Текст книги "Фауст. Трагедия. Часть первая. Поэтический перевод с немецкого: А.И. Фефилов"

Фауст. Трагедия. Часть первая
Поэтический перевод с немецкого: А.И. Фефилов
Иоганн Вольфганг Гёте

Переводчик А. И. Фефилов

© Иоганн Вольфганг Гёте, 2024

© А. И. Фефилов, перевод, 2024

ISBN 978-5-0065-1400-3 (т. 1)

ISBN 978-5-0065-1399-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ПРЕДИСЛОВИЕ от переводчика

При переводе «Фауста» я часто ориентировался на то, что хотел донести до читателя И.В.Гёте, но что со временем утратил текст оригинала. В разные эпохи текст живёт своей жизнью и уже не принадлежит автору. Он что-то теряет, а что-то приобретает. Обычно это связывают с различным прочтением текста произведения. Вместе с изменившимся временем и читателем происходит новое осмысление или даже переосмысление авторского произведения. К сожалению, не всякому переводчику удаётся переместиться в историческую эпоху, которую воспевает поэт. Чаще приходится читать оригинал глазами своей эпохи. Сам И. В. Гете различал три вида перевода поэтических текстов: (1) прозаический перевод с целью ознакомить читателя с чужой страной; (2) вольный поэтический перевод (чужие мысли выражаются в своих мыслях и чувствах); (3) перевод полностью тождественный оригиналу как по смыслу, так и по поэтическим особенностям.

Наиболее соблазнительным для переводчика во многих отношениях является «вольный поэтический перевод», который предполагает не словесную, а мыслительную, функциональную эквивалентность. И.В.Гете говорил о двух подходах к переводу поэтических произведений – (1) переводчик адаптирует читателя к эпохе автора и/или эпохе повествуемых событий, (2) наоборот, переводчик подгоняет, приспосабливает автора к эпохе читателя.

Ни тот, ни другой подход не реализуется в полной мере, особенно когда переводчик увлечен пословным переводом или ориентируется на языковую эквивалентность поэтического текста. Очевидно, что в большинстве случаев переводчики нацелены на ткань оригинального текста, на языковую презентацию фактов, т.е. на семиотическую (знаковую) функцию языка. Это соотношение языка и обозначаемой действительности. В таком случае главным объектом перевода становится вербальная составляющая текста. Блокируется обращение к широкому дискурсу – к нелингвистической, социально-исторической ситуации. Дискурсивные факторы (реалии, ментальность, историческая подоплёка, намёки автора на те или иные явления действительности, в которой он живёт; субъективное понимание, личные предпочтения – всё это переводчик не в состоянии учесть при одностороннем словоцентрическом подходе. Ясно, что для адекватности перевода важную роль играют дискурсивные факторы, которые в тексте перевода хотя и совыражаются, но присутствуют в нём неявно («между строк»), и существенно влияют на характер прочтения оригинала. Дискурс выступает как причина, следствием является текст. Не учитывать это при переводе, значит не в полной мере, ущербно выражать суть произведения, сохраняя верность пословности.

Итак, над переводчиком довлеет вековая традиция «буквализма». Кто-то тяготеет к адекватной передаче «содержания», кто-то гонится за равноценностью «форм». Не имея достаточной лингвистической подготовки и соответствующей переводческой компетенции, ценители художественного искусства, взявшиеся за перевод, в большинстве случаев по-прежнему подгоняют под «содержание» языковое содержание, или значение, тогда как обозначается не оно (не может знак обозначать самого себя!), а экстралингвистическое содержание, которое находится вне языка – в мыслительных понятиях, как отпечатках отражаемой и обозначаемой действительности.

Язык, как известно, выступает по отношению к внеязыковой действительности как форма в целом, т.е включает как материальную, звуковую оболочку, так и языковое содержание (значение). В процессе наложения языкового содержания на мыслительное мы получаем эффект выражения. Суть его заключается в том, что воспринимаем мы не «чистую» мысль, а результат взаимодействия (интеграцию) минимум двух содержаний – языкового и мыслительного.

Конечно, задача говорящего, а тем более переводчика, заключается в том, чтобы не затуманить мысль с помощью языка до неузнаваемости. Никак нельзя доводить дело до ситуации, которую прекрасно сформулировал поэт Ф.И.Тютчев – «Мысль изреченная есть ложь». Избежать искажений можно только в том случае, если переводчик будет адекватно соотносить вычитанную им из текста авторскую мысль с содержанием вербальных средств языка перевода. Переводчику поэтического произведения (в отличие от прозаического) необходимо не просто подобрать для выражения мысли тождественные по содержанию языковые средства, а выбрать те, которые рифмуются. Возможности выбора сужаются до предела, а иногда приближаются к нулю. Не все мыслительные понятия стыкуются с помощью рифмы.

При этом не следует забывать, что собственно языковая форма (номинативная оболочка), кроме знакового значения, сама по себе обладает ещё и своим, дополнительным содержанием. Это не пустая, а грамматически значимая и часто номинационная, мотивированная форма. Русские лексические дублеты малиновка и зарянка, хотя и обозначают одну и ту же птицу, различаются в плане мотивации, ср. малиновка («вьёт гнездо в малиннике»), зарянка («поёт на заре»). Номинационное значение слова становится знаком обозначаемого экстралингвистического содержания, т.е. «знаком знака». Малиновка, зарянка обозначают «певчую птицу из семейства дроздовых, пестрого оперения с рыжей грудкой», на фоне различных дополнительных смысловых оттенков. Данные нюансы взаимодействия разных типов содержаний (мотивационного, знакового, мыслительного) определяют перспективу видения предмета. Если переводчик, в погоне за «чистым» мыслительным содержанием упускает из виду характер смыслового взаимодействия языка и мысли, он неизбежно становится на путь искажения оригинала. Как бы он не стремился найти тождественные связи языка и мысли, он вынужден констатировать, что язык так или иначе видоизменяет мысль. Слова – не пустые буквенные символы, а знаки, обладающие собственным значением. Как видно, «принцип дополнительности» Н. Бора работает не только в физике, но и на стыке языка-инструмента и сознания-объекта, и проявляет себя в речемышлении.

Наконец, всем профессиональным письменным переводчикам должно быть известно, что слова языка, используемые в тексте, испытывают влияние как «слева» (со стороны предшествующего контекста), так и «справа» (со стороны последующего контекста). Слова в речевой последовательной цепочке усиливают друг друга, и часто становятся более эмоционально насыщенными. Так, например, в эпической поэме Д. Мильтона «Потерянный рай» слова в строке «Меж пропастей, обрывов и болот» получают особое экспрессивное звучание благодаря следованию другой строки с соответствующими «мрачными» словами, ср. «Где смерть царит».

Помимо знаковой нагрузки, слова в речевом контексте актуализируют различные коммуникативные смыслы, которые наслаиваются на них, согласно авторской «процедуре присвоения» (а = а+1), ср. Слово в языке: (а) = Слово в речи: (а+1). Читатель, конечно, в состоянии осознать, какие предметы и события обозначаются с помощью слов [см. (а)], но сложности с пониманием возникают у него, когда он пытается «вычитать» дополнительные коммуникативные смыслы [см. (+1)]. К сожалению, при отсутствии соответствующей подготовки («среднестатистического» читателя в школе учили правилам языка, а не мышлению на языке!) коммуникативные смыслы часто остаются не вычитанными – имеющие уши, чтобы слышать, не слышат. К таким коммуникативно «пустым» текстам относятся, прежде всего, философские, художественные и библейские тексты. Как, например, неискушённому читателю понять притчу №13 от Матфея о сеятеле из Нового завета?

– Вот вышел сеятель сеять;

4. и когда он сеял, иное упало при дороге, и налетели птицы и поклевали то;

5. иное упало на места каменистые, где не много было земли, и скоро взошло, потому что земля была не глубока;

6. когда же взошло солнце, увяло и как не имело корня, засохло

7. иное упало в терние и выросло терние и заглушило его;

8. иное упало на добрую землю и принесло плод: одно во сто крат, а другое в шестьдесят, иное же в тридцать

9. кто имеет уши слышать, да слышит!

Если прочитать данную притчу «невооруженными» глазами, мы выведем из текста следующую информацию: какой-то сеятель разбрасывает зерно в поле (= сеет); поле обработано по-разному – где-то на обочине оно вспахано неглубоко, где-то заросло травой и сорняками (терниями); но есть места, где почва обработана хорошо; на доброй земле вырастает богатый урожай.

Однако, если оторваться от прямолинейного буквализма и допустить, что СЕЯТЕЛЬ – это говорящий (учитель, Бог), СЕМЯ – это словá речи, а ПОЧВА – это воспринимающий (слушатель, ученик), то текст приобретёт поучительный метафорический характер, а понимание будет определяться заданной коммуникативной установкой. Интерпретатор вычитывает из вроде бы банальной ситуации, представленной в тексте притчи, глубокие дидактические смыслы, ср.:

4 => полное непонимание, невосприятие услышанного слова; слово не дошло до слушателя, который имел уши слышать, да не услышал; говорящий «сработал» впустую;

5 => скоротечное усвоение в силу неподготовленности слушателя, например, отсутствия соответствующих знаний, неглубокое проникновение в суть услышанного слова;

6 => усвоение, не выдерживающее проверки на практике в силу всё того же поверхностного восприятия;

7 => засорённое восприятие и неправильное усвоение; говорящий вынужден не просто убеждать словом, ему приходится переубеждать, но переубедить слушающего он не смог;

8 => оптимальное восприятие и усвоение; однако каждый слушающий воспринимает неодинаково; соответственно эффект речевого воздействия различный у разных людей. Образно говоря, кто-то усвоил материал на «отлично», кто-то – на «хорошо», а кто-то на «удовлетворительно».

Перед нами два понимания, одно поверхностное, неглубокое (понимается то, что называется и обозначается); другое – смысловое, всеобъемлющее (то, что выражается).

Не учитывать при переводе наслаивающиеся на слова, переливающиеся в тексте коммуникативные смыслы – преступление перед художественным, поэтическим наследием переводимого автора. Принимая во внимание неподготовленность читателя, переводчик может в известной мере варьировать стилистические средства языка перевода, чтобы дать, хотя бы какой-то намёк (подсказку) на ту или иную коммуникативную перспективу. При этом недопустимо «расшифровывать» смыслы, там где это не делает сам автор текста, чтобы не лишить читателя эстетического творческого напряжения при попытке самостоятельного «вынаруживания» скрытых коммуникативных смыслов.

Кроме того, при переводе я принимал во внимание и ту особенность, что текст переводимой трагедии – это, прежде всего, сценическое произведение, в котором взаимодействуют актёры, публика, динамические декорации, событийные визуальные эффекты и, возможно, сопутствующие аудиосредства.

Текст, озвучиваемый на сцене актёрами, это не тот текст, который написал писатель, или прочитал читатель, потому что:

1. На понимание и интерпретацию этого текста влияет сценическое предметное пространство. Визуализируется ситуация, в которой происходят действия. Наглядные средства способствуют иному восприятию проигрываемых событий, обозначенных в тексте. Они являются своего рода подсказкой зрителю, помогают вывести его на оптимальный уровень «расшифровки» текста.

2. Актёр, проговаривающий текст, расставляет смысловые акценты не только с учётом авторских и режиссерских идей, но и на основании своего понимания и видения разыгрываемой ситуации. Важную роль при этом играет также ориентация актёра на публику и на её реакцию.

3. В смысловом плане исторический текст «звучит» сообразно двум эпохам – (1) эпохе, в которой происходили описанные события; (2) эпохе, в которой этот текст воспроизводится и воспринимается. Зачастую в первом случае исторические смыслы теряются или вуалируются в сценарии, а во втором случае текст наращивает дополнительные и совершенно иные смыслы. Это как раз та ситуация, в которой авторский текст начинает жить своей жизнью и с помощью его проявляются смыслы, о которых автор не имел ни малейшего представления.

В предлагаемом поэтическом переводе трагедии «Фауст» И.В.Гёте используются различные ритмические приёмы, в зависимости от характеров героев, от ситуации, от тематики поэтических высказываний. Чтобы, к примеру, избежать монотонности, в переводе применяется чередование «мужской рифмы» (последний ударный слог в строке) и «женской рифмы» (под ударением предпоследний слог). Каждый филолог-специалист, и германист в первую очередь, который сталкивался с поэтическим творчеством И.В.Гёте, не даст соврать, что в силу ущербной и консервативной флективности немецкого языка, стихотворный слог великого поэта не блещет лёгкостью, о чём свидетельствует большое количество апострофов (усечений гласных звуков), и использование архаичных и даже диалектальных форм, особенно в «Фаусте», который создавался на протяжении 60 лет. Я старался не усугублять тяжеловесность оригинального слога, но и не ставил себе целью придавать переводным формам порхающую лёгкость.

В самом начале, в разделах ПОСВЯЩЕНИЕ, ТЕАТРАЛЬНАЯ ПРЕЛЮДИЯ, ПРОЛОГ НА НЕБЕ мною эксплуатируется нерифмованный, так называемый «белый стих», местами «разбавленный» рифмой. Такой приём помогает раскрыть подготовительный этап сценической трагедии, когда уточняется сюжет, намечаются основные идеи, закладывается главная интрига произведения. Постепенно предсценический театральный хаос идёт на убыль, рифма последовательно наращивается и начинает работать в полном объёме в основной части повествования.

Нужно отметить, что в трагедии И.В.Гёте встречается далеко непоэтический пассаж, написанный в стиле «свободного стиха», так называемого «верлибра» (по сути прозаического изложения), когда его герои возвращаются с пиршества ведьм с горы Брокен на землю, паря в воздухе на волшебных конях. Понятно, что поэт использует верлибр, для того чтобы показать без поэтических прикрас противоречивое душевное состояние Фауста, его внутреннюю рефлексию. Я позволил себе перевести данный отрывок в стихотворной форме, чтобы не выбиваться из общей рифмической картины повествования.

Я убеждён, что развитие поэзии зависит прежде всего от рифмического потенциала языка. К тому же, довольно часто поэта подводит к оригинальной мысли рифма, а не мысль ищет подходящую рифму. Проще говоря, это путь от рифмы к мысли. К сожалению, переводчику приходится действовать в точности до наоборот – он идёт от мысли к рифме.

Доктор филологических наук,

профессор А.И.Фефилов

Посвящение

 
Покачиваясь, расплываясь на лету
вы вновь ко мне парите, привидения,
В потухшем взоре моих глаз
вы проявляетесь не в первый раз.
Не попытаться ль мне, пожалуй,
вас удержать на этот раз?
Я чувствую, как сердце бьётся
и снова грёзам предается.
И вот вы все предстали предо мной.
Ну, хорошо, я в вашей власти!
Вы словно дымка, утренний туман,
окутали меня, толпясь. И страсти
в груди моей вдруг разом всколыхнулись,
как в юности, в далеком прошлом.
Я ощутил вокруг меня дыханье волшебства.
Вы принесли с собой видения дней минувших.
И лики, сердцу милые, взмывают ввысь.
Так в сказах древних, и в преданьях,
полузабытых, чувства воспевались
любви и дружбы. Становится печаль
всё ощутимей. Слезоточат мои глаза.
И плач заблудшей в лабиринтах жизни
застывшие воспоминанья оживляет
о добрых людях, живших до меня,
но разуверившихся в счастье,
и канувших бесследно, в никуда.
Они уже не слышали мелодий,
что позже прозвучали для других.
Их души не воспримут и тех песен,
которые я исполнял для них.
Распался тесный круг друзей моих.
Умолкли навсегда чарующие звуки.
Мой стих звучит для уличной толпы,
что громко рукоплещет, но не внемлет.
И я испытываю горечь в глубине души.
Поэзия моя, кому-то вдохновенье,
из памяти времен сойдет на нет.
Пройдет эпоха – стих мой стихнет.
И канет в Лету песнь моей души!
Завладевает мною светлая печаль,
томление по царству разума и духа,
где чувствуешь покой и важность,
где в атмосфере благостной звучит
мелодия любви, ритмическая песнь,
подобная звучанию арфы эолийской,
ласкавшей сладостно слух эллинов.
Меня охватывает чудный трепет,
вновь по лицу сбегают капли слез.
А сердце, очерствевшее, смягчается,
стаёт добрее и светлее. Всё,
что я зрю сегодня, что имею здесь,
уходит прочь, и кажется неглавным,
Располагаясь, оживляя плоть
из бездны древности всплывает навь,
– Всё явное становится неявным,
а всё неявное приобретает явь!
 

ТЕАТРАЛЬНАЯ ПРЕЛЮДИЯ

 
Директор театра. Поэт. Комик.
 
 
Д И Р Е К Т О Р
Вы, двое, в трудный час хандры
ко мне на помощь приходили.
Озвучьте ваши ожидания,
скажите, что в краю немецком
хотели бы сей час услышать
и увидеть люди? И по душе ли
им и вам искусство наше?
Со стороны своей мы сделаем
попытку пойти на поводу толпы.
Пока она живёт, мы существуем.
Сколочены подмостки, вход открыт
и зритель в ожиданье праздника
уже сидит, взметнувши брови.-
На восприятие настроен и расслаблен.
Желает, чтоб его мы удивили.
Известен мне секрет, как ублажать народ
и мненья усмирять. Я не хочу скрывать
и очень сожалею, что наша публика сегодня,
хотя начитана весьма, но не имеет вкуса,
к высокому искусству не привыкла.
Что нужно предпринять, чтобы в один союз
объединились с пользою для всех
всеобщий интерес, интрига и высокий смысл?
А, что греха таить – мне бы хотелось видеть
толпу, что ломится в бродячий наш шатёр,
под громким именем театр. Отрадно посмотреть,
когда скопившийся народ, толкаясь и спеша,
вбегает в узкий створ дверей,
как в Райские ворота. И зáсветло
в очередях стоит, чтоб с боем взять,
хотя б один билетик в наш театр
и прикоснуться к чуду. – Видение,
подобное тому, когда в период мора
народ толпиться у ворот пекарни,
чтоб булку хлеба отхватить и утолить
свой голод. Ужель, друзья мои,
такое в наших силах – в хлеб превращать
искусство или – искусство в хлеб?
 
 
П О Э Т
Не говори мне, друг, о разношёрстных
тóлпах. При виде их, мне изменяет дух.
Надень мне на глаза повязку, чтобы
не мог я видеть эту давку. Толпы соблазн,
он, против нашей воли затягивает нас
в водовороты жизни, весьма далекие
от чистоты искусств и поэтического слова.
Веди меня, мой друг, в Небесную долину,
где прорастает радостью поэт и нет оков.
Где дружба и любовь благословляют
дýшу, руками созидающих богóв.
Ах! В голове моей теснятся мысли,
Дыхание в груди спирают чувства.
Не может выразить их скромный мой язык. —
То представляет всё он в ложном свете,
то, вроде бы, удачно. Или перед ними
захлопывает дверь. Когда ж мои творения
через преграды времени прорвутся,
и даже примут первообраз некий,
они не сохранят свой внешний блеск
но истина останется навеки.
 
 
К О М И К
Когда бы не услышал я о времени грядущем,
я все равно о нём не стал бы говорить.
К тому ж не очень мне понятно
– в нем разве нам придется жить?
Кто будет развлекать людей во времени текущем?
Оно желает быть смешным и с юмором дружить.
Здесь я упомянул бы славных чудаков.
Присутствие средь нас людей такого рода
похвально. Скажу без дураков и внятно
Кто научился говорить толково и приятно,
того не должен озлоблять каприз людей.
Поэт-артист желает видеть полон зал,
чтоб потрясти его душевным словом.
Так постараемся и будем образцово
внедрять наши фантазии в умы народа.
Все вместе, в один голос. Вложим в уста
смысл здравый, понимание, чувство, страсть,
но разрешим и шутовству трудиться всласть!
 
 
Д И Р Е К Т О Р
Как можно больше происшествий и чудес
Вы должны вершить на сцене. Зритель,
пришел к нам созерцать, ему приятней видеть.
Сюжета материал перед глазами тките. Да так,
чтобы раскрылись рты от удивления, и,
как можно шире. Пространность изложенья
вам поможет завоевать признанье и любовь.
Средство воздействия зависит от объекта.
На множество пришедших к нам людей
обрушим множество передовых идей.
И каждый для себя что-то получит.
Кто многое дает, тот кой-чему научит.
Покинет зал довольным зритель наш.
И если ставите на сцене вы спектакль,
его желательно разбить на мелкие куски,
на части важные и броские аспекты.
Такое вот рагу из множества деталей.
Чем материал доступнее представлен,
тем легче до него дойти своим умом.
Идею по кирпичику слагайте
– В драматургии этот принцип узловой.
Нет проку от того, если о вашу стену
начнет наш зритель биться головой.
 
 
П О Э Т
Нам от искусства ремесло досталось!
Давно оно у вас уж прописалась.
Оно претит художнику! Я это называю,
чистой воды халтурой. Всё! Я отбываю!
 
 
Д И Р Е К Т О Р
Такой упрек мне не в обиду:
Любой, кто знает суть искусства,
не будет применять такое средство,
которое не принесет ему успех.
Подумайте, как вам удастся
сырую древесину расколоть
обыкновенным дровоколом
на мелкие поленья, а потом
ещё и запалить их в топке.
Вы должны понять, кому
и для кого вы пишите, друзья!
Кого-то пригнала к нам скука.
А кто-то только что пресытился
едой, покинув богатейший стол.
И в самом худшем случае, когда
к нам заявляются те люди, которые
оторвались от чтенья книг бульварных.
Иной рассеянный бежит сюда, чтоб
поглазеть, как полагает он, на карнавал
из масок. Всяк зритель движим чистым
любопытством – это его крылья.
А дамочки приходят, чтоб блеснуть
нарядами и личной красотой.
В отличье от актеров труппы
они работают на публику без гонорара.
О чём вы грезите там, на своем Парнасе?
Вам переполненный театр не по нутру?
Взгляните-ка на наших театралов, что вблизи.
Им всем не до любви к искусству,
Одним всё недосуг, другим всё не до чуда.
Сыграть бы в карты, а не «в пьесу».
И славный вечер провести,
не сидя в зале, – лучше лежа,
откинув голову на грудь девицы
какой-нибудь, что с честью не в ладах.
Что вас гнетет, несчастные глупцы?
Превратность цели, музы пустота?
Совет мой вам – играйте чаще, больше.
Не бойтесь сбиться с ног,
И не собьетесь с цели.
В который раз твержу я без умолку —
у вас другой задачи нету, кроме той,
чтобы людей смущать, сбивать их с толку.
Их ублажать – урок пустой.
Какие чувства охватили вас?
Восторг или страданье, на сей раз?
 
 
П О Э Т
Ступай! И поищи себе холопа,
который будет исполнять, что ты сказал.
Поэт лелеет право человека,
ему природой свыше данное и неслучайно.
По воле же твоей кощунствовать не буду.
Чем, спрашиваешь ты,
поэт сердца волнует,
чем укрощает он стихию?
– Созвучностью, что изнутри исходит к миру,
а от мира возвращается обратно в сердце.
Поэт живет в гармонии с собой и с миром!
Когда природа равнодушно крутит
нить бесконечную на стержне бытия.
А дисгармония звучит во всем живом
угрюмо, в разнобой и как попало.
Кто расставляет всё в порядке ровном,
да так, что всякому движенью ритм свой придает?
Кто призывает частное к всеобщему благословенью,
когда созвучие к согласию ведет?
Кто бурю сделает пристрастьем?
А кто вечернюю зарю пылать заставит?
Кто все прекрасные весенние цветы
к ногам любимой на тропинку стелет?
И кто плетет короны чести, славы
из ничего незначащих зеленых листьев,
венчая головы заслуженных людей?
Кто охранит Олимп, объединит богов?
Конечно, он – поэт от века!
В нём проявляется вся сила человека!
 
 
К О М И К
И в этой силе – красота усилий, она
толкает вас на поэтические сделки,
как на любовные интриги и утехи.
Случайное сближенье, чувства пыл
все это не проходит даром. И вот
уж видишь, как далёко ты заплыл,
запутался в сетях. А счастье,
которое в соблазн вводило,
сомнения в душе разбередило.
В начале ты в восторге пребывал,
потом к нему вдруг боль души примкнула.
И не успел опомниться – а пьеса
уже готова. Ставь её на сцене без задержки.
Вторгайся смело в жизнь людскую!
Всяк проживает жизнь свою,
не зная, чем живут другие люди.
Ты собери их жизненный багаж
и упакуй словами, придав им форму.
Побольше разноцветия картин!
Поменьше ясности! Прозрачность
ни к чему – она мешает, отвлекая взгляд
от массы заблуждений! Чтобы поверили,
достаточно одной лишь искры истины.
Дрожжей чуть-чуть, воды побольше!
И вот уж сварено тобой лирическое пойло,
которое народ увеселит. Такой прием
поэту позволяет дарить отраду миру,
его же возрождая вновь и вновь.
Соцветье общества заполнит залы, чтобы
внимать всем откровеньям поэта,
впитать и осознать их, и при этом
переварить меланхолическую пищу.
Сердца взволнуются, забьются так и этак
и все вдруг ощутят и враз постигнут
что на душе у них творится.
Готовы люди плакать и смеяться.
Все думают, что это – полет души.
На самом деле – движенье её тени,
не ведают, что их воодушевила не идея,
а видимость идеи. Как печально!
Понятна эта дисгармония поэту,
который ощущает на себе ту пропасть
меж истиной неумолимой —
и её жалким воплощением.
Все из того, что написал, не нравится поэту.
А это значит – жив творящий дух
и он его благодарит за это.
 
 
П О Э Т
Верни мне времена былые,
когда ещё я не был тем,
кем я сейчас являюсь.
Когда лирические строфы
рвались наружу из груди,
им было тесно там внутри.
Они рождались беспрерывно.
И в пелене тумана мир стоял.
Казались почки на деревьях
чудом. Как много я цветов срывал,
растущих в изобилии в долинах.
Богатством не был одарён,
было достаточно желаний,
и необузданных стремлений:
благою истиною озарён,
я дружбу с правдою водил,
в иллюзиях я радость находил.
Где это всё? Куда исчезло чувство
глубокой радости? О, как я счастлив был!
Как ненавидел я, как сильно я любил!
И кто вернёт назад мне молодости пыл?
 
 
К О М И К
Мой славный друг! Мечтаешь ты о силе,
что молодостью наполняет ум и тело.
Она тебе понадобится первым делом,
когда пытаются тебя враги теснить в бою.
– Тогда, когда премилые и дерзкие девицы
начнут на шею вешаться твою.
– Когда седую голову украсят
венком победы, давшейся с трудом.
Понадобятся силы молодые,
когда после круженья в вихре танца,
ты предаёшься ночи напролёт
чревоугодью. И тратишься на пьянство,
просиживая время в кабаках.
Но, господа мои, не забывайте
долг свой! – Играть на струнах
вы должны с расположеньем духа,
грациозно, чтобы поставленную цель
достичь, не предаваясь заблужденьям,
сколь благородными они б ни были.
За это будем чтить мы вас не меньше.
Как говорят, нам возраст не помеха.
Серьёзно заявляю вам, без смеха —
Мы в детство не впадаем. А, наоборот,
нас детство, навещая, к истине ведет.
Пока живем – мы маленькие детки
останемся мы ими до исхода дней —
доколь не призовут нас наши предки!
 
 
Д И Р Е К Т О Р
Речам пространным нету здесь пределов.
Но не пора ли взяться всем за дело?
Достаточно нам льстивых комплиментов!
Не упустить бы главное в спектакле.
Нет смысла говорить о настроении.
Не лучше ль показать его на сцене.
И передать его, как можно побыстрее,
сидящим в зале зрителям. И если
ты назвал себя поэтом – нет тяжелее груза.
С тех пор командует тобою муза.
Вам всем известно, что нам нужно
Сейчас мы все займемся дружно
за зелье, опьяняющее ум и душу,
– его сварить немедля нужно.
И, если мы не сделаем его сегодня,
то завтра будет слишком поздно.
Нельзя терять нам времени никак.
Лови момент, бери его за холку.
Иначе от всех нас не будет толку.
Не упускать возможности
на сцене отрепетировать задумки наши.
И в соответствии с обычаем немецким,
присущим нашему театру уж давно,
заняться нужно спешно и детально
и внешним видом сцены, не жалея
ни бумаги, ни приспособлений.
Чтобы под куполом сияли звезды,
напоминая свет небесный. А на стенах
– изображенье полноводных рек
и всполохов огня на небе.
Между землей и небом горы, птицы.
Внизу животные и всякое зверье.
В пространстве узком театрального сарая
изобразить все циклы мирозданья,
от сотворения и до наших дней
– весь путь от Неба до Земли,
до самой преисподней.