Текст книги "Гоголь и географическое воображение романтизма"

2. Статья Гоголя и российский контекст новой географии

Статья Гоголя «Несколько мыслей о преподавании детям географии» затронула все основные проблемы новой науки: проблемы ее структуры, объекта, методов, источников и преподавания. Писатель назвал имена обоих выдающихся представителей новой географии[186]186
  Гоголь первым в России упомянул в одном ряду имена Гумбольдта и Риттера, который в Германии был признанным профессором, тогда как в России его знали только специалисты, см.: Киселев С. Н. Статья Н. В. Гоголя «Мысли о географии» (история создания и источники). С. 27.


[Закрыть], определил ее как науку о разнообразии природного мира и соотнес с путешествиями и открытиями новых земель; в духе И. Г. Гердера и К. Риттера осмыслял Землю как Творение Бога, а объект и предмет географии видел в сопоставлении контрастных регионов (в словаре Гоголя регион соответствует «краю») и в описании «картин» – пейзажей, которые создаются словом преподавателя географии. До статьи Гоголя подобного уровня обобщения научных, философских и эстетических аспектов новой географии не было.

Все же Гоголь не проявил особой изобретательности и не был провидцем, как это казалось В. П. Семенову-Тян-Шанскому. Разрозненные тексты новой географии появлялись в печати, были на руках у заинтересованных людей, идеи носились в воздухе. Гоголь сделал последний шаг – он привел в систему разрозненные мысли и источники. Этот процесс синтезирования представлений о земле оказался настолько открытым и продуктивным для художественного воображения писателя, что вывел его к вопросам зрения и географической оптики, которые в географии стали рефлексироваться лишь в конце XX в., а также отразился на построении пространства в его прозе.

Представляемый в этой главе российский контекст новой географии ограничивается горизонтом Гоголя, который, однако, ограниченным не был. Статья «Несколько мыслей о преподавании детям географии» была написана в конце 1830 г. в связи с планами получения места учителя истории и географии в Патриотическом институте и напечатана в первом номере «Литературной газеты» за 1831 г. Работа над статьей шла в течение двух месяцев, на протяжении которых создавались и повести «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Очевидно, что этот срок был слишком коротким для того, чтобы овладеть тем количеством философского и географического материала, который указан комментаторами в качестве источников статьи «Мысли о географии» в «Арабесках». Следует предположить, что Гоголь должен был руководствоваться некими общими концептуальными представлениями о дисциплине и, с другой стороны, иметь источник для систематизации разных аспектов географического знания в предлагаемом им процессе преподавания.

Доступные Гоголю географические идеи в тогдашней интеллектуальной жизни распределялись по нескольким очагам, соотносимым с авторитетными институтами и фигурами культурного поля. К ним можно отнести В. А. Жуковского, «Московский телеграф» Н. А. Полевого и «Московский вестник» М. П. Погодина.

Факту появления статьи в «Литературной газете» Гоголь во многом обязан встрече с Жуковским и П. А. Плетневым в конце 1830 г.[187]187
  Киселев С. Н. Статья Н. В. Гоголя «Мысли о географии». С. 24; Виноградов И. А. Неизданный Гоголь. М., 2001. С. 12–13; Манн Ю. В. Гоголь. Tруды и дни: 1809–1845. М., 2004. С. 207; ПССП. 3, 796.


[Закрыть] Оба они принадлежали к избранному кругу Пушкина, мало того, Жуковский был наставником наследника престола, а Плетнев учил русской словесности членов царской семьи. О том, что Гоголю, желавшему покончить с чиновничьей службой, удалось убедить их в своем призвании педагога, свидетельствует письмо Плетнева Пушкину, которому он представлял Гоголя как автора отрывка исторического романа и статьи о географии, а также говорил о его призвании учителя: «Сперва он пошел было по гражданской службе, но страсть к педагогике привела его под мои знамена: он перешел также в учители»[188]188
  Указано: Виноградов И. А. Неизданный Гоголь. С. 437–438.


[Закрыть]. Таким образом, статья могла послужить заявкой Гоголя на место учителя истории и географии в Патриотическом институте, которое он получил в марте 1831 г. [189]189
  Там же. С. 437.


[Закрыть]

Встреча Гоголя с Жуковским в конце 1830 г. выросла в духовную близость и дружбу на всю жизнь[190]190
  См.: Янушкевич А. С. В мире Жуковского. М., 2006. С. 297–306; Смирнова Е. А. Жуковский и Гоголь: К вопросу о творческой преемственности // Жуковский и русская культура. Л., 1987. С. 244–260; Манн Ю. В. Гоголь. Tруды и дни: 1809–1845. С. 194.


[Закрыть]. В то время Жуковский уже несколько лет был воспитателем будущего царя. Несомненно, что его статус при дворе производил впечатление на начинающего автора, который тогда еще искал свой путь. По всей очевидности, преподавательская карьера казалась в тот момент Гоголю более реальной, чем писательская, и наставник цесаревича Жуковский должен был быть для Гоголя авторитетом[191]191
  А. С. Янушкевич отмечает, что пристальный интерес к проблемам воспитания был в равной мере присущ и Жуковскому, и Гоголю, см.: Янушкевич А. С. В мире Жуковского. С. 302. Как показывает опись библиотеки поэта, Жуковский интересовался вопросами педагогики: например, в его библиотеке были обнаружены все 12 томов Собрания сочинений И. Г. Песталоцци издания 1819–1829 гг.


[Закрыть]. Тем не менее сам факт знакомства с преподавателем царской семьи является внешним по отношению к изложенным в гоголевской статье географическим идеям и приобретает значение лишь в свете предполагаемого разговора Гоголя с Жуковским, который мог касаться вопросов преподавания географии. Основание для такого разговора было.

В 1827 г. Жуковский готовил «Проект плана учения Его Императорского Высочества Государя Великого Князя Наследника Цесаревича», в котором отводил себе преподавание русской грамматики, физики, истории человека, истории и географии[192]192
  Жуковский В. А. Проект плана учения Его Императорского Высочества Государя Великого Князя Наследника Цесаревича // Жуковский В. А. Полн. собр. соч.: В 12 т. СПб., 1902. Т. 10. С. 11.


[Закрыть]. Этим распределением можно объяснить и собрание учебников и научных трудов по географии в его личной библиотеке, среди которых были: «Курс всеобщей географии» И. П. Шульгина, «Краткая физическая география» К. Макларена, труды Гумбольдта и Риттера[193]193
  См.: Библиотека В. А. Жуковского (описание) / Сост. В. В. Лобанов. Томск, 1981.


[Закрыть]. В «Проекте плана учения» говорилось о необходимости «гравировать или литографировать карты и таблицы», а также мотивировалось выделение ежегодной суммы на «покупку вновь выходящих книг, иностранных и русских, также и журналов»: «Мы имеем теперь все для нас нужное; но мы должны не отставать от Европы в ее литературе. Все новое, лучшее, должно входить в состав нашей библиотеки»[194]194
  Жуковский В. А. Полн. собр. соч. Т. 10. С. 11.


[Закрыть]. Жуковский преподавал наследнику введение в общую географию[195]195
  В библиотеке Жуковского сохранилась тетрадь с записями по всеобщей географии, в основном с определениями понятий на немецком языке. Я благодарна Дамиано Ребеккини, сообщившему мне эти сведения.


[Закрыть], а для дальнейшего преподавания истории, статистики и географии России был приглашен К. И. Арсеньев, автор уже упоминавшегося популярного учебника, которому лично покровительствовал император[196]196
  Виноградов И. А. Неизданный Гоголь. С. 15–16; Адрианов С. А. Арсеньев Константин Иванович // Русский биографический словарь. СПб.; М., 1900. Т. 2. С. 317–321.


[Закрыть].

Арсеньев был «последователем школы камеральной статистики, делавшей упор на изучении государства», а не на физико-географическом описании, и можно предполагать, что он был далек от философско-художественного осмысления природы, близкого Жуковскому[197]197
  О педагогической деятельности Жуковского см.: Киселева Л. Жуковский – преподаватель русского языка (начало «царской педагогики») // Пушкинские чтения в Тарту. Тарту, 2004. Т. 3. С. 198–228; Rebecchini D. Reading with maps, prints and commonplace books, or How the poet V. A. Zhukovsky taught Alexander II to read Russia (1825–1838) // Reading in Russia. Practices of Reading and Literary Communication, 1760–1930 / Ed. by D. Rebecchini and R. Vassena. Milano, 2014. P. 99–116.


[Закрыть]. Его учебник, как уже говорилось, отражал дескриптивный подход к географии и подвергался Гоголем критике. Гоголь не называл имен, но и не оговаривал исключений из общей грустной картины преподавания («И не больно ли…», § 1). Можно предполагать, что уверенность Гоголя в правоте своей критики должна была подкрепляться авторитетным мнением, и с большой вероятностью можно предположить, что это мнение принадлежало Жуковскому. Поэтому круг географических интересов Жуковского заслуживает отдельного разговора.

Осведомленность Жуковского в новой географии можно определить в основном по описи его библиотеки, где представлены основные авторитетные имена в этой области, а также – по современным исследованиям связей Жуковского с немецкой литературой и философией. «Идеи к философии истории человечества» Гердера, как и его трактат «О происхождении языка», были прочитаны Жуковским тщательнейшим образом. По наблюдениям Н. Б. Реморовой, в принадлежавшем Жуковскому экземпляре «Идей…» сохранились пометы в значительной части текста первой и второй глав первой книги, где речь идет о соответствии строения человека строению Земли, в то время как при чтении трактата «О происхождении языка» Жуковский постоянно выделял мысль Гердера о неразрывной связи человека с миром природы[198]198
  См.: Реморова Н. Б. Жуковский и немецкие просветители. Томск, 1989. С. 132, 147.


[Закрыть].

О близости мировоззрения Жуковского к философии Гердера свидетельствует и издававшийся им придворный журнал «Собиратель», два номера которого вышло в 1829 г. Оба они буквально пронизаны просветительскими идеями Гердера и Ж. Л. Л. де Бюффона, относящимися к осмыслению взаимосвязей человека с землей и космосом. А статью «Взгляд на мир и на человека», открывающую первый номер журнала и воспроизводящую базовые идеи Гердера из первой книги «Идей…», исследователи прозы Жуковского рассматривают как отражение его собственной космической картины мира с ее физическими и нравственными законами[199]199
  См.: Айзикова И. А., Матвеенко И. А. О сочетании переводной и оригинальной прозы В. А. Жуковского в «Собирателе»: К вопросу об эволюции прозы писателя // Изв. Томского политехнического ун-та. 2003. Т. 306. № 2. С. 148.


[Закрыть].

В библиотеке Жуковского был и 12‐й том Собрания сочинений Гердера, изданных Коттой в 1810 г., в котором под общим названием «Софрон» были опубликованы школьные речи Гердера, в числе которых и речь «О привлекательности, полезности и необходимости изучения географии». Среди книг библиотеки поэта находим проникнутые натурфилософским пафосом «Странствия Франца Штернбальда» Л. Тика – экземпляр с правками автора, лично подарившего его Жуковскому[200]200
  Янушкевич А. С. Экземпляр романа Л. Тика «Странствия Франца Штернбальда» с авторской правкой в библиотеке В. А. Жуковского // Тик Л. Странствия Франца Штернбальда. М., 1987. С. 341–346.


[Закрыть]. О заинтересованности Жуковского вопросами отношений между природой и искусством свидетельствует и его переписка с наиболее известным немецким пейзажистом того времени К. Д. Фридрихом, с которым он, в частности, обсуждал возможность соединения в пейзаже живописи и музыки[201]201
  Турчин В. С. Эпоха романтизма в России. С. 145.


[Закрыть] – мотив, восходящий к романтической эстетике Ф. Шиллера, К. Л. Фернова, А. Шлегеля и др. [202]202
  См.: Tang Ch. The Geographic Imagination of Modernity. P. 78–80.


[Закрыть]

Собственно география представлена в библиотеке Жуковского основными сочинениями Гумбольдта и Риттера. У поэта былo второе (дополненное и исправленное) издание «Землеведения» Риттера 1822 г.[203]203
  Библиотека В. А. Жуковского (описание). С. 268.


[Закрыть], которое, по мнению авторитетных комментаторов, повлияло на статью Гоголя[204]204
  См.: Гоголь. Материалы и исследования. М.; Л., 1936. Т. 1. С. 40; ПССП. 3, 809.


[Закрыть]. Правомернее, пожалуй, говорить о знакомстве Гоголя с «Введением» в «Землеведение», излагавшим мысли о высоком предназначении географии, которые, однако, могли быть Гоголю пересказаны и Жуковским: они воспроизведены писателем в самом общем виде, но с характерными понятиями «иероглифа» и «шифра» природы.

Жуковский был лично знаком с Гумбольдтом, несомненно наиболее яркой звездой географии того времени, а для круга «Литературной газеты» – и символом европейской культуры[205]205
  ПССП. 3, 807.


[Закрыть]. Встреча Жуковского с Гумбольдтом состоялась за границей, до приезда ученого в Россию в 1829 г. В библиотеке поэта хранились книги немецкого исследователя с дарственными надписями от автора: «Картины природы» на немецком языке, изданные в 1826 г., и текст французской речи Гумбольдта на чрезвычайном собрании Академии наук в 1829 г. [206]206
  Discours prononcé par M. Alexandre de Humboldt à la seance extraordinaire de l’Académie inpériale des sciences de St.-Pétersbourg tenue le 16/28 Novembre 1829. St.-Pétersbourg, 1829; см.: Библиотека В. А. Жуковского (описание). С. 192.


[Закрыть]

Чтение Жуковским «Картин природы» отразилось в его небольшой дидактической статье «Климат физический и нравственный», опубликованной в упоминавшемся придворном журнале «Собиратель» в 1829 г. Почерпнутая у Гумбольдта географическая характеристика пальмы в южноамериканской степи стала поучительной аллегорией о влиянии души государя на нравственную жизнь народа: «Степи Южной Америки были бы также безлюдны: но там расцветает гостеприимная пальма; целый народ теснится вокруг нее, она дает ему жилище, одежду, прохладу, пищу и питие»[207]207
  См.: Жуковский В. А. Полн. собр. соч. Т. 10. С. 24.


[Закрыть]. У Гумбольдта в «Картинах природы» образный ряд, связанный с пальмой, более натуралистический, но не менее впечатляющий: «Tаким образом, в нижней степени образованности человеческой, мы видим существование целого народа, зависящее от одного дерева, подобно жизни насекомых, питающихся одною частью цветка»[208]208
  Цит. по русскому переводу, опубликованному в «Московском телеграфе»: Гумбольдт А. фон. О степях // Московский телеграф. 1829. Ч. 29. № 18. С. 169.


[Закрыть]. О сохранении интереса к научному творчеству Гумбольдта свидетельствуют пометки Жуковского при чтении первого тома «Космоса» (1845)[209]209
  Библиотека В. А. Жуковского (описание). С. 366.


[Закрыть].

Таким образом, Жуковский, которому была близка геоантропология Гердера, не только был знаком с основными положениями новой географии по труду Риттера, но и владел ее философским обоснованием. Он был знаком с наиболее известным практиком географии в лице Гумбольдта и его сочинениями. Осведомленность Жуковского в новой географии и личная практика преподавания позволяли ему самому выступить с критикой школьной географии. Тем не менее такое выступление взял на себя молодой Гоголь. В этом проявилась как свобода начинающего писателя, которой не обладал придворный воспитатель Жуковский, так и его желание активно включиться в умственную жизнь эпохи. Однако сделать этот шаг без наводящей мысли Жуковского и без его осведомленности в преподавании географии Гоголю было бы трудно.

Первым известным путешественником и географом в статье Гоголя назван Гумбольдт[210]210
  См. соотнесение статьи Гоголя о географии с посещением Гумбольдтом России в 1829 г.: Киселев С. Н. Статья Н. В. Гоголя «Мысли о географии» (история создания и источники). С. 24.


[Закрыть]. В 1818 г. он был избран почетным членом Петербургской Академии наук. Тогда же в «Соревнователе просвещения и благотворения» был напечатан текст его лекции о водопадах Ориноко[211]211
  Гумбольдт А. фон. О водопадах реки Ориноко // Соревнователь просвещения и благотворения. 1818. Ч. 3. С. 180–203, 288–309.


[Закрыть]. В 1823 г. появился перевод его книги «О физиогномике растений», во вступительных частях которой были выражены принципы нового подхода к освоению мира в географии. Эта небольшая книга Гумбольдта предваряла его «Картины природы» и будущий пятитомный синтетический труд «Космос», в котором он обобщал свой многолетний опыт исследования природы и размышлений над ее законами. Тем не менее нет сведений, чтобы издание 1823 г. было кем-нибудь замечено из заинтересованных географией людей.

В 1829 г. Гумбольдт приехал в Россию с целью совершить путешествие по Азии. Визит всемирно известного географа вызвал большое оживление в печати. В Академии наук в его честь устроили торжественное собрание[212]212
  См.: Есаков В. А. Александр Гумбольдт в России. М., 1960. С. 95.


[Закрыть]. «Московский телеграф» напечатал две его статьи – главу «О степях» из «Картин природы» и аллегорический рассказ «Жизненная сила, или Гений Родосский»[213]213
  Гумбольдт А. фон. 1) О степях // Московский телеграф. 1829. Ч. 29. № 18. С. 151–180; 2) Жизненная сила, или Гений Родосский // Там же. Ч. 30. № 24. С. 423–431.


[Закрыть]. Журнальные публикации могли быть известны молодому Гоголю, что можно утверждать с большей уверенностью, если учесть, что статья Гумбольдта «О степях» представляла собой наиболее авторитетный пример жанра путешествий, на который Гоголь указывал как на образец для преподавателя географии: «Богатый для сего (имеется в виду умение преподавателя рассказывать. – И. В.) запас заключается в описаниях Путешественников, которых множество, и из которых, кажется, доныне в этом отношении мало умели извлекать пользы» (§ 10).

Натурфилософский этюд «Жизненная сила, или Гений Родосский», как представляется, не нашел отражения в статье Гоголя. Также было бы трудно доказать, что писатель был знаком с книгой «О физиогномике растений». Тем не менее выраженная здесь мысль Гумбольдта о том, что пейзажи в творчестве поэтов и путешественников не только имеют эстетическое значение, но и дают возможность составить более верное представление о природе и ее влиянии на быт, нравы, образование и психологический облик народа, вела уже к гоголевской идее географических «картин», о которых в его статье сказано, что они должны создаваться из речей преподавателя в мыслях учеников.

Другая важная для географии идея книги Гумбольдта восходила к Гердеру, однако ко времени возможного ее чтения Гоголем была уже общим местом у немецких и французских историков, а также в географии Риттера. Гумбольдт писал:

Поэтические творения Греков и сумрачные песнопения первобытных народов Севера всеконечно обязаны своим отличительным характером виду растений и животных, горным долинам, окружавшим поэтов, и воздуху, которым они дышали[214]214
  См.: Гумбольдт А. Ф. фон. О физиогномике растений. СПб., 1823. С. 19–20.


[Закрыть].

Это как раз один из тех случаев, когда геоантропологические идеи Гердера, пропущенные через фильтр натурфилософии Ф. Шеллинга, развивались уже вне зависимости от первоисточника.

В разговоре об источниках первой редакции статьи Гоголя о географии самое серьезное внимание следует обратить на главу «О степях» из «Картин природы». В ней мы встречаем важные принципы новой географии – холистический подход к земле, деление ее на большие регионы, сравнительный метод и философское осмысление законов природы[215]215
  Я не могу согласиться с утверждением, что «Мысли о географии» Гоголя «местами удивительно близки по своей стилистике к манере Гумбольдта описывать природу» (Гоголь Н. В. Арабески. С. 447 (коммент. В. Д. Денисова); см. также: Киселев С. Н. Статья Н. В. Гоголя «Мысли о географии». С. 25). Картин природы, подобных описанным Гумбольдтом, в статье Гоголя нет. Она предназначена для концептуализации подхода к географии, в то время как отрывок «О степях» анализирует конкретный географический материал. Повествовательная манера «Картин природы» Гумбольдта нашла отражение в творчестве Гоголя, однако не в статьях, а в «Тарасе Бульбе», но это другой географический сюжет писателя, к нему я вернусь во второй части книги.


[Закрыть]. Здесь же был определен новый тип исследователя географии, опирающегося на собственный опыт пространства.

Основную часть публикации Гумбольдта составляет описание южноамериканских степей – лланосов и пампасов, как это переведено Полевым. Статья начинается с панорамной картины Мексиканского залива, в которую автор включает мотив наиболее древней земной геологической истории:

От подошвы гранитных гор, устоявших против усиленного действия вод, когда в первые веки нашей планеты их вторжение в материк образовало залив Мексиканский, начинается обширная равнина[216]216
  Гумбольдт А. фон. О степях. С. 151.


[Закрыть].

Данная временная перспектива сопрягается с пространственной: как название статьи («О степях», без уточнения каких и где находящихся), так и ее содержание раскрывают установку Гумбольдта обобщить особый тип земного пространства, дать характеристику степям Нового мира на фоне других:

Природа, во всех поясах земли, представляет взорам сии обширные равнины; под всеми широтами имеют они отличительный характер и собственные облики, определенные их возвышением над поверхностью морей и различием почвы и климата[217]217
  Там же. С. 153.


[Закрыть].

Он сравнивает южноамериканские степи со степями Северной Америки, Азии и Африки, размышляет о причинах различия между ними, ищет им объяснения. В ходе сравнительно-аналитического описания степей кристаллизируется сравнительный метод географии, который может быть осуществлен только на уровне всей планеты:

Сравнение физических свойств наиотдаленнейших стран и изложение в немногих словах результатов сей поверки, есть весьма занимательная и между тем трудная работа во всеобщей Географии[218]218
  Там же. С. 160.


[Закрыть] (курсив мой. – И. В.).

Отвечая на вопрос, почему, например, Африка и Южная Америка, будучи похожими по форме и находящиеся примерно в тех же широтах, все же разительно отличаются в отношении климатических условий, растений, животного мира, Гумбольдт находит объяснение этому в близком соседстве Африки с Азией с ее безмерными земными пространствами и для подкрепления такого взгляда ссылается на авторитет Геродота, который

уже был проникнут сим чувством, побуждающим наблюдать природу в великих ее действиях, и изобразил, в виде беспрерывного песчаного моря, степи Северной Африки, пустыни Иемена, Кермана, Мехрана (древней Гедрозии) и даже равнины Мултана в Индии[219]219
  Там же. С. 162–163.


[Закрыть].

В описании степей свое место находит и философско-эстетическое осмысление природы в категориях Шеллинга:

Степи, подобно океану, погружают ум в чувство бесконечного. Но воззрение на море услаждается беспрерывным движением пенистых волн, между тем как степь, в неизмеримом ее пространстве, подобно камню обнаженному, оболочке разрушенной планеты, являет только безмолвие и смерть[220]220
  Гумбольдт А. фон. О степях. С. 153.


[Закрыть].

Завершает статью созвучная Гердеру мысль о вечных законах природы, которые можно познать, наблюдая мирную жизнь растений или светил небесных, «кои, покорствуя неизменяемым законам стройности, протекают вечное свое поприще»[221]221
  Там же. С. 180.


[Закрыть].

В создаваемом Гумбольдтом типе географического дискурса весь комплекс знаний, относящийся к степям, основан на опыте очевидца – путешественника (иногда мореплавателя), знание которого восходит к непосредственным ощущениям, эмоциям, размышлениям и их анализу. Географический субъект является наиболее достоверным источником информации – он видел, ощущал, испытал и свидетельствует:

Сии висящие жилища отчасти покрываются глиною. На сей влажной постилке женщины разводят огонь, нужный для хозяйства, и путешественник, плывущий ночью по реке, усматривает длинные ряды огней на воздухе, совершенно отделенные от земли[222]222
  Там же. С. 168.


[Закрыть].

Взгляд путешественника продуцирует «картины», которые впоследствии получают географическое объяснение:

В глазах наблюдателя, занимательность сей картины состоит единственно в том, что заимствовано оною от самой природы. В степях Американских мы не найдем ни оазисов, напоминающих о древних поселенцах, ни иссечений в камнях, ни плодоносных дерев, свидетельствующих о трудах поколений давно минувших. Сия часть мира, как будто чуждая судеб рода человеческого, являет зрелище независимого существования животных и растений[223]223
  Там же. С. 158.


[Закрыть].

Мотивы взаимодействия человека с природой и зависимости хозяйственной деятельности людей от природных условий пронизывают все повествование о степях. Например, в сравнении степей Европы и Америки Гумбольдт отмечает, что «употребление молока и сыра, равно как и возделывание нивных произрастаний, есть одна из отличительных черт, характеризующих oбитателей Старого света»[224]224
  Там же. С. 166.


[Закрыть].

Таким образом, глава «О степях» из «Картин природы» Гумбольдта отражала основные сдвиги в парадигме географии: ее отход от классификаций и перечислений, ориентацию на повествование наблюдателя «картин» и, следовательно, субъективный взгляд на связь между человеком и землей в ее историческом аспекте. Как покажет дальнейший анализ, Гоголь оказался особенно чутким к человеческому фактору в пространстве, но, с другой стороны – и к картографическому взгляду, который охватывает целое земли и может с такой перспективы сравнивать ее отдельные участки. Не совпадая с текстом Гумбольдта в выражениях, статья писателя воспроизводила пафос всеобщей сравнительной географии, которым был вдохновлен немецкий исследователь.

В статье Гоголя нет прямых указаний на то, что он отводил Риттеру выдающуюся роль систематизатора новой парадигмы географии, несмотря на то что об этом трубили два авторитетных для него журнала, о которых речь пойдет дальше. Риттер упоминался писателем как автор не удовлетворяющего барельефного изображения Европы, которое «не совсем еще удобно для детей, по причине неясного отделения света от теней» (§ 6), и которое можно усовершенствовать с помощью переведения двухмерного картографического образа в трехмерный настоящий барельеф, изготовив его «из крепкой глины или из металла» (§ 6).

Барельефное изображение Европы было одной из карт в картографическом издании Риттера «Шесть карт Европы с объяснениями» (на самом деле барельефное изображение было седьмой картой), которые в Германии были опубликованы в 1806 г. В 1828 г. Погодин издал перевод «Карт…» на русский язык. Суть этого издания состояла в том, чтобы информацию о разных сторонах географии Европы наглядно распределить по тематическим картам, которые показывали 1) европейские горные хребты, 2) высоту гор, 3) распространение диких и 4) хозяйственных растений, 5) животных и 6) расселение народов в Европе. Пять из этих карт составлялись на основе карты Европы, высота гор представлялась в виде графика и показывала горы в профиль (этот график также был назван картой).

Каждая карта сопровождалась статистическими объяснениями, за исключением барельефного изображения Европы, которое предваряло весь текст и не объяснялось, но для Гоголя, судя по всему, составляло наибольший интерес. Карты были большего формата, чем сама книга, и помещались сложенные в конце книги. На сегодняшний день в библиотеках России сохранилось весьма ограниченное количество экземпляров этого издания, которыми обладают Научная библиотека МГУ, Российская национальная библиотека и Библиотека Академии наук в Санкт-Петербурге. В нашей монографии воспроизводится копия барельефного изображения Европы, которую график Г. Йонайтис сделал с публикации оригинальной карты Риттера в сборнике «Искусство и картография» [225]225
  Art and Cartography: Six Historical Essays / Ed. by David Woodward. Chicago; London, 1987.


[Закрыть](ил. 1 на с. 57). Копия близка к тому изображению, которое видел Гоголь, предлагая сделать из него настоящий барельеф, и описал в «Страшной мести».

Будучи замечательным образцом картографического искусства, «Карты…» Риттера были и новым шагом в систематизации географического знания: с помощью карт отдельные тематические поля дисциплины приводились к единству на основе визуального образа земли. Последнее слово в разговоре о наглядных средствах в преподавании географии Гоголь оставил за собой – предложил изготовить «настоящий барельеф» вместо барельефного изображения Риттера, однако предлагаемую им систему обучения полностью построил на структуре «Карт…» Риттера. К такому решению подводила и дискуссия, которая после публикации «Карт…» имела место в авторитетной для Гоголя печати.

Погодин публиковал отдельные главы своего перевода «Карт…» Риттера в «Сыне отечества», «Московском вестнике» и «Вестнике Европы». С этими публикациями Гоголь мог познакомиться еще в школе[226]226
  См.: ПССП. 3, 809.


[Закрыть]. Однако в периодике сами карты не приводились, в то время как именно они и составляли наибольшую ценность издания 1828 г. и в научном, и в эстетическом отношении. В профессиональном отзыве Полевого в «Московском телеграфе», написанном с точки зрения будущих достижений Риттера и в первую очередь с точки зрения его «Землеведения», отмечено, что «Риттеровы изъяснения только в совокупности с картами его важны, а без них они ничто иное, как легкие статистические и к Физической Географии относящиеся заметки»[227]227
  [Полевой Н. А.] [Рец. на: ] Карты … Сочинение Карла Риттера… // Московский телеграф. 1828. Ч. 23. № 18. С. 223.


[Закрыть].

Полевой отметил, что книга Риттера достойна внимания всех изучающих географию, но особенно тех, кто ее преподает, что издание хорошее и что карты не уступают немецким. Представляя в рецензии идеи Риттера, Полевой одновременно обосновал и сам картографический подход в обучении:

Мысль Риттера состояла в том, что при самом начале изучения Географии должно представлять учащимся общее обозрение земного шара и частей света, с разных сторон. Он полагал, что если приучить учеников к систематике разных частей Географии, когда в то же время они занимаются и подробностями ее, то это будет иметь благие следствия, удалив от односторонности, мелкости ученья, показав целые части сведений и сводя внимание учащихся в общность науки большими отделами. Ничего не может быть справедливее. Взгляд на целый земной шар, в геологическом, например, отношении, врежет, так сказать, в память учащегося отношения Геологии к другим предметам географическим гораздо удобнее, нежели перебор государств, с указанием при каждом почвы земли, образования гор и проч.[228]228
  [Полевой Н. А.] [Рец. на: ] Карты … Сочинение Карла Риттера… С. 220–221.


[Закрыть]

В рецензии Полевого было с одобрением отмечено, что при публикации перевода Погодин изменил оригинальное распределение материала, каким оно было в немецких изданиях Риттера 1806 и 1820 гг.:

В подлиннике, карты не в таком порядке <…> в Русском переводе размещение гораздо лучше. Рельеф Европы ведет к горам, распределение прозябений на горах к суждению о земной атмосфере и растительности. Здесь переход к животным, и наконец к человеку[229]229
  Там же. С. 222.


[Закрыть].

С другой стороны, Полевой указал на ошибки Риттера, особенно – в отношении карты народонаселения, и предупредил, что, будучи большим подспорьем учителям в преподавании географии, карты нуждаются в разъяснениях и уточнениях: «…для них (учителей. – И. В.) должна быть важна только идея Риттера; подробности, они могут и должны сами составить»[230]230
  Там же. С. 223.


[Закрыть].

Если «Введение» в «Землеведение» Риттера обосновывало философский план географии и давало пример свободного сочетания категорий Непостижимого Зодчего земли с наукой, ее изучающей, то «Карты…» Риттера в переводе Погодина сообщили статье Гоголя ее научно-географический словарь, определили основные аспекты физической географии и указали как на сам картографический метод изучения, так и на последовательность тем в обучении географии, которую Гоголь предложил. Иными словами: «Карты…», в той последовательности, в которой они представлены в русском переводе Погодина, послужили писателю образцом для матрицы в систематизации и распределении географического материала. В этом он последовал совету издателя «Московского телеграфа» Полевого.

Здесь же можно отметить исключительную приверженность к картографическим методам распространения географической информации у переводчика «Карт…» Риттера – Погодина, увлеченность которого наглядными средствами географии передалась и молодому Гоголю, внимательно читавшему погодинский «Московский вестник». Например, в статье «Как писать историю географии» Погодин выдвинул идею представить на картах историю географии, предлагая соотнести ее с постепенным открытием земель:

Очень ясно, кажется, можно бы было представить такую Историю Географии на карте: снимите поверхность с глобуса и разложите ее по Меркаторову изобретению на четверо-угольной плоскости, – вся земля перед глазами. – Означьте первые узнанные, т. е. описанные места каким нибудь самым темным, или самым светлым цветом, – пусть этот самый темный или самый светлый цвет переходит в противный, представляя тем постепенность открытий. Направление открытий можно представить чертами. Время должно оставить для другой карты, или что еще было бы лучше, оставить на той же, ухитрясь как-нибудь приставить годы к градусам, или другим каким-нибудь образом, с объяснительною таблицею на поле[231]231
  История географии. Мысли, как писать историю географии (Из переписки о разных предметах) // Московский вестник. 1827. Ч. 2. № 5. С. 64–65 (подпись: М. П.).


[Закрыть].

В статье Гоголя «Несколько мыслей о преподавании детям географии» есть фрагмент о картах просвещения, который восходит к одному «картографическому» предисловию Погодина в «Московском вестнике», однако на его примере можно показать, насколько самостоятельно Гоголь смотрел на идеи, предлагаемые авторитетным изданием. В своей статье, соответственно логике картографического взгляда на землю, писатель развивает мысль о том, что «весьма полезны для детей карты, изображающие расселение просвещения по земному шару. Эта польза превращается в необходимость, когда проходят они Европу» (§ 9). Гоголь советует преподавателю сделать такие карты самому. Эту мысль ему внушила статья «Нечто о Париже (отрывок из письма Дюпена к редактору „Journal des Debats“)»[232]232
  Указано: ПССП. 3, 811.


[Закрыть], где говорилось о парадоксальном сосуществовании в Париже высокой культуры и поразительного невежества. Статья сопровождалась припиской Погодина, в которой сообщалось, что «г. Дюпень составил карту Франции, на коей разными оттенками цветов белого и черного изобразил степени просвещения, а с оным промышленности и проч.»[233]233
  Московский вестник. 1827. Ч. 6. № 23. С. 347 (примечание к статье «Нечто о Париже»; подпись: М. П.).


[Закрыть]

Тем не менее Гоголь не следует Дюпену буквально: во-первых, он предлагает сделать карту всего земного шара, а не отдельного региона, как Франции у Дюпена, и, во-вторых, принцип, на основе которого его карта должна быть построена, предполагает, что существует пропорциональная зависимость образованности от природных условий, что в отношении одной страны, той же Франции, не имело бы смысла:

Места, где просвещение достигло высочайшей степени, означать светом и бросать легкие тени, где оно ниже. Тени сии становятся чем далее, тем крепче и, наконец, превращаются в мрак, по мере того, как природа дичает и человек оканчивается бездушным Эскимосом (§ 9).

Таким образом, гоголевская карта не столько социологическая, сколько географическая – она должна отразить не человеческие достижения в области просвещения, а те природные обстоятельства, которые неизбежно влияют на духовную жизнь человека. В этом предположении сквозит климатическая теория толкования связи человека с природой[234]234
  Ср. у Гердера о гренландцах: «…в глазах не видно души. <…> И все же он остается человеком, и даже в кажущихся совсем не человеческими чертах, если рассмотреть их повнимательнее, становится зримой человечность. Природа хотела испытать, вынесет род человеческий подобные тягости, и человек выдержал испытание», см.: Гердер И. Г. Идеи к философии истории человечества. М., 1977. С. 141–143; указано: ПССП. 3, 811. Очевидно, что подход Гоголя к этому вопросу отличается от антропологии Гердера и ближе к положениям «Духа законов» Монтескьё, изложенных в «Вечере у Кантемира» К. Н. Батюшкова, к которому восходят и некоторые другие мотивы «Арабесок», см.: Дерюгина Л. В. Гоголь и Батюшков: мотивы «Опытов в прозе» в «Арабесках» // Феномен Гоголя. СПб., 2011. С. 217–230.


[Закрыть], но сам формат карты восходит к тематическим картам Риттера. Предложенная писателем карта просвещения является логическим доведением до конца принципа давать ученикам на первых порах только самые общие знания о земле и одновременно показывает работу его творческой мысли, направленной на внутреннее единство и цельность концепции.