Текст книги "Из глубины. Избранные стихотворения"

Экологическое

1.

 
Был магазинчик в темном подвале.
Заперли двери и вывеску сняли.
Скажешь: о чем ты? Пустая потеря!
Я же отвечу: пустая? Едва ли!
В мире, где царствует лишь новизна,
кто ты, любым дуновеньям послушный?
Словно бы пляшущий шарик воздушный —
ниточка только и держит одна.
Переиначили. Переменили.
Жажда привычного, вечного, или
что-то другое тревожит меня?
Вывеску сняли. Двери забили.
…Словно машину по трассе гоня,
об указательных знаках забыли.
 

2.

 
Старое дерево во дворе
мне говорит: «Взгляни!
В лопнувшей, словно кожа, коре,
я доживаю дни.
Душу свою навстречу открой,
прохладу мне дай и тень.
Возьми же меня – с больною корой —
в свой незакатный день.
Буду в тебе расти до небес,
с мыслью твоей в ладу.
О, человек, зашуми, как лес,
дай я в тебя войду!»
Дерево глухо во мне шумит
и говорит: «Распрямись!
Что же ты сам от себя скрыт?
Я ищу твою высь.
Что же ты так душою не смел?
Я ищу твою даль.
Не знаю, ты ли меня пожалел,
мне ли тебя – жаль.
Может, любви твоей, как дождя,
я понапрасну жду?
Неужто я – в тебя уходя —
в небытие уйду?»
 

1980-е

Из поэмы «Голоса»

Монолог о мертвых среди живых

 
Они пускают папиросный дым,
красуются напрасным красноречьем,
а жить уже и незачем, и нечем,
хотя еще причислены к живым.
Ах, древним было всё ясней. И Лета
текла не возле наших площадей —
вдали от шума и дневного света,
в глубокой тайне от живых людей.
…Я не хочу по берегу речному
бродить между «нигде» и «никогда»,
сдаваясь равнодушью ледяному,
от жизни отрекаясь без стыда.
Ведь даже камень, солнцем обогрет,
к земле прижмется крепкою спиною,
и копит тяжесть, впитывая свет,
и умножает бытие земное.
 

Монолог о силе инерции

 
Как многие, живу лишь по привычке
На все готов заранее ответ.
Но если спросит жизнь на перекличке:
«ты здесь?» – меня, сказать по правде, нет…
Конечно, всё как надо, всё по плану
отмерено. И мой порыв смешон.
И я загадкой для других не стану,
и, как задачка школьная, решён.
Но эта жизнь страшна, когда она
как механизм часов, что гонит время
по кругу. Слепо управляет всеми,
и неизвестно кем заведена.
 

«…Это пир мертвецов, притворяющихся живыми…»

 
…Это пир мертвецов, притворяющихся живыми.
Это пустые глаза и орущие рты.
Это тело, еще откликающееся на имя,
но уже не ведающее запретной черты,
(ибо оно бредет по нескончаемой свалке,
где обломки прекрасных иллюзий, обрывки идей,
непонятного цвета лохмотья на палке,
разбитые памятники когда-то великих людей…)
Ржавая цепь названивает обрывки чудных мелодий.
Это какая эпоха? Какая страна?
…Увы, заблудшее тело – подобно пустой колоде,
где жили некогда пчелы. Смешались все времена.
И не запомнить Слова. Не отыскать дорогу.
Ах, позабытое слово – сосущая смыслы пчела!
Пчелы мои – вы улетели к Богу,
оставив свои невесомые хитиновые тела…
 

конец 1970-х

Бег трусцой

 
Не накопив здоровья на сберкнижке,
опомнился. Хочу дышать легко.
Хочу бежать, не ведая одышки,
пространства пить парное молоко.
Сначала вовсе незаметна трата
беспечных сил. Но путь еще далек.
И воздухом божественно-крылатым
наполню грудь, чтоб выполнить урок.
Глубокий вдох, чтоб стало невесомо
всё то, что остаётся за спиной,
чтобы всё дальше от родного дома
бежал, не мучим никакой виной.
Фонарный столб. Канава. Дом без крыши.
Как рыба, выпрыгнувшая из вод —
лечу! Хочу, чтоб дали – стали ближе.
Еще фонарь. Витрина. Поворот.
И вот она, блаженнейшая легкость!
Уже не я бегу, а всё ко мне
бежит навстречу, одолев далекость,
в своей, уже не скрытой, новизне.
И эта ночь, и город – не напрасны.
И пусть уже захватывает дух —
хочу быть словом на устах пространства,
легчайшим словом, высказанным вслух.
О, если б только без конца дорога!
Но я остаток сил не сберегу.
Еще мне эта легкость – вместо Бога…
Взамен всего… еще бегу. Бегу.
 

Воспоминание о великом оледенении

 
Сперва шёл снег.
Потом шёл дождь.
Потом шёл снегодождь.
Всё это – без малейшего перерыва,
шурша, шумя, обволакивая, прилипая…
(Мы и не заметили, как это произошло —
оледенение!)
В капсуле льда – провода,
железные поручни лестниц,
водопроводный кран во дворе.
Что-то пошло вкривь и вкось —
и в щели вползает стихия.
День – не хочет светить. Лёд не хочет растаять.
Будто бы окаменевшая мысль
налегла, навалилась, согнула…
Рвутся провода. Не выдерживают деревья —
вырванные с корнем, ложатся поперёк дороги.
Днём и ночью, не переставая,
что-то шуршит, шелестит, звенит, рушится,
как будто сыплется песок
в простенках разваливающегося дома.
Мой сын поднимает ледышку,
кричит: посмотри, сосулька!
А внутри – замерзшая ветка.
 

Время

1.

 
Я хотел бы быть со всеми,
не пропасть во тьме навеки.
Но в лицо не смотрит время.
Поднимите веку веки!
Мне во сне кошмарном снится
пустота в его глазницах.
Взгляд – не добро и не зло —
сквозь меня, как сквозь стекло.
 

1970-е

2.

 
А время шуршит, словно листья сухие,
как ветер шумит и как дождь моросит,
и мимо идёт с равнодушьем стихии,
как будто бы нам и не принадлежит.
Безжалостна осень. Чертою итога,
последним спокойствием – сводит с ума.
И кажется – это навеки без срока.
Вчера или завтра – всё шум водостока
и новой страницей не ляжет зима.
 

3.

 
Время выронит нас из объятий,
не заметив потери своей.
Неужели мы всех виноватей
из его незаконных детей?
…Лишь дыра, из которой дует,
безвременья кромешный стыд.
Нас в грядущем не существует.
Нас прошедшее – не вместит.
Как в кино на экране – тенью
мельтеши, отдаваясь мгновенью
до того, как выключат свет.
Век мой умер. И времени – нет.
 

25.04.95

«Ехать спокойно…»

 
Ехать спокойно
вслед за теми по той дороге,
где взгляд ржавеет, слух наполняется шумом.
Не ведать, что заблудился
внутри огромного механизма,
кружа в его коридорах, попадая в какие-то залы,
где разные судьбы наматывают
на общее колесо.
Умирая от скуки,
в цветной телевизор уставясь,
(ибо краски живого мира тебе уже недоступны)
ехать спокойно.
И жирные похвалы «нашей прекрасной системе»
будут чадить, как свечи за упокой души.
 

Неописуемые дни (Цикл стихотворений)

«Пришли неописуемые дни…»

 
Пришли неописуемые дни.
Враг за врагом идут – не друг за другом!
И, окружённый этим страшным кругом,
шершавый воздух глубоко вдохни.
У нас, чтобы сказать о них – ни слова.
Дни – на одно лицо, и вовсе без лица.
Зачем ты, жизнь, и где твоя основа?
Пуста ли ты, как скорлупа яйца?
Безмолвный воздух глубоко вдохни.
Пришли неописуемые дни.
Дыханье задержи и запечатай рот,
побереги последний кислород.
Ведь знал: тюрьма возможна и сума,
и даже жизнь, сошедшая с ума.
 

22.04.95

«Надоели, как пища без соли…»

 
Надоели, как пища без соли,
дни без цвета, без солнца, без воли.
Как устали, отчаялись мы
от бессовестно долгой зимы!
Порыжелая зелень сосны
за кладбищенскою стеною.
Прорасти бы сквозь будни травою.
До чего же мы жаждем весны!
И грохочет трамвай по кривой.
И в окне неумытом трамвая
отражается столб световой.
Ах, куда ты вывозишь, кривая,
что за даль там и ширь мировая,
и откуда он – свет даровой?
 

17.03.96

«Несправедлива судьбы кривизна…»

 
Несправедлива судьбы кривизна
и непосильна ноша земная.
Господи, жив? Неужели – весна?
В небо гляжу и Гомера читаю.
Ты неизбывно, безумие жить.
Дионисийская суть мирозданья!
Деревом стать бы. Плоть обновить.
Пить бы и пить – до потери сознанья —
свет, что с подземной смешается тьмой,
тьму, что с небесным смешается светом.
Этот напиток – священный, хмельной,
что иногда достаётся поэтам.
 

8.03.95

Все стихи Мандельштама – написаны мной

1.

 
Все стихи Мандельштама – написаны мной.
Я – безумец, ещё недобитый,
что стоит перед той же китайской стеной,
и терзается той же обидой.
Изменяются даты, ну а времена
лишь прикидываются иными.
Но беспамятства чашу – выпей до дна,
заодно – позабудь своё имя.
Слово – в дьявольской ступе толкут в порошок,
(истолкли – и перетолковали!)
…Всей-то жизни – на выдох и вдох, на стишок.
Отличаются только детали.
 

20.05.95

2.

 
Я опять читаю Мандельштама.
Страшно, ибо знаешь наперед,
Что ведет строка кривая – прямо
И никто от смерти не уйдет.
Да хоть заговаривайся, хоть
Уцепись за собственную строчку —
Не обманешь знающую плоть,
Смертную не сбросишь оболочку.
Прыгнуть из судьбы, как из окна,
К воздуху приклеиться, прилипнуть?
Снова клятвы раздает весна —
Но нельзя в итоге не погибнуть.
 

26.05.96

«В зеркале видишь нечто вроде доноса…»

 
В зеркале видишь нечто вроде доноса:
всклокочены волосы, да и взгляд диковат,
седины, морщины – словом, житейская проза
плоская. Что же ещё зеркала отразят!
Всё же вгляжусь в это стекло ледяное.
Что там за даль? Это окно за спиною…
Зыблется что-то без края – вода или свет?
Что там такое, чему и названия нет?
Там серебрится, едва различимо в сиянье,
облако светлое. Может быть, это душа
лепит себя, постигая уроки ваянья?
Боже ты мой, как и вправду она хороша!
Свет беззаботный, свободный, сияющий праздно,
свет из глубин – серебрится, мерцает, течёт.
О, этот луч, расправляющий складки пространства!
О, этот миг, отменяющий времени счёт!
Будни вернутся – но что-то и вправду ведь было.
Бедное зеркало – душу мою отразило?
…Ну а теперь – на стекло натыкается взгляд.
Вот и гляди на себя, будто в чём-то и впрямь виноват.
 

11.11.96

«В этой пресной воде повседневных забот…»

 
В этой пресной воде повседневных забот
я давно онемел уже – рот открываю как рыба.
Мне бы несколько слов настоящих! Мне бы несколько нот
среди скрипа и хрипа.
Что в трамвае твержу сам себе посреди толкотни? —
«Не позабыть бы, купить бы хлеба…»
Неохота вам в спину глядеть, уходящие дни.
Мне бы музыки! Неба!
Вот, просыпаясь, одолевая дремоту,
не в силах глаза открыть – открываю рот.
Только бы взять начальную верную ноту,
«Слава Богу» сказать. А дальше, быть может, пойдет…
И начнется мелодия дня, хоть споткнется сто раз,
оборвется и снова начнется… О, Господи, дальше!
Ибо жизнь – это, может, всего только несколько фраз,
произнесенных без фальши.
 

31.05.95

«И чай наливающий в чашку…»

 
И чай наливающий в чашку
подумает вдруг: ерунда!
Исписана эта бумажка,
нельзя перечесть без стыда.
Жизнь – глупое очень занятье,
но смерти оно не глупей.
Какие нас держат объятья —
не те же, что и голубей,
деревья и камни? Не те ли?
И не надоело творцу?
Присутствуй, душа моя, в теле,
шепчи свою тайну лицу.
Понять бы, в чём жизни основа,
и правду сказать невзначай.
Ещё бы мне слово, полслова —
пока допиваю свой чай…
 

23.06.96

«Я – дерево в полдень. О чём я шепчу…»

 
Я – дерево в полдень. О чём я шепчу,
зачем заполняю пространство собой,
и, каждый листок подставляя лучу,
зачем я гляжу в небосвод голубой?
Казалось, я небо держу на весу,
раскачиваю на ветвях облака.
Я чудную чушь безрассудно несу
о жизни, что так бесконечно близка.
Но лето уходит. О, свет мой, прощай!
Ещё тебе долго гореть и сиять,
но слышится в возгласах птичьих – печаль,
но мне – на ветру одиноко стоять,
глядеть безутешно всей тысячей глаз.
Я слиться не в силах с сиянием дня.
Пока ещё вечное длится сейчас,
мой свет уходящий – обнимешь меня?
Есть завтра – я знаю. И было вчера.
Ах, всё, что я в вечности знал – позабыл.
Мой свет уходящий – прощаться пора!
Я деревом, смерть осознавшим, застыл.
Казалось, я деревом буду вовек.
Но, видно, и мне человеческий путь.
Но больно, как будто и я – человек.
…Как в гору подняться. Как воздух вдохнуть.
 

13.07.96

«Эта роза засохла, но не увяла…»

 
Эта роза засохла, но не увяла.
В завитках лепестков – сокровенная тьма.
Как очерчена страсть! Эти бездны, провалы…
Это губы любимой, что сводят с ума.
Это жизнь, что ушла – перечти ее снова,
разгадай эти знаки, пойми письмена,
расколдуй этот жар, этот запах былого.
Ну, а впрочем, не надо – ведь бездна без дна.
Может вдруг уколоть этот шип, это жало.
Не гляди, не гадай, этой тьмы не пытай.
Хоть исчезло давно все, что жизнь надышала,
стало дальше, чем Африка или Китай.
Только форма бездушная, слепок растенья —
эта роза, бесстыдно живая на вид.
Только мертвая форма любви и цветенья,
что не в силах уйти и над жизнью стоит.
 

22.01.96

«Я зиму одолел, переборол…»

 
Я зиму одолел, переборол,
но весь в долгах, и как деревья – гол.
Чем стану по счетам платить – не знаю.
Я наг и нищ. Душа – дыра сквозная.
Все без изъятья умещает взгляд.
Теперь я знаю истины простые.
На бедный мир и в небеса пустые —
на все гляжу, как будто виноват…
 

«Вот и уходит год…»

 
Вот и уходит год.
Канет во тьму. Утонет.
Кто-то вдогонку застонет
иль облегченно вздохнет.
Выпито время до дна.
Что там, на донце, осталось?
Горькая ли усталость?
Легкая тишина?
Вот и дошли до сумы,
да ничего не попишешь.
Чем-то неведомым дышишь.
Воздухом, взятым взаймы.
 

30.12.94

«Вот и выходит жизнь из повиновенья…»

 
Вот и выходит жизнь из повиновенья,
мчится куда-то, не зная, зачем и куда,
и понимаешь в следующее мгновенье:
нужно беспечно сказать всему сущему «Да!»
Мир берёт меня в плен. Но, быть может, свобода лишь в этом:
слышать дыханье Вселенной у самой щеки.
Нет, не к победам стремиться, совсем не к победам
и не сражаться с судьбою, всему вопреки.
Сдаться на милость. Поверить неведомой воле,
логике мира отдаться (она ль – не мудра?)
Знать наперёд – даже в безмерности боли,
даже и в боли, но знать: худа нет без добра.
Что обстоятельства, возраст, голод и сытость?
Есть только облако это, влекущее взгляд.
Есть только жизнь – и твоя этой жизни открытость.
О, как свободно душа куда-то летит наугад…
 

1997 г.

Памяти Иосифа Бродского

 
«Скоро, Постум, друг твой, любящий сложенье,
долг свой давний вычитанию заплатит…»
 

И. Бродский

 
Но когда тебе уже привычно
на краю стоять и ледяную
воду пробовать ногой, какую
смерть избрать – и вовсе безразлично.
Хоть старались храбро до сих пор мы
пребывать, присутствовать, являться,
но в итоге – разрушенье формы,
ничему уже не срифмоваться.
Ибо смерть есть способ вычитанья.
Что имелось? Две руки. Два глаза.
А в остатке – пустота, зиянье,
никому не слышимая фраза.
Если б в ней последний смысл могли бы
угадать – и усидеть на стуле!
Но ушедшие – молчат, как рыбы,
и – в такую глубину нырнули!
Лишь сорвётся пузырёк воздушный
из пространства доязыкового,
переполнен тишиною душной,
что невыносима для живого.
Ах, поэты, где же губы ваши
шевелящиеся? Мир сей бросив,
оставляете дыру в пейзаже,
как однажды обронил Иосиф.
Ах, какое это было счастье —
говорить! Воздушными шарами
те слова ещё летят над нами.
Частью речи стать. Всего лишь частью
речи. Обойдёмся без вопроса,
всё ли исчезает без остатка.
Да не упадёт летящий косо
на картине дождь. Пасует проза.
У искусства лёгкая повадка.
…Словно дым отстал от паровоза.
Он горчит. Но отчего-то – сладко.
 

4–6.11.96

Из книги «Бытие» – Одесса, «Инга», 2002 г

«Жизнь ушла, и всё же возвратилась…»

 
Жизнь ушла, и всё же возвратилась,
пожурив меня и пожалев,
чтоб душа от спячки спохватилась,
в сотый раз от счастья ошалев.
Всё мне любо: даже чад бензинный,
пёс облезлый и бродячий кот.
Я хочу идти дорогой длинной,
и не на закат, а на восход.
Надо мною сень раскинет осень.
Стану стар, как дерево в саду.
А когда листву свою износим, —
постоим у неба на виду.
Трудно ль жить с душою неприкрытой?
…Дождь идёт. Во мгле. Во сне. Во мне.
Время длится баховской партитой,
оставляя скорбь на самом дне.
 

16.09.2000.

Бессонница

 
Тянется жизни дневной тягомотина.
В тысячный раз прохожу то, что пройдено.
Злюсь запоздало. Рвусь оголтело.
В сон бы – из пекла земного удела!
Мне надоела уступка, оглядка.
Вымолвить правду – и больно, и сладко.
Слышу – вполуха, вижу – вполглаза,
а на устах – полу-мысль, полу-фраза.
Тянутся мысли в ночном беспорядке.
Ум мой положен на обе лопатки!
Небо бледнеет. Сердце мудреет.
Сон запоздалый в лицо моё веет.
 

16.12.2000

«Выключи свет на кухне…»

 
Выключи свет на кухне,
выдохни дым забот
и, полусонный, рухни
в мир материнский, в тот,
где, как дитя в утробе,
лёжа на облаках,
в дырочки дышишь, в обе,
и отрясаешь прах.
Сон бесконечный нежит.
Веки так смежены,
что поневоле брезжит
истина тишины.
С сомкнутыми устами
я обойдусь без слов.
Господи, не остави! —
я ко всему готов.
Словно нашёл потерю.
Словно избыл вину.
Я в чудеса поверю
и в небеса нырну.
В муке рождений-агоний
в крике открою рот.
…Вот он, горит – огонь мой —
с горьким дымом забот.
 

15.02.01

Снегопад

 
Я засыпаю. Засыпаю
всю землю снегом. Я богат,
как небеса. Глаза смыкаю —
сквозь веки вижу снегопад.
Медлительно и осторожно
летит душа, оснежена.
Как хорошо, как бестревожно,
какая в мире тишина!
О, быть бы мне комочком снежным,
как будто вновь на свет рождён,
таким легчайшим и безгрешным,
вне нашей тяжести времён.
Я утопаю в снегопаде
и сам я этот снегопад.
Стихи, что заперты в тетради,
уже снежинками летят.
На чей-то лоб разгорячённый.
В сознанье, в мыслей маяту.
Снежинкой белой в думе чёрной
побыть, растаяв на лету.
Не властен я над нашим веком
и надо мной не властен век,
поскольку стал я снегом, снегом,
уже почти не человек.
Я засыпаю, засыпаю
деревья эти и дома.
Тишайшей поступью ступаю
там, где больница и тюрьма.
Хотя б на миг – всё сделать белым,
соединить – чтоб всё сошлось,
со мною вместе стало целым,
сказалось и отозвалось.
 

12.03.01

«Когда покроет всё вокруг, что голо…»

 
Когда покроет всё вокруг, что голо,
мука такого тонкого помола
и я проснусь ни свет и ни заря,
подумаю, что мельница природы,
наверно, перемалывает годы
и, видно, это делает не зря.
Уходит жизнь – но, всё же, суть не в этом.
Ах, снегом стань, и музыкой, и светом
зерно мне дорогого бытия!
Пусть мельницей огромной будет небо.
Даруй же хлеба мне! Такого хлеба,
чтобы душа насытилась моя.
И беды, может, лишь затем нависли,
чтобы в бездонной тьме мололись мысли,
чтоб в каждом миге открывалась даль…
О, Господи, как мелется всё тонко!
Ведь это жизнь моя! Вот плач ребёнка.
Вот юный смех. И взрослая печаль.
 

13.05.01

«Душа, порой ночной пора признаться…»

 
Душа, порой ночной пора признаться:
ты – огонёк, сквозняк – со всех сторон,
и пламени, увы, нельзя не колебаться,
то разгораясь, то впадая в сон.
Не угасая в подступившем мраке,
едва-едва светя, едва-едва жива, —
ты всё же говоришь в погибельной отваге
какие-то последние слова.
Спрошу: где пораженье? Где победа?
На всё найду ответы поутру.
Но я горю – не хватает света.
Но я – свеча на мировом ветру.
Что б ни было – всему скажу «осанна».
Огонь рождается – он стар и вечно нов.
И чудо бытия – всё так же несказанно.
Я говорю – но не хватает слов.
Что наша жизнь? Ужасна и прекрасна.
Крива одновременно и пряма.
Не плачь, моя свеча, не трать себя напрасно.
Так нужен свет, когда вокруг такая тьма…
 

15.03.01

«Книгу читаешь ли, другу внимаешь…»

 
Книгу читаешь ли, другу внимаешь.
Но понимаешь ли? Не понимаешь.
У пониманья родная сестра —
боль, что нежданна, боль, что остра.
Палец прижмёшь, или душу ударишь —
мир пониманием новым одаришь.
И оступившись, ногу сломав —
вдруг понимаешь, как был неправ.
Как глубоко мы уходим куда-то!
Нас наша боль заведёт далеко!
Бедной душе, что, увы, виновата,
больно. Но вдруг отчего-то – легко.
 

16.12.2000

«Я пишу стихи на воде…»

Гавриилу Заполянскому

 
Я пишу стихи на воде,
(были-сплыли, и нет нигде…)
Я пишу стихи на песке —
исчезают они в тоске.
Не доверю карандашу
и на воздухе их напишу.
Даже если никто не прочтёт —
зарифмую птичий полёт.
Я на ветер бросаю слова
и летят они, как листва.
И лепечет о чём-то волна.
И песок шуршит дотемна.
 

20.04.97

Стихи дождя

 
Слагает дождь стихи. Ведь он же – сын стихии.
Он чёткий держит ритм и с рифмой нет проблем.
Ах, слышите ли их, – вы, спящие, глухие?
Кому печаль свою я, дождь ночной, повем?
Я, дождь ночной, иду и мне судьба такая —
о чём-то бормотать, ронять в траву слова
и незаметным быть, и, тихо иссякая,
умолкнув навсегда – не ведать торжества.
О чём я говорил – окрестности не вспомнят
запомнит, может быть, весенней ночи тьма.
И всё ж стихи мои весь этот мир заполнят
и зашумят листвой. И птиц сведут с ума.
 

30.05.01

«Книгу жизни бесцельно листая…»

 
Книгу жизни бесцельно листая,
вдруг увидишь: страница пустая.
Ни строки. Ни словца.
Ни живого лица.
Было место для мира, для Бога,
а теперь – пустота, безнадёга.
Это боль и беда,
что уже навсегда.
Только тени – безлики, безглазы,
только эхо несказанной фразы.
Это горе и стыд —
пустота, что болит.
 

25.07.97

«Затем и ищем слово, чтоб сейчас…»

 
Затем и ищем слово, чтоб сейчас
сказать. Сегодня. До летейской стужи.
Но эта жизнь, что бьёт не в бровь, а в глаз
и, не пуская к морю, топит в луже!
Пророков нет. И лишь корявый слог
ещё правдив. И ждать ли криков «браво»?
И я коплю молчанье между строк,
но всё же говорить – имею право.
 

3.09.2000

«Беда, что новый день – не нов…»

 
Беда, что новый день – не нов,
что бессловесен стыд.
Тряси в кармане мелочь слов,
пускай она звенит.
Ведь если нечто не назвать,
не поименовать,
грядущее придёт, как тать,
беды – не миновать.
Стихи кропай, слезой кропи
и над строкой корпи,
и старой рифмою скрипи,
и звуком – мысль скрепи.
 

1.03.01

80

«И на затоптанный пол…»

 
И на затоптанный пол
тихо, безропотно пал
смятый тобою листок,
стихотворенья исток.
Творчество втоптано в быт?
Мир не приемлет даров?
Ветер над нами кружит
мусор ненайденных слов.
Нет, говори, говори,
хоть от зари до зари!
Ты ничего не сказал?
В жизни – разруха, развал.
Ткань смысловую твори,
выверив каждый шаг.
Правду скажи, хоть умри!
Ибо без правды – никак…
 

22.03.01