Текст книги "Неприрожденные убийцы"

Глава пятая:…и ад приходит в твой дом

1.

Вечер 28 ноября 1998 года. Краснодар. Улица Гоголя, неподалеку от железнодорожного вокзала. Милицейский наряд подходит к группе молодежи и просит предъявить документы. Милиционерам не понравился внешний вид и поведение молодых людей. Паспорт 22-летнего студента Яна Мусела, гражданина Чехии, не понравился им еще больше: у чеха отсутствовал штамп регистрации. Ему было предложено проехать в отделение. В этот момент явно нервничающий юноша, стоящий рядом с Муселом, попытался передать свой рюкзак одному из соседей. По документам юноша оказался Геннадием Непшикуевым, уроженцем города Майкопа, студентом института иностранных языков. Милиционеры заставили Непшикуева развязать рюкзак и застыли с открытыми ртами. Внутри рюкзака лежало самодельное взрывное устройство. Взрывчатка была упакована в банку из-под лака, к которой крепились две армейские гранаты Ф-1. В качестве часового механизма был использован будильник. Постовые по рации вызвали подкрепление. Уже через полчаса с устройством работали саперы, а Мусел и Непшикуев разговаривали со следователями.

Не дожидаясь начала допроса, уже по дороге в отделение, Непшикуев заявил, что «устройство предназначалось для того, чтобы кое-кого подорвать». Из расспросов выяснилось, что кое-кем был губернатор Краснодарского края Николай Кондратенко. Молодой человек шокировал следователей заявлением, что его задержали как раз в тот момент, когда он направлялся к зданию краевой администрации. На Мусела он указал как на курьера, привезшего взрывчатку из Москвы.

Тем временем подружка чеха, российская гражданка Мария Рандина, подъехала к отделению, чтобы помочь Муселу, плохо знающему русский язык. Относительно Рандиной Геннадий заявил, что она также является членом их террористической группы. Все трое задержанных состояли членами анархистских группировок. Следователи разинули рты. Перед ними был реальный политический терроризм. Предотвратить кровопролитие удалось лишь чудом.

Милиционеры, задержавшие террористов, были повышены в звании и получили денежные премии в размере $1000. Очень скоро статьи об инциденте появились во всех официальных кубанских газетах. Губернатор края Николай Кондратенко в интервью газете «Кубанские новости» заявил, что неудавшееся покушение – это происки международного сионизма:

– Не любовь к евреям-труженикам объединила троих молодых людей из разных стран, которые несли заряд в полтора кило тротила под здание администрации края! Их объединили деньги сионистских центров!

Губернатор взял расследование дела под личный контроль. От следователей, ведущих дело, требовали конкретных результатов, и как можно скорее. 18-летнего Непшикуева следователям удалось склонить к сотрудничеству. Ему объяснили: чем больше о своих товарищах по террористической организации он вспомнит, тем легче следствию будет добиться снисхождения на грядущем суде.

И Непшикуев начал вспоминать.

2.

В конце 1990-х в России существовало несколько крупных левацких групп. Петербург и средняя полоса России были объединены в радикальную АДА (Ассоциация движений анархистов). Москва и Урал – в глумливую, злоупотребляющую наркотиками ИРЕАН (Инициатива революционных анархистов). Анархисты Украины, Белоруссии и западных областей России входили в ФАРА (Фронт анархо-революционного авангарда). А на юге страны, в Краснодарском и Ставропольском крае, действовала структура с названием ФАК – Федерация анархистов Кубани.

Ничего из ряда вон: несколько музыкантов, художников и просто любителей эпатировать общественность. Активисты клеили листовки, проводили концерты экстремального рока, ходили на демонстрации и издавали самиздатовские журналы. Жить анархисты старались вместе. Отделения ФАК появились в курортных городах типа Анапы и Геленджика. А в поселке Мемзай была создана целая толстовская коммуна. Ее члены вели совместное хозяйство, покуривали марихуану и ходили на экологические митинги.

При этом Кубань была не лучшим местом для подобной публики. Близость Кавказа и, особенно, Чечни делала национальный вопрос болезненным. Именно на Кубани действовала самая мощная в стране ячейка ультраправого Русского национального единства. В 1995 году тамошние бойцы провели целую карательную экспедицию против кубанских турок-месхетинцев. Все мужчины-месхетинцы были подвергнуты публичной порке, а пожилую женщину до смерти забили ногами.

Слишком уж сурово преследовать убийц в тот раз не стали. Власть на Кубани тоже была (как бы поточнее?) с местным колоритом. В 1990-х в России имелось много странных политиков, но кубанский губернатор Николай Кондратенко был чуть ли не самым удивительным из всех. В каждом своем публичном выступлении он касался опасности всемирного сионистского заговора и удивлялся, когда же из России наконец изгонят понаехавших чернозадых?

Развеселые кубанские анархисты не собирались лезть в местную политику – она пришла к ним сама. Избиения краснодарских хиппи и активистов ФАК становятся регулярными. Бритоголовые националисты постоянно атакуют Jam-Club, где собирались члены ФАК. Во время ноябрьских праздников 1996-го скинхеды не дали им провести разрешенную демонстрацию и устроили массовую драку, которая парализовала весь центр Краснодара. Анархисты пытались укрыться в городском Парке культуры, но и там их догоняли, валили на землю и затаптывали ногами. Чтобы остановить беспорядки, к Парку были стянуты все наличные силы ОМОН.

И ладно бы дело было только в хулиганах-националистах. Но одновременно на активистов ФАК начинается еще и давление сверху. Ребят исключают из институтов, выгоняют с работы, забирают в армию и проводят разъяснительные беседы с членами их семей. Чем дальше, тем менее веселыми становятся акции краснодарских анархистов.

В одном из своих изданий они писали:

Террористы – те, кто строит тюрьмы, а не те, кто их взрывает. Террористы – те, кто бомбит городские кварталы и села, развязывает войны и загоняет молодых парней на бойню, а не те, кто пытается этому противостоять. Террористы – это не те, кто устраивает акции протеста, а те, кто, пользуясь нашим страхом, избивает демонстрантов. Государственный террор – вот единственный реальный террор.

Никакой уход в коммуны и тусовки не спасал анархистов от столкновения с политической реальностью. И вот 28 ноября 1998 года трое анархистов были задержаны с бомбой для батьки Кондрата.

3.

Гражданин Чехии Ян Мусел провел в изоляторе десять дней, а потом его просто выслали из страны. Ни консул, ни переводчик допущены к нему так и не были. Один из журналистов писал, что прежде, чем уехать, Ян несколько дней пил водку, как истинно русский: на кухне, один, без закуски.

А вот двоим задержанным русским обвинение было предъявлено уже по полной строгости закона. Марии Рандиной и Геннадию Непшикуеву грозило наказание от десяти до двадцати лет тюремного заключения.

Рандина приехала в Краснодар всего за год с небольшим до ареста. Родилась она в Сибири. Школьницей входила в сборную команду России по спелеологии. Ездила исследовать пещеры по всей Европе и даже на Тихий океан. Между прочим, именно эта молодая девушка открыла самую большую пещеру Восточной Сибири.

В 1997 году Мария переехала к тетке в Краснодарский край и поступила на факультет журналистики Кубанского госуниверситета. Нравы, царившие на Кубани, были ей в диковинку. Например, порядок в общежитии поддерживала Студенческая полиция, полностью укомплектованная националистами из Русского национального единства. Ребята могли вломиться в комнату или обыскать непонравившегося студента. Лиц неподходящих национальностей они откровенно прессовали. Мария попыталась организовать акции протеста, но в ответ администрация вуза сразу же затеяла дело о ее отчислении.

Во время зимних каникул 1998 года Мария ездила в Москву на концерт британских панков Exploited. Там она встречалась с несколькими единомышленниками и обсуждала, как быть дальше. Вернувшись в Краснодар, она решает провести студенческий митинг против произвола милиции и ультраправых. По городу расклеиваются листовки. Однако в назначенный день с раннего утра к месту акции были стянуты подразделения ОМОН и всех появляющихся там молодых людей сразу же задерживали.

В милицию попадает и Мария. Уже тогда допрашивавший ее милицейский чин размахивал у нее перед глазами папкой с досье, показывал отчеты о ее посещении Москвы, о ее контактах со столичными анархистами и радикальными экологами, о том, где она останавливалась. Сразу после этого всплывают документы о том, что ей неверно поставили оценку за вступительное сочинение и, таким образом, она не может считаться поступившей.

Мария понимает, что нормально учиться на Кубани ей не дадут. В начале лета 1998 года она уезжает в Чехию. Друзьям она сказала, что уезжает года на два – на три. Однако осенью того же года возвращается в Россию вместе с приятелем, чешским анархистом Яном Муселом.

К этому времени ей едва исполнился двадцать один год. Заехав в Краснодар навестить знакомых, она собиралась затем вернуться в Иркутск, к родителям. Там она планировала поступить учиться и начать выпускать журнал, посвященный панк-року. Однако 28 ноября ее арестовывают и помещают в изолятор ФСБ.

О том, как провела пять месяцев заключения там Мария Рандина, можно судить по дневнику, который она сумела передать на волю.

Противно: пачкаю бумагу одной тоской. К тому же во мне ее от этого меньше не становится. Мы с соседкой пожевали кислого хлеба. Я – с солью. Она – доела последние кусочки сала. Запили теплым подслащенным чаем. Закурили туго забитую «Приму», отломив кусочки от бракованной макаронины.

– Вот и воскресенье прошло, – промурчала соседка.

Хотя оно не прошло и на половину: только ужин. Впереди еще вечер и полночи попыток забыться. Но она считает концом суток тот час, за которым уже ничего не произойдет.

А что может произойти? Все события – баня в четверг, следователь раз в две-три недели, редкие передачки: на двоих – три за два месяца… Да, еще три раза в неделю газеты. Новый Год, Рождество и день рождения соседки протекли в той же вязко-тягучей пустоте.

Соседка моя лежит на животе, спрятав руки под себя, отвернувшись лицом к заделанной в стену батарее, и вздыхает. Читая газеты, она материт власть имущих за то, что они «нахапали», «пооткрывали счета в швейцарских банках». Она сидит уже третий раз (воровство, торговля наркотиками…) и яростно негодует, если прочитает в газете о насильниках и убийцах. Возмущается, что им мало дают. По ночам ей снится, что она ворует и ест вкусную еду.

Я стараюсь быть к ней снисходительной. Хотя чувствую, что где-то в уголке сознания ждет своего часа месть за то унижение, когда я прошу у нее спички, а она только дает мне прикурить от ее сигареты.

Часами я лежала, до озверения мучимая жаждой курить, и ждала, пока она проснется и сама соизволит закурить. Каждый день пыталась перестать курить, но каждый раз, когда она закуривала, проклиная себя, я тянулась к огоньку… Месть и чувство превосходства, что я не поступила с ней так же, когда ко мне стала приходить тетя и у меня появились сигареты, еда, конверты.

Нам не о чем разговаривать. Мы обсуждаем мои выпадающие волосы, ее страсть к селедке, тараканов, Крокодила, рыжего постового, который подолгу стоит у глазка и раздражает нас своим взглядом…

…

«Ничего не бойся», – говорила я ему. (Речь идет о Непшикуеве.) А он сидел, сломленный страхом, и боялся посмотреть мне в глаза. Как толстая кукла из папье-маше. Как куча дерьма. А я почему-то смеялась. Говорила, что просто – плохая погода. Противно было смотреть на его опущенную голову.

Я часто думаю, каким же был Иуда? От версий Булгакова, Андреева или Стругацких шибает липой. Иуда был учеником Христа, а это уже определенный тип. Почему он предал? Я думаю, Иуда просто испугался, когда настал час, которого он не ожидал. С ним работали хорошие психологи – искусные садисты. И Иуда дрогнул.

Он был молод. Умирать в одиночестве, безызвестности, ничего после себя не оставив, зная, что горевать о нем никто не станет, он не хотел. Любому стало бы страшно. «Я или Он… – думал Иуда, – но почему? За что я должен умирать сейчас? Я не нарушал законы, не смущал народ. Это несправедливо: я человек, смертен, хочу жить…»

Иуда согласился помочь властям. И дни, часы поплыли, как в тумане. Он с трудом заставлял себя ходить, разговаривать, жить, как обычно. В последний вечер он сидел среди учеников, в поту, сердце – как набат, и думал только: «Скорей бы все кончилось… Я уйду куда-нибудь, буду спокойно жить и все забуду, как страшный сон… Сил никаких нет смотреть Ему в глаза…»

…

Вчера вечером нас перевели из первой камеры в четвертую. Она уже, грязнее, на батарее нельзя посушить белье. Я стала мало спать, но целые дни хожу сонная. Стоит встать, кружится голова и темнеет в глазах. Мучаюсь запорами, почти не ем. От недоедания я чувствую себя, как новорожденный котенок. Закрываю глаза, и меня качает на волнах. Но в желудке голода нет.

Вспоминаю наш с Ромкой сквот в Праге. Сквот находился на горе. По воскресеньям, в десять утра, я просыпалась от голосов всех пражских колоколов. Ромка тоже просыпался, мы лежали и смотрели в потолок. Приходили миссионеры – немолодая худая женщина в платье-тунике и молчаливый бородатый парень. Он и Ромка владели только родными языками, а мы с женщиной разговаривали по-английски.

Непомерно радуясь любви к Богу, отчего лицо ее покрывалось лучиками морщинок, женщина рассказывала мне свою жизнь, звала в церковь. Мне было лень что-то объяснять ей, тем более – спорить. Миссионеры приносили булочки и рогалики из черной муки, посыпанные тмином и сезамом, которые так любил Ромка. Он поджаривал их на костре и, конечно же, делал ароматный чай.

Прошлой весной с Ромкой, Вичкой, Ватсоном мы целыми днями пили чай – с сакандалей, смородиной, с лимоном, с абрикосовым вареньем, с черным хлебом. Целыми днями слушали Мамонова и Rezidents. Ромка читал «Москва – Петушки», Вичка – «Мифы южноафриканских индейцев», а я – Кортасара. И все вместе мы читали «Роман с кокаином» Набокова…

…

С утра я вытащила-таки соседку гулять. Мы вышли в крохотный дворик. Воздух показался мне необычайно душистым. Таким чувствуешь его, вылезая из пещеры.

Потом меня вызвал анархический эфэсбешник. Этот разговор, как и всякий с ними, меня расстроил, высосал из меня всю уверенность. Особенно противны были его размышления насчет «вы можете сделать карьеру», «каждый устраивает свою судьбу», «нормальному человеку свойственно себя выгораживать», «подумайте о будущем». Комья блевотины. Сейчас я только мечтаю, чтоб меня отвели к доктору и он выписал мне слабительное.

Получила письмо от отца. Первый раз за эти три месяца плакала. Так сладко мне стало. Так легко…

…

Сегодня среда, день рождения Семки. Ко мне пришла тетя, принесла самоучитель по немецкому, майку «Dr. Cunabis», сигареты с фильтром. Завалила меня вкусной едой: сыр, масло, соленые капуста, помидоры, зеленый лук, чеснок, фрукты, мед, булочки, пряники, изюм, курага…

Я смакую Имена Еды после долгой диеты: каша да хлеб с солью… Но все это нисколько не помогает. Впрочем, как еда может помочь? На воле можно месяцами есть кашу и хлеб с солью и радоваться жизни – ее тысяче скрытых ощущений, воздуху, которым теперь не могу надышаться на прогулках…

4.

Какое-то время единственным доказательством того, что бомба предназначалась именно батьке Кондрату, были показания арестованного Непшикуева. Для того чтобы отправлять дело в суд, этого было явно недостаточно. И, начиная с февраля следующего года, за анархистов берутся действительно всерьез.

Обыски и конфискации одновременно начались в Краснодаре, Анапе, Новороссийске, Твери и Москве. Оперативники изымали архивы, переписывали записные книжки. У двух журналистов, писавших в разное время об анархистах России, конфисковали компьютеры – по тем временам ох какой серьезный удар.

Трудно сказать, по какому принципу следователи вычисляли подозреваемых. Очевидно, спецслужбы имели свои каналы получения информации о том, что происходит у леваков. В конце концов, любой учебник оперативной работы подсказывает: первое, с чего должен начинать грамотный опер, – это обзавестись штатом стукачей. Высказывалось мнение, что и арест Непшикуева не был совсем уж случайностью.

Рассказывает один из активистов, просивший не называть его фамилии:

– В этой тусовке осталось не много людей, которых ФСБ не пыталась бы привлечь как осведомителей. Кого-то дергали на допрос, с кем-то встречались в неформальной обстановке. У одного моего знакомого следователь Алексей Титов взял почитать книжку, а потом встретился с ним, якобы чтобы отдать, а сам в ходе многочасовой беседы угрожал, что если тот откажется быть осведомителем, то его поувольняют со всех работ и вдобавок перекроют каналы получения наркотиков. Мол, будешь ты, бедолага, мучаться от ломок, но герыча тебе никто не продаст. На что этот приятель прямо спросил у Титова: а что, ФСБ контролирует вообще всех продавцов героина в городе?

Рассказывает один из членов анархического движения:

– Конспирации тогда не существовало никакой. Ну, то есть, допустим, о том, что против губернатора что-то готовится, я до начала арестов ничего не знал, зато о других планах знали вообще все подряд. Ребята делились чем угодно и с кем угодно. Могли рассказать едва знакомому типу о вещах, за которые кто-то потом расплачивался серьезными сроками. Например, когда активистов стали одного за другим винтить, тут же появились слухи, что следующим будет взорван Петропавловский собор с царскими захоронениями в Петербурге. Причем все отлично знали, и кто все это планировал, и почему у них ничего не получилось.

Только на протяжении одной ночи в квартирах московских «новых левых» было проведено семь обысков. Каждый из них начинался с наступлением темноты и длился по восемь-десять часов. Следователи многократно простукивали полы и разбирали в квартирах вентиляционные шахты. Зато круг подозреваемых по делу краснодарских бомбометателей после всего этого расширился аж до ста человек.

Рассказывает один из деятелей отечественного «зеленого» движения:

– 6 сентября я выходил из парадной своего дома. Несколько сотрудников в штатском окружили меня и приказали предъявить документы. Свои документы они тоже предъявляли, но так, чтобы нельзя было заметить фамилии.

Они усадили меня в машину и полтора часа продержали там, по очереди задавая вопросы. Интересовали их фамилии и адреса моих знакомых анархистов. Я отказался отвечать. Тогда чекисты извлекли на свет пачку из-под сигарет «Честерфилд», внутри которой лежала марихуана.

– Хочешь, мы сейчас ее у тебя найдем? – спросил один из них.

Еще день спустя обыски продолжились. Квартиру секретаря Конфедерации анархо-синдикалистов Владлена Тупикина оперативники перерывали восемь часов подряд. У него были изъяты компьютер, весь архив, вся личная переписка и фотографии, все найденные записные книжки и ежедневники, девяносто штук дискет для компьютера, а также «завернутое в бумагу белого цвета вещество».

В протоколе Тупикин сделал запись о том, что у него есть основания полагать, что некоторые вещи и бумаги были ему подброшены. Понятыми во время обыска выступали милицейские курсанты, которые входили и выходили из квартиры со здоровенными сумками.

Тупикина все равно доставили в следственное управление ФСБ в Лефортово. Там ему были заданы вопросы типа: что он может сказать об оценке анархистами национальной политики губернатора Кондратенко? А о возможных планах противодействия этой политике? И главное: что ему известно о факте передачи Непшикуеву взрывного устройства?

Один из оперативников заявил:

– Сегодня я задержал вашу подругу. Так что прошу давать показания. От этого будет зависеть, как поступать с вами.

Глава шестая: Танцы на Лунных Полянах

1.

Под подругой Тупикина следователь имел в виду 25-летнюю Ларису Щипцову. Курьер и исполнитель теракта были найдены и обезврежены спецслужбами. Необходимо было найти вдохновителя. Ею-то и оказалась московская анархистка. Тогда это всем казалось странным. Почему именно она? Приличная девушка из очень хорошей семьи. Немного странная, но уж точно не Мата Хари. Вдобавок арестовали ее на пятом месяце беременности. Неужели нельзя было выбрать более подходящую кандидатуру? С красным дипломом закончив экономический факультет, дальше Лариса решила не идти по специальности, а заняться экологией. Она сближается с членами радикальных «зеленых» группировок, участвует в акциях против строительства высокоскоростной магистрали Петербург-Москва и против вырубки Нескучного сада в Москве… Как-то ее серьезно избили милиционеры: Лариса попадает в больницу, но, выписавшись, все равно возвращается к тому же самому.

Через пару лет она выходит замуж за музыканта одной из рок-банд. Потом разводится, но тут же регистрирует новый брак – на этот раз с активистом-леваком. Парня звали Илья Романов. Вдвоем на домашнем компьютере молодожены начинают выпускать журнал «Трава и Воля». Издание посвящено анархизму, экологии и легким наркотикам.

Вскоре у Ларисы родилась дочь Женя. Роды проходили крайне тяжело. Врачи диагностировали у девочки врожденный порок сердца. Тем не менее, Щипцова понемногу возвращается к активности и организует несколько концертов альтернативной музыки.

Рассказывает один из активистов, просивший не называть его фамилии:

– Позже о Ларисе стали писать, будто она вся из себя золотая молодежь. Мол, у нее дедушка – председатель Верховного Суда России и отсюда все остальное. Не зная, чем себя занять, не понимая, к чему себя приложить, от избытка образования, свободного времени и чувственности, барышня, мол, подалась в террор. Но на самом деле в том, что я видел у нее дома, не было ничего золотого. В те времена я несколько раз заходил в гости к Ларисе. Муж от нее к тому времени уже ушел, и они жили коммуной девочек. Не очень большая квартира. Продавленный диван, незамысловатая еда. Все общее и все очень весело.

В 1997-м на фестивале психоделической музыки «Лунные Поляны» Лариса знакомится с Непшикуевым. Тот ненадолго приехал из своего Краснодара и вроде бы тоже интересовался подобной музыкой. Приятели уверяли, что первое время Лариса восхищалась радикальностью и решимостью нового знакомого. По версии следствия, между молодыми людьми почти сразу завязались интимные отношения (Щипцова это категорически отрицала), ну а в октябре девушка провела беседу насчет национальной политики губернатора Кондратенко и передала Непшикуеву взрывное устройство.

Во время обыска в ее квартире были найдены компоненты для изготовления взрывчатых веществ и какое-то количество конопли. Лариса объясняет, что это не наркотик, а сырье для изготовления экологически чистых тканей. Ее все равно доставляют в следственный изолятор ФСБ. Там в одиночной камере беременная девушка проводит четыре дня. На волю Лариса писала, что в камере было настолько холодно, что в ручке стыла паста.

Основываясь на показаниях Непшикуева, следователи предъявили Ларисе статью «терроризм». Из «Лефортово» ее спецрейсом переправили в Краснодар. Для этапирования в столицу прибыло тридцать полностью вооруженных краснодарских «альфовцев». Сковав девушку наручниками, спецназовцы посадили ее в железный ящик, который используется для перевозки особо опасных преступников.

В Краснодаре сиделось ей ох как нелегко. Вину Лариса не признала, и в результате девушку лишили прогулок и передач, а кормили лишь жиденькой тюремной баландой. Уже к концу февраля у нее начали выпадать зубы, а у будущего ребенка наблюдалось отставание в развитии.

Щипцова пишет московским анархистам:

Привет, дорогие мои друзья и товарищи!

Здешняя тюрьма – одна из самых мрачных и беспредельных в стране. Уже сейчас в камере плюс 25, а что будет летом? Параша возведена на идиотском постаменте, и когда влезаешь на нее, ширма загораживает только до колен. Лежать под одеялом можно только до шести утра. В «Лефортово» отовсюду слышны музыкальное радио и телевизор, а здесь стоит мертвая тишина…

Тоска и ненависть – хуевые помощники. Никакого признания своего «героизма» я, естественно, не требую. Напротив, все мои ошибки и просчеты – результат моего болтливого тщеславия и дурацкого самолюбия. И мне стыдно, что за мои ошибки могут расплачиваться другие. Надеюсь, что появление политзаключенных анархистов приведет к тому, что все наконец осознают необходимость элементарной конспирации.

Я хожу на прогулки, делаю легкую гимнастику и, конечно, читаю. С сокамерницей мне повезло: умная порядочная баба. Уже мотала срок за убийство, сейчас ей вменяют ту же статью. Она учит меня, как выжить на зоне, а я, конечно, агитирую ее за революцию.

2.

Лариса Щипцова оказалась не единственной арестованной активисткой. Вскоре прессе сообщили еще о нескольких задержаниях. Причем задержанным инкриминировали уже не мелочь типа неудачного покушения на провинциального губернатора, а куда более громкие эпизоды.

Еще за пару лет до событий в Краснодаре редакциями нескольких столичных газет были получены факсы с «Заявлением № 1», подписанные группой «Новая революционная альтернатива» (НРА). Журналистов предупреждали: члены группы готовят теракты и «готовы физически уничтожать новых русских». А уже на следующий день сотрудники спецслужб обезвредили взрывное устройство, заложенное в помещении Останкинского военкомата столицы.

Есть ли связь между факсами и бомбой – внятного ответа на этот вопрос дать тогда никто не мог. Какая-то нелепая группа, ведущая себя, будто в старых американских боевиках… Бомба, заложенная почему-то в военкомате… Не политический терроризм, а бред. Публиковать «Заявление» газеты не стали, а отчет о невзорвавшейся бомбе постарались поместить как можно дальше от первых полос.

Спустя три месяца ситуация с факсами и взрывным устройством повторяется в другом военкомате – Черемушкинском. Подпись та же – НРА. Еще через неделю бойцы невидимого фронта берут на себя поджог дорогого автомобиля на одной из улиц Москвы и объявляют о переименовании своей группы в «Новые революционные инициативы» (НРИ).

На этот раз связь с прессой поддерживалась не по факсу, а с помощью обычного письма, брошенного в почтовый ящик на Казанском вокзале. После каждой акции неведомые террористы информировали прессу, что берут на себя ответственность и полны решимости продолжать борьбу до победы:

Средствам массовой информации, населению, мировой общественности, Государственной Думе, Правительству и Президенту РФ. Мы, боевая группа «Новой Революционной Инициативы» (НРИ), принимаем на себя ответственность за эту акцию.

В условиях развала экономики и всеобщей коррупции ловкие политиканы пытаются направить гнев населения против инородцев, а помыслы молодежи – на зарабатывание бабок. Армия становится похожей на временный изолятор для молодежи. В ней давно господствуют волчьи законы и лагерные порядки. Задача военкоматов – заставлять молодежь вопреки ее воле идти в ряды палачей своего народа.

Проведенная нами акция имеет большое социальное значение. Военные чиновники, отправляющие новобранцев убивать и быть убитыми ради поддержания власти новых русских, получили урок. Разрушение, которое они сеяли далеко на имперских окраинах, оказалось вдруг у них под боком.

Мы хотим прежде всего добра и справедливости для простых людей. Поэтому мы призываем честных – не доверяйте продажным выборам! Мы призываем мужественных – боритесь! Докажите, что в нашей стране государственная мафия не всесильна!

От всего сердца просим простить нас жильцов соседнего с военкоматом дома за несколько оконных стекол, вылетевших от взрывной волны…

Хотели спецслужбы на все это реагировать или не хотели, но оторвать зад от удобного кресла им все же пришлось. Бригаду ФСБ возглавляет следователь Сергей Иванов. Никаких зацепок у него не было, и, несмотря на все старания, на след русских Красных бригад выйти Иванов так и не смог. Да, честно говоря, не очень и пытался. Ограничился тем, что взял у журналистов, писавших об этом деле, подписку о неразглашении материалов следствия и тут же снова вернулся в кресло.

Рассказывает один из активистов, просивший не называть его фамилии:

– После распада СССР у всех было ощущение, что никакого КГБ больше нет. Большой Брат умер. Мы жили так, будто общество – это темный лес: сошел с натоптанной тропки – и хрен тебя за деревьями разглядишь. Чтобы понять, что на самом деле, несмотря на все смены внешних декораций, в стране совсем-совсем ничего не изменилось, всем нам понадобилось очень много времени.

В 1990-х никто не верил, будто в России возможен собственный политический терроризм. Казалось, что все эти бомбы и типы в масках, берущие на себя ответственность, – штука откуда-то из комиксов. Власть очень долго не понимала, какие замечательные плюсы можно выжать из всей этой ситуации. Не поняла, даже когда бомбы были заложены в здания Главной военной прокуратуры и офис Федерации независимых профсоюзов. Причем если первые взрывы НРИ были довольно хиленькие, то теперь устройства оказались изготовлены уже по всем правилам подрывного дела. Скажем, чтобы до поры не привлекать внимания, одно из них было замаскировано внутри резинового детского мячика.

В январе 1997 года, в знак солидарности с латиноамериканскими леваками из «Тупак Амару», НРИ взорвала небольшую бомбу перед посольством Перу в Москве. 2 мая пиротехники ФСБ обезвредили мощное взрывное устройство, заложенное рядом с московской станцией метро «Кузнецкий мост». Мощность этого устройства была эквивалентна уже семистам граммам тротила. Такой заряд, да в таком месте: счет жертв мог идти на тысячи.

В тот раз устройство успели обезвредить. Но вот 4 апреля 1999 года на том же Кузнецком мосту взрыв все-таки прогремел. Бомба была заложена у водосточной трубы рядом с приемной ФСБ. На рассвете адская машинка сработала. Окна расположенного рядом бутика Versace превратились в стеклянную пыль. Офицера охраны швырнуло на несколько метров в сторону. Он получил серьезную контузию и несколько осколочных ранений. На месте взрыва зияла метровая дыра.

Взрыв оставил у специалистов впечатление организованного профессионалом ультра-класса. В качестве оболочки взрывного устройства была мастерски использована сама труба. Прежде подобные схемы использовались для покушения на криминальных авторитетов: ба-бах – и оторванную голову жертвы находят метров за двадцать от подъезда.

Одна из газет тогда писала:

Столь открыто атаковать отечественные спецслужбы прежде не решался никто и никогда. Ни антисоветчики прошлых лет, ни современные чеченские моджахеды. Подобного не происходило даже во время войны – а тут вот случилось. Поражает безбашенность подрывников, умудрившихся посреди бела дня заложить свою машинку в самое охраняемое здание Москвы. Причем обратите внимание: закладка устройства была проведена ранним утром, когда нет возможности скрыться при отходе на общественном транспорте или раствориться в толпе. Кем бы ни были взрывники «Инициативы», но похоже, навыками городской герильи они овладели в совершенстве.

3.

Взрыв у приемной ФСБ прогремел в тот момент, когда в Краснодаре как раз начинался суд над арестованными анархистами. Не увидеть связь между этими событиями было довольно сложно. Беременная Щипцова предстает перед суровыми обвинителями, а чтобы те не были такими уж суровыми, кто-то на воле шлет Ларисе звуковую открытку: «Бумс! Держись, подруга…»