Текст книги "Мироходцы. Пустота снаружи"

Фрагмент 10
Туристические премудрости. Кинологи-гигантоманы. Здравствуй, друг! О горы, горы, горы! Подмосковье и обоюдная выгода. Ускоренные курсы изучения языков по методу Джеросимо Гелагари. Польза хомяков. Долг горца

Владимир

Похмелье в большинстве миров имело похожие симптомы, особенно у представителей рода людского, но едва ли много людей, даже с учетом статистической погрешности и их невыразимо огромного общего числа на просторах Метавселенной, могли сказать, что прошлым вечером у них случилась настолько эпичная пьянка, что они потеряли свои божественные способности!

На следующее утро после попойки вообще никогда не бывает хорошо, но Владимиру было плохо в кубе. К обычным симптомам добавилась боль во всем теле, озноб, сильный дискомфорт и опять же полное отсутствие того, с чем он учился жить на протяжении прорвы времени. Исчез шепот миллиардов голосов, являвшийся эквивалентом белого шума для художника, реальность не ощущалась… никак. Он, хотя и никак не мог этого осознать, будто стал обычным человеком.

Сильнейшим из всех недомоганий было обезвоживание, но страдающий мозг распознал совсем близко шум воды и заставил тело ползти к нему. Давалось продвижение трудно, ибо глаза не разлеплялись, голова болела, спина ныла, а дрожащие руки постоянно скользили по бугристой поверхности. Наконец страдалец добрался до воды и сунулся в нее всем лицом, но почти сразу с ужасом отпрянул. Она обожгла его кожу, зубы во рту едва не треснули, а первый же глоток едва не выморозил Владимира изнутри. Вода была очень холодной, в общем.

Зато удалось продрать глаза.

Каменистый берег реки стелился у подножия очень крутого склона, поросшего сосновым бором. На противоположном, пологом берегу тоже рос лес. Стояло раннее утро, и на горизонте, куда ни кинь взгляд, высились горы.

Первой реакцией в таких ситуациях, как правило, становится паника, так что Владимир полностью отдался ей и принялся ходить кругами по голышам и гальке, пытаясь понять – что же вчера было? Куда его занесло? Откуда на правой руке порез и почему вдруг контакт со вселенной потерян?!

Заряд адреналина удалось израсходовать, и художник немного успокоился, это помогло ему наконец оглядеться как следует и найти на камнях близ склона разбитую бутылку шампанского со следами крови. Стало понятно, откуда порез. Задрав голову, он смог разглядеть просеку из сломанных кустов. Стало понятно, отчего так болело тело, почему костюм был в таком ужасном состоянии и откуда за пазухой столько хвои. Удивительно, как только голову не разбил.

Владимир рискнул и попытался напиться жутко ледяной воды, после чего, кряхтя и постанывая, стал карабкаться-ползти по склону. Напомнили о себе годы пренебрежения физической культурой. Казалось, он не делал зарядку с детского сада, ибо в школе и универе отбрыкаться от соответствующих дисциплин не мог только дурак. Кто бы подумал, что укоряющий взгляд физрука когда-нибудь так аукнется!

Все это вкупе с посаженной дыхалкой курильщика превратило обычный подъем в восхождение на вершину Эвереста. Весь покрытый потом, хрипящий с присвистом, он взобрался наверх и долго отдыхал, прежде чем осознать, что понятия не имеет, куда двигаться дальше.

Как и большинство городских жителей, Владимир считал лес весьма неподходящей средой обитания для существа, обделенного шерстью, клыками, способностью жрать шишки. А еще, кроме того что лес просто ужасно пугал неподготовленного горожанина, в нем не было доступа к Сети, что делало это место вдвойне более страшным. Не говоря уж о волках, клещах и прочих дятлах, которые там водились.

На ум приходили полузабытые инструкции вроде той, что советовала искать мох на стволах деревьев, не есть мухоморы, закапывать какашки поглубже и прочее в том же духе, оказывавшееся бесполезным, когда ты вдруг обнаруживаешь себя в лесу. Не говоря уж о том, что этот паскудный мох рос со всех сторон деревьев, на пути не попадалось ни единого мухомора, а большая нужда о себе не напоминала, видимо, ввиду отсутствия шанцевого инструмента. Владимир даже не мог себе признаться в том, что заблудился, ибо это подразумевало, что изначально он знал, где находился.

Попутно он понял наконец разницу между пересеченной и непересеченной местностью. Раньше землянин путался в этих терминах, считая, что пересеченная – это та, которую легко пересечь, например, по уже пересекающей ее дороге, но, оказавшись на этой местности, он явственно осознал, что ее пересекает все что угодно, кроме дорог. Например, бугристые корни, поваленные деревья, заросли кустов, глубокие овраги, реки и ручьи, и все это образовывало коварный лесной заговор с целью сломать незадачливому горожанину ноги, содрать с него одежду, а желательно еще и кожу, и волосы выдрать, и выколоть глаза, ну а если он свалится в овраг и свернет шею, будет вообще шикарно!

Туфли чудовищно натирали.

Примерно за… Владимир не знал, сколько бродил, дрожа от холода, ибо утро в горах не теплое. Так вот, за время своих скитаний он успел проникнуться чистой ненавистью к пахшему плесенью царству деревьев-великанов, прелой листвы, сухой хвои, шишек, мха и всего такого. Он искренне ненавидел всех «зеленых» и готов был лично палить в них из пулемета, расчищая путь механизированным бригадам лесозаготовщиков. Конечно, все это являлось последствиями холода, голода, жажды, боли, усталости и всего прочего, к чему современный горожанин был крайне плохо приспособлен, однако до удовлетворения всех этих нужд Владимир предпочитал сознательно ненавидеть. Ненависть придавала сил.

Силы ему понадобились, когда среди стволов заметалось эхо громового лая. Головной мозг быстро произвел некоторые прикидки и сообщил художнику, что вроде бы это хорошо, ага? Лай – не вой, лают собаки, а собаки – это одомашненные волки. Чтобы одомашнить волка, ведь нужен кто-то разумный? Значит, рядом люди! При этом, правда, древний и намного более мудрый спинной мозг в один голос с седалищным нервом вопили, что нужно бежать! Хватать дубину и бежать! У них был куда более богатый опыт в общении с миром, так что художник перешел на бег раньше, чем сам это понял.

Отбежал он, правда, недалеко, ибо с начала дня его физическая форма не особо улучшилась. Через десять минут художник уже задыхался и сжимал правый бок, двигаясь короткими перебежками от дерева к дереву, чтобы припадать к стволам и на них облокачиваться. Тем временем сила лая нарастала, как и количество собачьих голосов. Поэтому Владимир предпринял отчаянную попытку залезть на дерево, в результате чего оказался измазан в сосновой смоле и чудом продвинулся лишь на три метра в высоту. Когда оглушительный лай раздавался уже вокруг него, держаться на стволе помогала лишь смола да страх свалиться.

Тем неожиданней оказалась встреча взглядами, когда он рискнул открыть глаза. Владимир вскрикнул и сорвался, камнем преодолел три метра, почувствовал себя очень несчастным во вспышке ослепительной боли и остался валяться в корнях, глядя, как три монструозные собачьи головы распахивают пасти. Если бы он мог пошевелиться, то обязательно свернулся бы калачиком и заскулил.

Один из всадников – а на каждом псе восседал всадник, ибо животные были действительно громадными – что-то выкрикнул, и лай как обрезало. Затем второй, довольно здоровый детина в странной одежде покинул седло и склонился над Владимиром. Он носил на голове шлем, скрывавший лицо, за исключением глаз, так что ничего кроме них тот не разглядел. Выпрямившись, здоровяк что-то сказал и после короткого разговора, в течение которого Владимиру тоже, видимо, задавались вопросы, собачьи всадники решили его поднять.

Он старался не орать, когда его ставили на ноги, когда связывали кисти и щиколотки, когда перекидывали через спину громадного пса, а дальше главной заботой художника было не свалиться, потому что бежали… или скакали… в общем, мчались собаки по лесу очень быстро. Вскоре он потерял сознание от тряски и прилива крови к голове.

Одно из многих правил, которое каждый мужчина изучает сызмальства, звучит следующим образом: никогда не писай во сне. Никогда!

Нет, разумеется, если ты видишь сон, ты, как правило, не знаешь, что это сон, и тут от тебя особенно ничто не зависит, но когда ранним утром ты находишься в особом состоянии сладкой неги и допускаешь хотя бы малейшее сомнение в том, что ты сейчас спишь, но при этом испытываешь определенную нужду, не ведись на самообман разума и ни в коем случае не писай!

Руководствуясь примерно такими мыслями, Владимир вынырнул в сознание и, пыхтя, попытался встать. Не получилось – его ступни и кисти онемели от веревок, да и сами веревки никуда не делись.

Они находились на вершине небольшого плешивого холмика, на котором кто-то вырубил все деревья, оставив лишь старую мертвую сосну, побелевшую от времени. Подле ее ствола горел костер и на вертеле жарился кабан. За процессом наблюдал здоровяк, а его пес лежал поодаль, лениво шевеля хвостом.

– Мужик, развяжи меня, пожалуйста! Мужик! Последствия будут плачевны для нас обоих!

Здоровяк явно не понимал по-русски, обращения на немецком и английском до него тоже не дошли, но он оказался человеком неглупым и быстро сообразил, что к чему. Веревки были перерезаны, однако затекшие конечности отказывались слушаться. Кто бы знал, каких трудов Владимиру стоило сбежать вниз по холмику и добраться до ближайшей живой ели, а потом еще и совладать с ремнем и брюками. Трагедии удалось миновать.

Застегнув ремень, художник выглянул из-за дерева и увидел, что здоровяк не обращает на него никакого внимания. Тут же его захватили смутные сомнения. Владимир уже успел понять, что с ним произошло, тут не нужно было обладать гениальной головой, – он угодил в другой мир, оказался за пределами Земли. Отсюда и потеря контакта со вселенной, и гигантские собаки. Вот говорила же мама, что алкоголь до добра не доводит, однако и до иных вселенных он доводить тоже не должен!

Закралась мысль о том, чтобы попытаться сбежать, хотя решиться было непросто. С одной стороны, какие-то собачьи всадники с неясными намерениями и тугими веревками, с другой – лес, который сам по себе гарантия скорого конца.

Нелегкие размышления прервало внезапно послышавшееся за спиной сопение. Обернувшись, Владимир уставился в слюнявую пасть пса, которая находилась на уровне его глаз. Зверь издал тихий рык, чем разрешил дилемму.

Землянин послушно вернулся на вершину и уселся на рассохшееся полено близ костра. Связывать его, к счастью, не стали, ибо куда он убежит на своих двоих от огромной собаки? Попыток объясниться больше не предпринималось, здоровяк поглядывал на Владимира бдительно и только, а тот внимательно изучал собачьего всадника и все же силился понять: как он сюда попал? Куда он попал? Где Миверна? Где Кузя? Как выбираться?! И почему во время путешествия между мирами ты не получаешь навыка понимания местного языка?! Неужели тысячи писателей-фантастов, выпускавших в мир сотни тысяч книг о попаданцах, могли соврать?!

Из леса выехали двое других аборигенов и быстро поднялись на холм. Не обращая на него особого внимания, всадники начали снимать со своих зверей седла и переметные сумки. Вместо уздечек они пользовались большими кожаными ошейниками, свободно висевшими на собачьих шеях. Между собой трое переговаривались на непонятном языке и скупо жестикулировали.

Двое мужчин и женщина. Последняя, судя по всему, была главной. Жилистая дама за сорок, светловолосая, в целом приятная на вид, но извилистый шрам и глубокие складки на лице немного портили общее впечатление. Второй мужчина был моложе, высокий, худой, белокожий, рыжий, больше о нем сказать было нечего. Ну и третий – широкоплечий здоровяк с короткими курчавыми волосами, темнокожий, почти негр. Лицом он напоминал Дуэйна «Скалу» Джонсона, эдакий добродушный гигант, и Владимира это обнадеживало. Имея скорее теловычитание, а не телосложение, художник очень ценил тех здоровяков, которые имели добрый нрав.

Опытный глаз примечал всякие интересные детали в одежде аборигенов, которые кто другой, скорее всего, пропустил бы. Одежда эта напоминала нечто среднее между кожаными доспехами европейцев и кожаными же куртками американских индейцев, таких, с кожаной бахромой. При этом одежду украшали всякие штуки вроде звериных клыков, перьев, бус, немногочисленные бронзовые элементы вроде застежек носили явные следы человеческих рук. Казалось бы, вот какие-то полудикие кочевники, скачущие на гигантских собаках, но опытный глаз замечал, что… эти одежды скорее были военной униформой, а не продуктом кустарного племенного портняжничества.

Владимир видел, что расположение определенных украшений у всех троих повторялось и походило на знаки различия вроде погон, лычек и чего-то такого. Вдобавок к этому все трое были вооружены практически одинаковыми короткими мечами, у их седел крепились одинаковые луки, а вышивка и бисер копировали одну и ту же эмблему, – что просто кричало о наличии устава, званий, дисциплины. Он, Владимир, в свое время нарисовал сотни концепт-артов всяких воинов и солдат, так что в теме разбирался.

Горцы

– Уже второй за день, – сказала кицар Э́шке, глядя на найденыша, – это не совпадение. Что-то происходит в наших горах.

– В наших горах постоянно что-то происходит, – пожал плечами Шам. – Мне не нравится, как этот чужак на нас смотрит. Может, ну его? Кицар, сколько можно возвращаться? У нас участок не проверен, банда Гезора уходит все дальше в горы, а мы с этими приблудышами нянчимся.

– Что ты предлагаешь? – уточнила кицар Эшке.

– Ножом по горлу, – предложил рыжий, – и в овраг.

– Неприемлемо, – пробасил Так, подкидывая в огонь хвороста. – Мы должны охотиться за такими людьми, как Гезор, а не уподобляться им. Отвезем чужака в лагерь, как и первого, а там видно будет.

– Участок не прочесан как следует, – повторил Шам, – может, Гезор сейчас прячется, раны зализывает, а потом снова нам трепку устроит по которому уже кругу.

– Может быть, а может, он уходит дальше в горы, как ты уже сказал, но одно я точно знаю – убивать ни в чем не повинного человека нельзя. Мы стражи гор, а не бандиты.

Эшке призадумалась. Оба ее спутника находились в звании цоров, оба хотели внеочередного повышения, а оттого соперничали. Правда, оба они говорили от сердца, этого у горцев не отнять. Шам был прагматиком, сосредоточенным на службе, отличный солдат, опытный воин, а его старый друг и соперник Так больше слушал свое сердце и был добряком, что читалось на его лице. Правда, это не мешало ему развешивать бандитов на деревьях без малейшей жалости.

Решать, как всегда, должна была Эшке.

– Поедим, отдохнем – и отвезем его во временный лагерь.

Так улыбнулся, Шам пожал плечами.

– Но потом, Так, ты отвезешь этого чужака в Гарунд к волшебнице и попросишь у нее зелье. Надо узнать, кто они такие и откуда проявились.

– Но как же… а Гезор?

Пришло время Шама улыбаться:

– Ты вступился за этого чужака, так что теперь отвечаешь за его жизнь.

Владимир

Владимир подумал, что собачьи наездники пришли к какому-то согласию, потому что разговоры закончились и началась разделка кабаньей туши. Ели молча, не обращая внимания на землянина, у которого урчало в животе. Все это время собаки пристально следили за хозяевами, почти не шевелились, лишь жадно нюхали дымок, но вот и им дали по большому куску свинины. Лишь после этого и Владимиру перепало несколько ребрышек с мясцом. Его место в группе было теперь очень четко обозначено: самый слабый в стае ест последним. Но хотя бы теперь он номинально был частью этой стаи.

Кабанина оказалась жесткой, но сочной, хотя соли и прочих специй явно не хватало. Владимиру дали кожаную фляжку с какой-то кисло-сладкой дрянью, в которой он не сразу опознал медовуху, после чего костер был потушен, вертел очищен и сложен в особый чехол, а собаки оседланы.

Талия у здоровяка была такая, что фиг обхватишь, но землянин честно пытался уцепиться за нее, чтобы не свалиться, когда псы взяли старт. Ветер завыл в ушах.

Этот лес изобиловал перепадами высот и скалистыми грядами, а еще стали чаще попадаться снежные пятна и становилось прохладнее, несмотря на яркое солнце. Бешеный бег закончился лишь через час.

Псы вывезли всадников из леса в обширную холмистую местность. Вид на горы открылся просто прекрасный, только любоваться ими времени как-то не было. Собаки неслись к вершине большого всхолмья, где раскинулся бивак и где было еще больше собак. Ни ворот, ни частокола, лишь развешенные между длинными шестами кожаные полотнища заменяли внешние стены и защищали лагерь от ветров. Каждый пропускной зазор в кожаной ограде сторожило по два стража с длинными пиками, при которых, разумеется, было по огромной собаке.

Троицу всадников встречали громкими возгласами, мнение Владимира касаемо воинской организации лишь укрепилось – он попал в военный лагерь. Почти сразу его передали с рук на руки какому-то солдату, который отвел землянина к одному из шатров, втолкнул внутрь и плотно запахнул полог.

Когда-то давно, когда Владимир ездил на лето с Кузей к Кузькиной бабушке, случилось одно происшествие – по детской дурости, подговариваемый другом, он решил залезть в будку к псу бабы Нади Пирату. Тот был уже очень старым, а оттого спокойным животным, бродил по двору, спал в тенечке и вообще старался не делать лишних движений даже хвостом, но заметив, как на его исконную территорию покусился какой-то незнакомец, старик возмутился. Он не причинил Владимиру никаких травм, но тот еще очень долго видел во сне оскаленную пасть и слышал оглушительный лай Пирата, ставшего возле входа в будку и не позволявшего нарушителю убраться.

Так вот, в том шатре пахло точь-в-точь как в будке у Пирата – старым псом. Света сильно не хватало, зато было намного теплее. Для землянина, которого уже начало волновать ощущение почек, – как правило, человек со здоровыми почками не вспоминает об их существовании, – это было очень кстати.

В середине шатра под вентиляционным отверстием в обложенном камнями кострище тлела огромная куча древесного угля, от которой шел жар.

Подобравшись поближе, Владимир уселся, протянул к углю руки и стал купаться в потоках тепла.

Вдруг в темноте под одной из стен возникло движение, зажглись два красных огонька. Владимир неуклюже отскочил от центра шатра и переместился к противоположному концу помещения. Несколько минут прошли в напряженной тишине, а потом к столбу света вышел, зевая и почесывая волосатое пузо, Кузьма Фомичев с шерстяным одеялом на плечах.

– Ну здоро́во.

– Кузя?!

– Говорят же умные люди: не можешь пить – не пей. Ты не по этой части, Владик.

– Кузя, что… что произошло?! – подскочил художник.

– Культурная программа изучения полинезийских археологических памятников немного затянулась, – хмуро ответил тот, садясь к углям. – Бутылки на три-четыре. Она тоже здоро́ва была бухать как лошадь, а главное, никто не хотел слушать говорящего хомяка. Конечно! Пока хомяк предупреждает, никто его не слушает, а как нагрянет белочка – становится уже поздно.

– Но… ты же не хомяк!

– Ошибаешься, – ответил Фомичев. – Я не меньше хомяк, чем раньше. И не меньше человек, чем раньше. Только теперь наоборот. Ты сделал меня хомяком снаружи и человеком внутри, но когда мы попали сюда, меня словно вывернуло наизнанку. Теперь я хомяк внутри и человек снаружи. Ну как, чувствуешь градус накала шизы? Владик, не стой там, иди сюда, повествовать буду, что вы натворили.

Художник немного успокоился, сел рядом с другом, который, запустив пальцы в кудлатую бороду, стал рассказывать.

Владимир и Миверна немного расслабились, и их занесло. Получив заряд позитива, они продолжили веселиться и на обратном пути в Шамбалу. При желании Ничалин мог пить лаву и закусывать алмазами безо всяких последствий, но опять же при желании он мог вполне по-человечески пьянеть, так что за свои поступки ответа не нес, и, прибыв обратно, художник и гостья извне были уже чересчур пьяными и душевно предрасположенными друг к другу. К счастью, эта предрасположенность вылилась в горячее желание помочь Миверне благополучно найти путь домой.

Кузьма не мог точно сказать, кому из собутыльников пришла в голову гениальная идея опробовать один из добытых в Атлантиде адресов, но встречена она была на ура. Правда, набрать нужную последовательность Знаков удалось раза с десятого, а когда получилось, радости у них были полные штаны. К сожалению, притормаживающий мозг пьяницы порой так несет, что остановиться невозможно, и счастливые испытатели решили взглянуть на ту сторону одним глазком. Ну что может пойти не так, верно? Это ведь всего лишь иной мир с, быть может, совершенно иными законами физики, где почва состоит из мышьяка, а вместо воды в реках течет жидкий метан. Ну, например.

Протестовавший Кузьма и оглянуться не успел, как оба провалились в межмировой проход и оказались в новом мире.

– А потом меня накрыло, то есть стало выворачивать наизнанку, я стал расти, порвал карман, вывалился – и вот. Кажется, остаток ночи носился по лесу, ибо хомяк перенял управление, но со временем смог прийти в себя.

– Подожди, а как же Миверна? – не понял Владимир.

– Она с тобой должна была быть.

Владимир похлопал себя по карманам с задумчивым видом.

– Че-то не нахожу.

– Да иди ты!

Вздохнув, художник коротко пересказал события сего дня от момента пробуждения.

Фомичев загоготал:

– Кажется, у нас как-то не очень получается!

– А?

– Гнуть этот мир, Владик! Мы же эти, как их, которые постоянно влипают! Влипанцы мы!

– Попаданцы, может? – Владимиру не раз доводилось рисовать обложки для отечественной фантастической литературы, так что с терминологией он был немного знаком.

– Хрен редьки не слаще. Разве мы не должны были с тобой тут же начать балакать по-местному? Где наши новые тела или там активизировавшиеся сверхспособности, чтобы было с чего начать завоевывать мир? Ты не стал экстрасексом? Силушку богатырскую не чувствуешь?

– У меня спина болит, и задница тоже.

– Ага. А у меня кроме хомяка в подкорке мозга тоже ничего нового не ощущается. Интересно, хомяк в мозгу – это фича или все-таки баг?

– Э, Кузя, это же не третьесортная книга, это наша жизнь…

– Правда? Пока я был живым, я тоже так думал, но потом меня зарезал один алконавт, и в последнее время все, что творится вокруг, очень напоминает фантазии какого-то душевнобольного.

Художники горестно вздохнули и протянули руки к огню. Кузьма при этом постоянно дергал носом и губами, а также шевелил ушами, что наталкивало на мысли о нервном тике. Или о том, что у него в мозгу сидит метафизический хомяк.

Полог шатра поднялся, и внутрь вошел абориген с подносом. Две большие деревянные тарелки и большие деревянные ложки перешли в руки землян, а в довесок был оставлен большой пук зелени – что-то вроде лука, петрушки, укропа и всего такого. В тарелках оказалась горячая жирная похлебка с небольшим количеством мяса, а также сушеными грибами, луком, репой, диким чесноком и медленно размякавшими ломтями черствого хлеба.

– Соли не хватает, – заключил Кузьма, шумно втянув одну ложку варева, – перца тоже, со специями голяк.

– Но в остальном очень даже неплохо. Давай есть, пока не остыло.

Кормили местные действительно без изысков, но как раз так, чтобы было легче выживать на холоде. Владимир едва справился с половиной тарелки, когда сдался, а Кузьма смог прикончить свою, но даже он под конец признал, что вот именно это и называется «до отвала». Вышло неплохо, показалось даже, что жизнь налаживается.

– Что будем делать, Владик?

– Я хэзэ. Меня к такому жизнь не готовила.

– Аналогично, коллега. Вот если бы мы были влипанцами, у нас уже появился бы хитрый план, как тут всех сделать и стать местными вождями.

– Офицерами.

– А?

Со слов Кузьмы, его аборигены нашли в полубессознательном состоянии еще затемно, когда он пытался разгрызть сосновую шишку. По пути в этот лагерь человек-хомяк не особо присматривался к пленителям, так что ему они казались какими-то дикарями верхом на собаках.

– Это не просто племя, а вполне военная организация. Либо и то, и другое. У них тут армия, Кузя, нашивки из бисера, орлиные когти вместо шевронов и все такое. Так что можешь думать, план у нас есть. Сначала призовемся в армию духами, будет очко драить, потом потихоньку продвинемся по службе до прапоров, а если там не застрянем навсегда, может быть, лет через пять нам щенков дадут, которых мы вырастим в этих вот зверюг и со временем научимся ездить. Годам к шестидесяти до майоров дослужимся и уйдем в отставку. Если доживем.

– Че-то как-то… м-эх.

– Угу. Так что давай посидим и погреемся, как нормальные люди, а не как… влипанцы. У меня еще похмелье не до конца прошло.

Кузьма отошел от углей и улегся в сторонке, укрывшись одеялом из собачьей шерсти. Владимир тоже решил прилечь: его нижней половине после скачки требовалось скинуть с себя напряжение. Художники погрузились в состояние некой задумчивой прострации, в течение которой перед их внутренними взорами мелькали наравне с мыслями и образы, слабо связанные с настоящим.

Мало кто знает, что бытие современных художников-фрилансеров большей частью состоит из времени, когда художник не рисует. Да, именно так, непосредственное занятие искусством занимает минимум времени, львиная же его доля уходит на сидение в Сети, почесывание пятой точки, ковыряние в носу и прочие повседневные заботы. Казалось бы, вот ведь бездельник! Лучше бы на завод пошел гайки крутить, но тут все не так просто. Каждую минуту, за редким исключением, в голове художника роятся образы. Персонажи, задники, перспектива, цвета, а также имена и предыстории, придуманные самостоятельно или спущенные сверху заказчиком. Порой это – шаблоны, подобранные из прежде виденных работ других авторов, порой, не всегда – редкие проблески оригинальной инициативы, но иногда, намного реже, художника посещает вдохновение. И вот тогда начинается самое интересное.

Когда мозгом художника, музыканта, писателя овладевает вдохновение, он начинает тонуть в гормонах счастья. Приходит эйфория, руки тянутся к стилусу, стилус – к планшету, если перефразировать классика. Начинается период повышенной работоспособности, скетчи идут один за другим, и так может длиться от нескольких часов до нескольких дней. Чистое удовольствие. Но, к сожалению, рано или поздно вдохновение уходит, оставляя после себя лишь сырые зарисовки, и автору ничего не остается, кроме как приступать к кропотливому доведению концепт-арта до ума.

Пожалуй, именно это кратковременное ощущение радости без применения сторонних… веществ и заставляет многих заниматься тяжелым, малооплачиваемым и практически бесперспективным трудом. Вести достойное существование, рисуя, могут единицы, и дело не только в наличии или отсутствии таланта, но и в удаче, жизненных обстоятельствах, высокой конкуренции и наличии куда более именитых, признанных, опытных.

И тем не менее образы в голове никогда не прекращают мелькать.

– Слышь, Владик? Слышь, говорю, а вот когда ты стал нашим ИО боженьки, как развлекался?

– Уже говорил.

– Не-не-не, ты рассказывал, как пытался сделать мир лучше, ага. Но ведь ты же веселился. Помнишь «Брюса Всемогущего»? Ну, что ты делал? На курорты ездил? Славу, богатство получал? За девчонками сквозь одежду подглядывал?

– Пф-ф-ф-ф-ф-ф! На фига? Курортов я не люблю, слава и богатство тому, кто владеет вселенной, ни к чему, а что до девчонок, Кузя, – у меня и до всего этого был доступ к сотням тысяч голых женщин. Доступ длиной в три клика мышью.

– Ску-у-у-ка! – разочарованно отозвался человек-хомяк. – Нельзя же быть таким скучным! Где кураж, Владик? Ты же не монах…

– Ну, вообще-то одну свою старую мечту я все же осуществил. Пользуясь, так сказать, безграничной властью над реальностью.

Кузьма молчал, ожидая продолжения, но терпение его быстро заканчивалось.

– Говори уже!

– Кто властитель тьмы бездонной? Утки! У-у-у!

– Нет! – воскликнул Фомичев.

– Тайны вкладов миллионных! Утки! У-у-у!

– Да иди ты! Гыть! – Он резко сел, что было непросто, учитывая объем его бархана мудрости. – И как оно?

– Это было что-то, – ответил Владимир. – Я вошел в личное деньгохранилище Скруджа Мак-Дака, нырнул в огромную кучу золотых монет и плавал в них как Скрудж Мак-Дак. Ради такого стоит побыть богом. Только ради этого.

– Сбылась детская мечта…

– Ага. Детские мечты самые лучшие.

– Потому что самые чистые.

На следующее утро их вновь накормили, а через пару часов в шатер заявился огромный смуглый абориген. Пока он беседовал с парнем, сторожившим пленников, Владимир толкнул Кузьму локтем в бок.

– Скажи, на Скалу похож?

– Одно лицо, слушай!

«Скала» указал на Владимира, а потом на выход.

– Походу, будут пытать. Но ты держись. Вырывание ногтей и отрезание носа можно пережить, но если соберутся отрубать конечности, можешь колоться, братство тебя не осудит.

– Кузя, ты че несешь?

– Подбадриваю. Мы же не знаем, куда Скала тебя тащит.

– Задница ты!

Здоровяк вывел художника наружу, и когда тот увидел запряженную собаку, не смог сдержать стона, ибо, как знают все начинающие спортсмены, включая наездников, настоящая боль приходит на второй день после начала тренировок.

Скала поднялся в седло и заставил землянина взобраться следом. Вскоре они выехали за пределы лагеря.

Виды были живописнейшими. Горы вообще поражают своей красотой, особенно непривычных равнинников, но эти горы… они… даже художнику трудно было вот так сразу описать всю красоту этого края, белизну снегов, зелень лугов; бесконечный набор цветов, красивших скалы и леса. Самая́ жизнь витала в холодных и теплых ветрах, игравших в салки под небесным куполом, жизнь бродила среди деревьев, поднималась из почв, плавала в хрустальных водах озер и рек. Горы жили.

Пес спускался по извилистым дорогам и тропам, взбивая лапами пыль, а порой и вовсе пер по пересеченке. Внизу ждали обширные предгорья.

Горцы

В каждом лагере гурхарадских горцев стоял офицерский шатер – штаб. Как правило, заправлял в нем самый старший из присутствовавших офицеров, если штаб был временным; либо назначенный на постоянную службу агца́р. Лагерем Синетравным, из которого совсем недавно выехали Так с чужеземцем, уже несколько лет руководил агцар Руо́т.

Ему было за шестьдесят, что для горца не столь уж и долгий срок жизни, хотя для стража границ – очень даже внушительный. За время службы Руот показал себя хорошим офицером, он и сейчас скакал бы по горам, кабы шесть лет назад его не постигла неудача. Во время охоты пес Руота Ра́рог погиб, а сам горец получил сложный перелом правой бедренной кости. Тогда собратья по оружию смогли уберечь офицера от гибели, веларсийские маги срастили раздробленное бедро, но пса вернуть, увы, было невозможно.