Текст книги "Иммануил Кант. Критика чистого разума. Критика практического разума. Критика способности суждения (сборник)"

В трансцендентальной эстетике мы указали главный принцип как необходимое условие для всякого чувственного представления: все разнообразное чувственное содержание состоит под формальными условиями пространства и времени. В приложении к рассудку главный принцип будет состоять в следующем: все разнообразное содержание представления должно находиться под условием первоначально-синтетического единства самосознания[4]4
  Пространство, время и части их суть наглядные представления; их можно назвать единственными представлениями, в которых заключается разнообразное содержание (см. Трансценд. эстет.); т. е. их нельзя назвать понятиями, как бы осуществленными во многих представлениях, а наоборот – суммой многих представлений, объединенных одним сознанием; значит, в них есть синтетическое единство сознания. Единичные представления важны в применениях (см. § 25).


[Закрыть]. Первый принцип условливает чувственные представления в той мере, в какой они нам даются; второй – условливает их, в какой мере они соединяются в сознании; представления не могут служить ни мышлению, ни познанию, если они не будут объединяться действием самосознания «Я мыслю» и, следовательно, не будут соединены в одном сознании.

Говоря вообще, рассудок есть способность познания. Познавать же значит относить данные представления к предмету. Предмет же есть то, в понятии чего соединяется разнообразное содержание данного представления. Но всякое соединение представлений предполагает единство сознания в синтезе. Следовательно, единство сознания условливает отношение представлений к предмету, их объективное значение и самое превращение их в познание; наконец, на нем основывается самый рассудок,

Итак, основоположение первоначального синтетического единства самосознания есть первый принцип чистого познания рассудка; на нем основывается деятельность последнего: сам по себе принцип этот независим от всех условий чувственного представления. Так, простая форма внешнего чувственного представления, пространство, не составляет еще познания; оно дает только содержание априори для возможного познания. Но чтоб познать нечто в пространстве, например линию, я должен ее начертать и, следовательно, синтетически произвести определенное сочетание известного содержания, так что единство сего действия отожествится с единством сознания (в понятии линии) и познание предмета станет возможным (определенное пространство). Синтетическое единство сознания, очевидно, служит объективным условием всякого познания, это единство необходимо еще и для того, чтоб представление вообще получило очертание предмета; другим способом, без такого синтеза, разнообразное содержание не может быть соединено в сознании.

Последнее положение само по себе аналитическое, хотя оно ставит условием для всякого мышления синтетическое единство; оно говорит, что все мои представления должны находиться в условиях, при которых единственно они могут стать моими представлениями, т. е. при которых я могу присоединять их к всегда тожественному моему «Я» и обнимать их в одном «Я мыслю» как синтетически соединенные в самосознании.

Этот принцип имеет значение не для всякого возможного рассудка, но только для того, у которого чистое самосознание «Я существую» совершенно бессодержательно. Если бы самосознание рассудка производило содержание, если бы представление его творило и самые предметы, тогда он вовсе не нуждался бы в особенном действии синтеза разнообразного содержания; последний необходим только для человеческого рассудка, который мыслит, но не представляет. Синтез так необходим для человеческого рассудка, что мы не можем себе представить какого-нибудь другого рассудка, который мог бы наглядно представлять, и притом независимо от условий пространства и времени.

Трансцендентальным единством самосознания называется то, которое в понятии предмета объединяет все разнообразное содержание, данное наглядным представлением. Оно называется объективным и должно различаться от субъективного единства сознания; последнее принадлежит к области внутреннего чувства, которое путем опыта дает содержание для наших сочетаний; ясно, что от обстоятельств или опытных условий должно зависеть то, сознаю ли я содержание, данное путем опыта, все вместе разом или одну часть после другой. Оттого опытное единство сознания, например в союзе представлений, касается только явления и имеет случайный характер. Напротив, чистая форма представления во времени находится в связи с первоначальным единством сознания, потому что разнообразное ее содержание соединяется с представлением «Я мыслю» и, следовательно, обрабатывается чистым синтезом рассудка, который априори предваряет опытный. Одно только трансцендентальное единство имеет объективное значение; за опытным – можно пригнать только субъективное; тем более что оно при некоторых условиях in concreto прямо вытекает из первого; в области опыта единство сознания никогда не может иметь необходимого характера и всеобщего значения.

Трудно согласиться с тем логическим определением суждения, что оно есть представление отношения между двумя понятиями. Кроме того недостатка, что оно может идти только к изъявительным, но не к условным и разделительным суждениям (в последних говорится об отношении суждений, а не понятий), я замечу [от сего недосмотра возникают невыгодные последствия[5]5
  Говоря о четырех силлогистических фигурах, логики трактуют только о категорических умозаключениях. В сущности, они говорят об искусстве умножать способы заключений посредством подстановки непосредственных умозаключений (consequentiae immediatae) в посылках первой фигуры. Таким методом логики достигли одной только цели, а именно подняли значение категорических суждений, которые поэтому стали образцом для всех других.


[Закрыть]], что в упомянутом определении вовсе не говорится, в чем же состоит это отношение.

В самом деле, исследуя ближе соотношение познаний в каждом суждении и признавая его за действие рассудка, в отличие от простых отношений по законам воспроизводительного воображения, нельзя не согласиться, что суждение, в сущности, есть известный способ возводить данные познания к объективному единству самопознания. Слово «есть» указывает именно на то, что объективное единство представлений нужно отличать от субъективного. Оно означает, что представления возведены к первоначальному самосознанию и необходимому единству его, хотя при этом суждение может быть опытным, следовательно, иметь характер случайности, например тела суть тяжелы. Я не утверждаю, что эти представления необходимо относятся друг к другу, но говорю, что они вообще относятся одно к другому посредством необходимого синтетического единства самосознания, т. е. по принципам объективного определения, с которыми должно согласоваться всякое представление, если из него должно потом образоваться познание; самые же принципы, как известно, выводятся из основоположения трансцендентального единства самосознания. В таком только случае из отношения представлений возникает суждение, т. е. отношение с объективным характером, отличное от всякой другой субъективной связи представлений, например той, которая образуется по законам союза их (ассоциации). На основании простого союза представлений я мог бы сказать только «если я поднимаю тело, то чувствую давление тяжести»; но не имел бы права сказать «тело тяжело», ибо последнее значит: оба эти признака соединены в самом предмете, т. е. независимо от состояний субъекта, а не в одном только его чувственном наблюдении (как бы часто оно ни повторялось).

Разнообразное содержание чувственного представления необходимо должно подводиться под синтетическое единство самосознания, ибо последнее, собственно, делает возможным единство самого представления (§ 17). Действие рассудка, которым вообще разнообразное содержание данных представлений (будут ли они чувственные представления или понятия) возводится к самосознанию, называется логическою формою суждений (§ 19). Следовательно, все разнообразное содержание, в той мере, в какой оно дано в одном каком-нибудь чувственном представлении, сейчас же становится в определенное отношение к одной какой-нибудь логической форме суждений. Но категории суть не что иное, как формы суждения, так как посредством их содержание данного представления подводится под определенные формы суждений (§ 13). Следовательно, содержание всякого чувственного представления должно быть необходимо подведено под категории.

Итак, разнообразное содержание, заключающееся в чувственном представлении, подводится под необходимое единство самосознания посредством синтеза рассудка; и это достигается при участии категорий. Отсюда видно, что опытное (сознание разнообразных черт представление так же точно объемлется чистым самосознанием априори, как опытное представление объемлется чистым представлением априори. В том, что я сказал, заключается только начало вывода чистых понятий рассудка; так как категории возникают в рассудке независимо от чувственности, то я должен был отвлечь субъективный способ, каким разнообразное содержание дается для нашего представления, и обратить внимание только на характер единства, вводимый рассудком в чувственное представление посредством категорий. Впоследствии (§ 26), когда мы возвратимся к этому субъективному способу, увидим, что характер единства в нашем опытном представлении вообще зависит от участия категорий. Таким образом, достигнется конечная цель нашего вывода; ибо тогда мы разъясним значение категорий априори для всех предметов опыта.

Однако, выводя категории, я не мог опустить без внимания одного обстоятельства: разнообразные черты даются в представлении еще до рассудочного синтеза и даже независимо от него; каким образом – это можно теперь оставить в стороне. Если возможен рассудок, который способен чувственно представлять (например, божественный, для которого предметы не даются извне, но который сам посредством своих представлений творит вещи), то для такого рассудка категории не имеют никакого смысла. Они суть правила только для того рассудка, которого вся деятельность ограничивается мышлением, т. е. способностью возводить к единству самосознания синтез разнообразного содержания, данного ему извне в чувственном представлении, для рассудка, который сам по себе ничего не познает, но только соединяет и приводит в порядок данный материал, например чувственное представление. Почему рассудок доходит до единства самосознания априори только посредством нескольких известных категорий так же трудно объяснить, как и то, почему мы имеем именно эти, а не другие формы суждений, или почему пространство и время суть единственные формы чувственных представлений.

Мыслить предмет и познавать его – две вещи совершенно различные. Для познания необходимо следующее: во-первых, понятие, в котором мы мыслим вообще какой-либо предмет (категория), и, во-вторых, наглядное представление, в котором он дается нам; если б понятие не имело соответствующего представления, оно было бы мыслью только по форме, но без всякого содержания и не вело бы к познанию вещей; ибо в таком случае ничего не существовало бы такого, к чему могла бы прилагаться моя мысль. Но всякое представление чувственно (эстетика), следовательно, мышление предмета вообще может стать званием только в том случае, если чистое понятие будет прилагаться к предметам чувств. Но чувственное представление есть или чистое представление (пространство и время), или опытное представление предмета, существующего, по свидетельству чувств, в пространстве и времени. Чистое представление может сообщать нам познание о предметах априори (в математике), но только об их внешней стороне как явлениях; присуща ли вещам эта форма, об этом здесь не говорится. Следовательно, все математические понятия, в сущности, не могут быть названы познаниями; разве только предположить, что в самом деле существуют вещи в формах пространства и времени. Кроме же восприятий, т. е. опытного представления, нет других средств иметь сведения о вещах в пространстве и времени. Значит, чистые понятия рассудка, прилагаемые к наглядным представлениям априори (например, в математике), дают нам познание только в той мере, в какой последние, а с ними и самые понятия рассудка, могут прилагаться к опытным представлениям. Следовательно, и категории сообщают нам познание о вещах только в том случае, если они прилагаются к опытному представлению, т. е. они условливают возможность одного опытного познания. Значит, категории служат к познанию вещей только тем, что посредством их вещи становятся для вас предметами возможного опыта.

Указанная мысль весьма важна; она определяет приложение чистых понятий рассудка к предметам, как трансцендентальная эстетика указывает область приложения чистой формы наглядного представления. Как условия, при которых предметы нам даются, пространство и время имеют значение только для предметов чувств, следовательно, для опыта. Чистые понятия рассудка имеют более обширное приложение и простираются вообще на предметы наглядного представления, будет ли оно подобно нашему или нет, лишь бы оно было чувственное, а не рассудочное. Но такая более обширная приложимость понятий не доставляет нам никакой существенной пользы. Сами по себе они всегда останутся бессодержательными понятиями, по которым нельзя судить о возможности или невозможности предметов, – простыми формами мысли, без всякой предметной реальности, если у нас нет наглядного представления, к которому могло бы быть приложено содержащееся в них синтетическое единство самосознания; они не могут, следовательно, служить к определению самого предмета. Только наше чувственное и опытное представление может сообщать им смысл и значение.

В самом деле, предположим, что нам дан предмет, не относящийся к области чувственного представления. Конечно, ему должны быть усвоены признаки, согласные с тем предположением, что такой предмет не заключает в себе ничего, относящегося к чувственному представлению; т. е. что он не протяжен и не находится в пространстве, что его существование не временное, что он не подлежит изменению (следствию определений во времени) и т. д. Но разве познание может состоять из одних рассказов о том, чего нет в представлении предмета, без указаний на то, что в нем содержится? Что рассудок, предоставленный самому себе, не может дать нам ничего более, это совершенно понятно: с одним чистым понятием рассудка я не могу представлять предмета, в котором оно осуществляется, если у меня нет наглядного представления: я мог, как мы видели выше, только сказать, что обыкновенное представление сюда не годится. К сверхчувственному предмету не может быть приложена ни одна категория, например понятие сущности, т. е. нечто такое, что может быть только подлежащим, но никогда сказуемым; ибо не имея возможности применить его к опытному представлению, я не могу знать, есть ли что-нибудь действительное, соответствующее этой категории. Но об этом впоследствии.

Чистые понятия могут быть прилагаемы рассудком только к предметам чувственного представления, будет ли оно подобно нашему или нет – это все равно; сами по себе они суть простые умственные формы, которые не дают нам определенных сведений о предмете. Их синтез или соединение в них разнообразного содержания имеет дело только с единством самосознания и условливает познание априори, насколько оно зависит от рассудка, следовательно, познание не только трансцендентальное, но и чисто рассудочное. Мы знаем уже, что в нас есть априори известная форма чувственного представления, основывающаяся на страдательной способности представления. Рассудок как самодеятельность может определять наше внутреннее чувство, внося синтетическое единство самосознания в содержание представлений, и таким образом мыслить это единство как условие, которому должны подчиняться все предметы нашего (человеческого) представления. Таким образом, категории как простые умственные формы получают предметную реальность, т. е. могут быть прилагаемы к предметам, даваемым нам в представлении, но только как к явлениям, ибо одни только явления мы способны представлять себе априори.

Такой синтез содержания чувственного представления, возможный и необходимый априори, может быть назван фигурным (synthesis speciosa, figürlich); он отличается от синтеза содержания, который вообще предполагается в категории и называется рассудочным (synthesis intellectualis); оба – трансцендентальны, не только потому, что оба совершаются априори, но и потому, что условливают априори возможность других познаний.

Этот фигурный синтез должен быть назван трансцендентальным синтезом воображения, в отличие его от просто рассудочного, ибо отличительный характер первого есть первоначальное синтетическое единство самосознания, т. е. то трансцендентальное единство, которое мы мыслим в категории. Воображение есть способность представлять себе отсутствующий предмет. Так как всякое наше представление имеет чувственный характер, то воображение относится к области чувственности, тем более что оно может выражать понятие рассудка в соответствующих представлениях только чувственным путем. Так как синтез воображения есть выражение определяющей, а не определяемой самодеятельности, и так как оно априори, сообразно единству самосознания, может определять чувство со стороны его формы, то воображение можно назвать способностью, определяющею чувственность априори. Его синтез представлений по категориям называется трансцендентальным синтезом воображения, в котором выражается влияние рассудка на чувственность и обнаруживается первый шаг его к обработке предметов нашего представления. Как фигурный, он отличается от просто рассудочного синтеза без участия воображения. Как самодеятельность я называю его иногда воображением производительным и тем отличаю его от воспроизводительного; синтез последнего подчинен одним опытным законам, именно законам союза представлений, и потому нисколько не объясняет возможности познания априори; его нужно рассматривать в психологии, а не в трансцендентальной философии.

Здесь следует обратить внимание на одну странность, которую мы, по-видимому, допустили, говоря о форме внутреннего чувства (§ 6): именно мы сказали, что оно показывает нам нас же самих только с той стороны, с какой мы себе являемся, но не в том виде, в каком мы существуем сами в себе; мы наблюдаем только внутренние впечатления. Здесь заключается, по-видимому, противоречие: выходит, как будто мы относимся к себе самим страдательно. Оттого в системах психологии внутреннее чувство обыкновенно смешивается со способностью самосознания (что мы тщательно различаем).

Внутреннее чувство определяется рассудком, его способностью соединять содержание представлений, т. е. возводить их к самосознанию (в этом заключается его смысл). Но дело в том, что рассудок наш неспособен наглядно представлять и не может принимать внутрь себя наглядных чувственных представлений, дабы соединять разнообразное содержание как бы своих собственных представлений. Поэтому синтез его сам по себе есть единство действия, совершенно независимое от чувственности; им он может только внутренне определять разнообразное содержание чувственных представлений. В качестве трансцендентального синтеза воображения рассудок действует на страдательный субъект, которому он и сам принадлежит как его способность, и значит, справедливо утверждать, что внутреннее чувство испытывает его влияние. При этом нужно помнить, что самосознание и его синтетическое единство совершенно отличаются от внутреннего чувства; первое как причина всякого сочетания посредством категорий имеет дело с содержанием представлений вообще или, лучше, с предметами вообще прежде, нежели между представлениями явятся чувственные; напротив, внутреннее чувство заключает в себе только одну форму представления, но не соединяет его содержание, следовательно, не имеет дела с определенными представлениями; ибо определенность является только тогда, когда мы сознаем те определения представлений, которые производятся трансцендентальным действием воображения (синтетическим влиянием рассудка на внутреннее чувство), что названо мною фигурным синтезом.

Все это доказывается нашим самонаблюдением. Невозможно мыслить линию, не проводя ее мысленно, – мыслить круг, не описывая его, – представлять три измерения пространства, не восстановляя при этом из одного пункта трех линий перпендикулярно одна к другой; невозможно представлять самого времени, не пользуясь образом прямой линии (она служит внешним фигурным представлением времени); линия напоминает нам синтез, которым мы последовательно определяем внутреннее чувство; постепенно проводя ее мысленно, мы обозначаем именно последовательность самого определения. В этом случае понятие преемства возникает из умственного движения, как действие субъекта [но как объективного определения], следовательно, из синтеза разнообразного содержания в пространстве, именно таким путем, что мы отвлекаем от всего, что есть в линии пространственного, и обращаем внимание только на одно действие, которым мы определяем свое внутреннее чувство. Таким образом, рассудок не находит во внутреннем чувстве готового соединения, но производит его тем, что действует на него. Здесь возникает одно только небольшое затруднение: каким образом мыслящее «Я», отличаясь от самосозерцающего, может быть одно и то же, одним и тем же субъектом, – каким образом я могу сказать: «Я» как мыслящий субъект познаю самого себя, как мыслимый предмет не в том виде, в каком я существую сам в себе, а в каком являюсь, т. е. познаю себя точно так же, как и все другие внешние явления. Вопрос этот, в сущности, требует ответа на то, каким образом я могу стать вообще предметом самопредставления и самонаблюдения. Но что это так и должно быть, нетрудно доказать. Пространство мы признали только чистою формою внешних явлений, но так как время не может быть предметом внешнего представления, то его нельзя иначе представлять себе как под образом линии: без этого образного выражения мы не могли бы знать о единстве его измерения; значит, наподобие изменений во внешних предметах мы определяем продолжительность и временные пункты всех внутренних состояний. Следовательно, определения внутреннего чувства как явления должны так же точно распределяться во времени, как распределяются предметы внутренних чувств в пространстве; принимая, что предметы и пространства познаются только со стороны их внешних на нас влияний, мы должны будем согласиться, что посредством внутреннего чувства мы наблюдаем самих себя только со стороны страдательной, т. е. во внутреннем самовоззрении мы познаем собственное лицо как явление, а не как предмет сам в себе[6]6
  Я не понимаю, почему находят особенно странным, что внутреннее чувство имеет дело только с внутренними впечатлениями, исходящими от нас самих. Это ясно из того, что мы называем вниманием. Рассудок заставляет при этом внутреннее чувство представлять нечто соответствующее мыслимому содержанию. Понятно, что при этом душа должна испытывать страдательное состояние.


[Закрыть].