Текст книги "Секрет Счастливого сердца. Нескучная психология для яркой жизни"

– А как ты считаешь, – уточнила Анна Петровна,– тебе нужен ангел?

– Нет, мне нужен человек. И у него будут достоинства и недостатки.

– А что, по-твоему, значит «включать мозги»?– снова спросила Анна Петровна.

–Рассуждать логически. Пропускать через фильтр критики. Сколько витиеватых объяснений он мне приводил, когда внезапно пропадал. А самое простое объяснение часто и есть верное. И я об этом тоже давно знала. Замысловато объясняет – значит, врет.

– Будешь продолжать знакомиться с мужчинами, или «пуганая ворона и куста боится?»

– Буду знакомиться. Но не специально. Если вдруг случай подвернется.

– А с Алексеем будешь общаться?

– Скажу ему «Спасибо» за всё хорошее, что он мне дал.

Я прощаюсь с Алексеем и продолжаю жить! Постепенно выздоравливаю.

Ярчайшей тающей звездой пронесся ты в моей судьбе,

Сверкнув надеждою. Ну что ж – не знаю я, что будет завтра,

Но лучшие мои стихи – другому посвящу, поверь!

Мы встретились еще один раз. И впервые я общалась с ним легко и свободно – без неистовой надежды в глазах, без  тайного истолкования каждой фразы. Без ожидания, когда же он достанет заветную коробочку с колечком. Впервые он был не ангелом во плоти. А живоым, несовершенным, но не менее привлекательным мужчиной. Который сомневается,  страдает, нуждается в поддержке. И   боится это показать. Может быть, мы просто рано встретились…

 Я выздоровела!  Вот ты стал земным,

(В шкафу пылится нимб, слегка помятый…) 

Понятным,  предсказуемым… Чужим!

А душу отпустил… К родным пенатам!

Выводы:

Одиночество – повод заняться собой и начать давать себе то, чего ждала и не дождалась от мужа все это время. Даже если это были неоправданные ожидания. Но не торопитесь, даже если кажется, что последние денечки молодости уносятся. Сделайте паузу до новых отношений. После развода лучше какое-то время побыть наедине с собой, успокоиться, сделать выводы.

Примите этот новый этап в жизни и насладитесь одиночеством. Ведь вы живете для себя и можете делать что хотите. Прокайфуйте этот период! Займитесь тем, на что давно не хватало времени!

2. Если окунуться в новые отношения, не проделав «работу над ошибками», велик риск скопировать сценарий предыдущих отношений. Часто новые отношения могут стать попыткой «вышибить клин клином». Но ведь здоровые отношения так не построишь, а значит, впереди еще одно расставание… успешные и счастливые люди притягивают таких же в себе. Если же вы будете убиваться горем и страдать, вы притянете к себе такого же неудачника.

3.Мой «Алгоритм завоевания любимого мужчины»: см. Упражнения.

4. «Чем фантастичнее начинается роман, тем больнее будет падение». Б.М.Литвак

5.Игра «Динамо» возникает тогда, когда у партнеров есть страх эмоционально близких отношений, или страх сексуальной близости. Еще люди играют в Динамо, чтобы получить сильнейшие эмоциональные переживания, которые со временем могут перерасти в психологическую зависимость. Также игра Динамо позволяет человеку, не увлеченному делом, занять свое время. «Муки нравственные необходимо заменить муками физическими. Во времена крепостного права крестьянки не умирали от любви. Они работали с утра до ночи. Страдали и чахли только рафинированные «тургеневские барышни»… М.Е.Литвак.

6. Стоит задуматься, если партнер называет вас «зайчиком», «рыбкой», «котиком». Может, для того, чтобы не ошибиться невзначай? Может, не только вас?

7. Б.М. Литвак выделяет несколько стадий разрыва отношений, или «брошенности»:

Паника. Партнер ушел, резкое нарастание тревоги, горя. Вплоть до суицидальных мыслей.

Штурм. На этой стадии человек пытается совершить какой-то один поступок, который позволит вернуть партнера. Дорогой подарок, обещание «больше никогда»…

Осада. После неудавшегося штурма брошенный партнер переходит к тактике длительной осады. Во время нее и происходит большинство болезненных моментов.

Агрессия. Время идет, результатов нет. Появляется и нарастает злость на партнера. Конфликты, «перетягивание одеяла», манипуляции детьми, угрозы, давление на жалость.

Безразличие. Ситуация уже не вызывает бури эмоций. Человек принимает ее.

Благодарность. Эта стадия возможна только тогда, когда были сделаны выводы из ситуации, и это делает вас стать мудрее, сильнее, критичнее. Благодарность – это высший пилотаж. Показатель того, что ошибки переосмыслены, а страдания и конфликты оставлены в прошлом. Это залог удачных, гармоничных отношений в будущем.

8. Такая «любовь» и не любовь вовсе! Просто невротическая потребность в любви.

Желание брать, а не отдавать. Брать не в смысле материальном. Брать любовь, заботу, дружеское участие.

Настоятельное желание обрести защищенность за спиной мужчины, переложить на него свои проблемы, опять же, не только материальные. Или подсознательное стремление слиться с мужчиной. Раствориться в нем, в его чувствах и желаниях, жить его жизнью. Не своей!

Возможно, стремление привязать к себе посредством секса. Неосознаваемое желание «обменять» секс на порцию тепла, привязанность. Готовность «дать то, что я могу» – свое тело. Но ведь вы можете дать человеку гораздо больше. Свое искреннее теплое отношение, свой талант, незлобивый характер, ум и логику, нежность, честность, умение встать на позицию партнера.

9. Игрок в «Динамо» пленяет вас сладкими речами, подарками, теплотой. Потому что больше в нем ничего особенного нет. А зачем вам тот, кто не способен вас оценить? На свете немало достойных мужчин. Может, вы до них не доросли еще? Значит, надо расти!!!

Учиться любить самой! Учиться любить себя!

Приложение 1 к главе 8.

Упражнения.

1.Расставание может лишить вас жизненных сил. И это  самый неподходящий момент, чтобы искать новую любовь. Нужно время, чтобы восполнить все те эмоции, которые вы растратили: сосредоточиться на работе, детях, друзьях и заботе о себе. Нет, нет так: заботе о себе, а потом уже обо всем остальном. Это время дано, чтобы научиться самоанализу и использованию одиночества с пользой.

-подумайте, что в первую очередь вы должны сделать, заботясь о себе. Какие новые перспективы открывает вам одиночество? Чем можно занять освободившееся время, какие навыки получить. Продолжайте вести дневник.

2. Напишите свой «Алгоритм завоевания любимого мужчины».

Приложение 2 к главе 8.

Стихи.

Пусть обо мне в круговерти дел не вспоминаешь неделями,

Это не важно, родство наших душ – эта незримая нить –

Держит надежно нас … Не удалось встретиться, хоть и хотели мы…

Что ж – я могу написать тебе, можешь ты мне позвонить…

И по крупицам обрывочных фраз калейдоскоп воссоздать

Жизни твоей , я пытаюсь не раз, тщетно желая понять:

Может, о дальних прекрасных морях, где безмятежен прибой,

Иль о доверчивых детских глазах грезишь бессонной порой…

Напоминаешь мне солнечный луч – хмурым ноябрьским днем

Вдруг прихотливо блеснет из-за туч ярким, лукавым огнем!

Прихотливое счастье

Наши встречи, как солнце в Сургуте –

Так желанны и редки порой….

Я пытаюсь добраться до сути,

Согреваюсь с тобою душой…

Ты меня научил быть спонтанной,

Каждый миг принимать с восхищеньем,

Благодарной судьбе быть за встречи

И потери – уж как суждено…

От любимой работы быть пьяной,

Путешествия ждать с нетерпеньем,

И в обычный – такой дивный вечер –

Пить с тобой наслажденья вино…

И моменты нехитрого счастья –

Нежный блинчик с сиропом кленовым,

Взгляд – с хитринкой, пронзительно-синий

Или чудный флакончик духов –

Для меня словно зонтик в ненастье,

Так волнующе, трепетно-новы,

И рождают в душе пароксизмы

Пусть наивных… Нетленных стихов!

Ускользаешь сверкающей рыбкой…

Может, просто мы встретились рано,

Иль в стремлении стать безупречной

Я успела тебя утомить…

Прихотливое счастье так зыбко,

И тропическим ураганом

Пронеслось… Ярким и быстротечным –

Даже страшно – могло ведь не быть!

Теряю тебя

Как пережить, что я тебя теряю…

Пытаюсь до отказа день забить

Делами, тренировками… Я знаю

В теории, как нужно поступить!

Но с головой внезапно накрывает

Такой тоски шальной девятый вал….

Твой синий взгляд мне душу согревает …

Смеялся… Баловал… И целовал…

Я знаю – жить нельзя в воспоминаньях,

Нужна осознанность – лишь «здесь» и лишь «сейчас»!

Но мне важней загадок мирозданья

Смеющийся прищур любимых глаз!

Как много нежных, нервных строчек доселе было о тебе,

Тех, что бессонными ночами, в тиши рождаются внезапно.

Я излечилась, хитрый жук, своей души закрыла дверь…

Ярчайшей тающей звездой пронесся ты в моей судьбе,

Сверкнув надеждою. А я – не знаю я, что будет завтра,

Но лучшие мои стихи – другому посвящу, поверь!

Я выздоровела

Сегодня так свободно и легко

С тобою мне – ведь нет ни лжи, ни фальши,

Отбросить все сомненья далеко,

И не гадать – «А что же будет дальше?»,

Не ждать с тоской мучительной в глазах,

Когда ты скажешь три заветных слова…

Забыть и свой ненужный детский страх

Несовершенной выглядеть … Готова

Я быть, коль хочется – смелей, нежней,

Ошибкою, проблемой поделиться,

А радость разделить еще важней,

В сорадости, как в поцелуе, слиться….

Я выздоровела! Вот ты стал земным,

(В шкафу пылится нимб, слегка помятый…)

Понятным, предсказуемым… Чужим!

А душу отпустил… К родным пенатам!

Глава 9

Напутствие папы

Понимание смерти дарит и понимание

новой жизни. Освальд Шпенглер.

Болезнь подкралась внезапно… Папа бодр, но как-то незаметно похудел. Вдруг стал седым, хотя оставался все таким же оптимистом. В одночасье развернулась во всей полноте клиника ишемической болезни сердца. Я кардиолог, симптомы не вызывают сомнений. Буквально полгода назад обследовала папу – все было неплохо. Госпитализируем, провожу полное лечение, договариваюсь с кардиоцентром о проведении коронароангиографии. Это обследование, при котором контрастируются сосуды сердца и выявляются бляшки. Бляшки могут стать причиной инфаркта. Обычно при таком поражении сосудов проводится операция на сосудах сердца – аортокоронарное шунтирование или постановка стентов.

Однако в проведении операции кардиохирурги отказали. У папы к этому времени резко снизились гемоглобин и тромбоциты. Лечим анемию параллельно с сердечными проблемами в течение месяца – без эффекта. Проводим все возможные обследования, чтобы докопаться до диагноза. Поставила «на уши» всех коллег. Самочувствие отца ухудшается еще быстрее, чем анализы, терапия не дает результата. Страх и отчаяние поселяются в душе. Мама еще подливает масла в огонь: «Почему нечего не делаешь, не обследуешь, плохо лечишь?» Гематологи выносят вердикт: не исключается лейкоз, то есть рак крови. Необходима химиотерапия, но без операции на сердце папа ее не переживет… Мы не решаемся сообщать папе эти страшные новости, любой стресс для него губителен.

Теперь при каждом взгляде на папу глаза мамы наполняются слезами. Я шиплю на нее, отвожу в сторону:

– Не смей ТАК смотреть на него, как на покойника! Мы боремся!

Связываюсь с клиниками Израиля, Германии – сможете ли принять пациента для уточнения диагноза и лечения. Все клиники живо предлагают приехать, выставляют счета за обследование и пребывание, но возможность операции обсуждать не хотят…

Еще неделя – состояние папы катастрофически ухудшается. Снова курс лечения в кардиологии – интенсивное лечение, лучшие лекарства. Вроде полегчало, выписали домой.

Прошло 3 дня. Прихожу с работы, только собралась перекусить, раздается звонок от папы.

–Дочь, у меня такая боль адская в груди, задыхаюсь! Голос, полный страдания.

– Сколько времени?

– Да с полчаса уже, нитроглицерин не помогает!

– Папа, я еду! Прыгаю в машину, звоню в «Скорую». Снова в больницу, на этот раз в реанимацию. Только после введения морфина папа успокоился и задремал…. Сижу до утра с ним в палате. Стихи рождаются сами. Но тогда я не могла их показать никому.

Скребутся в душе бесноватые кошки,

Засели в мозгу очумевшие дятлы…

Помочь бы, помочь бы тебе, хоть немножко,

Как страшно – теряю тебя… безвозвратно…

На следующий день папе стало полегче. И, проснувшись, первым делом он выпросил мобильный телефон (в реанимации ведь не разрешают). Сразу взялся звонить Алене, внучке, ведь он не успел помочь ей с алгеброй. Медсестры дали ему бумагу и ручку, и под диктовку Алены папа записывает задания. Решает, проверяет, затем диктует дочери решения. Медперсонал по очереди украдкой заглядывает в палату.

– Вы что, математик? – удивляются врачи.

–Нет, я инженер, и то на пенсии,– улыбается папа. Просто внучке помочь надо, у нее программа такая сложная. А у меня здесь куча времени свободного.

Ситуация осложняется тем, что я исполняю обязанности заведующей отделением. Лето, две трети врачей в отпуске, в декрете, на больничном. И на 80 больных нас – двое врачей – я и моя подруга Антонина. Она работает в приемном, дежурит через ночь. Я мечусь по отделению: осматриваю тяжелых больных, потом обход по палатам. Хотя должна бы заниматься только папой! Бегу на консилиумы, экстренные консультации в других отделениях. Хотя должна заниматься только папой! Консультирую беременных и призывников, пишу истории болезни, выписные и переводные эпикризы. Хотя должна заниматься только папой!

В бессильном отчаянии устроила скандал начмеду – давайте уже делать что-нибудь! Ведь состояние ухудшается с каждым днем! Начмед, повидавшая виды, в изумлении смотрит на меня, как на пришельца. Еще бы, за все эти годы я впервые позволяю себе повысить голос на начальство!

– А давайте устроим телевизионные консультации! Ведь у нас телецентр работает. Я распоряжусь, чтобы организовали. Готовьте документы в электронном виде, разошлем в ведущие кардиоцентры страны. Пиши письма, прикрепляй обследования. Может, кто-нибудь возьмется прооперировать?

И вот запросы на телевизионную консультацию направлены в шесть кардиоцентров: в Москву, Новосибирск, Тюмень, Ханты-Мансийск. В конце каждого эпикриза я дописала от руки: «Прошу, помогите, пожалуйста! Это мой папа! Зав.отделением, лечащий врач Турченко Инна Викторовна».

Ханты-Мансийск отказал сразу, затем Новосибирск. Кто-то просто не ответил. Каждый день тянулся, словно вечность.

Через неделю я просто обезумела от отчаяния, а папа стал на себя непохож. Всегда такой интеллигентный, корректный, он вдруг сделался резок и конфликтен. Я поняла – он чувствует, что конец близок, и уже не считает нужным сдерживать свои эмоции. Он борется изо всех сил, доступными ему средствами!

С. Моэм пишет: «Считается, что страдание вырабатывает смирение, смирение же представляется выходом из всех жизненных трудностей. Смирение приемлет “пращи и стрелы яростной судьбы” и нарекает их благом. Это добродетель побежденных. Бывает, поражения не миновать, но поражение без борьбы – это двойное поражение».

Прилетел брат из Америки, его пропускают к папе в реанимацию, они очень тепло общаются. И хотя временно наступило затишье, состояние относительно стабилизировалось, ох, как же мне страшно!

И вот откликнулась московская больница РЖД им.Семашко! С волнением вижу на экране двух докторов. Один пожилой, седовласый, второй молодой совсем, кавказской внешности. Они просматривают документы, задают несколько уточняющих вопросов. Переглядываются между собой. Сердце мое замирает…

– Мы возьмем вашего отца на операцию, приезжайте, – говорит молодой. Как я узнала потом, это талантливый кардиохирург, в свои 32 года уже доктор медицинских наук Шугушев Заур Хасанович.

– Спасибо! Мы будем через несколько дней!

Слезы бегут по щекам, а я бегу обрадовать папу.

Затем мчусь на консилиум, и меня осеняет мысль: «Сейчас они еще раз обсудят между собой и передумают. Слишком велик риск. Завтра перезвонят и откажут. Надо лететь в Москву немедленно!»

Начмед и заведующая реанимацией, услышав мои новости, отреагировали сразу:

– Вот ты сама и полетишь с ним в Москву! Сегодня же!

– Как? Он же, по сути, нетранспортабельный! Нужна непрерывная инфузия, а вдруг обезболивание понадобится? Санитарный борт нужен!

– Вот ты и будешь все сама делать, ты же врач высшей категории! О санитарном борте и не мечтай! Все препараты с собой возьмешь, а мы пациента перед вылетом седативными подгрузим, чтобы спал в дороге.

Выхода другого нет, времени на раздумья и страхи тоже. Звоню маме и велю бронировать билеты. Через час мама сообщает, что билетов нет. Начало лета, из северного города люди массово летят в отпуск. Поднимаю всех знакомых и незнакомых, и вскоре находятся два билета в бизнес-класс.

–Правда, цена у каждого по 100 тысяч, полетите?– извиняющимся голосом спрашивает мой давний пациент.

–Да, обязательно! Бронируйте!

Я диктую паспортные данные.

Безумная гонка продолжается: в реанимацию, договариваюсь о подготовке к транспортировке в аэропорт. Звоню брату, он улетел три дня назад, чтобы готовил встречу в Москве и перевозку в больницу.

Дома судорожно собираем документы.

– Мама, где справка о том, что транспортировка не противопоказана?

Это мое прямое нарушение – справку эту я выписала через Врачебную Комиссию еще две недели назад, когда состояние папы было не угрожающим. Решила запастись ею заранее, вдруг пригодится. Там только дата не проставлена. И вот, понадобилась. Сейчас бы мне ее никто не выдал.

– Какая справка? Не помню! На лице мамы недоумение сменяется ужасом, когда она понимает, о чем речь.

– Мама, ищи везде! Быстрее! Я вне себя.

Перевернули всю квартиру – нет справки, словно и не было вовсе.

– Может, без нее попробуем?– робко предлагает мама.

– Как ты себе это представляешь?– в бешенстве кричу, уже плохо себя контролируя. –Мы приедем на «Скорой», с сиреной, в аэропорт, а его не возьмут на борт? Это же добьет папу окончательно!

Мозг у меня буквально взрывается. На часах 23.10, наш рейс через 4 часа. Я принимаю решение:

– Мама, езжай в аэропорт. Что хочешь, говори медикам, ври безбожно, но добивайся их согласия взять его на борт. Можешь сказать, что справка у меня. Я в больницу, еще успею состряпать какую-нибудь плохенькую справочку на всякий случай. И жду твоего звонка. После этого мы выезжаем на «Скорой» с папой.

Мама понеслась в аэропорт. В медпункте она так разволновалась, рассказывая о папе, что у нее самой поднялось давление. Ее отпаивали корвалолом, давали таблетки, и в этой суматохе все забыли о злополучной справке…

И вот мы мчимся с к рейсу. Белые ночи, дороги пустые. Папа дремлет, наколотый успокоительными. Минуя стойку регистрации, в медпункт. Там проверка билетов и документов, и сразу к трапу. По ступеням его занесли прямо на кресле, и вот мы уже в просторном салоне бизнес-класса. Я достаю ампулы, шприцы, таблетки. Молюсь про себя, чтобы весь этот арсенал не пригодился. Ведь что на самом деле я смогу предпринять, если разовьется инфаркт в небе? Но, к счастью, полет проходит спокойно. Папа спит, и даже я отключаюсь ненадолго.

Приземлились мягко. Сразу вижу у трапа машину «Скорой помощи», рядом брат скачет, руками машет. Когда уже он повзрослеет, этот мальчишка? В машине врачебная бригада с полным набором необходимого оборудования. Поехали! По встречной! С сиреной!

В шесть утра мы уже в приемном покое больницы им.Семашко. Пришедший на работу к семи наш доктор Заур Хасанович в полном изумлении:

– Я такой оперативности еще не встречал ни разу!

Через три часа папа уже на операционном столе. Кардиохирурги – мастера своего дела. Папа рассказал потом, что он ничего и не почувствовал. «Лежу, лежу, надоело уже. Когда операция начнется? – спрашиваю. Так заканчивается уже! – смеется доктор. Так дышится легко, словно плиту бетонную с меня сняли, – радуется папа».

Заур Хасанович сообщил потом, что накануне вечером изучал материалы по этому вопросу. Таких пациентов, по данным литературы, во всем мире пока описано около 70. Как их вести, толком никто не знает. Врачи очень боялись кровотечения. Но действовали на свой страх и риск, применив новый препарат, установив стенты с лекарственным покрытием. И все обошлось! Нижайший поклон Вам, доктор от Бога, Шугушев Заур Хасанович!

Как были мы счастливы в те дни, когда верили, что все страшное уже позади. Как светился папа, строил планы и наслаждался каждым моментом!

Но, увы … Наша идиллия длилась всего месяц. А затем начала наступать новая беда. Снова крайне низкий гемоглобин, критическое снижение тромбоцитов. Сильнейшая слабость. Гематологи не знают – связано ли это с прогрессированием лейкоза или является побочным эффектом химиотерапии. Опять реанимация, бесконечные переливания эритроцитарной, тромбоцитарной массы.

Папа не жалуется. Он, как стойкий оловянный солдатик, несгибаем. Несмотря на все страдания, он спокоен. Теперь я в отпуске, и часами сижу у его постели. Он рассказывает мне смешные случаи из детства и юности. А я и не знала, каким он был, оказывается, авантюристом! Смелым, решительным, отважным! Мы все привыкли считать его тихим интеллигентом, не обидевшим и мухи! Со смехом вспоминает свой провал при поступлении в медицинский. Брат сказал ему тогда: «Иди на врача учиться, хорошая профессия. Зарежешь больного, и ничего тебе не будет! Слава Богу, что не поступил, ведь инженер – это мое призвание».

Его глаза светятся любовью, когда он говорит, как гордится мной. Какая я смелая, что стала кардиологом, ведь это так мужественно и трудно – спасать людей! Какая я сильная, что не побоялась уйти от мужа, и теперь расцвела, став самой собой. Ему так нравятся мои стихи, почему я не показывала их раньше? И какие замечательные растут внучки, неординарные Алиса и Аленка! Вспоминает безбашенного братца, «америкоса», и трех сорванцов, американских внуков. Он скучает по ним, а видимся так редко.

– Может, на следующий год поедем в Нью-Йорк все вместе?– спрашивает папа беззаботно, и я киваю, не в силах ничего ответить.

– Знаешь, наверное, в смерти тоже есть свой смысл, и не надо ее ненавидеть или бояться,– вдруг безо всякого перехода негромко говорит папа. Его лицо умиротворенное, даже просветленное.

– Почему?– пролепетала я.

И подумала: вот дура, нужно было сказать что-то вроде: «Тебе-то зачем об этом думать? Ты же скоро поправишься»! Взглянула в его глаза и прочла в них: он все знает. Папа берет меня за руку. Его рука, такая исхудавшая, почти прозрачная, сжимает мою ладонь.

– Потому, что я теперь могу сказать тебе то, чего никогда раньше не говорил. То не приходило в голову, то некогда было. Верь в себя, дочь, и иди своим путем. Не позволяй никому сбивать тебя. Ты – редкий бриллиант, и не каждый может понять это. Не снижай свою планку. И прости меня…

– Ну что ты, папа! Это ты прости меня за все!

– Нет. Раньше мне казалось, что я твоего брата люблю больше. Он так долго болел, и в нем столько бьющей через край жизни, энергии! А ты – тихоня. Но я был неправ. Вы просто разные. Ты способная и талантливая. Прости, что мало тебе об том говорил. Но я люблю вас, каждого по-своему.

– Знаю, ты всегда верил в меня. Пусть и не всегда показывал это. Спасибо тебе за любовь и веру в меня! Я это всегда чувствовала. Да, я хороший врач, талантливый поэт, я классная, уникальная. Я сильная, умная, красивая, замечательная. Я учусь себя любить. Я в себя верю!

–Дочь, иди к своей мечте, не думай о том, что поздно. Делать то, что тебе нравится, никогда не поздно! А я тебя всегда поддерживаю!

– Спасибо, папочка. Я тебя так люблю!

Я обнимаю его и держу крепко, стараясь унять сотрясающие меня рыдания. И пулей вылетаю из палаты с так кстати зазвонившим телефоном, чтобы скрыть бегущие по щекам слезы…

Стресс накрывает и месит, как мощная волна – неопытного серфера. Я вкалываю в тренажерном зале до изнеможения, чтобы сжигать эти тонны адреналина. И нередко обнаруживаю себя плачущей прямо на тренировке. Хорошо, что полотенце под рукой, и можно сделать вид, что просто вытираешь пот. А еще в стихах я могу немного успокоить душу…

В эти дни пережил ты мучений немало,

«Утомился от белых халатов, уколов немного»,

Все же я повториться хочу, возвращаясь в начало:

Ты мой искренний друг и учитель, ты Папа от Бога!

Благодарна тебе за терпение, мудрость, критичность,

Гоголь-моголь с лимоном, мой спутник с утра неизменный,

И за то, что всегда признавал во мне личность,

А учил не ремнем – исключительно добрым примером!

Посмотри: я, и внучки, и сын на тебя так похожи –

Та же мягкость, врожденная грамотность, интеллигентность…

Альтруизм, и занудство слегка… чувство юмора то же,

И разборчивость в людях, и к близким предельная нежность….

Ты прости, что с тобой по душам так беседуем мало,

Мы исправимся; семьдесят лет, тем не менее –

Не конец, не начало конца – окончанье начала!

Так Конфуций изрек, обладавший великим терпением….

Тромбоциты практически на нуле. Переливаемые препараты словно уходят в трубу. Организм не может их усваивать…Кровоизлияние в мозг! Кома!

Папа боролся еще пять суток. Конец…

Похороны, поминки, девять дней… Почему так трудно плакать и даже вспоминать о папе в присутствии других людей? Я вижу, что многие просто не знают, как реагировать, чувствуют себя беспомощными. И мне неловко из-за того, что я невольно ставлю их в такое положение. Я стараюсь как можно скорее «взять себя в руки», чтобы не создавать неудобств и не напоминать окружающим о том, о чем говорить не принято – о смерти. Я вышла на работу, однако я там только физически. Механически смотрю пациентов, механически пишу истории болезни. Иногда, против моей воли накатывает вспышка злобы и ярости. Вот больной, ему уже 85, а он выкарабкался и на своих ногах уходит домой! А папе было только 70! Понимаю, что пациент не виноват, а я должна еще крепче взять себя в руки, но не получается…

–Настоящее проходит мимо меня, в то время как я сама пребываю где-то в другом измерении… Я бы могла ответить соболезнующим по поводу того, что папы нет со мной: это меня нет с вами. А я там, c ним. И меня это пугает. Я что, схожу с ума?

– Горевание – это долгий процесс, – мягко говорит Анна Петровна, – и не нужно пытаться ускорить его: ты окончательно измотаешься, лишишься сил. Горе надо прожить шаг за шагом. Ведь, когда ребенок рождается, мы считаем недели, месяцы, потом отмечаем год. И нечто похожее происходит, когда мы кого-то теряем. И только потом человек начинает постепенно возвращаться к жизни.

Она подходит и обнимает меня. И ее объятия, прикосновения действуют сильнее слов. Я начинаю рыдать, захлебываясь слезами. Анна Петровна просто сидит рядом, держа меня за руку.

– Расскажи мне о нем, – просит она.

И я рассказываю… Смеюсь и плачу. Оказывается, мне просто необходимо выговориться, и день за днем мы проводим долгие часы в воспоминаниях. Анна Петровна просит принести фотографии папы. Она задает неожиданные вопросы, проявляя интерес к его жизни. Иногда я внезапно замираю и погружаюсь в свои мысли, сама не замечая этого. Очнувшись, понимаю, что Анна Петровна не мешает мне, тихонько занимаясь своими делами. Смотрю на часы – прошел целый час!

С Аленушкой и Алисой мы испытываем облегчение, вспоминая папу. Как в молодости работал на стройке и ходил с ребятами в клуб за 10 километров, по зимнему лесу. По дороге пили водку из бутылки и закусывали снегом… Как самостоятельно поступил в политехнический институт после армии, вновь освоив всю математику и физику по учебникам брата. Как он сорвался в неизвестность и приехал в Сургут, а уже через год мы жили в своей квартире!      Каждые выходные ходил с нами на лыжах, играл в шахматы… А когда уехала мама на месяц, учил нас с братом играть в преферанс, и мы устраивали настоящие баталии! Узнала бы мама! Ночами решал мне задачки по физике, делал по утрам гоголь-моголь!

Мы все привыкли считать его тихим интеллигентом, не обидевшем и мухи. Да, он таким и был. В этом состояла его несгибаемая сила. Только он был хрупким. И сломался… Сколько в нем было искренней, бескорыстной любви, и ее хватало на всех! Он заботился о нас, и эта забота была естественной и незаметной, как воздух. Удивительно, как он, ребенок войны, выросший без особой ласки, умел дарить эту любовь близким.

И в эти моменты папа жив, он с нами! Я слышу его голос, вижу его улыбку…

Папа, говорили мы так мало

О своей любви, твоих печалях!

Что случится с нами, я не знала…

Я с тобой беседую ночами…

Сильный ты, отчаянный, ранимый…

По твоей улыбке я скучаю…

Но бессмертною любовью хранима,

Жить, творить и верить продолжаю!

– А еще меня очень тревожит мое изменившееся отношение к маме,– делюсь в очередной раз с Анной Петровной. -Казалось бы, мы должны вместе оплакивать папу. И она, конечно, этого тоже хочет. Но я не могу себя заставить говорить о нем с мамой. Я возненавидела эту квартиру, где столько лет жила сама! Там все напоминает о нем… Наверное, мама считает нас с детьми бесчувственными эгоистками. Но я не могу. Она все время плачет, ходит в церковь, заказывает панихиды. А меня это раздражает. Зачем ему теперь эти службы? Мне кажется, что есть и ее вина в его уходе…

Тут меня снова начинают душить слезы.

– Мне стыдно, но я ничего не могу с этим поделать!

– Нередко человек упрекает себя в том, что недостаточно любил или оберегал ушедшего. Силой своего горя, своими слезами он словно «добирает» недостаточную силу любви при жизни. Это происходит и у тебя, и у мамы, – поясняет Анна Петровна, тщательно подбирая слова. – В то же время человек может чувствовать гнев, ярость, бессознательно обвиняя дорогого человека в том, что тот покинул его. Или другого, в том, что «способствовал» уходу близкого. Важно разрешить себе прожить все эти чувства, это естественно. Лучше плакать, бить тарелки, орать. Писать письма. Поговорить с мамой, высказать все, наконец! Запирая свою боль, ты словно застываешь, становишься сама неживой.

Идеи величия

Прошло уже полгода, но я не могу избавиться от мучительного чувства вины. «Я не смогла его спасти! Я сделала недостаточно! Не предусмотрела! Что я за врач такой никчемный!» Эти мысли терзают меня по ночам, и утром подушка мокрая.

Память проявляется как ощущение присутствия папы: то послышится его голос, или на улице вдруг покажется: впереди мелькнуло его пальто! Она приходит в виде сцен из прошлого, в сновидениях… И это причиняет сильную боль.

Вонзается в душу внезапная боль одуряющей вспышкой –

В ознобе, в поту просыпаюсь – теперь я без папы…

Тот ужас – он не понарошку, и не понаслышке,

Он держит за горло железной когтистою лапой…

Очень-очень медленно меня вылечивает Анна Петровна.

–Тебя одолевают идеи величия, – говорит она.

– Что это значит?!

– Не уподобляйся Богу. Ты не Бог, чтобы вылечивать всех. Врач не должен умирать с каждым больным.

– Но ведь это же не просто больной!

– Сколько лет уходит на подготовку врача?– неожиданно спрашивает Анна Петровна.

– Шесть лет в институте, потом год интернатуры. Потом два года – ординатура.

– А еще на подготовку врача нужно очень много средств. Здоровья. Поэтому врач должен понимать, что он обязан сделать всё, что он может. А не «вылечить больного».