Текст книги "Последняя надежда Императора. Историко-приключенческий роман. Издание 2-е"

Все сошлись на мнении, что сие был бред, вызванный миазмами воспаления и сон ничего не означает. Граф, впрочем, заинтересовался и послал за словарем. Найдя нужную статью, прочитал вслух:

– Коммунизм есть форма социальнаго общежития, отвергающая всякую частную собственность, брак и семью. Наблюдается у примитивных племен Африки, охотящихся сообща и делящих добычу поровну. Так же, сообща, воспитывают всех детей племени… Гы! Однако!

Эта информация никого особо не впечатлила. Обед пошел своим чередом. Подали осетрину под соусом Морнэ (день был постный, пятница). Наталья Сергеевна при запахе рыбы вдруг почувствовала тошноту. Это было странно: рыбу она любила, осетрину – тем более. Но сейчас ей вдруг сделалось дурно, причем дурнота эта была реакцией именно на рыбный запах! Она резко встала, но не успела отойти от стола и на три шага. Спазмы в желудке согнули её пополам и все съеденные закуски и суп фонтаном устремились на пол.

Поднялся переполох. Александр Романович на руках отнес жену в спальню, послали за доктором Шнейдером Герасима на лучшей тройке. Тот, свистя Соловьем-Разбойником, и нещадно лупцуя коней кнутом, обернулся в Боровск и обратно за час. Но, ещё до приезда доктора, цыганка Надя шепнула Фекле:

– В тягостях наша барыня-то!

Так оно и оказалось. Теодор Оттович, выйдя от графини, сказал встревоженному Александру Романовичу:

– Поздравляю Вас, граф! Вы будете отец! Ваша жена ждёт дитя уже восемь недель!

Гвардеец-полковник стиснул его в объятиях.

– Дорогой Вы мой! Ур-ра-а! Никифор, шампанского! Господа, у меня будет наследник! Доктор! Прошу к столу!

Все забегали, засуетились. Меняли приборы, тащили закуски.

Доктор Шнейдер, непривычный к шампанскому, быстро сделался пьяный: хихикал, лез целоваться, порывался рассказывать какие-то истории из медицинской практики, сбиваясь на немецкий и обрывая рассказ на середине.

Поручик Ржевский под шумок выпил параллельно с шампанским водочки, засверкал глазами и распрямил спину.

– Вот, послушайте, господа! Один тамбовский помещик не имел потомства. Но наследника страсть, как хотелось! И вот, однажды, наш полк разместился на квартирах в той местности. А к помещику пришел юродивый. Поговорили они, юродивый вник в ситуацию, и заявляет: «Помолюсь о вас с барыней, пойду в Москву и в Храме Василия Блаженного самую большую свечу затеплю!». Ну, помещик его, конечно, накормил, напоил, денег дал. Через три года юродивый возвращается, смотрит: у барыни дитя на руках, двое близнецов за юбку держатся, и ещё один в утробе, значит. А помещик садится в тарантас.

Юродивый возрадовался: «Молитва-то подействовала! Вона, многочадием Господь благословил, недаром свеча, стало быть, в соборе горит!».

А помещик: «Вот я в Москву и еду, свечу задуть!»

Все смеялись до упаду. Затем граф спросил:

– Но, причем тут ваш полк, Серж?

Тот изумленно округлил глаза:

– Полк? Не, полк тут ни при чем! Полагаю, что ни при чем!

Веселье ширилось и переросло в народное гуляние! Александр Романович разошелся во-всю: выкатил бочку водки для деревенских, стрелял из пушки. К вечеру перепились все! Про Наталью Сергеевну забыли. Он лежала в спальне, боролась с приступами тошноты и смятенно размышляла: кто отец будущего ребенка? Алекс или… Антуан?

Глава одиннадцатая

Секретная экспедиция прапорщика Вишневского добралась до Малоярославца через три недели после Крещения: задержались в Первопрестольной, где было немало пленных. Военный комендант предоставил все требуемое для работы. За неделю перелопатили около трех тысяч личных дел, спасибо Маркину, виртуозно отсеивавшему не относящиеся к делу: неподходящее место пленения, слишком ранняя или слишком поздняя дата. Допросили три сотни французов – почти всех, размещенных в Москве. Но, увы! О судьбе пропавшего обоза те ничего не знали. Параллельно опросили около тысячи русских солдат и офицеров, в основном раненных – с тем же неуспехом. Работу начинали в шесть утра и заканчивали в девять вечера. Спали в казармах артиллерийского полка, уцелевших от пожара. За это время съели все деликатесы, прихваченные в дорогу. Подвоз продовольствия в древнюю столицу был плох, приходилось питаться из солдатского котла. Горохом да чечевицею. Василий Шеин, непривычный к грубой пище, страдал расстройством желудка и стеснялся неприличных бурчаний в кишечнике.

– Василий Кириллыч, Вы редьку, чеснок да лук почему не кушаете? – спросил на пятый день суровой армейской диэты Вишневский.

– Помилуй Бог, Петр Иванович, к бурчанию в чреве ещё и амбрэ изо рта добавлять! – удрученно ответил молодой человек.

– Г-м, если зубы чистить солью, содой и мелом, то не пахнет, уверяю Вас. А редька, чеснок и лук сопротивляемость простуде повышают, также и от фурункулов и прочих гнойников споспешествуют избавлению. В походе – обычное дело, особенно зимой: тело потеет, баня – от случая к случаю…

Василий внял совету ветерана, но, тем не менее, сделал вылазку на базар, где за собственные деньги прикупил на всю команду кислой капусты, соленых огурцов и лещей, сала и копченых уток. Больше ничего съедобного на базаре не было. Увидев это, Маркин одобрительно шепнул Вишневскому:

– Правильные у нашего боярина кишки в голове! Заботится о солдатиках, понимает, что наш бюджет таких трат не выдержит.

– Да, добрый офицер будет! – согласился тот, – И работает отменно, старательно, хотя и устает с непривычки: вон, какие подглазья темные.

– Втянется! – обнадежил фельдфебель.

В Малоярославце было уже полегче. Пленных там было немного, поэтому основной упор был сделан на опрос населения. За неделю на след обоза так и не напали.

– Что же это, Петр Иванович? Бьемся, бьемся, хоть бы намек какой обнаружили за столько-то дней! – посетовал нетерпеливый по молодости Шеин.

– Э, Василий Кириллыч, мы пока только ноготком поскребли! Знаете, как в Сибири золото моют? Пуды песка в сковородке промывают, чтобы долю золотника добыть!

– Да я понимаю… Хочется ведь скорее! – вздохнул юноша.

– Это дело с наскоку не сделаешь! – сожалеюще развел руками Маркин, – Знаете, сказка такая есть, вроде притчи: царице Савской царь Соломон в подарок жемчужину подарил красоты необычайной. Она и говорит: ах, если б ещё одну, серьги замечательные вышли бы! Позвал царь ловцов: добудьте мне вторую такую жемчужину, за ценой не постою! А ловцы ему: будь в надёже, царь! Ту, первую, чтобы найти, мы пятьдесят лет ныряли, почитай, мильён раковин вскрыли. Вторую, может, и раньше найдем, опыт уже есть!

Шеин призадумался.

– Придется навестить окрестных помещиков, – заявил Вишневский, – Кто у нас в списке поближе, Федор Антипыч?

Поправив старенькие очки, Маркин выудил из портфеля список, прищурившись, прочитал:

– Село Спас-Загорье, имение князя Обнинского…

– Иллариона Ипполитовича? – оживился Шеин.

– Знакомые Ваши? – поинтересовался начальник экспедиции.

– Ну, как же! Мы в Петербурге на одной улице живем! Они с покойным папенькой дружили! Здесь-то я у них не был… Театр в имении есть, во! Кстати, по нашему маршруту подходяще!

– Что, театр? – ухмыльнулся Вишневский.

– Нет, село! Всего десяток верст от дороги.

– Что ж, поехали!

На следующий день, проведя в пути часа два, экспедиция свернула на дорогу, ведущую в имение князя. Вскоре показался шлагбаум и будка, в которой сидел мужик с ружьем, одетый в тулуп и волчью шапку. Рядом лежали несколько борзых и здоровенный волкодав-меделян.

– Стой! Кто такие? – раздался окрик, впрочем, довольно мирный.

– Прапорщик Вишневский с воинскою командою по государеву делу! – последовал четкий ответ.

Поезд остановился. Вишневский и Шеин вышли из возка.

Караульный отдал честь по военному и потянул веревку, поднимая шлагбаум.

– Проезжайте, Ваше Благородие! Всё прямо, мимо не промахнетесь. Восемь верст.

– Сразу видать старого служаку! – рассмеялся Вишневский, притопывая валенками, – Отставник? Где служил?

– Так точно, в отставке, Ваше Благородие! Закончил службу в Днестровском пехотном полку, под началом генерала Багратиона!

– Молодец, исправно службу несешь! Не спишь на посту! Федор Антипыч, поощрите-ка сего служивого добрым шкаликом водки! – распорядился прапорщик.

Шкалик был принят с благодарностью. Поезд поехал дальше. Его обогнала одна из борзых. Стелясь над укатанной дорогой, она вихрем промчалась в сторону поместья.

Через час с небольшим, ибо ехали не спеша, показалась усаженная липами широкая аллея, ведущая к усадьбе. Здесь была развилка, другая дорога вела в село. К большому удивлению наших путешественников, их уже ждали верховые в одинаковых венгерках и папахах – личная стража князя. И не просто ждали, а торжественно встречали хлебом-солью на подносе, покрытом вышитым полотенцем.

– Однако! – удивился Шеин, вертя головой, – Как только спознали-то?

Вишневский с Маркиным только хмыкнули и пожали плечами. Сопровождаемые сим почетным эскортом, доехали до усадьбы. На крыльце их встречал сам князь с княгиней, чадами и домочадцами.

– Добро пожаловать в наши пределы, господа! – несколько на театральный манер провозгласил Обнинский.

Вишневский коротко отрекомендовался, представил спутников.

– Васенька! Ты ли? – воскликнула княгиня, – Как вырос! Всего-то две зимы не видались, а тебя уж и не узнать!

Она трижды облобызала заалевшие ланиты юного прапорщика. Княжны, забыв о приличиях, смотрели на него в упор с прищуром. Жених, однако!

– Господа, господа! Прошу в дом! – делал приглашающие жесты князь, – Прошка! Покажи фельдфебелю, где с командой разместиться! Водки распорядись, да закусить поосновательней, устали, чай, солдатики!

Так гостеприимный хозяин деликатно исключил Маркина из светского общества. Тот не обиделся, но принял это, как должное. Вишневский, хоть и из крепостных – другое дело, офицер и дворянин, ему с господами за стол садиться подобает. А он – вольный горожанин-мещанин, у него своя компания.

– Ни о чем спрашивать-выпытывать не буду! – шумел Илларион Ипполитович, – Сначала добрых молодцев в бане попарим, накормим, напоим! И без чинов!

– Баня, по нашему солдатскому разумению – первейшее дело в походе! – улыбнулся Петр Иванович, обрывая сосульки с усов.

– А то я сам не служил! – всплеснул руками князь – гвардии секунд-майор в отставке по ранению.

Рубанул бравого лейб-кирасира янычар ятаганом по голове, мало поперёк не перерубил – от лба до затылка! Кусок теменной кости был утрачен. Заштопал хирург, и серебряную пластину поставил, но часть мозгов в черепушку обратно не вместилась из-за отека, пришлось оттяпать и выкинуть. Выжил с трудом, но вынужден был выйти в отставку: разучился ездить верхом напрочь! И кое-какие другие проблемы возникли, несовместимые со статусом службы: перестал отличать левую сторону от правой, и цвета стал путать – синий с красным. А пуще всего мешала по жизни сонливость: на заходе солнца засыпал князь непробудно, даже стоя. На полчаса. Потом просыпался. Какая уж тут служба!

Василий промолчал. Он, хотя и предстал перед семейством Обнинских в шинели и сапогах, а не в валенках и тулупе, болезненно ощущал свою более, чем недельную немытость. А вдруг барышни учуяли? Да ещё сдуру редьки с квасом поутру наелся…

Баня была хороша! Два дюжих дворовых, искусных, как выразился Илларион Ипполитович, в банном и теломятном деле, виртуозно вели мелодию парилки, поддавая то квасом, то травами, а под конец – даже ванилью, декаденты эдакие! Гостей и примкнувшего к ним хозяина похлопывали-пошлепывали то дубовыми, то березовыми, то можжевеловыми вениками, разминали каждую мышцу. Наконец, отмытые до скрипа, розовые приятным оттенком утренней зари, они вышли в гостиную. Из столовой доносилась возня накрывающих стол слуг и умопомрачительные ароматы.

Маркин с командой тоже попарился – в другой, для дворовых людей, бане – тоже очень хорошей.

– Как Вы узнали о нашем прибытии, Илларион Ипполитович? Прямо, мистика какая-то! – полюбопытствовал Шеин, которому этот вопрос не давал покоя.

– А! – отмахнулся тот, – Пустяки! Караульный собаку прислал, со специальным значком на ошейнике. Псарь увидал – и мне доложил, что едут военные люди, по делу. Значит – гости!

– Остроумно! – похвалил Вишневский, – Оперативная связь! Эдакая собачья почта!

– Люблю собачек! – улыбнулся помещик, – Их чему только не научишь! Донесения доставлять – это ещё не самое сложное. Я меморандум графу Аракчееву посылал об использовании собак в армии. Раненых с поля боя выносить, ну, донесения доставлять, мины скрытно устанавливать и находить вражеские… Да мало ли! Шпионов вынюхивать!

– Ну, уж и шпионов! – усомнился Шеин.

– А вот, представьте себе! Шпион или предатель разоблачения боится, а потому потеет и пахнет по особому! И собачки это чуют! – несколько запальчиво заявил князь, готовый ринуться в спор.

Оба прапорщика, впрочем, тут же с ним согласились.

– Матреша! Сбегай к барышням в гардеробную, поторопи их, копуш! – донесся из столовой голос княгини.

В гардеробной имела место ссора.

– Лилька! Ты почто мою коробочку с мушками заграбастала без спросу? – возмущалась средняя княжна, Зинаида.

– Отскочь, постылая! – небрежно отвечала старшая сестра, уже выстроившая на лице из мушек комбинацию «я вся твоя, целуй меня, где хочешь!» и в данный момент наклеивавшая брови из мышиных шкурок. (Да-да! Такая была мода!).

Когда тебе скоро стукнет двадцать, нельзя ждать милостей от природы, женихи – не дождь, с неба не падают. Надобно самой инициативу проявить.

– Ну, погодь, сеструха! Обещалась я тебе помаду варшавскую дать, теперя – накося, выкуси! – обидчиво поджала губы Зина.

Младшая, Соня, участия в разговоре не принимала: её в данный момент затягивали в корсет и надобно было, выдохнув, задерживать дыхание.

Барышням было соответственно девятнадцать (с половиною!), восемнадцать, и шестнадцать (с половиною!). Были они симпатичные, румяные и не субтильные. Далеко не! Русский язык они слышали только в имении, отсюда и простонародность лексикона. Впрочем, пользовались они русским, только когда ссорились. Во французском было недостаточно, г-м, крепких выражений и эпитетов.

«Конечно, Васятка молодой ещё, едва восемнадцать минуло, но работать, лепить из него жениха надо уже сейчас! Свадьба, не свадьба, а сговор – очень может быть! Обрученье, да!» – так думали три сестры, приуготовляясь выйти к обеду. У каждой был свой тайный план уловления в брачные сети Васи Шеина, который, бедняга, ни о чем не подозревал.

Когда, с опозданием на пятнадцать минут, три княжны вошли в столовую и заняли места за столом, все четыре сердца сладко сжались при виде Васи, так он был красив. Почему четыре, а не три? Синьор ди Варрен, дворянин из Тосканы, с недавнего времени служащий у князя консультантом по оперному делу, и, по совместительству, учителем танцев, смотрел на румяного после бани, пригожего юного прапорщика, как ребенок на леденец. При каждом взмахе Васиных длинных ресниц итальянцу казалось, что новая сердечная рана начинает кровоточить внутри его груди. Он весь был переполнен чувством влюбленности до такой степени, что его распирало и мог получиться неприличный звук. Чего бы синьор ди Варрен не дал, чтобы… ну, вы понимаете!

Вишневский перехватил огненный взор учителя танцев, устремленный на Шеина, все сразу понял и украдкой показал педерасту кулак. Кулак бывшего кузнеца был величиной с маленькую дыньку, костистый и шишковатый. Итальянец намек уразумел, заморгал и сбледнул с лица.

Вася оказался в окружении барышень: справа – Лили, слева – Зизи, напротив – Софи. Отвыкший от такого изобилия прекрасного пола, он чувствовал себя несколько стесненно.

«Если б я был султан, то имел трёх жен!» – вдруг подумал он и фыркнул от сдерживаемого смеха.

За столом говорили о светском, то-есть – о пустяках. Петр Иванович предупредил хозяина, что делах они поговорят позже. Вася расслабился, выпил вина, и, в меру своего остроумия поддерживая разговор с барышнями, принялся за еду. Вдруг челюсти его замерли: игривая ножка под столом наступила ему на ступню, затем поднялась выше, поласкала коленку. Туфельки на ножке не было! Подняв глаза, встретил многозначительный взгляд блондинки Софи, как ни в чем ни бывало кушающей салат. Показал ей движением брови, что оценил внимание. Софи расцвела в улыбке.

Через несколько минут почувствовал на коленке тонкие пальчики шатенки Зизи. Они быстро поднялись выше, настойчиво гладя внутреннюю поверхность бедра. Стало приятно, хотя и немного неловко. Незаметно опустив под стол руку, пожал пальчики, выражая признательность за ласку. Зизи в ответ прижалась горячим бедром.

И тут последовала свирепая атака с правого фланга! Рыженькая Лили, не отрываясь от холодца, взялась прямо за причинное место молодца! То-есть, ловко расстегнула пуговки и конкретно ухватила в руку самое дорогое, вытягивая из штанов! Вася замер, едва не подавившись. Мгновенно напрягся. Ну, не весь, конечно. Частично, г-м! Довольно улыбнувшись, Лили стала нежно гладить предмет вожделения, слегка сжимая его пальчиками. Ничего подобного юноша ранее не испытывал, ибо… как бы это сказать… ну, в общем, был девственником. Он покраснел, побледнел… Прекратить, скорее! Но одновременно хотелось, чтобы эта ласка продолжалась.

– Что с Вами, Василий Кириллыч? – любезно, но несколько встревоженно спросил князь, обратив внимание на Васины закатывающиеся глаза, – Вам нехорошо?

– Я.. ой! … ко… колики у меня… в животе… вдруг… ой! уже прошло-о, – пролепетал тот, еле выговаривая слова.

Лили под столом продолжала сладкую пытку, как ни в чем ни бывало. Шеин чувствовал, что ещё немного и…

– Человек! Воды! – сдавленно квакнул он.

К нему поспешил лакей. Пока он наливал воду, Лили усилила натиск и темп.

Вася почувствовал – ВСЁ! Финал-апофеоз… Та-та-та-тамм!

Гулко глотая воду, он думал: «Слава Богу, никто ничего не заметил! Но что делать с испачканными штанами?»

У Лили все было продумано. Как раз подали отварного судака.

– Вам соус провансаль или польский, Базиль? – осведомилась она совершенно невинным голосом.

– Польский, силь ву пле… – прохрипел Шеин всё ещё сведенным судорогой горлом.

– Позвольте за Вами поухаживать! – барышня взяла соусник и… выронила его кавалеру на колени!

– Ох! – разнеслось над столом.

– Лилька! – грозно рявкнул Илларион Ипполитович, встопорщив усы, – Руки-крюки! Высеку!

– Но я же нечаянно, – надула губы проказница.

– Ага, за «нечаянно» бьют отчаянно!

Василий, схватив салфетку, прикрыл ею пах и вскочил.

– Извините, господа! Я сейчас!

Вместе с ним с возгласом: «я провожу!» из столовой выскользнула Лили. Нельзя не признать, что её лихая тактика и стратегия оставили соперниц-сестер далеко позади. Но требовалось закрепить успех! В коридоре она прижалась к юноше всем телом и крепко поцеловала в губы.

– Какой Вы… страстный и милый, Базиль! – жарко шепнула она.

Глаза её улыбались и обещали, что продолжение следует!

После обеда, закончить который Вася не рискнул вернуться, мужчины собрались в кабинете князя. Им подали кофий и ликеры.

– Закуривайте, господа офицеры! – предложил хозяин, специальной гильотинкой отрезая кончик у толстенькой сигары. – Там – сигары, там – пахитосы! – показал он рукой, избегая говорить «право» и «лево».

Шеин взял пахитосу и прикурил от канделябра.

– Я, с Вашего позволения, вот! – достал обкуренную, ещё с Альпийской кампании трубку Вишневский.

Князь уже знал, что прапорщик выслужился из рядовых, и простецкая трубка была ещё одним подтверждением неаристократичности. Но Вишневский ему нравился, его мужество вызывало уважение, и Илларион Ипполитович держался с прапорщиком как с равным.

Все выпустили к потолку дым: хозяин – густой, синеватый, облачком; Вишневский – серый, струёй; Василий – голубоватый, колечками. Илларион Ипполитович пошутил:

– На Кавказе говорят, что над головой настоящего джигита всегда должен клубиться дым: если не пороховой, так табачный!

– О, Кавказ! Государям российским ещё предстоит его воевать! – отозвался энтузиастически Василий.

– Вы думаете? – подался вперед Обнинский, с интересом выгибая бровь.

– Ну, как же! Ворота в Персию, Закавказье. Стратегическое место: Турции оттуда будет немалая угроза. А Грузия и Армения христианские страны, союз с ними будет бесценен! – важно поведал Шеин слышанное в Петербурге. В кулуарах, так сказать.

– Непростое это будет дело! – вздохнул Вишневский, – Горцы народ упрямый, я-то с ними встречался в турецкую кампанию. Черкесы, чечены… Каждый – воин. Их или всех вырезать придется, или… – он развел руками, не зная, как закончить.

Отпили кофию, который Петр Иванович не любил, но, тем не менее, пил, чтобы не идти в разрез с туземным обычаем.

– Мы выполняем специальное задание его сиятельства графа Аракчеева, – начал Вишневский, – Ищем пропавший французский обоз. Граф полагает, что там могут находиться… некоторые вещи, представляющие интерес для военного министерства. Прочесываем местность, опрашиваем пленных, население, партизан. Надеемся на ваше сотрудничество, Илларион Ипполитович. Может быть, Ваши люди видели что-то, или слышали?

– Опросим всех! – твердо заявил Обнинский, – Предоставлю вам флигель, работайте. Ежели в чем нужда возникнет – только скажите, все будет моментально. Солдатики же пусть отдыхают, я уже позаботился. И кормы им будут от меня, и водочка – не возражайте! Сколько времени для дела понадобится, столько и живите – государева служба!

Допивши кофий, приступили к работе. Опросили всех стражников, партизанивших во время отступления Великой Армии, и множество дворовых. Большинство показывало, что в то время обоз ещё был. Закончили поздно вечером, выловив только один намек: один из крестьян утверждал, что обоз, почему-то, сопровождали драгуны. Это было необычно: с чего бы боевому подразделению плестись с обозом?

– Так это точно, драгуны были? Не ошибаешься ли, любезный? – переспросил Шеин, очинивая перо.

Маркин, страдальчески скривившись, наблюдал за его неумелыми действиями. Вздохнув, отобрал перо, одним профессиональным движением срезал кончик под нужным углом, расщепил. Вернул прапорщику. Теперь кляксить не будет! Василий поблагодарил его улыбкой.

Мужик задумался, крепко почесал для стимуляции мыслительного процесса голову, стриженую под горшок:

– Не, барин, прошибиться невозможно было! Карабины у них… эти… кавалерийские, короткие, да и мундиры приметные. А видел я их с пяти сажен, близенько, значит.

Так была добыта первая крупинка золота!

За ужином, к радости и облегчению Васи, его посадили между хозяином и хозяйкой. Очень уж им хотелось поговорить, узнать новости из Петербурга, в котором они не были два года. Княжны были вынуждены ограничиться дальнобойными жгучими взглядами, вздохами и томными позами.

– Что Варенька, в добром ли здравии? – спрашивала хозяйка, дружившая с соседкой.

– Спасибо, Марья Андреевна, здорова маменька. Последнее время в Петербурге безвылазно живет, скучает по деревне. Теперь, когда я на службе и в опеке не нуждаюсь, наверное, весной поедет в имение.

– В какое?

– В Рязанское. У нас там хорошо: озеро. Мы с папенькой там под парусом ходили! А бор какой замечательный – мало не сотня десятин строевого леса. Да Вы же были у нас!

– Ну, как же, помню! А папенькино имение?

– Так оно мне отошло. Управляющий толковый, из немцев. Мужичков в строгости держит. Но, все равно, как отпуск будет, съезжу.

– Правильно, хозяйский глазок – смотрок. Много у тебя там душ-то?

– Четыре тысячи, без малого.

Барышни переглянулись. Четыре тысячи крепостных только в одном имении – это много. Зажиточный боярин! Более, чем!

Подали сладкий пирог с вишнями.

Приезжие удивились: вишня, в феврале?

– Откройте секрет, Марья Андреевна, откуда вишня? Неужто из теплицы? – поинтересовался Петр Иванович.

– Новейший метод презервации фрухтов! Пастеризация называется! – важно объяснила княгиня, – Пропариваем струей пара в стеклянной колбе, затем стеклодувы наглухо запаивают! Из десяти колб до весны восемь доживают!

В том же легком ключе разговор продолжался до конца ужина.

Потом гостей проводили в отведенные им покои.

– А задвижки что, нету? – спросил Вася лакея.

– Да от кого Вам запираться-то, барин? – удивился тот искренне, – Сроду у нас в дому запоров не было!

– Э-э… ага… – промычал юноша с некоторым сомнением.

Он не без оснований опасался ночного прихода Лили и возможного скандала, если их застукают.

– Ежели понадобится что, ну, там, воды, али пятки почесать, в колокольчик звоните, барин! – посоветовал лакей и, помогши раздеться, ушел.

Лили в своей комнате готовилась к ночной вылазке (Вася угадал правильно!). Когда няня, перекрестив и поцеловав её на ночь, ушла, княжна встала и одела самую лучшую, шелковую ночнушку. Подошла к туалетному столику: странно, кто-то трогал её духи! Не иначе, как Зинка! Но зачем ей? Непонятно… У неё свои, не хуже, только аромат совсем другой. У каждой должен быть свой, присущий только ей запах – это же аксиома!

«Да, Васятка уже почти в руках!» – весело думала Лили, глядясь в зеркало, – «На штурм! Захватить его, пока не успел опомниться! Вырвать обещание жениться!».

Вася, действительно, волновал её не на шутку. Но дело было не только в этом. Оставшись прошлой весной после окончания пансиона на две недели в Петербурге одна, ожидая переезда в имение, она имела скоротечный бурный роман с поручиком А. Так приятно было почувствовать себя взрослой! Поручик был необыкновенно галантен: дарил цветы охапками, читал стихи, рисовал в альбоме пронзенное стрелой пылающее сердце. И однажды влез к ней в спальню! По гладкой стене, четыре сажени! С четырьмя бутылками шампанского! Сей подвиг заслуживал награды. Короче, она позволила пылкому влюбленному… ну, вы понимаете! Правда, поручик заверил, что был осторожен, и не довел дело до конца. Но сомнения остались, хотя больно не было, и крови тоже. Теперь выходить замуж с возможным изъяном казалось рискованно. Если мужчина опытный, а изъян всё-таки есть, сразу поймет, что сливки до него сняли! И – скандал по голове чем попало! А Васятка – лопух, ни о чем не догадается. Такие вот философские мысли бурлили в рыженькой головке старшей дочери князя Обнинского.

Вася лежал на сверхмягкой перине, но сон не приходил. Он думал о Лили. Четыре с половиной года назад семья Обнинских приехала в гости в имение маменьки и прогостила до Ильина дня. Четырнадцатилетний Вася проявил чудеса изобретательности: в стенке купальни со стороны озера проделал дыру и замаскировал её вершей, на которую навесил водорослей и кувшинок. Поднырнув, можно было вставить в вершу голову и, оставаясь невидимым, наблюдать, как барышни и их служанки раздеваются и входят по ступенькам в воду. Это было восхитительно! Розовые тела, блестя на солнце округлостями ягодиц и выпуклостями грудей, создавали иллюзию мусульманского рая, о котором воспитанник военного училища читал совсем недавно запрещённую книгу. Гурии в том раю описывались точь-в-точь, как то, что сейчас воочию представало перед его восхищенными глазами! Лили, уже вполне оформившаяся девушка, потрясла его совершенством форм и белизной кожи (ну, рыжая же!). Когда же Вася впервые увидел бриллиантово сверкающие капли озерной воды на упругих золотых завитках в низу её живота, то чуть не захлебнулся: рот сам собой раскрылся (челюсть отпала!). Дома пытался по памяти зарисовать всю эту красоту, но – увы! Таланту не хватило.

Теперь эти воспоминания нахлынули с новой силой, в связи с вышеописанными событиями за обедом…

Дверь тихонько приотворилась и в спальню просочилась едва различимая в темноте фигура (зимняя ночь, лишь несколько редких звезд на небосводе!), предваряемая тонким ароматом духов. Духи были те самые, которые он обонял в момент поцелуя в коридоре!

– О, Базиль! – прошептала тень чуть слышно, приближаясь к кровати.

Шелковая ночнушка соблазнительно скользила под руками, слегка посверкивая искрами электричества. Их губы слились. В рот Васи проник длинный скользкий язык, загулял по деснам, по нёбу… Это было неописуемо прекрасно! Но, что-то было неправильно… Попа под жадно ищущей рукой юного прапорщика была слишком мускулистая и отнюдь не округлая! И где грудь, эти две восхитительных возвышенности? Он отлично запомнил их упругое касание там, в коридоре! Но критика работала плохо, заторможенная стремительно развивающимися событиями.

– Мы сольемся с тобой в блаженстве! – еле слышно шептала тень, нашаривая под одеялом Васино, уже находящееся в полной боевой готовности, причинное место.

Разнеженный Шеин также скользнул рукой между ног прижимающегося к нему тела. О, ужас! Там ощущалось отнюдь не девичье лоно! Наоборот, нечто, вовсе даже мужское!

Сдавленно вскрикнув, он с отвращением брыкнул коварно притворившегося девушкою итальянца, столкнув того с высокой кровати. Жалобно подвывая, синьор ди Варрен, согнувшись в три погибели, покинул спальню. Так ему и надо, извращенцу!

Васю пробил нервный смех. Поразмыслив, решил помалкивать о произошедшем. Как говорится: то ли Сенька шапку украл, то ли у него украли – все одно, в воровстве замешан! С тем и уснул. Устал человек, день был тяжелый и длинный.

Княгиня Марья Андреевна тоже не спала в этот вечер. Наличие в доме юного прапорщика волновало её. В смысле, насчет дочерей. Она прекрасно сознавала, что они весь вечер кокетничали с Васей, и, распалившись, могли наделать глупостей. Вылазка кого нибудь из них в комнату гостя была вполне возможна! Но, ведь не поставишь же караул возле каждой спальни! Дворня хихикать будет… Поразмыслив, решила не спать всю ночь, лично обходить дозором спальни дочек каждый час. Если её и заметят, что вряд ли, вопросов не возникнет. Мало ли, отчего барыне не спится! Приняв такое судьбоносное решение, перед тем, как ложиться спать, напилась кофию, аж в висках застучало. Улеглась с французским (каким же ещё!) романом, предварительно положив подушки повыше. Приготовилась читать. По её расчетам, предполагаемое посягание на Васино целомудрие должно было произойти не ранее, чем через час – полтора. И тут в спальню принесло мужа, явно вознамерившегося исполнять супружеский долг! Это было очень некстати: во-первых, это всегда занимало у него более часу, во-вторых, на княгиню действовало сильнее любого снотворного, утром её приходилось водичкой поливать, чтобы не опаздывала к завтраку!

Князь присел на постель, поцеловал руку:

– Ути-мути-пути, какие мы сегодня серьёзные! А вот сейчас покатаемся-поваляемся на мягкой перинке, веселия для!

– Ларри! (Так, на аглицкий манер, называла мужа Марья Андреевна в минуты интимности), – Давайте не сегодня, а?

– Это пуркуа, о звезда моей души? – удивился Илларион Ипполитович, не привыкший к необоснованным отказам.

– У меня настроения нет!