Текст книги "Последняя надежда Императора. Историко-приключенческий роман. Издание 2-е"

– Так я лучший в мире настройщик! Доверьтесь мне, дорогая и расслабьтесь! – его рука скользнула под рубашку, погладила бедро.

– У меня болит голова…

– Уверяю Вас, голову сей процесс не затронет! Да и пройдет она сразу: кровь прильёт в иные регионы тела, голова и опустеет!

Попрепиравшись ещё немного, Марья Андреевна поняла, что отвертеться не удастся.

– Уболтал, речистый! – вздохнула она по русски, задувая свечу.

Обрадованный князь накинулся на добычу, как его кирасиры, бывало, на захваченный город. Супружеское ложе скрипело и раскачивалось не час, и даже не полтора: целых два часа! Обессиленная жертва супружеского долга сразу уснула. Кофий не помог! Дочери остались без охраны…

Глубокой ночью – часы пробили половину первого, Лили решилась. Босиком, в одной ночнушке, она порхнула в Васины покои. Прислушалась: ровное, глубокое дыхание. Спит! Аккуратно прилегла рядом поверх одеяла. Нежно поцеловала в ухо, проказливо проведя внутри языком.

Василий проснулся. Ага, рядом с ним Лили! Запах духов, шелковая рубашка, вот и грудь круглится под рукой… Но надо убедиться наверняка! Он решительно сунул руку между стройных ног: нет, все правильно, без обману!

– О, Базиль! Как Вы нетерпеливы! – раздался шепот слегка шокированной такой неделикатностью княжны.

– Так, мы это… люди военные! Быстрота, решительность и натиск! – бормотнул в ответ молодой человек, не убирая, впрочем руку с, высокопарно выражаясь, Ворот Счастья, а другой привлекая к себе голову для поцелуя.

Целуя Лили, он использовал опыт, полученный ранее от господина ди Варрена, то-есть проник языком в её ротик. Когда это делаешь не наспех, и с прекрасною девицею, это просто не описать словами, как приятно! За первым поцелуем последовал другой, затем третий. Затем Вася вознамерился покрыть лобзаниями каждый квадратный вершок восхитительно нежного, упругого, сладкого тела. Лили отвечала тем же. Поцелуи спускались все ниже: шейка, ключицы, правая грудь… Сосок при прикосновении жадных губ сморщился и затвердел! Лили сдавленно охнула. Теперь – левая грудь! Не будем её обижать! Лили охнула снова. Вот и гладкий животик с углублением пупка! Вставить в него язык, вот так, вот так! Лили пришлось укусить себя за руку, чтобы не вскрикнуть от пронзившего её не испытанного ранее удовольствия.

Василий, сочтя подготовку к штурму законченной, вознамерился войти в Ворота Счастья как положено и всерьёз! Но в последний миг владычица его грез вывернулась из-под него и отчаянно зашептала по русски:

– Туды нельзя! Ой, Васенька, ой, миленький! Нельзя тудыть, до свадьбы-то! Гостям, стало быть, простыню показывать после брачной ночи надоть, тама кровь должна быть!

Василий понял, что, увлекшись, едва не совершил в порыве страсти непоправимое. Ему-то удовольствие, а любимой что? Правильно, неприятные проблемы. С родителями объясняться, то, да сё… Наука того времени ещё не умела много гитик, и восстановить утраченную девственность было невозможно! Но зачем ломиться в открытую дверь? Как говорит французская народная мудрость, можно сорвать чужой цветок тайком, но лучше свою клумбу иметь! И окучивать, окучивать!

– Я хочу жениться на тебе, Лили! – задыхаясь от страсти, прошептал он, сжимая её в объятиях, – Завтра же посватаюсь! Попрошу твой руки у Иллариона Ипполитовича и Марьи Андреевны!

Вот он, сладостный миг триумфа! Он будет законным мужем! Интрига удалась!

– Я согласна, Базиль! – промурлыкала будущая мадам Шеина, покрывая поцелуями завоеванного мужчинку, особенно… ну, вы догадались, что!

Князь Обнинский проснулся среди ночи от жажды. Поворочавшись немного и отпив воды, понял, что хочет пива. Похмелье, господа! Маленько перебрал накануне с гостями. Дернул шнур звонка, вызывая слугу. Никто не пришел. Дернул ещё раз, настойчивей. Опять никого! Дрыхнет, паршивец! Ругнувшись, надел халат и шлепанцы, и, с горящей свечой, отправился на кухню.

«Ну, завтра я Акимке задам!» – думал он, впрочем, беззлобно. Акима, камердинера, ждала в худшем случае, затрещина. Всерьёз своих крепостных князь порол только за тяжкие прегрешения.

Шаркая мимо покоев Василия, чуткое, натренированное ухо разведчика (князь был в свое время командиром разведывательного эскадрона!) уловило сдавленные стоны из-за двери. Что это? Давеча, во время обеда у парня колики были… неужто, опять поплохело? Не раздумывая, отставной кирасир толкнул дверь…

Василий не мог сдержать стонов по причине неотвратимо надвигающейся… э-э… разрядки напряженности. Лили во-всю старалась сделать приятное будущему мужу, временно лишенному возможности совершить акт любви ортодоксальным способом. Она завладела Васиным… э-э… кларнетом… и играла на нём гаммы, арпеджио, марши и мазурки. Вот юный прапорщик запульсировал! Сейчас…

Дверь открылась и спальню залил свет свечи! Влюбленные замерли, парализованные ужасом. Но разрядке напряженности нет альтернативы! Жизнь невозможно повернуть назад и время ни на миг не остановишь! Вся мужская мощь отпрыска древнего боярского рода Шеиных реализовалась в могучем и гордом выбросе Влаги Жизни…

Первое, что бросилось в глаза похмельному князю Обнинскому, были бесстыдно заголившиеся коленки старшей дочери, державшей обеими руками… ого! Вот это так да! Силён Василий, сын Кириллов!

Второе, бросившееся в глаза через всю спальню, было нечто липкое, г-м! Окривевший на правый глаз князь едва не уронил свечу.

– Что всё сие значит? – возопил он каким-то не своим от волнения, базарным голосом, вытирая глаз и пытаясь проморгаться, – Извольте объясниться, милостивый государь!

Он уже сообразил, что происходит, и про себя порадовался: Шеин был прекрасной партией, дурочке Лильке страшно повезло! Но требовалось соблюсти правила приличия. Теперь все зависело от ответа молодого человека. Князь затаил дыхание. В подобной ситуации, Читатель, в ту эпоху существовало два выхода: дуэль оскорбленного отца с соблазнителем дочери, или…

Василий, конечно, предпочел второй вариант. Он встал, и, одернув ночную рубашку, учтиво поклонился князю:

– Илларион Ипполитович! Я давно люблю Вашу дочь Лилию… и она меня, вот… Мы решили пожениться! Я только что сделал ей предложение руки и сердца, да! У меня было намерение посвататься завтра утром, но, пользуясь Вашим своевременным приходом… Позвольте мне спросить Вас: согласны ли Вы отдать мне руку Лилии Илларионовны, дабы мы могли вступить в брак?

«Как хорошо сказал-то! И с достоинством, и не уронивши чести!» – уважительно подумал князь, а вслух сказал:

– Ваше предложение делает честь нашей семье, Василий Кириллович! Ты, Лиля, согласна ли?

– Я согласна! – отозвалась Лили воркуя от счастья аки голубица.

– Устроить счастье дочери – не есть ли сие высшее удовольствие для отца? Конечно, я согласен! Детали мы обсудим утром… А сейчас – благословляю вас, чада мои возлюбленные!

С этими словами он снял с шеи образок Спаса Нерукотворного и перекрестил им молодую пару, вставшую на колени. Оба поцеловали икону. Задумчиво посмотрев на них, Илларион Ипполитович дрогнувшим голосом произнес:

– Желаю счастия!

И вышел. Делать здесь ему более было нечего: все правила соблюдены, приличия… А, Бог с ними, с приличиями! Не разгонять же детей теперь в разные спальни!

По дороге на кухню (во рту пересохло ещё сильнее!) он вспоминал, как лазил более двадцати лет назад в окно к Марье Андреевне, тогда ещё просто Мари, срывать с упругих губ тайные поцелуи…

А в спальне молодые люди начали всё с начала, теперь уже без опаски и спешки.

Глава двенадцатая

Беременность графиня Наталья Сергеевна переносила тяжело. Постоянно тошнило, хотелось то сладкого, то кислого, то несъедобного, вроде мела. Она, бедняжка, похудела и подурнела. Доктор Шнейдер, регулярно навещавший её, успокаивал, утверждая, что сие нормально. Ничего себе, нормально! Есть толком невозможно, пить – тоже, всё тут же обратно выходит! И страшная стала, хоть в зеркало не смотрись: все лицо в пятнах, как кукушкино яйцо, губы какие-то толстые стали… И, уж конечно, не до любовных утех. Ночные визиты незнакомки к месье Карсаку прекратились.

– Неужели нету средства мои страдания хоть немножко облегчить? – жаловалась Натали мужу, – Теодор Оттович кроме мятного настою ничего не дает!

Граф вздыхал и разводил руками.

– Терпи, душечка! Молись Богородице, поможет!

Графиня молилась, просила у Бога прощенья, сильно подозревая, что сии мучения посланы ей в наказание за грехи. Но молитвы помогали мало. Зато помогла Надя, посоветовавшая кушать ростки проросшей пшеницы (витамин Е!), а также тушеную морковку (Витамин А!). Стало значительно легче, тошнота ушла. Но пищу Натали ела теперь с большим разбором: рыбу не могла и видеть, курицу – только вареную. Яйца, масло, сметану лишь понемногу. Вернулось хорошее настроение и интерес к жизни. Даже несколько раз допустила в спальню мужа, но, увы, радости от его объятий не испытала. Так, лежала и терпела. Граф, тем не менее, был очень доволен результатами лечения и наградил цыганку ещё десятью рублями серебром.

– Оставайся у нас совсем жить, Надежда! Что бы мы без тебя делали? Второй раз нашу семью спасаешь!

Та заверила, что покидать Тимашово пока не собирается. Александр Романович подарил ей ещё и штоф вишневки. Вечером, усидев наливку с Феклой, и плеснув маленько Арине, Надя вполголоса поведала им секретный план атаки на твердыню сердца господина Карсака. План был утвержден и принят к исполнению.

Антуан скучал. Делать в имении было нечего, незнакомка не приходила вот уже более двух недель. Поручик Ржевский поправлялся медленно, посидеть, поговорить с ним было едва ли не единственным развлечением. В этих беседах шлифовался русский язык, что немаловажно.

– Вот, извольте, месье Карсак! – рассказывал поручик очередную историю, сидя в креслах и покуривая пахитоску, – Однажды в дворянском собрании, во Пскове, играли мы на балу в фанты. Барышня-водящая вытягивает мой портсигар и говорит: этот фант должен сказать каламбур! Ну, я и не растерялся, говорю: телом – бел, калом – бур!

Антуан смеялся, запоминал и записывал.

Выпросил у графа ружьё, ходил на охоту с Федором и Лукой. Читал русские газеты, периодически доставляемые из уезда. Но все равно томился скукою.

– Погодите, сударь! Вот, масленица наступит – ужо развлечетесь! – обещал Мишель.

Антуан уже много слышал об этом чисто русском, происходящем из язычества, празднике.

И вот, масленица наступила! Во всем селе, не говоря уже о барском доме, пекли блины. Наталья Сергеевна загодя распорядилась выдать всем вдовам, старикам и сиротам, а также многодетным семьям (семь и более детей!), муки, масла и соленой рыбки. Получая припасы, люди кланялись в пояс и обещали молиться за благодетельницу-барыню. И молились, а как же! Александр Романович выкатил народу, по обычаю, бочку водки. Так что, молились и за барина. И ещё неизвестно, за кого сильнее, г-м!

Был построен снежный городок, проложены и политы водой санные трассы. Сани разгонялись до дна глубокого оврага, затем взлетали на противоположный склон, зависали, слегка оторвавшись от земли, и ухали в другой овраг! Из других аттракционов предполагалась драка стенка на стенку, хороводы вокруг костров, кукольный театр, ярмарка с каруселью… и много чего ещё.

– Жаль, не смогу я во взятии городка участвовать! – сетовал поручик Ржевский, озирая всё это веселье во время послеобеденной прогулки, – Нога проклятая! В седло не сядешь!

Он был вынужден ходить с костылём и это его угнетало.

– А в чем смысл сей забавы, Серж? – с любопытством спросил Антуан.

– Да на коне в городок ворваться! Тогда все подарки, что на столбе – видите? – станут Ваши!

Антуан всмотрелся: на высоком столбе было укреплено тележное колесо, а на нем висели новые сапоги, волчья шуба, самовар, связки баранок и пряников, несколько бутылок водки.

– Если до установленного срока никто городок не возьмет, то народ в очередь на столб полезет, и каждый возьмет, до чего дотянется, – продолжал поручик.

Стены городка были высоки: два с половиной аршина. Ворота – всего два аршина шириной. По краям ворот были сторожевые башни с широкими площадками для защитников. На стенах также были люди, в основном подростки, вооруженные снежками: вдруг кто-нибудь решится через стену махнуть, минуя ворота?

За обедом француз впервые попробовал блины: с икрой, соленой стерлядью, осетриной, селедкой, корюшкой и сметаной. Под водочку, к которой уже выработался вкус. Новое кушанье так понравилось, что Антуан переел, и сейчас с удовольствием растрясал жирок. Он прикинул, как бы стал штурмовать снежные укрепления. Пришел к выводу, что, если бросить пару петард, и, тем самым, на время смутить защитников, то вполне удастся перескочить через стену. Разумеется, нужен хороший конь. Вспомнился бедняга Цезарь, загрызенный волками… М-да, у графа, конечно, кони хорошие, но для запряжки. А настоящего верхового коня нет!

Свои умозаключения он изложил поручику. Тот одобрительно захихикал:

– Сразу видать военного человека! Петарды – это здорово придумано! Отличный отвлекающий маневр!

К ним подбежали несколько девушек, среди них Арина.

«Почему, ну почему она мне снится каждую ночь с самого моего появления здесь? Наверное, я влюблен! Но не могу сказать ей об этом…» – подумал Антуан горестно.

– Сергей Романыч, господин Карсак! Пойдемте на санях кататься! Ну, пойдемте! – щебетали они наперебой.

Смотреть на них было приятно: все в красивых цветных платках, румяные от мороза. А Арина – самая-самая… Антуан аж весь засветился от предвкушаемого удовольствия посидеть с ней рядом в санях. Кстати, на санях с гор он ещё никогда не катался.

– Что ж, пойдемте! – весело подкрутил ус Ржевский.

Девушки схватили их за рукава и повлекли к оврагу. Все уселись в сани: поручик и две девушки в первые, Антуан и Арина – во вторые.

– Держитесь крепче, сударь! – предупредил здоровенный парень, разгоняя сани к спуску.

Француз ухватился правой рукой за борт и поискал глазами, за что взяться левой. Но левую руку уже взяла Арина…

– И-и-эх!

Сани, набирая скорость, заскользили по ледяному спуску, перевалили через гребень и понеслись вниз по крутой стене оврага. Желудок подкатил к горлу, сердце же, наоборот, куда-то провалилось. Вес на мгновение исчез! Быстрее, всё быстрее разгонялись сани… Вот они достигли дна оврага, и птицей вспорхнули вверх. Ого! Основательно придавило к спинке! Вот и край стены. Сани перелетели его и на миг зависли едва не на аршин от земли! Вес снова исчез. Восторг уже переполнял душу! Сани брякнулись на новый склон, скрипнули-крякнули, и заскользили чуть не на версту, постепенно тормозя.

– Сие есть манифик! – азартно вопил Антуан, бессознательно обнимая Арину за плечи и путая русские слова с французскими.

Сани остановились. Он повернул сияющее лицо к девушке:

– Давай ещё ра… – и осекся.

Арина смотрела на него огромными серьёзными глазами, не мигая. Затем притянула к себе и крепко поцеловала в губы. И такое большое чувство было в этом поцелуе, что Антуан тоже сразу посерьезнел и понял, что жизнь теперь потечет по новому руслу.

– Я люблю Вас, Антоша! – нежно выдохнула красавица, – Я Вас ждала… всю жизнь!

Сердце парижанина сбилось с ритма. Затем в нем вспыхнуло пламя. Дыхание стеснило. Хотелось до хруста сжать в объятиях эту подаренную ему небесами женщину, слиться с ней, стать одним целым! Но руки, почему-то, не слушались. Язык – тоже! Из глаз брызнули слёзы. Антуан часто закивал, затем неловко наклонился и поцеловал руку с длинными тонкими пальцами.

Они медленно, молча шли по деревенской улице взявшись за руки. Слова были не нужны. Встречные улыбались им, но Антуан и Арина не замечали ничего вокруг.

– Хотите сбитню, Антоша? – спросила девушка, когда они поравнялись с ярмарочными рядами.

– Да… – машинально ответил он, думая совсем о другом, вернее, ни о чем не думая.

– Я принесу! – Арина выпустила его руку и отошла к самовару.

Антуан остался стоять, бессмысленно уставившись на лавку со скобяным товаром. Замки, жестяные кружки, серпы – всё было покрыто инеем, сверкало серебром и алмазами. Торговка, плотная тетка в овчинном тулупе и цветастом платке по брови, улыбнулась:

– Али что приглянулось, барин?

Улыбнувшись в ответ, Антуан взял замок, выглядевший особенно привлекательно, как сахарный крендель, и вдруг лизнул его! Язык моментально приморозился к железу, не оторвешь!

– Да что уж Вы, барин! Чисто дитё малое! – всплеснула руками тётка, в ужасе от такой глупости.

Подбежала Арина с дымящейся кружкой. Увидев вытаращенные глаза француза и язык, примерзший к замку, смеяться не стала, только охнула.

– Сейчас, Антоша, сейчас! – приговаривала она, осторожно поливая горячим сбитнем злосчастный замок.

Язык отклеился.

– Шпасибо! – прошепелявил Антуан, трогая язык пальцем: саднило, однако, прилично!

Тётка захихикала:

– Али инородец, барин-то твой? Нешто можно на морозе железо-то лизать?

– Мой муж – француз! – серьезно объяснила Арина.

– А-а… Тоды понятно! Им-то в диковину! Ишь, замок-то, и впрямь, как сахарный!

Но они уже не слушали.

«Муж!» – это короткое слово потрясло драгунского лейтенанта, – «Значит, она моя… Жена?». К этой мысли надо было привыкнуть.

Вернувшись в усадьбу, они отправились прямо в покои Карсака. Мишель принес самовар, так как время вечернего чая у господ уже миновало. Пришла Фекла с кренделями и большой бутылкой вишневки. Надя тоже пришла. Удивительно, но все как будто знали, что произошло между молодыми людьми. Антуану показалось совершенно естественным сидеть и пить чай с этими милыми людьми. Налив в рюмки багряно-красную наливку, Фекла, улыбнувшись, просто пожелала:

– Совет да любовь!

Все выпили, и Антуан поцеловал Арину. Потом пили чай, и снова наливку. Всем стало хорошо и весело. Потянуло петь. Надя, отбивая ритм, запела цыганскую «Ой, ручеек, мой ручеек!», которую с энтузиазмом подхватила Фекла и Мишель. Затем камердинер принес гармонь-трехрядку и все спели хором «Во кузнице во новой» и «Во деревне то было в Ольховке». Немного погодя Антуан отобрал гармонь, и, слегка путаясь (давно практики не было, пальцы отвыкли!), спел песню про Париж, его кривые улочки, где фонари покачиваются на ветру, Сену, текущую мимо острова Ситэ, и веселый Монмартр. Всем понравилось, хотя смысл полностью понял только Мишель. Арина улыбалась, глядя на закрученные кверху усы парижанина и глаза её так светились любовью, что у Антуана щемило сердце. На ужин в столовую он не пошел, есть не хотелось. Около одиннадцати все разошлись. Арина, проводив гостей, вернулась и встала около стола, опустив руки. Антуан подошел к ней вплотную и привлек к себе. Почувствовав, как она дрожит, поцеловал легко в угол губ, и, взяв на руки, отнес в спальню.

Там, задыхаясь от нетерпения, стал раздевать, но запутался в пуговках и завязках.

– Задуйте свечку, пожалуйста! – шепотом попросила Арина, отстраняясь и вставая.

Когда Антуан снова повернулся к ней, она уже лежала на кровати совершенно обнаженная, с рассыпавшимися по подушке густыми золотыми волосами. Три четверти луны давали достаточно света, чтобы оценить красоту и совершенство фигуры, будто вырезанной из слоновой кости.

Обрывая в спешке пуговицы и крючки, разделся и лёг рядом. На шее сомкнулись её руки, глаза и губы оказались близко-близко.

– Антоша! Я ничего не знаю и не умею. Но Вы же научите меня, правда? – прошептала Арина доверчиво.

И первый урок начался незамедлительно.

Она была как чистый лист, на котором можно писать все, что угодно. Антуан был терпелив и нежен. Он не хотел испортить все поспешностью или грубостью, постепенно переходя от легких касаний и поцелуев к более откровенным действиям. Все воспринималось ею охотно и с энтузиазмом, без ложной стыдливости. Самые смелые ласки приводили Арину в восторг, и она отдавалась им с упоением. Когда же Антуан после долгих игр вошел в неё, то не было ни сопротивления, ни возражений. Наоборот, она страстно выгнулась навстречу. Экстаз – вот подходящее выражение, описывающее их ощущения. Но все кончается рано или поздно… Голова учителя упала на грудь ученицы в истоме счастья. Арина обняла его крепко-крепко и вопросительно промурлыкала:

– Теперь я совсем Ваша, Антоша?

Он приник к сладким губам долгим поцелуем, и это был ответ, понятный обоим.

Утром они расстались, чтобы встретиться снова. Антуан пошел на завтрак в столовую, Арина – в людскую.

За столом сидели братья Ржевские. Графиня ещё не вставала: плохо спала ночью.

– Доброе утро, гошпода! – поздоровался француз, все ещё шепелявя после вчерашнего опыта с железом на морозе.

– Бонжур, месье Карсак! Как ночевали? – отозвался граф, только что принявший в организм смородиновой, и оттого пришедший в приподнятое настроение.

– Доброе утро! Как провели ночь, Антуан? – приветствовал поручик, закладывая салфетку.

– Шпасибо, Шерж, отлично. Но, какая разница между выражениями: «ночевать» и «провести ночь»?

– Ежели человек «ночевал», значит, в одиночку. А ежели «провел ночь», то, стало быть, с кем-то! – ухмыльнулся поручик.

«Знает уже!» – догадался француз и слегка покраснел.

– А что это Вы шепелявите, mon ami? – поинтересовался граф, осторожно облупляя яйцо.

– О! Лизнул, знаете ли, вчера замок на морозе. Язык и… как это… при-шква-рил-ся!

Александр Романович заржал совершенно неприлично, роняя на салфетку полупрожеванную пишу. Поручик Ржевский фыркнул, как конь, и сбил вылетевшей из ноздри соплей фужер. Поднялся небольшой переполох, пока слуги меняли скатерть и приборы.

– Язык – это пустяки! У нас в полку однажды корнет Сашка Голицын вез срочный пакет самому государю-императору, почтившему маневры своим высочайшим присутствием. Каждая секунда на счету, вы понимаете! А мороз был приличный, градусов двадцать по Реомюру. Вспотел наш Сашка ужасно за время скачки, и, когда на место приехал, седалище у него к седлу примерзло! Туда-сюда – не оторвать! А время-то бежит! Перерезал подпругу и, с седлом между ног, по-крабьи, значит, шагая, с сосульками на усах и бровях вваливается в штаб! Встал, типа, во фрунт, но раскорякой, и рапортует: «Срочный пакет от генерала N, Ваше Императорское Величество!». Все в шоке, государь тоже. Спрашивает: «Что это у Вас между ног, корнет?». А Сашка как гаркнет: «Седло к жопе примерзло, Ваше Императорское Величество! Вспотел-с! Торопился шибко!». Государь аж прослезился от такого усердия в службе и Сашке здоровенную золотую табакерку подарил… – оживленно рассказывал Серж.

– Воля Ваша, братец, но это уже анекдот! Выдумка, признайтесь! – веселился Александр Романович.

Антуан визгливо хохотал, держась за враз заболевший живот.

– Анекдот… И не выдумал, а приукрасил… маленько. Жизнь бывает посмешней любого анекдота! – отозвался поручик философски.

Остаток трапезы прошел в приподнятом настроении.

После завтрака Антуан решил поговорить с графом наедине, для чего специально выждал, когда тот уйдет в мастерскую.

Войдя к нему через полчаса, застал интересую сцену: Александр Романович, закрыв глаза, сосредоточенно обнюхивал поленце.

– Прошу прощения, но что это Вы делаете, сударь?

– Вынюхиваю, нет ли пустот с живицей. Это кедр сибирский.

Антуан впечатлился.

– Хочу, вот, кумплект шахмат выточить, – продолжал помещик, закрепляя поленце в токарном станке.

– Так Вы и токарное дело знаете? – поразился француз.

– Осваиваю помаленьку! – кивнул граф, беря резец.

Брызнула стружка, и через несколько минут первая пешка была готова.

– Вы настоящий мастер, месье! – воскликнул Антуан восхищенно.

Александр Романович приосанился.

После четвертой пешки он сделал перерыв: притомился маленько. Станок приводился в действие ременным приводом, соединенным с широкой педалью. Отпив квасу, граф заявил:

– В будущем станки будут крутиться без участия человека! Уже сейчас на фабриках кое-где от водяного колеса работают, а будут – от паровой машины… или от электрической силы!

– Кстати, о будущем, Александр Романович… Я люблю Арину, Вашу горничную, и хотел бы испросить Вашего согласия на наш брак, – произнес, то, ради чего пришел, влюбленный лейтенант.

Помещик посерьезнел, одернул сюртук.

– Женитьба, месье Карсак, дело ответственное. Я так понимаю, что Вы, когда закончится война, собираетесь нас покинуть, и увезти Аришу с собой. Затем Вы вернетесь в полк, продолжать службу, а она останется одна, в чужой стране, без поддержки близких, без языка, без возможности даже ходить в церковь. Я прав? – рассудительно заключил Ржевский.

– Да… Но, это же естественно! Жена должна следовать за мужем!

Граф покачал головой:

– А превратности воинской службы? Убьют Вас, не дай Бог… Одна, ведь, останется! Да и жалованье лейтенанта не больно велико, и собственности у Вас нет. Значит, жить на съёмной квартире, считать каждый грош… не обижайтесь, пожалуйста. Здесь-то она ни в чем нужды не имеет, работой её не изнуряем. Я, сударь, за неё в ответе! Поэтому предлагаю Вам следующее: когда война закончится, получите-ка вид на жительство в России. Вы мне нравитесь, человек Вы молодой, энергичный, грамотный – будете управляющим здесь, в Тимашово. Жалованье положу впятеро противу того, что во французской армии Вам платили. Мы с Натальей Сергеевной в Петербурге будем жить, сюда только на лето приезжать. Будете полным хозяином. Арина при Вас будет. И Вам хорошо, и ей, и мне. Как говорится: и волки сыты, и овцы целы! Подумайте!

– Но брак? И её статус крепостной крестьянки? – спросил Антуан, падая духом.

– Брак… Ежели в православие перейдете, то… Впрочем, нет. Она, как Вы изволили заметить, моя крепостная. Только, значит, с моего разрешения замуж выйдет. А зачем все усложнять? Разве вам обоим вместе плохо без венца?

– Э-э… Вы могли бы дать Арине вольную, это бы все упростило, Александр Романович! – взмолился Карсак.

– Нет, – коротко ответил тот.

– Но почему?

– Потому, что оканчивается на «У»! Я, сударь, не обязан объяснять мои резонты, – в голосе Ржевского, все ещё добродушном, еле слышно звякнул металл.

Антуан понял, что настаивать бесполезно, только отношения испортишь. Он придумает что-нибудь, если надо будет – увезет Арину тайком. А пока… надо ждать окончания плена.

– Я обдумаю Ваше предложение места управляющего, господин граф! – с достоинством ретировался драгунский лейтенант.

– Вот и отлично! – улыбнулся самодур-крепостник, возвращаясь к работе.

Антуан вышел, притворив дверь. Ржевский задумчиво посмотрел вслед. Он был рад, что Арина сошлась с французом, да ещё по любви: дочь, все-таки, хоть и непризнанная! А лучше месье Карсака ей и не найти: и симпатичный, и умница, и… э-э… натурой щедро одарен по мужской части! По своему граф её очень любил, и искренне считал, что предложил Карсаку самый лучший вариант развития событий. Управляющий из него получился бы отменный. А давать Арине вольную – шалишь! Оставаясь в воле графа, она сожителя-то крепко удержит, особенно, если дети пойдут. Никуда французик из имения не денется!

Антуан вернулся к себе. Позвал Мишеля, велел принести водки. Выпил с досады полный стакан, закусил по русски, ржаным хлебом с солью. Отпустило, хотя и не совсем. Через некоторое время вышел, разыскал Арину.

– Пойдем, милая, надо поговорить, – предложил он своей ненаглядной.

Они вернулись в его покои. В гостиной Антуан усадил любимую к себе на колени.

– Я говорил с графом, просил твоей руки… Он отказал. Не хочет, чтобы ты уехала со мной из России. Но предложил мне место управляющего, если я после плена не вернусь во Францию, а получу вид на жительство в России. И жалованье хорошее… – поведал Антуан.

– Что ж, Антоша, на все воля Божья. Как решите, так и будет! – ответила Арина, очень довольная такой перспективой, но понимая, что принять решение не возвращаться на родину любимому будет непросто.

Антуан вздохнул. Если бы не ответственность за клад Императора! Что его ждет во Франции? Военная служба, без особых карьерных перспектив. После плена-то! А если война будет проиграна, то тем более. Уйти в отставку и жить на пенсию? Ха! Но об этом он позаботится позже. Долг – прежде всего. Он обязательно найдет выход из создавшегося положения. Может быть, он уедет ненадолго, а затем вернется и примет предложение графа…

Тонкие прохладные пальцы погладили его щеку.

– Не надо, Антоша! Не ломайте голову! Давайте жить сегодняшним днем. У нас говорят: там видно будет!

Антуан снова вздохнул, и обнял подругу. Пощекотал усами шею, поцеловал в розовое ушко и начал вольничать руками. Арина раскраснелась, глаза заблестели. Поцелуй, ещё поцелуй… Дело становилось все серьезнее!

– Подождите, я икону закрою, а то грех! – прошептала красавица, вставая с колен лейтенанта.

Закрыв икону шторками, она повернулась и оказалась в объятиях своего долгожданного возлюбленного.

«Как хочешь, когда хочешь, сколько хочешь!» – счастливо думала Арина, пока сильные руки несли её в спальню, – «Все для тебя, мое сердце!».

Она была сладка, как мёд,

Как бабочка, прекрасна.

Любовь хрупка, как тонкий лёд:

Не повреди напрасно!

Цветок, пчелою опылен,

Раскрылся в полной мере.

И я, любовью окрылен,

Навеки буду верен

Той, что огонь во мне зажгла

Неистовый и жаркий!

Сгорим мы вместе в нем дотла,

Но жизни нам не жалко!

Такое стихотворение написал Антуан Карсак в тот вечер. Перечитал, и решил стать сочинителем. А что? Времени свободного много! Написать роман (в стихах!) о своих приключениях в России, нарасхват пойдет в Европе!