Текст книги "Гоголь и географическое воображение романтизма"

Гоголевское выражение «мощная жизнь, бьющая ровным пульсом по всем жилам» – метафора, отсылающая к пониманию земли как единого организма природы и человека, обуславливающих друг друга – и друг на друга влияющих в едином потоке жизни. Откуда эта метафора появилась у Гоголя, трудно сказать, но следует учитывать, что над таким пониманием земли с середины XVIII в. трудилась в первую очередь философская мысль, от которой оно было усвоено и географией.

За всем списком имен, которыe названы комментаторами в качестве источников статьи Гоголя (И. Г. Гердер, А. Гумбольдт, К. Риттер, Ф. Шеллинг), стоял к тому времени уже сложившийся в немецкой философии, литературе и географии геоисторический дискурс, который Гоголь в статье и воспроизводил. Как можно судить по исследованию Н. Г. Суховой о судьбе идей Риттера и его труда «Землеведение» в России на протяжении XIX в., период, когда влияние Риттера на российскую географию стало более ощутимым, начинается на десятилетие позже, чем была опубликована статья Гоголя, оказавшегося в числе немногих почитателей немецкого ученого[139]139
  Сухова Н. Г. Карл Риттер и географическая наука в России. С. 79–89.


[Закрыть]. Работа Суховой написана с позиции историка географии и представляет роль Риттера с точки зрения внедрения его идей в среду географов. При таком подходе Риттер предстает основной фигурой новой географии, можно сказать, ее идеологическим центром. Именно так его воспринимали и в России в начале XIX в. Когда заговорили о новой географии в 1825 г., а первым это сделал Полевой в «Московском телеграфе»[140]140
  Сухова Н. Г. Карл Риттер и географическая наука в России. С. 79–81.


[Закрыть], то заговорили о «Землеведении» Риттера. И несмотря на то что Гумбольдт уже в 1818 г. был избран почетным членом Петербургской академии наук и в связи с этим появились его некоторые публикации, в российском дискурсе новой географии он не фигурировал и попал в него только благодаря статье Гоголя. Прорыв к пониманию философской глубины науки в России совершился в 1827 г., когда в «Московском вестнике» М. П. Погодина под рубрикой «Науки. География» появилась первая публикация первой главы труда Гердера «Идеи к философии истории человечества»[141]141
  Гердер И. Г. <Планета, нами обитаемая, есть непрерывная цепь гор, возвышающаяся над поверхностью водною> // Московский вестник. 1827. Ч. 4. № 13. С. 47–63.


[Закрыть]. Оценить этот факт помогает исследование Ч. Танга «Географическое воображение современности».

Танг представляет другую, чем в книге Суховой, историческую перспективу, в которой «Землеведение» Риттера оказывается не центром, а результатом развития не только географической мысли, но общего потока идей на рубеже XVIII–XIX вв. В этом потоке география, натурфилософия, антропология и эстетика, сплоченные междисциплинарным йенским романтизмом, решали те же вопросы об отношениях между человеком и окружающей его природой[142]142
  Этот аспект немецкого романтизма особенно подчеркнут Н. Я. Берковским в отношении жизни и творчества Новалиса, см.: Берковский Н. Я. Романтизм в Германии. Л., 1973. С. 167–173. Об интересе Новалиса к картографии в связи с философским осмыслением пространства и человека см.: Tang Ch. The Geographic Imagination of Modernity. P. 129–150.


[Закрыть]. Идеи немецкого романтизма мощно повлияли на самоопределение географии – сперва в сочинениях Гумбольдта, посвященных его путешествию в Америку, которые он начал издавать по-французски в 1805 г., а потом – и в трудах Риттера, систематизировавшего географию как область в «Землеведении», первый том которого появился в 1818 г. Поэтому исследование Танга начинается с анализа связей между географией, философией, эстетикой, педагогикой, литературой и живописью.

При таком подходе центральной фигурой и наиболее влиятельным субъектом философского геоисторического дискурса предстает Гердер. Согласно Тангу, решающее значение в развитии идей об отношении между человеком и природой имело несогласие Гердера с противопоставлением мира и мыслящего субъекта, который возвышался над природой и управлял ею с высоты своего интеллекта, в философии И. Канта. Для Гердера, а потом и для Шеллинга существенной была связь субъекта с природой, из которой он происходит и которой определяется, составляя с нею единую систему земли, a также укорененность субъективного сознания во всеобъемлющей самовоспроизводящейся природе[143]143
  Ibid. P. 98–110. Гердеровское представление о зависимости человека от земли порвало и с климатической теорией Ш. Л. Монтескьё. Французский философ считал, что характер и темперамент народа зависят от состояния жидкостей в человеческом теле, которое определяется климатическими условиями. Гердеру подобный физиологизм не свойствен. Он трактовал человеческое тело как систему органических сил. Следуя Г. В. Лейбницу, он считал, что человеку свойственна гармония между душой и телом и что чувства тела поддаются апперцепции, которaя, в отличие от перцепции, позволяет осознавать, рефлексировать ощущения. В отличие от животного человек контролирует свои отношения с окружающей средой, реагирует на нее и воздействует, а не только принимает ее воздействие. См.: Ibid. P. 100–103.


[Закрыть].

Будучи частью природы, человек все-таки организован таким образом, что может мыслить и обладает языком. Мышление и язык обособляют человека от природы и других животных, утверждал Гердер в трактате «О возникновении языка» (1772). Однако язык невозможен без коммуникации людей между собой. Народ – это сообщество, определяемое через язык, на котором оно говорит, и через этот язык противостоящее природе. С другой стороны, эта же природа воздействует на общество и определяет характер его индивидов. Поэтому каждый регион земли создает свой народ и одновременно сам создается этим народом[144]144
  Ibid. P. 47–48.


[Закрыть].

Танг раскрывает, что землю и все на ней живущее Гердер представлял как единую систему по образцу Г. В. Лейбница. Это саморазвивающийся, динамичный организм, «громадная мастерская», где органические тела развиваются от примитивного до самого высоко уровня, на котором появляется человек. Момент появления человека – порог в развитии природы, так как человек обладает сознанием, через которое может рефлексировать свою связь с нею. Эта рефлексия и приобретенная за ее счет способность контролировать природу наделяют человека свободой, возвышающей его над земным законом необходимости. Благодаря этой свободе человек создает науки, искусства, политические системы, облагораживает обычаи и повседневность, становится культурным существом. Культура также является продолжением природного развития. Она формируется природой не механически, а в интеракции: культура – это эффект, который возникает от бесконечного взаимовоздействия между человеком и обитаемой им землей[145]145
  Комментарий философского аспекта опирается на: Tang Ch. The Geographic Imagination of Modernity. P. 98–123.


[Закрыть]. Согласно Тангу, понятие взаимосвязи между природой и культурой отделяет Гердера от климатической теории и обеспечивает ему звание предшественника современной географии[146]146
  Ibid. P. 110.


[Закрыть].

Гердер сам преподавал географию, обучение которой в его времена, да и долго после него, предполагало отдельное изучение земли и обитающего на ней народа: земля рассматривалась в пределах физической географии, народ – в пределах политической. Геофилософская концепция Гердера предполагала, что народ и земля, на которой он обитает, составляют одно целое и поэтому изучаться они должны как части целого. Критику дескриптивной географии и свое представление о принципах преподавания географии он высказал в школьной речи 1784 г. «О привлекательности, полезности и необходимости изучения географии» («Von der Annehmlichkeit, Nützlichkeit und Notwendigkeit der Geographie»). Эта речь совпала по времени с публикацией первых томов «Идей…», философски обосновывающих предложенную им систему обучения. В речи Гердер говорил, что современные ему учебники по истории и географии представляют собой не более как каталоги рек, земель, городов, королей, боев и мирных договоров, являясь только сырым материалом для будущих построений. Для преподавания географии он предлагал два решения: во-первых, начинать ее изучение с физической географии и в связи с натуральной историей, чтобы у студентов сложилась «обширная картина земли»[147]147
  Цит. по: Ibid. P. 49.


[Закрыть]. Во-вторых, география должна изучаться вместе с историей, чтобы студенты изучали землю как место обитания народов и сцену, на которой они совершают свои деяния. Вместе с этим они должны понять, как земное пространство с его почвой, водами, горами и долинами, растениями и животными соотносится с обычаями, религией, способом правления народа и с искусствами и наукой, создаваемыми отдельными индивидами. В такой географии описание земли переплетается с историей народа: «Место объясняет время, время объясняет место, согласованные местные условия определяют действующие силы, новые действующие силы показывают, как земля, регионы, природа и люди изменились – все переплетается и становится единой картиной»[148]148
  Цит. по: Ibid.


[Закрыть].

В анализе работ Риттера Танг раскрывает, что именно гердеровские понятия, определяющие его концепцию земли и человека, – система сил, система земли, динамический организм, мастерская земли – легли в основу географического словаря Риттера[149]149
  Ibid.


[Закрыть]. В своих лекциях Риттер говорил:

Эта совокупность тел природы с силами ее, пространством и временем представляется нам единой, великой системой. Природа неодушевленная обыкновенно называется неорганическою в противоположность одушевленной, называемой органическою. Противоположность эта, однако же, не есть абсолютная: в обоих царствах существует постоянная деятельность; нет застоя, но существует космическая жизнь в высшем и обширнейшем значении слова; все представляет собою великий организм, и в этом организме так называемая неорганическая природа является основанием и условием для природы одушевленной (курсив мой. – И. В.)[150]150
  Риттер К. Общее землеведение: Лекции, читанные в Берлинском университете и изданные Г. А. Даниелем. М., 1864. С. 1.


[Закрыть].

В духе Гердера и более определенно, чем он, Риттер формулировал мысль о взаимообусловленности человека и окружающей его природной среды, которая не только создает физический облик человека, но и влияет на его дух, на культуру и мораль. И наоборот: в теле человека можно читать о природных силах, его породивших:

Относительно обитателей своих, одаренных разумом, земля есть не только почва, колыбель, жилище, но и великое заведение, где воспитывается род человеческий. Это весьма ясно обнаруживается наблюдателю из истории человечества. Оказывается, что земля, как планета, кроме своего существования имеет и гораздо высшее назначение: – оказывать влияние на духовный мир. <…> только телу человеческому, человеческому образу свойствен аналогический этический характер с его землею.

<…> каждый человек в пространстве также служит зеркалом своей местности. <…> есть представитель своего природного жилища, где он родился и воспитывался. В народах отражается их отечество. Местные влияния ландшафтов на характеристику их жителей, на образ их и телосложение, на форму черепа, на цвет, темперамент, язык и духовное развитие, неоспоримо. <…> Историк, занимаясь судьбами народов, только бегло обозревает землю; географ выходит из свойства стран и вопрошает народные судьбины. <…>

Существование человека совершенно связано с землею, скреплено с нею тысячами неразрывных корней <…>[151]151
  Риттер К. Общее землеведение. С. 9, 11.


[Закрыть].

Своеобразие географического дискурса Риттера составляет его открыто выраженная религиозность. Сухова отмечала, что «в трудах Риттера – глубоко верующего человека – находим представление о земле как творении божьем или выражении божественного откровения, о высшем назначении земли, об организации земли как отражении божественного провидения и т. п.»[152]152
  Сухова Н. Г. Карл Риттер и географическая наука в России. С. 67.


[Закрыть] В этой черте научного дискурса Риттера также выразилась его близость к «Идеям…» Гердера, который осмыслял историю земли и людей как результат божественного Творения.

Kак представляется, присутствие подобных идей в контексте научной дисциплины подсказало Гоголю саму возможность в статье о географии открыто говорить о ее духовной сути и инспирировало соответствующие формулировки: о мире как даре «Непостижимого Зодчего» (§ 1) или поэме, в которой выразилась «идея Великого Творца» (§ 3). Этот пафос Творения в географическом дискурсе Гоголя вызывает суждения о статье как о «художественной», в то время как он-то и восходил к авторитетному географическому источнику – «Введению» к «Землеведению» Риттера, скорее всего, воспринятому Гоголем с подачи В. А. Жуковского.

Шеллинг называл Гердера гением, проложившим дорогу натурфилософии, хотя философский контекст, в котором он развивал свои идеи, был другим[153]153
  Tang Ch. The Geographic Imagination of Modernity. P. 111.


[Закрыть]. В споре с дуализмом субъекта – объекта у Канта и субъективизмом И. Г. Фихте Шеллинг утверждал, что в начальной фазе развития объект и субъект, природа и человек пребывают в досознательном единстве. Человек укоренен в природе, из которой он произрастает, а потом, рефлексируя свою связь с ней, от нее объективируется. Согласно Тангу, натурфилософия выработала уникальную модель субъективности, в которой отделение субъекта от объекта, приобретение человеком дистанции от природы рассматриваются как исходящие от природы и ею самой предопределенные. Самосознание субъекта и является назначением, целью и интенцией природы. Поэтому сознательный субъект воспринимает развитие природы как собственное «трансцендентальное прошлое», а окончательные продукты природы – как «монументы, воспоминания» о пути, которым он «пришел к самосознанию». Эти монументы весьма важны для субъекта, который только с их помощью может восстановить свое прошлое, так как его «трансцендентальная память» должна постоянно освежаться «видимыми вещами»[154]154
  Ibid. P. 115–116.


[Закрыть].

Спекулятивная идея Шеллинга о первобытном единстве субъективного и объективного, человека и природы совершенно по-новому представила землю, которая оказалась одушевленной тем же духом, что и человек, даже если в земле этот дух бездейственный, а в человеке рефлексирующий. Все природные предметы являются памятниками/монументами на пути души к самосознанию и свидетельствуют о единстве человека и земли. Как манифестация духа, они наделены смыслом. Но поскольку душа развивается в них бессознательно, смысл их скрыт и нуждается в интерпретации. Наиболее к смыслу природы приближается поэзия, которая, будучи неконцептуальным, нерефлексивным выражением духа, может быть соотнесена с самой природой – тем, в чем дух живет бессознательно. В «Системе трансцендентального идеализма» (1800) Шеллинг писал:

Воззрение на природу, составляемое философом искусственно, для искусства естественно и первично. Именуемое нами природой – лишь поэма, скрытая под оболочкой чудесной тайнописи. Но таинственность эта станет доступной для разоблачения, если только мы постигнем Одиссею духа, который влекомый изумительными наваждениями, себя же теряет. Ибо через чувственный мир, как сквозь смысл слова, лишь проглядывает словно полуокутанная дымкой тумана та земля обетованная, которую рисует нам наша фантазия. Лучезарные ее очертания встают перед нашим взором, ибо как бы рассеивается незримое средостение, служившее рубежом между миром действительным и миром идеальным, превращаясь в тот просвет, который в прямом зрении дает нам образы и очертания мира фантазии, ранее едва просвечивавшего сквозь покров действительности. Природа для художника уже не то, чем она была для философа <…>[155]155
  Шеллинг Ф. В. И. Система трансцендентального идеализма. Л., 1936. С. 393–394.


[Закрыть]

Согласно трактовке позиции Шеллинга его учеником Г. Стеффенсом, «земная природа является вечным иероглифом, в котором заключенo то, что недоступно земному пониманию»[156]156
  Tang Ch. The Geographic Imagination of Modernity. P. 117.


[Закрыть]. Однако философ и в еще большей мере поэт обладают интерпретативной властью это значение выявить: для них земля – «книга, которая только кажется закрытой»[157]157
  Цит. по: Ibid.


[Закрыть]. Как считает Танг, в начале XIX в. предполагалось, что прочитать эту книгу могут не только поэты и философы, но и географы[158]158
  Ibid. P. 119.


[Закрыть]. Такими географами были Гумбольдт и Риттер.

Риттер, подхватывая идею Шеллинга о первичной связи объективного и субъективного в природе и о ее явлениях как о памятниках на пути к человеческому самопознанию, во вступлении к «Землеведению» писал о первобытном единстве человека с природой, которая стала впоследствии для него тайной, и говорил о «монументах» и «иероглифах», которые должны быть декодированы:

Земля независима от человека; она и до него и без него есть театр явлений природы; следовательно от него закон ее форм и произведений исходить не может. В науке о земле нужно в ней самой доискиваться ее законов. Воздвигнутые на ней природою монументы должны быть рассмотрены и описаны, их иероглифические надписи и конструкция – разобраны (курсив мой. – И. В.)[159]159
  Риттер К. Введение ко всеобщему сравнительному землеведению // Гуманитарная география. М., 2006. Вып. 3. С. 273.


[Закрыть].

Более того, Риттер был убежден, что география обладает теми же силами проникновения в тайнyю структуру мира, что и гениальная интуиция поэзии. Она постигает «общий закон, посредством которого можно овладеть этим разнообразием опытного и материального и направить его к высшей цели»:

Но не только общий закон одной формы, а всех существенных форм, под которыми является природа на поверхности земного шара, как в самых крупных размерах, так и в самых мелких на каждой отдельной точке этой поверхности, должен быть здесь предметом исследования, ибо только из совокупности общих законов всех, как одушевленных, так и неодушевленных, коренных и главных типов земной поверхности – можно схватить гармонию всего, полного мира явлений (курсив мой. – И. В.)[160]160
  Там же. С. 275.


[Закрыть].

Риттер утверждал, что восстановленная в географии гармония всего мира приблизит человечество к такому состоянию знания, которое сможет «наперед указать сам собою вытекающий, необходимый путь развития для каждого отдельного народа на известном, определенном месте земли, по которому должно идти для достижения благоденствия, назначенного вечно справедливым Промыслом в удел каждому верному народу»[161]161
  Риттер К. Введение ко всеобщему сравнительному землеведению. С. 274.


[Закрыть]. Мысль о связи природных условий с образом правления характерна и для статьи Гоголя, в двенадцатом параграфе которой излагается мысль о связи государственного устройства с «физиогномией» народа, обусловленной природными и климатическими причинами.

Для Гумбольдта, согласно Тангу, идеи Шеллинга стали откровением, побудившим его взять на себя обязанность открыть значения «камней, растений, животных» и «всей земли»[162]162
  Tang Ch. The Geographic Imagination of Modernity. P. 121.


[Закрыть]. Верный духу Шеллинга, он считал, что исследование природы должно сочетаться с чувством красоты и любовью к искусству. Ученый вел переписку с И. В. Гёте, принимавшим участие в воспитании братьев Гумбольдтов, был знаком с Ф. Шиллером, увлекался живописью, рисовал, увлеченно рассказывал и легко писал. Он относился к природе как исследователь – рассматривал ее как объект для измерения, наблюдения, классификации, анализа. Но в восприятии природы Гумбольдт следовал искусству: в письме к Гёте, зная, что будет понят и оценен, он писал про необходимость эмоционального отношения к природе: тот, кто ее только исчисляет и измеряет, также может думать, что описывает природу, но природа останется в стороне от него[163]163
  См.: Ibid. P. 83.


[Закрыть].

Гумбольдт считал искусство наиболее адекватным средством для постижения смысла природы. В книге «О физиогномике растений» (русский перевод издан в 1823 г.) лейтмотивом проходит сожаление о невозможности словами выразить разнообразие и красоту «сей стареющей нашей планеты»[164]164
  Гумбольдт А. Ф. О физиогномике растений / Пер. А. Севастьянова. СПб., 1823. С. 25.


[Закрыть] и о том, что «только одному художнику предоставлено распределить группы, и одна только его творческая рука, подобно писаным сочинениям человеческим, может оживить в небольшом числе простых изображений великое и очаровательное творение природы»[165]165
  Там же. С. 38.


[Закрыть]. Метод распределения растений на шесть групп по их физиогномике (внешним чертам) Гумбольдт построил на опыте живописца, который судит о ландшафте как о взаимосвязанной структуре отдельных больших групп, а не как о совокупности разрозненных деталей: «Живописец (и именно один такой, который одарен тонким чувствованием красоты природы), отличает в средине и задней части ландшафта сосновые или пальмовые рощи от буков, а не сии последние от других листьями одетых дерев»[166]166
  Там же. С. 23.


[Закрыть]. Тем, что Гумбольдт понимал под физиогномикой растений и, шире, под физиогномикой природы (иногда «портретом» природы), был, конечно же, пейзаж.

Подход к изучению природы в географии в понятиях эстетического пейзажа и связанные с этим трудности были оговорены в предисловии к «Картинам природы» (1808):

Со страхом передаю я публике ряд статей, коих содержание родилось в голове моей при виде великих картин природы на океане, в лесах, покрывающих берега Ориноко, в степях Венецуэлы, на пустынных горах Перуанских и Мексиканских. <…> каждая статья должна составить одно, в самом себе, замкнутое целое; во всех их равномерно должно высказываться одно и то же стремление. Такая изящная обработка предметов Естественной Истории представляет большие затруднения, несмотря на всю величественную силу и гибкость языка. Богатство природы заставляет схватывать вдруг много образов, а такое собрание нарушает спокойствие и общее впечатление картины. При действии чувства и воображения слог превращается в поэтическое повествование[167]167
  Гумбольдт А. Картины природы с научными объяснениями. 2-е изд. М., 1862. Ч. 1. С. VII–VIII.


[Закрыть].

В «Картинах природы» Гумбольдт ставил себе двойную цель: с одной стороны, «бросить общий взгляд на всю природу, доказать общее действие сил, ее оживляющих», а с другой – «возобновить наслаждение, получаемое чувствительным человеком при непосредственном воззрении на тропические страны»[168]168
  Гумбольдт А. Картины природы с научными объяснениями. С. VII.


[Закрыть]. Сочетание научно-эстетических целей соответствовало представлению ученого о том, что наслаждение, получаемое при созерцании красоты природы, еще увеличивается, когда к нему добавляется «рассматривание внутреннего отношения сил природы»[169]169
  Там же. С. VIII.


[Закрыть]. Танг считает, что описания разных ландшафтов в «Картинах природы» были построены как пейзажи настроения, и раскрывает использованные для научного дискурса техники, взятые Гумбольдтом из области пейзажной живописи. Работая над основными структурными чертами, сообщающими вегетации одного или другого региона индивидуальный облик, Гумбольдт оговаривал разнообразие или однообразие растений, их контрасты и сочетания, относительные величины растительных масс и т. п. К тому же он описывал профили гор, цвет неба, формы облаков, яркость света, прозрачность воздуха, животных. Танг считает, что целью Гумбольдта была настолько верная репрезентация индивидуальности пейзажа, как если бы это был портрет, по которому опознается личность[170]170
  Tang Ch. The Geographic Imagination of Modernity. P. 86.


[Закрыть]. Поэтому исследователь предполагает двойной подход к пейзажу Гумбольдта – с точки зрения эстетики и науки одновременно. Сказанное может объяснить, почему Гоголь, создавая свой концептуальный пейзаж в «Тарасе Бульбе», обратился к описанию степей в «Картинах природы» Гумбольдта, о чем речь пойдет в следующих главах книги.

Свойственное Гумбольдту на протяжении всей жизни убеждение в том, что анализу видимых форм природы географ должен учиться у живописца и что живопись является важным источником науки о земле, нашло полное выражение в его «Космосе» (1845–1862). В этом итоговом произведении ученый посвятил пейзажу большую отдельную главу «Средства, побуждающие к изучению природы», в которой был дан исторический анализ двух наиболее важных для него областей искусства – поэзии и живописи – в их отношении к географии[171]171
  См.: Гумбольдт А. Космос: Опыт физического мироописания. M., 1851. Ч. 2. С. 1–78.


[Закрыть]. Рассмотрение поэтического пейзажа Гумбольдт начинает с исследования отражений чувства природы у разных народов и в разные эпохи от Гомера и античных авторов до Г. Форстера – своего учителя, участника второй экспедиции капитана Дж. Кука, которую Форстер описал в «Путешествии вокруг света» (1777). Интересно отметить, что, превознося Форстера как писателя-путешественника, «одаренного эстетическим чувством», «свежо сохраняющего в себе впечатления природы», он противопоставляет его Ж. Делилю – как поэту, не обладавшему чувством природы. Умозрительная поэзия Делиля, при всем «утонченном искусстве языка», по словам Гумбольдта, не может считаться «поэтическим воспроизведением природы», «чужда вдохновению» и «лишена поэтической почвы»[172]172
  Там же. С. 59–60.


[Закрыть]. «Поэтическое» в словаре Гумбольдта предполагало живое чувство природы, достигаемое только в непосредственном контакте с ней, что приближало поэзию к географии, а географию делало поэзией.

Отношение Гумбольдта к пейзажу в живописи было таким же, как и к пейзажу литературному. Рассматривая в «Космосе» развитие жанра с Античности до начала XIX в., он указал на величайших его представителей в XVII в. и проницательно определил переломные моменты в его истории, которые были вызваны географическими открытиями заморских стран. Согласно со своими научными интересами, в XIX в. он отметил не выдающиеся труды оригинальных художников (такими, например, были К. Д. Фридрих и О. Ф. Рунге), но панорамы, изображающие экзотические ландшафты таким совершенным способом, что их обозрение могло заменить реальные путешествия[173]173
  Там же. С. 62–78. Интересно отметить в этой связи полемику о портретности пейзажа у русских романтиков в первой трети XIX в., см.: Турчин В. С. Эпоха романтизма в России. М., 1981. С. 455–456.


[Закрыть].

По мнению Танга, верность Гумбольдта художественному пейзажу сыграла решающую роль в его научных прорывах и открытиях, которые он совершил в области географии. Ведомый эстетическим понятием пейзажа, он смог посмотреть на природу как состоящую из отдельных, внутренне цельных и автономных, индивидуальных пространственных единиц, которые как таковые нужно подвергать научному исследованию. Этим он не только изменил метод географического анализа, но и определил для географии новую область исследования, существующую по сей день[174]174
  Цит. по: Tang Ch. The Geographic Imagination of Modernity. P. 83–84.


[Закрыть].

Научно-эстетический подход Гумбольдта вдохновил автора эстетического трактата «Девять писем о пейзажной живописи» (1815–1824) К. Г. Каруса. Дилетант в эстетике, как и в живописи, бравший уроки у Фридриха, Карус писал, что жанр пейзажа требует не только искусства, но и высокой степени образованности и опыта, способности к абстрагированию и философскому мышлению, которых достиг человек только в XIX в. Повторяя за романтиками, что природа – язык Бога, он считал, что художник сначала должен научиться этому языку, «развить чувство природы», чтобы потом средствами искусства молиться «на том же языке»[175]175
  Carus C. G. Nine Letters on Landscape Painting, written in the Years 1815–1824; with a Letter from Goethe by Way of Introduction / Transl. by David Britt. Los Angeles, 2002. P. 106–107.


[Закрыть]. В неоригинальной концепции Каруса пейзаж, с одной стороны, является аналогом музыки, но с другой – граничит с научным знанием. Поэтому он ставил в пример «Картины природы» Гумбольдта, в которых отразился опыт географа и биолога, а также считал, что для пейзажиста, изображающего горы, необходимы серьезные познания в геологии[176]176
  См.: Ibid. P. 123–130.


[Закрыть]. Задачи, которые Карус ставил перед пейзажной живописью, выходили за рамки живописи как таковой и не могли быть достигнуты[177]177
  Bätschmann O. Carl Gustav Carus (1789–1869): Physician, Naturalist, Painter, and Theoretician of Landscape Painting // Ibid. P. 43.


[Закрыть]. Но сама тенденция мысли Каруса к объединению искусства и науки характерна для его времени; этим же путем шел и Гоголь.

Гумбольдт с его апологией чувства природы ориентировался на пейзаж настроения: уже в «Физиогномике растений» он писал о мрачности северных лесов и веселости южных пейзажей. В то же время Риттер, осмысляя единство природы в духе Я. Бёме, Лейбница и Гердера, предпочитал видеть в пейзаже аллегории божественных истин. В этом он был близок воскресшей в немецком романтизме трактовке пейзажа как языка Бога, нашедшей, например, отражение в «Фантазиях об искусстве» В. Г. Ваккенродера, переведенных на русский язык в 1826 г.: «Природа, сколько ее видеть может око смертного, подобна несвязным проречениям из уст Всевышнего»[178]178
  [Ваккенродер В. Г.] Об искусстве и художниках. Размышления отшельника, любителя изящного, изданные Л. Тиком. М., 1826. С. 95.


[Закрыть]. Подобная мысль скрыта и в пейзажах Фридриха и Рунге[179]179
  Koerner J. L. Caspar David Friedrich and the Subject of Landscape. New Haven, 1995.


[Закрыть], и в описаниях леса в «Странствиях Франца Штернбальда» Л. Тика[180]180
  См.: Федоров Ф. П. Романтический художественный мир: пространство и время. Рига, 1988. С. 70–75.


[Закрыть]. В русской романтической живописи выделяют аллегорический пейзаж О. А. Кипренского[181]181
  См.: Турчин В. С. Эпоха романтизма в России. С. 421–422.


[Закрыть].

Тем не менее, как полагает Танг, традиция эстетики пейзажа в трудах Риттера, в отличие от Гумбольдта, может быть прослежена только на структурном уровне его географического мышления[182]182
  Tang Ch. The Geographic Imagination of Modernity. P. 93.


[Закрыть]. Риттер понимал географию как дискурс, строящий своего рода аллегорический пейзаж: она стремится организовать натуральные феномены и явления человеческой культуры в единство, в котором может раскрыться цель Божественного замысла земли. География должна трансформировать видимый хаос явлений в смысловые единицы – «большие земные особи»[183]183
  Риттер К. Введение ко всеобщему сравнительному землеведению. С. 278.


[Закрыть], которые, как полагает Танг, есть не что иное, как пейзажи, структурированные волей географа, и вся совокупность которых составляет единую индивидуальность земли – глобальный пейзаж[184]184
  Tang Ch. The Geographic Imagination of Modernity. P. 95.


[Закрыть]. Так, описание Азии, с которой начиналось «Землеведение» Риттера, открывалось обозрением ее огромнейшего пространства, формы морских берегов, связей между возвышенностями и низменными местами, горных систем, которые должны были составить некую общую умозрительную картину-пейзаж всего континента. Ученый выделил 24 различных региона, в которых рельеф, флора и фауна определили жизнь и историю человека, родившегося в их окружении. Со времен Гердера Азия считалась колыбелью человечества. Исследуя географию континента, бывшего, по словам Риттера, домом для человечества в его детском возрасте, география ставила задачу понять исторические судьбы его будущего[185]185
  Tang Ch. The Geographic Imagination of Modernity. P. 95.


[Закрыть].

Таким образом, немецкая география начала XIX в. отразила наиболее актуальные вопросы духовной жизни эпохи: она разделяла идеи геоантропологии Гердера и натурфилософии Шеллинга, была открыта художественным методам освоения мира и стремилась к раскрытию связей человека с природой, о которых, благодаря географическим открытиям и путешествиям, могла сказать несравненно больше, чем старая наука. Разница между двумя парадигмами наглядно раскрывается в сравнении цитаты из учебника «Всеобщей географии» Арсеньева, которая открывает эту главу, и теми выдержками из трудов Гумбольдта и Риттера, которые здесь в таком обилии приводятся – с надеждой, что это обилие будет оправдано целью наглядно иллюстрировать тот новый дискурс географии, за популяризацию которого взялся Гоголь. Как удалось молодому писателю за короткое время и без специальной подготовки, только с опорой на пару географических текстов и разрозненные заметки в печати прийти к концептуальному осмыслению географии в статье «Несколько мыслей о преподавании детям географии», предстоит выяснить в следующей главе.