Текст книги "Я знаю, что видел"

Глава шестнадцатая
Суббота

В юго-восточном Лондоне я оказываюсь около полудня. Каким бы огромным ни был мир, каким бы необъятным во всех отношениях, мы все равно замыкаемся на орбите радиусом в несколько миль. Нас притягивает то, что нам знакомо, – отсюда и все наши беды. Я и сам стремлюсь к знакомому – чтобы сосредоточиться, не отвлекаясь ни на что внешнее. Вот почему я здесь, в Далич-парке, с нарождающейся головной болью, но ясным умом; я здесь, чтобы думать.

Это всегда было местом Грейс. Меня накрывают воспоминания или, может быть, сны. Вот скамейка, и я рою руками землю. Земля поддается. Но на этом все.

У нас могло получиться. Я все еще верю.

* * *

Помню, как читал ей под тем деревом и как мы потом встретились после разрыва. В каком-то смысле мы росли здесь вместе – люди и деревья, от саженца до дуба. Однажды в разгар лета я завязал ей глаза и повел через парк. День рождения у нее в декабре, но зиму она ненавидела. В тот год мы решили отпраздновать в августе, под солнцем, чтобы у нее наконец появилась солнечная фотография со дня рождения. Утром, заранее, я накрыл за деревьями пикник с сандвичами и шампанским, а в качестве сюрприза пригласил Себа с Ниной.

– Боже, Ксандер!

– С днем пока-еще-не-рождения, Мэйб.

Помню и другой эпизод, через пару недель после инцидента с Ариэлем. Я пытался убедить и себя, и ее, что не ревную или, если быть точнее, что больше не ревную, так как понял, что моя ревность подрывает ее доверие ко мне. Я позвал ее на прогулку в парк – как бы просто так, – а в это время карман мне жгла маленькая коробочка. Не было ни малейшей причины волноваться; ну правда, это была лишь просьба заключить мир, но эта просьба имела характер предложения. А может, в каком-то смысле и была таковым. Держась за руки, мы неторопливо дошли до пруда с лодками, а затем повернули вдоль него. Когда-то Грейс потянула меня кататься на лодке, но я упрямо отказывался, и она сдалась. Я не хотел разбавлять воспоминания о той ночи, когда мы вдвоем взяли лодку. Сесть в одну из тех лодок на пруду означало осквернить эту память. Мы миновали припаркованные зеленые водные велосипеды и уже ушли было дальше, как вдруг я предложил вернуться.

– Ну ладно, Мэйб, – сказал я, – но только один раз.

Она удивленно подняла брови, а потом ее лицо озарилось счастьем. Галантно помог ей забраться в лодку и пошел оплачивать; она сидела и ждала меня, радостно улыбаясь. Солнце жарило нещадно, и, пока мы отчаливали, я успел основательно перегреться. Пока лодка плыла по инерции, я немного передохнул, а затем вытащил коробку. Сердце билось как бешеное.

– Это ракушка, – объяснил я, когда она достала из коробки маленькое золотое украшение на золотой цепочке, – Фибоначчи и все дела.

Я старался звучать небрежно.

Она надела сразу, ее глаза лучились счастьем, и я вздохнул с облегчением.

С того дня она носила ее постоянно.

Пока не перестала.

А потом пошли подарки от Ариэля. Какие-то мелкие безделицы. Дешевые побрякушки из Чайнатауна: блокнот с «инь» и «ян», палочки благовоний, значки с буддистскими символами. Вся правда в том, что я бы никогда не ревновал так сильно, если бы не повстречался с ним лично. Он был подобен сильфу, пританцовывал при каждом шаге. А я – огромный, неуклюжий, неповоротливый. И все же, думаю, я бы смог это пережить, если бы не увидел, как он на нее смотрел – как на добычу. И больше того, если б не увидел, что она сама этого не замечает. Поверить не мог, что ей неведомы такие мужчины-хищники.

Наш спор вырос из улыбки на лице. У небольшого нефритового Будды. То был подарок на Рождество (Грейс даже не поняла, насколько нелепо дарить на Рождество статуэтку Будды). Утром, прямо у меня на глазах, она развернула упаковку, достала фигурку и задержала на ней взгляд чуть дольше, чем мне казалось уместным. Затем погладила ей голову – чуть нежнее, чем мне казалось уместным.

– Так приятно, что он не забыл, – произнесла она, аккуратно поставив фигурку на камин.

День или два спустя я случайно смахнул ее. То ли пыль протирал, то ли еще что.

– Ксандер! – воскликнула она, увидев скол. – Ты специально!

– Я не нарочно, – рассмеялся я.

Смех мой был принят в штыки, поэтому в конце концов пришлось согласиться, чтобы Грейс поставила фигурку в нашу спальню. У нас был только один прикроватный столик – вот на нем Будда и расположился во всем своем благолепии, прямо у меня под носом.

Улыбающийся зеленый человечек вызывал у меня изжогу каждый раз, как я на него смотрел. И вот однажды ночью я выключил свет, подмигнул статуэтке и повернулся на бок. Позднее, в кромешной темноте, пока Грейс лежала целиком погребенная под тяжестью сна, с великим Буддой произошло нечто ужасное. На этот раз он разлетелся на тысячу блестящих жизней.

Утром Грейс ушла. От меня.

Была суббота; она собрала сумку и, вся мрачная, покинула дом.

– Куда ты? Это случайность.

Она ничего не сказала, в ответ лишь громко хлопнула дверью.

Я был зол, что она испортила наш единственный выходной, который мы планировали провести вместе, и остаток дня делал все то, что мы обычно делаем по субботам. Для начала – поездка в сады Хорнимана. Побродив немного, я направился к нашей скамейке и посидел там, любуясь видами Лондона. Потом вернулся домой перекусить и, читая газету, поел круассанов. Все ждал, что дверь откроется, войдет она и бросится ко мне с извинениями, но ничего не происходило. К тому времени, как раздался телефонный звонок, я уже так долго метался между раздражением и яростью, что не смог успокоиться. Это же чертова дешевка, такую где угодно купишь. К чему вся эта сцена? Если только игрушка не значила для нее больше, чем она соглашалась признать.

Итак, когда в тот вечер зазвонил телефон, я схватил трубку на волне благодарности и облегчения. Я знал, что всегда готов простить ее. Конечно же, готов.

– Привет, Мэйбл, – сказал я.

– Привет, Ксандер. Это Себ. Грейс у нас.

– А, – замешкался я, – и когда же она вернется?

– Зависит от тебя, – ответил он, вздохнув.

Я слышал, как телефон передали из рук в руки, и вот уже на том конце оказалась Грейс.

– Если хочешь встретиться, приходи на нашу скамейку, – просто сказала она и повесила трубку.

* * *

Вот я и пришел – на это самое место – и извинился перед ней. Море зелени и открытое пространство – как и сейчас – придавали мне ощущение свободы. Я чувствовал, что мой мозг способен отсеивать шелуху и рассуждать разумно. В тот момент я рассудил, что Грейс любит меня. Она знала меня, знала, что я люблю ее. Ариэль же никто, мимолетное увлечение. И моя ревность лишь доказывала то, как сильно я ее любил.

Сейчас, однако, от мыслительного процесса меня бросает в дрожь. Убийство занимает каждую клетку в мозгу, и голова начинает пульсировать. Дышу ровно, пока факты не расставляются по местам: тот мужчина, по всей видимости, убил женщину. Он организовал людей, чтобы вывезти тело. Об этом говорят улики: фургон и двое нанятых грузчиков.

Покрепче закутываюсь в пальто, стараюсь извлечь из него хоть немного тепла. Надо двигаться вперед. Надо заняться этим, пока не утекло время и он снова не улизнул. Пройдя через сад, оказываюсь на главной дороге – по ней совсем скоро я вновь возвращаюсь в Паддингтон, в Фиолетовую зону. Головная боль уже разошлась на полную катушку, но то, что я делаю, гораздо важнее. Толкаю стеклянную дверь полицейского участка Паддингтон Грин. Оказавшись внутри, первым делом проверяю, аккуратно ли убраны волосы. Затем спрашиваю у дежурного насчет Блэйк или Конвэя.

– Они уже идут, сэр, – отвечает офицер и предлагает мне сесть, чтобы их подождать.

Он обратился ко мне «сэр». Значит, магия одежды все-таки сработала и на мне. Через пару минут появляется молодой человек и ведет меня в комнату для ожидания. Мгновение спустя возникают Конвэй и Блэйк, их лица холодны. Я встаю.

– Мне надо поговорить с вами об убийстве в 42Б.

Они переглядываются.

– Сейчас с этим разберемся? – спрашивает он у нее.

Она кивает, глядя прямо на меня.

– Пойдемте. Найдем свободную комнату.

Меня ведут в такую же комнату, как та, где со мной беседовали два предыдущих раза. По лицам Блэйк и Конвэя вообще не скажешь, что мы знакомы. Они указывают мне, где сесть, но даже не смотрят на меня. Расположившись и включив запись, Конвэй сцепляет пальцы в замок.

– Ксандер Шют, мы арестовываем вас по подозрению в злоупотреблении временем полиции. Мы не будем повторять предостережение, но оно полностью применимо. Вы имеете право молчать, но можете навредить своей защите, если не расскажете то, на что затем будете опираться в суде.

Я киваю. Затем, опомнившись, произношу вслух:

– Да.

– Вы помните, как во время последнего разговора сделали заявление о совершенном убийстве? Что вы стали свидетелем убийства? Женщины.

– Да, – медленно отвечаю я.

– Для начала: вы подтверждаете, что именно это мне сказали? – серьезно продолжает Конвэй.

– Да.

– И что вы описали напавшего как белого мужчину чуть моложе или чуть старше тридцати?

– Да.

– И вы назвали адрес: дом 42Б, Фарм-стрит, Мэйфейр, Лондон?

– Да, вы все это знаете.

– И вы описали помещение, где, по вашему мнению, произошло убийство?

– Да.

– И вы подтверждаете свое описание во всех подробностях? – спрашивает он, скрестив руки на груди.

Замечаю, что один из манжетов его голубой рубашки – потертый на сгибе.

– Подтверждаю. Куда вы клоните? – Во мне нарастает недоумение.

– Тогда напомните мне, пожалуйста, как вы описали помещение.

Я знаю, что на моем лице написано замешательство, но ничего не могу с этим поделать.

– Ну, там черная входная дверь сбоку от парадной лестницы. На двери номер: 42Б.

– Ага, – кивает он, пощипывая себе мочку уха.

– Внутри прихожая, – продолжаю я, закрыв глаза, чтобы дать картинке всплыть в памяти. – На полу викторианская плитка. Черно-белая. На лампе – абажур Тиффани. Большое позолоченное зеркало в фигурной раме. Стены кремовые, кажется. В конце коридора еще одна дверь, за которой что-то вроде сдвоенной комнаты. Как будто стенку убрали. Прямо и налево – камин. Два кожаных дивана друг напротив друга. Вдоль стен – шкафы с книгами. В другой половине комнаты – обеденный стол и шесть стульев. Красное дерево. Шелковый ковер с узором на полу. Мне продолжать?

– Нет, достаточно. Это в целом совпадает с описанием, которые вы дали в прошлый раз, – отвечает он.

– И вы подтверждаете свои слова, Ксандер? – включается Блэйк.

– Да, конечно. – Я все еще понятия не имею, к чему все идет.

Что-то будет, я знаю, вопросы готовят почву. Но не представляю, что это может быть.

– Два офицера, одетые по форме, прибыли по этому адресу вечером в тот же день, когда вы заявили об убийстве, и установили отсутствие следов борьбы или какого-либо насилия, не говоря уже о причинении кому-то смерти.

– Да, вы говорили в прошлый раз, – возражаю я, – и вы пообщались с парнем, который там живет. Эбади? У него алиби. Я помню. Но у меня есть новая информация, которая все меняет.

К моему удивлению, они игнорируют это замечание и, как ни в чем ни бывало, продолжают задавать вопросы:

– Показываем подозреваемому вещдок ПЖВ/два. Мистер Шют, взгляните, пожалуйста, на съемку.

Блэйк открывает ноутбук и включает видео, похожее на запись с камеры наружного наблюдения.

– Что это? – спрашиваю. – Камера наружного наблюдения?

Она отвечает, не поднимая головы:

– Нет. Это запись с камеры на теле одного из офицеров, осматривавших место.

Она поворачивает экран, чтобы нам обоим было видно.

– Как вы можете заметить, он подходит к 42Б. Вы узнаете дверь?

– Да, это она, – отвечаю я.

– Хорошо, через минуту вы увидите джентльмена, который откроет дверь. Мистера Эбади.

Я сижу, пригвожденный к своему месту. Это почти точь-в-точь события сегодняшнего утра. Вспоминаю соседку, миссис Уилберт, ее руку, зависшую над звонком. Мотаю головой и фокусируюсь на экране. Дверь открывается, и я вижу лицо. Узнаю его по тому кадру, который мне показали в прошлый раз. Приглядываюсь. На видео он другой. Не похож на мужчину, который на моих глазах в полумраке душил женщину.

Офицер с камерой и этот самый Эбади несколько секунд разговаривают друг с другом. Эбади сначала улыбается, затем на лице появляется беспокойство, даже смятение. Сделав паузу, он кивает и уверенным жестом приглашает полицию зайти. Однако я знаю причину. Он не боится полиции, потому что тело уже вывезли. Он так основательно все убрал, что теперь, сутки спустя, может пригласить полицию внутрь без малейших колебаний. Он либо уверен, что полиция ничего не найдет, либо просчитал, что лучше он разрешит им войти сейчас, чем если они вернутся с ордером на обыск.

Видео еще некоторое время продолжается, а затем Конвэй нажимает на паузу, и я тоже застываю. У меня отвисает челюсть. И перехватывает дыхание.

Такого не может быть.

Чувствую, будто бы мир перестал вращаться вокруг своей оси. Кажется, что вся вселенная на бешеной скорости проносится мимо. А я просто стою, не смея пошевелиться.

Это не похоже на то чувство, которое возникло у меня после Рори. То было неверие. Реальность настигла меня, как туман.

Под тяжестью происходящего я чувствую, как мое сознание покидает эту комнату.

* * *

Рори.

Снова тянет меня к себе.

Мы так и не переросли наше подростковое соперничество. Уже будучи взрослыми, мы пытались поверить в незначительность прошлого, но оно, напротив, заполняло собой все пространство и отталкивало нас друг от друга, только мы хотели сблизиться. И неважно, находились ли мы на нейтральной территории или нет, никто из нас был будто не в состоянии перейти по мосту к другому. Не знаю, мог ли я приложить больше усилий, но, возвращаясь, вспоминаю, что действительно старался. Я приехал в его новую квартиру вскоре после того, как он ее купил. Он ко мне – никогда. Но я-то приехал.

Я вошел в его дом на Ладгейт-серкус, принеся с собой уличную жару. Этот дом был из тех, что попали под «обновление». Черты бывшего склада, где хранилось стекло или кофе, или какое-то другое славное прошлое этого здания все еще местами проглядывало из-под новой кирпичной кладки. Но рост спроса и взлетевшие цены на землю соскребли с него ржавчину, окрестив новым.

С грохотом подъехал старый лифт, и я сразу вспомнил тот запах – когда раздвигал решетчатую железную дверь и когда затем трясся, поднимаясь наверх. Пульс мой участился, как и всегда в ограниченном пространстве. Наконец, медленно перемолов минуты, двери открылись.

Я почему-то ожидал увидеть вечеринку в полном разгаре. Девушек в золотых платьях и на шпильках, размахивающих руками мужчин в рубашках с закатанными рукавами. Ожидал, что весь балкон, выходящий на улицу, будет полниться смехом и сигаретным дымом. Ожидал увидеть то, что соответствовало моему представлению о жизни крутого финансиста из хедж-фонда. Вместо этого я оказался в царстве тишины, куда проникал лишь приглушенный плаксивый джаз из колонок фирмы «Ворфедейл Даймондс».

– Рори, – произнес я и неуклюже его обнял, держа в одной руке бутылку шампанского, – поздравляю с переездом.

– Спасибо, Ксанд. – Он жестом пригласил меня внутрь. – Ты без Грейс?

– Ты ведь знаешь Грейс, она хотела прийти, но у нее, как всегда, столько дел. Что-то связанное с аюрведой.

– Выпьем? – спросил он, свернув на кухню, которая располагалась прямо в гостиной.

– Давай, она еще холодная. – Я протянул ему бутылку.

Квартира выглядела ровно так, как и должна выглядеть квартира Рори. Повсюду расстилался начищенный паркет. Там и тут на полу были изысканно уложены ковры. Некоторые из них даже вскарабкались на стены. Окна были бесподобны: растянулись от пола до потолка, открывая вид на весь Лондон. Я подошел и раздвинул одно из них.

– Отличные окна, – заметил я, – подумываю, что и нам бы хорошо такие. Столько света.

– Да, – согласился он, появившись из-за стеклянной перегородки, – свет – это хорошо.

Он передал мне шампанское, на вкус оно было резким и свежим.

– Виделся с папой в последнее время? – спросил он, проведя рукой по медным волосам.

– Нет. Был занят поисками жилья, – ответил я и высунулся из окна поглазеть вниз.

Он кивнул и тоже подошел к окну подышать воздухом.

– Будет возможность, повидайся. Он бы хотел с тобой встретиться, – произнес Рори и отвернулся.

В его словах звучал некий подтекст, ну или так мне показалось.

– Это с тобой он любит видеться, – возразил я.

В воздухе разлито летнее тепло. На такой высоте не было ни жары, ни влаги, а бриз нес с собой лишь прохладу.

– Знаешь, Ксандер, что бы ты о нем ни думал, сейчас не время за это цепляться. Он угасает. Времени осталось мало.

Бросив взгляд, я увидел его лицо – такое же, как в детстве. Глаза как два пятна. Взлохмаченные, будто спросонья, волосы.

– Съезжу к нему на следующей неделе. Возьму бутылку Макаллана, он его любит, – согласился я наконец.

Обернувшись, понял, что Рори вернулся в комнату. Воздух вокруг медленно шипел и пенился – так это было знакомо и одновременно неуютно. Зайдя в комнату, я увидел силуэт Рори за стеклянной перегородкой на кухне.

– Что? – спросил я, обогнув перегородку.

– Я ничего не говорил.

Он возился с какими-то тарелками, которые вряд ли нуждались сейчас в его внимании.

– Но ты ведь что-то хотел сказать? – не отступал я, пристально глядя на него.

– Слушай, если ты бесишься из-за алкоголя, бутылку не бери. Только не веди себя как козел.

Я не знал, это я из-за выпивки так бесился или из-за чего-то еще. Они оба выпивали. Мама и папа. Но слова сами вырвались из ниоткуда.

– Ты не должен был мириться с его пьянством, – сказал я.

– Что ты имеешь в виду? – Он поднял на меня глаза.

– Ты же не знаешь, как это, когда он, воняя… – Тут я осекся, позволив словам приземлиться в его голове.

Последовала тишина, и я видел, как в нем пробуждается осознание.

– О чем ты, Ксандер? – спросил он через минуту.

– Забудь. – Я направился к входной двери.

– Нет, Ксандер. Это важно, – настаивал он, следуя по пятам. – Если у тебя есть что сказать…

– Увидимся, Рори. Мне пора. – Я безуспешно дергал замки, пытаясь открыть дверь.

Он стоял сзади, сложив на груди руки.

– Ну? Есть что сказать?

* * *

– Мистер Шют? У вас есть что сказать?

Перед глазами мигает экран; поставленный на паузу кадр идет рябью. Я снова в полицейском участке. В голове проигрывается видео. Номер 42Б, медная табличка на черной двери. В мозгу крутятся шестеренки, мысли связываются или расходятся, если оказываются неподходящими. Даже сейчас, вопреки всему этому безумию, процесс распутывания загадки меня успокаивает.

Я знаю, как все разрешится. Скоро решение кристаллизуется и предстанет передо мной в своей полноте. Знаю, мой разум до него доберется; он медленнее, чем разум Рори, но тоже неплох.

Смотрю на экран, а тот, в свою очередь, смотрит на меня. Отвожу глаза и крепко их зажмуриваю.

Распутай ее.

От сухости в горле не избавиться, даже если сглотнуть. Не понимаю, откуда она. Все никак не приходит привычное тепло от найденного решения. В голове стучит, стены надвигаются на меня.

В каждом решении время – это константа. Но каков же ответ здесь? Каким может быть этот ответ? Сердце стучит все быстрее, по мере того как я приближаюсь к окончательному осознанию.

Я не смогу.

Пялюсь в экран.

Пола – той викторианской плитки – больше нет. Вместо нее гладкий светло-серый мрамор с темными прожилками. Стены больше не кремового цвета, одна из них полностью покрыта чем-то похожим на цельную зеркальную панель, в которой отражается противоположная стена, выложенная мелкой мозаичной плиткой. На потолке мерцают крошечные звездные огоньки.

Сижу, открыв рот, и не знаю, что сказать.

Блэйк проигрывает видео до конца. Камера вместе с офицером следует за Эбади через прихожую в комнату. Снова на полу мрамор, он стелется через все пространство, выпуская огненные блики во все направления сразу. Камера поворачивается, и я вижу, что камин на месте, но он тоже покрыт серым паутиноподобным мрамором. На секунду камера снова поворачивается, и на месте, где стояли маленькие диваны, я вижу один большой диван буквой Г. Объектив камеры обводит комнату, и я замечаю, что обеденного стола больше нет. Теперь там большой кофейный стол со стеклянной, покрытой узорами столешницей, а по бокам от него, похоже, подушки. Приглядываюсь – на самом деле это не кофейный стол, а заниженный обеденный стол. Который опустили где-то примерно на три фута вниз.

И все это провернули с ночи вторника.

Глава семнадцатая
Суббота

– Это невозможно, – говорю я.

У этой формулы нет решения.

– Разве? – переспрашивает Конвэй, но ответа не ждет.

Шестеренки в мозгу продолжают крутиться и щелкать. Мог ли убийца все там поменять? Убийство произошло поздно вечером во вторник. В среду вечером я рассказал о нем полиции. Они утверждают, что в тот же вечер осмотрели это место. Быть такого не может. Что тут не сходится? Может быть, адрес не тот? Впрочем, даже сейчас, задавая себе эти вопросы, я уже знаю: место правильное, однако произошло нечто невероятное.

– Как-то не сходится с вашим описанием, не правда ли, мистер Шют?

Снова Конвэй.

Не сходится. Не возразишь. Я и не хочу возражать. Это же правда.

– Планировка такая же, – в отчаянии бормочу я, но слова выпадают из моего рта, словно булыжники на песок.

– Здесь все не такое, мистер Шют. Все, что вы нам столь подробно описали, не такое.

– Но…

– В последний раз спрашиваю, мистер Шют. Вы были свидетелем убийства по этому адресу? В квартире под номером 42Б?

Вижу, что Блэйк сжалась, ей меня жалко.

– Да. Я знаю, что видел.

– Тогда как вы объясните это видео? – мягко спрашивает она.

В ее голосе слышна мольба.

– Не могу объяснить. Но я своими глазами видел.

Тут меня осеняет, и я выкладываю, не думая:

– В комнате стоял заниженный стол. Вы под ним проверяли?

Но мой вопрос умирает еще в воздухе. Это невозможно.

– Ксандер. Мистер Шют. Могу я быть с вами откровенной? – спрашивает Блэйк. – Если вы продолжите настаивать на лжи, то мы предъявим вам более серьезное обвинение в воспрепятствовании правосудию. Если же вы сейчас признаете, что это ложь, то мы, может быть, обвиним вас лишь в том, что намеренно злоупотребляете временем полиции.

Мотаю головой. Как-то все слишком быстро… и неправильно.

– Я… я знаю, что видел. Тут что-то не так.

Они переглядываются. В ее взгляде – сожаление. В его – раздражение.

– Ладно, мистер Шют, – произносит Конвэй, – мы предъявляем вам официальное обвинение в воспрепятствовании правосудию и заканчиваем на этом допрос. На часах пятнадцать двадцать два.

Запись выключают; меня выводят из комнаты и провожают к выходу. Я оборачиваюсь к Блэйк, чтобы встретиться с ней глазами, но мне не удается. Тогда я останавливаюсь и обращаюсь к ней:

– Вы должны кое-что знать про Эбади.

Она поднимает брови, ждет.

– На следующее утро к нему пришли двое мужчин и вынесли тело. Соседка из этого дома, она их видела.

Шедший впереди нас Конвэй останавливается и оборачивается к нам.

– То есть вы заявляете, что если мы переговорим с миссис Уилберт, соседкой… снова, – подчеркивает он, – то она скажет нам, что в среду утром видела, как двое мужчин выносили из дома труп?

– Ну… нет, – отвечаю я. – Трупа она не видела, только фургон. Труп наверняка положили в фургон, – быстро добавляю я.

– Значит, она видела фургон?

– Да. Она видела фургон, а еще она видела мужчин, и они явно что-то выносили из дома.

– Хорошо, мистер Шют. Я думаю, мы на этом закончим.

Снова поворачиваюсь к Блэйк, но ее лицо – каменное.

– Вы обязаны проверить, – говорю я.

Она смотрит на меня, но молчит. Подойдя к турникетам, они оба ждут, пока я не покину здание.

– Мы свяжемся с вами, мистер Шют, если вы понадобитесь нам раньше, но если нет – приходите через две недели. Первого марта, – говорит Конвэй.

Толкаю дверь и выхожу на улицу. Ставлю ногу на первую ступеньку, и весь мир вокруг кажется неправдоподобно прочным. Но я знаю, он не такой. Только что наблюдал тому свидетельство на экране.

Когда я оказываюсь внизу лестницы, голова уже вовсю пульсирует. Все это абсолютно лишено смысла.

Мозгу требуется место для разгона. Где-то в фактах должен скрываться ответ. Просто нужен правильный ракурс. Если отойти на шаг назад или посмотреть со стороны, уверен, смогу найти решение. И знаю, придет оно ко мне неожиданно.

Начинает понемногу темнеть, и вместе со светом уходит то тепло, которое этот свет приносил с собой. Покинув полицейский участок, поднимаю голову и иду по дорожке, которая ведет вокруг здания. Тут безлюдно и тихо. Я знаю, когда наступит лето, свет снова насытит жизнью и эти кирпичи. Но сейчас ничто вокруг меня не способно ожить.

Захожу на широкий круг, и мой разум начинает раскрываться, возвращая меня к событиям прошлого. Произошло убийство. Тут в голову приходит фраза, которую я всегда любил и при случае использовал. Что это, бритва Оккама? Или слова Шерлока Холмса? Как бы то ни было, я помню сам принцип. Отсеки невозможное, и все, что останется, каким бы невероятным оно ни казалось, будет правдой. Действительно ли так? Если да, правда в том, что произошло убийство, потому что я видел его своими глазами. Я наблюдал то, что случилось до него и после, видел ее, лежащую на полу. Красное вино на груди, как распускающийся цветок. Она не дышала. Она была мертва. Я видел, как он ушел. На следующее утро я был в больнице. В тот же вечер меня опросила полиция. И в тот же вечер полиция осмотрела квартиру. Квартира точно правильная – я видел ее на видео.

Тут сходится.

Но дальше все начинает рассыпаться. Та же самая дверь. И здание. Мог ли я ошибиться с адресом? Мог? Размышляю над этим. Нет. Не мог. Снаружи все так, как я и помню. А когда я приехал туда утром, то своими глазами увидел: дом верный.

На съемке тот же интерьер, в каком-то смысле. Те же размеры. Окна на своих местах. Камин – где и был. Та же лепнина на потолке. Это та же квартира. Непреложный факт. В ней произошло убийство. В этой квартире. Яснее и быть не может.

В очередной раз обогнув здание полицейского участка, прихожу к отрезвляющему выводу. Каким бы невероятным это ни казалось, кто-то за один день изменил интерьер помещения. В это трудно, более того, невозможно поверить. Но это не невозможно. Если у тебя хватает денег, сколько всего можно успеть за день, скажем, с бригадой из десяти работников?

Трудно поверить.

Но, снова вынужден признать, не невозможно. Я знаю – видел однажды по телевизору. Женщина ушла на день, а вернулась в полностью переделанный дом. Телевизионная команда, неограниченный бюджет и бригада работников изменили сад, кухню, ванную и спальни. За день.

Трудно поверить. Но не невозможно.

Эбади – опасный человек. С теми огромными деньгами, которые, похоже, у него имеются, он мог бы избавиться от улик быстро и незаметно. Человек с такими связями, вызвавший людей с фургоном, чтобы вывезти тело, уж точно сумел бы организовать в доме декоративный ремонт. Даже провернуть его незаметно и тихо. Хотя соседка миссис Уилберт и слышала в ночи какой-то шум.

Перебираю в голове все перемены, произошедшие с квартирой. Зеркало повесить можно быстро. А пол? Викторианскую плитку так быстро не снимешь и не переложишь. Зато можно положить плитку поверх. Легко и просто. Затирка за один день до конца не высохнет, но если ее не трогать, то и не догадаешься. И с каждым новым днем она будет подсыхать. Сейчас все застыло уже окончательно.

Темнота начинает вступать в свои права, и я чувствую что-то у себя за спиной. Мое тело застывает, и мимо меня проносится укутанная фигура. Я напрягаюсь, а когда она удаляется, расслабляюсь. Бегун. Снова можно дышать. Раздумываю, куда бы пристроиться на ночь, и вспоминаю о Себе с его домом. Задается ли он вопросом, приду я ночевать или нет? Стоит ли мне вернуться, чтобы еще одну ночь провести в тепле, или лучше остаться на улице, чтобы мозг не болел от недостатка пространства? Нельзя, чтобы кости и кожа привыкали к комфорту, после того как я столько времени закалял их, подставляя под удары погоды.

Запах. Разве там не должно пахнуть ремонтом? Невысохшим плиточным клеем? И что в таком случае должна делать полиция во время этой, по их словам, рутинной проверки? Сочтет ли полиция уместным заявить арабскому миллионеру о странном запахе в его доме в Мэйфейре по жалобе какого-то бродяги? Да заметят ли они вообще что-нибудь? А может, дом был тщательно пропитан ароматами елея и ладана, чтобы перебить тот запах?

Пока размышляю об этом, холодный ветер жалит мои уши, и ноги сами несут меня к дому Себа. Стук в голове унялся. С мыслительной работой на сегодня покончено, и я знаю: мне нужен лишь сон. Крепкий ночной сон принесет больше пользы, чем мечущийся ум. Недостаток сна снижает способность нейронов кодировать информацию и переводить сигналы, полученные рецепторами органов чувств, в осознанные мысли. Без сна клетки мозга не могут общаться друг с другом. От недостатка сна провалы в памяти станут только хуже, я в этом уверен.

Намечаю маршрут и отправляюсь на юг, осторожно, как канатоходец, проходя сквозь Зеленые зоны.

Я знаю, что делать, но знаю и то, что ограничен во времени. Ни Конвэй, ни Блэйк мне не помощники. Не представляю, чтобы кто-либо из них помог бы вывести Эбади на чистую воду. Они же считают, что я лукавлю. Лгу. Да еще предъявили мне вот это – воспрепятствование правосудию, уголовную ответственность за ложь. Все придется делать самому.