меня тянуло в город. Потом мы выдумали себе русские имена и фамилии и ушли снова в город. Там приняли нас в русский детский дом. Учителя поняли, что мы евреи, но не подавали виду.

В каждом минском детском доме были такие еврейские дети. Эти дети были уже так выучены и осторожны, что даже через полтора месяца после освобождения Минска я нередко встречал еврейских детей, которые в разговоре с учителями рассказывали, кто был их отец и мать, а на мой вопрос, обращенный к еврейской девочке в детском доме: «Как тебя зовут?» – девочка ответила со страхом: «Верка… Иванова…»

Среди шестидесяти детей в минском детском доме № 2 находится тридцать один еврейский ребенок. Среди свыше чем ста детей детского дома № 3 – одиннадцать еврейских детей. В детском доме № 7 – восемь еврейских детей и один ребенок – негр Джим, которого учителя спрятали от немецких людоедов, как и еврейских детей.

Как было упомянуто выше, немцы с самым большим варварством убивали тех, которые прятали евреев. Так уничтожена была вся деревня Скирмунтово Кайдановского района, где немцы нашли у крестьян десять евреев[200]200
  Эта деревня (ныне в Дзержинском р-не Минской обл.) была сожжена 30 июня 1943 г. за помощь партизанам. Сгорело 398 домов, погибло 144 человек. – И. А.


[Закрыть].

В этой деревне, Скирмунтово, находился перевалочный пункт, через который уходили к партизанам. Здесь прятали евреев в больших сараях. Сюда приходили каждую ночь десятки евреев из гетто. Немцы об этом узнали и окружили деревню. Десятерых евреев, которых нашли в сарае, сразу убили. Затем всех жителей деревни загнали в этот сарай, свыше двухсот восьмидесяти человек, и со всех сторон подожгли этот сарай.

Но это не остановило желание многих людей спасать евреев. Тринадцать евреев, которых в течение трех месяцев прятали на Минском еврейском кладбище, остались живы только благодаря белорусской работнице Мане Канцевич, которая помогла им. Если бы не она и не еще несколько русских друзей, эти евреи умерли бы с голоду.

Очень важную роль в оказании помощи еврейскому партизанскому отряду, командиром которого был Тувья Бельский[201]201
  Тувия Бельский (1906–1986) в 1941 г. организовал вместе с братьями Асаэлем и Зусем семейный еврейский партизанский отряд им. М. И. Калинина в составе Лидской зоны Барановичской обл. Действовал с июля 1941 г. по 16 июля 1944 г. Это был первый и самый многочисленный еврейский партизанский отряд на территории Белоруссии. В 2008 г. американский кинорежиссер Эдвард Цвик снял фильм «Вызов» (Defiance) об отряде Бельских. – И. А.


[Закрыть], играли два крестьянина из Западной Белоруссии – Костюш Козловский[202]202
  Константин Козловский спас около полутысячи узников из гетто Новогрудка. Звание «Праведник народов мира» ему было присвоено в 1993 г. – И. А.


[Закрыть] и Матвей Бояров, которые заблаговременно предупреждали о немецкой облаве.

В Минске на обувном заводе им. Тельмана работает Соня Диснер. Перед войной она с Марьей Игнатьевной Августович работала на обувном заводе им. Кагановича.

Когда немцы загородили гетто, Диснер оказалась в гетто, а во время первого погрома чуть не погибла.

Мария, ее сестра Наталья и их семидесятишестилетняя мать Елизавета Августович три года прятали у себя С. Диснер. Для этого они перешли в недостроенный подвал, чтобы легче было там прятать Соню. Каждую ночь они были на посту. В конце концов полиция почуяла, что у них есть чужой человек. Они арестовали Маню и держали ее шесть недель. Полиция ничего от нее не узнала.

С другой стороны, евреи делали все, что только было возможно, чтобы помочь партизанскому движению, их русским и белорусским товарищам. Известен случай, когда в госпиталь, находящийся в гетто (в Минском гетто был госпиталь со знаменитым медицинским персоналом), привезли раненых белорусских и русских товарищей из партизанских отрядов. Прежде чем их завозили в гетто, им давали желтые знаки. Они лежали в этом госпитале, и их называли еврейскими именами: Степан стал Хаимом, Андрей – Янкелем, Тарас – Лейбе. Когда их вылечили, им помогли вернуться в партизанский отряд. Кроме того, евреи старались использовать все возможности, чтобы спасти из фашистских концлагерей советских военнопленных, которые умирали из-за пыток, голода и холода.

Таким образом еврей из Минска Гедалье, слесарь, спас из концлагеря для военнопленных старшего лейтенанта Семена Гунзенко. Гедалье вывез его из лагеря в мусорном ящике. Он его привез в гетто и там предоставил ему возможность уйти в лес, где он скоро стал командиром партизанского отряда, а потом командиром партизанской бригады имени т. Пономаренко.

Записал Л. Кацович[203]203
  Д. 958, лл. 203–208. Машинопись. Пер. с идиша. Лазарь Абрамович Кацович (1903–1953) вскоре после освобождения столицы Белоруссии записал рассказы уцелевших узников гетто. См.: Белорусский государственный архив-музей литературы и искусства (БГАМЛИ), ф. 196, оп. 1, ед. хр. 52, лл. 1–10. – И. А.


[Закрыть]

[204]204
  Д. 960, лл. 292–298. Автограф. Здесь опущено начало письма. – И. А.


[Закрыть]

[…] Это было 6 июля 1941 года. Встречаюсь на окраине города в концентрационном лагере с биробиджанским писателем Добиным[205]205
  Гирш (Григорий) Израилевич Добин (1905–2001) – еврейский писатель. С 1932 г. работал в Биробиджане, был репрессирован. Накануне войны – собкор газеты «Октобер» (на идише) в Белостоке. Бежал из Минского гетто. Воевал в партизанском отряде. С 1992 г. жил в Израиле. – И. А.


[Закрыть]. В лагерь согнано много тысяч мирных людей. Туда же согнано несколько тысяч военнопленных. Евреев еще не отделяли. Мы ходим с Добиным по лагерю и видим: немцы бьют людей прикладами и стреляют в толпу, бросающуюся на сухари, которые кидают из автомашины. Расстреливают людей, вне очереди черпающих из болотистой речушки воду.

10 июля 1941 года начинает осуществляться расовая политика гитлеровцев. Лагерь начинают разбивать по нациям. Евреи огораживаются с четырех сторон канатами, и их охраняет усиленный караул. Начало жизни видоизмененного лагеря отмечается расстрелом одного еврея за то, что он не так быстро перебежал в назначенное для евреев место расположения. Но пристрелили его, соблюдая все фашистские порядки. То есть избили, поиздевались, заставили бежать и ползать, а затем, обессиленного, прикончили свинцом и заставили зарыть внутри лагеря. В этот же день началась массовая расправа. Три тысячи евреев были размещены на площади не более чем полторы – две тысячи квадратных метров. Огороженные между пленными и бывшими заключенными с вечера прижимались пулеметным огнем к земле в обвинение, что они, мол, ведут торговлю с военнопленными, а с бывшими заключенными не делятся продуктами питания. Мы с Добиным пытаемся успокаивать волнующихся, чтобы облегчить горе. Меня же Добин учит просить милостыню, дабы поддержать здоровье и кое-как питаться.

Нас разбили на девять колонн. Ежедневно выбирали по несколько человек из колонны и куда-то отправляли на машинах. Раздавалась где-то очередь из автоматов – и все.

Числа 15 июля отбирают из числа трех тысяч интеллигенцию и тоже увозят куда-то в безызвестность.

Мирных женщин пока не трогают и даже разрешают приносить передачу. Но с каждым днем все меньше попадает продуктов заключенным, так как немцами устраивается сначала грабеж у заключенных, а затем у тех, кто приносит передачи.

18 июля около двух тысяч оставшихся в лагере евреев переводят в тюрьму. На пути расстрелы и расправа, организованная для зрелища. Сначала вводят в каменный двор тюрьмы. Запирают ворота и заставляют эту двухтысячную массу в одном из углов двора сжаться в комок. Методически раздаются очереди из автоматов. За воротами тюрьмы рыдают женщины и дети. А гестаповцы с удивительным спокойствием делают свое черное дело. Затем вгоняют нас на второй этаж тюрьмы, причем в дверях стоят два здоровенных фашиста с дубинками, а сзади – автоматчики. Одни кричат: «Шнель, шнель», а те, что в дверях, бьют по головам. Проскочившие тюремный коридор почти механически попадали в камеру. Стало смеркаться, поднялся шум и беготня. В камеры врываются фашисты и начинают всех избивать, а затем стрельба. Опять выгоняют на улицу и предлагают выдать вора, похитившего у начальника из кабинета мыло, полотенце и что-то еще. Кражи никакой, конечно, не было. Но ночь прошла в большой тревоге. 20 июля нас выпускают и подводят к так называемому юденрату. Один из «представителей» этого совета выступает перед нами и объявляет о количестве золота, серебра и денег, которые еврейское население города обязано внести немецким властям в течение сорока восьми часов. Между тем он довольно ясные намеки дает на то, что все происходящее – цветочки.

1 августа – открытие гетто. К этому времени немцами уже был заложен фундамент вражды со стороны белорусского населения к евреям, из-за которых якобы приходилось многим оставлять свои дома и огороды, так как участок для гетто был отведен в значительной отдаленности от центра города.

С этого дня начинается гонка на работу, и до половины августа обходилось все почти без расстрелов. А с 14–15 августа уже появляются факты избиения, изменяется отношение к женщинам, разносятся слухи о кастрации евреев. Но в это же время собирается имущество для устройства еврейской больницы. И с одним из врачей этого коллектива мы пытаемся создать подпольные группы молодежи. Пытаемся установить радиоприемник и выпускать листовки. 19 августа меня угнали на работу. Это был день открытия концентрационного лагеря на улице Широкой. Лагерь был в ведении полевой жандармерии. Сто двадцать евреев, пригнанных под силой оружия, должны были голыми руками разобрать несколько построек в районе кавалерийских казарм и в течение двух часов очистить площадь для лагеря. Двести метров нужно было бегом переносить первый попавшийся под руки столб, бревно, доску и складывать в полный порядок по сортам и размерам.

Примерно на полпути встречали мучеников немцы с собакой. И того, на которого кидалась собака, подхватывали и начинали избивать. А работа шла.

Дорогой мой! Этого ужаса я описать не в силах. Но если ад в нашем понятии страшен, то 19 августа 1941 года был днем, проведенным в аду.

Меня в этот день били дважды и в полусознании стали топить в колодце, словно с тем, чтобы привести в чувство, а затем поставили к стенке и приготовились расстреливать, но, поняв, очевидно, что я этому рад, приказали отойти в сторону. Я лежал распаленный на земле, жадно вдыхая влажный запах непомятой травы. Подходили эсэсовцы с черепами на фуражках, пилотках и рукавах, били сапожищами в лицо, набивали синяки и все пытали: «Сталин, Сталин».

Стало смеркаться. Я был избит и оборван. Был без брюк и кальсон. На мне привязали два пиджака вместо брюк, посадили передо мною эту сотню несчастных и заставили руководить хором.

Боже милый! Мы пели… Этому горю, казалось, только небо внимало. С наступлением вечера нас загнали в кавалерийские конюшни и объявили, что «юденрат» знает, где мы находимся, и наше освобождение зависит от самих нас. То есть, чем быстрее мы закончим работу, тем скорее нас отпустят по домам.

20 августа нас разбили на колонны. Назначили из нас «колонненфюреров» и вооружили их дубинками. С этого времени стали прибывать все новые партии людей. Лагерь разросся до двух тысяч несчастных. Из этого пекла освободились только те, которые бежали.

Товарищ Эренбург! Дорогой и любимый! Я с 1916 года рождения. Я воспитанник комсомола, а теперь, в период войны, я, как губка, напитался горем и во мне, правда, не совсем еще оформленное, чувство зародилось. Однако как хочу я, чтобы многострадальный еврейский народ был не только равноправным народом, но и народом-героем. Вот я на территории проклятой Германии, но нет у меня жажды резать и уничтожать ни стариков, ни детей, ни женщин германского народа. Но от всей души я радуюсь артиллерийской канонаде по немецким вооруженным силам. Я рад тому, что никогда больше не будет немецкой ночи в России. Я счастлив тем, что Вы, дорогой Эренбург, можете спокойно трудиться во имя народов нашей отчизны, но очень прошу Вас уделить внимание указанию ошибок, допущенных евреями в течение 40–45 лет.

Извините меня, много написал. Затруднит Вас. Но что делать, коль так больно, да и это же ведь частичка самая малая, о чем я хотел Вам рассказать. Возможно, скоро закончится война, может быть, когда-либо я сам, как умею, опишу пережитое и наблюдаемое, ну а пока, может быть, то, о чем я Вам сообщаю, пригодится в Вашей работе.

Кстати, наша часть принимала участие в штурме гор. Шнайдемголь. Окруженная группировка немцев уничтожена, и на рассвете 15 февраля мы отъезжали из этого пограничного города варварской Германии. Далеко видать зарево пылающей гитлеровской Германии.

На днях в городе Ландсберг мне пришлось беседовать с военным фельдшером-немцем. Беседа у нас с ним была на тему поражения Германии. Мне было задано два основных вопроса. Первый: как поступят с Германией после войны, и второй: как могла Россия за такой короткий промежуток времени так сильно окрепнуть. На первый я ответил согласно решениям Крымской конференции трех руководителей союзных держав, а на второй мы отвечали коллективно. Затем они нам сообщили или, вернее, старались внушить, что гитлеровцы составляют всего лишь 25 % немецкого народа. Говорили и о выводах, сделанных Бисмарком.

Хочу заметить, что не успевшие убежать немцы надевают белые повязки на рукава и стараются быть гостеприимными. Многие из них очеловечиваются. Более грамотные немцы с виду приветливее, нежели неграмотные.

В общем, сейчас трудно делать какие-либо выводы, притом получаемое впечатление не выложишь на двенадцати мною исписанных страницах.

С горячей любовью к Вам и воинским приветом

М. Локшин

[15 февраля 1945 г.]