Текст книги "Банда из Лейпцига. История одного сопротивления"

12

Моя школа была красной только в смысле цвета здания. Количество тех, кто еще позволял себе критические высказывания или выражал хоть какой-нибудь протест, было ничтожно малым. Количество же прилипал, подпевал и откровенных нацистов – особенно этих – росло с каждым днем. Не все из них меня доставали, ведь до недавнего времени я особо ничем не выделялся. Мой новый наряд все изменил.

Первым, кто обратил на него внимание, был Карл Бранд из моего класса. Карл Бранд был похож, мягко выражаясь, на енота в плохом настроении. Если же выражаться не так мягко, то его можно было сравнить с чем угодно. Он был, что называется, из старейшин гитлерюгенда, вступил задолго до прихода к власти НСДАП. С первого дня он расхаживал в своей униформе, как король в королевской мантии. О Германе Геринге[33]33
  Герман Геринг (1893-1946) – ближайший соратник Гитлера, член НСДАП, занимал в Третьем рейхе видные посты (председатель рейхстага, глава полиции, министр авиации и др.).


[Закрыть], который маниакально любил всякую форму, ходил такой анекдот:

– Говорят, Геринг укоротил себе левую руку.

– Зачем?

– Чтобы носить парадный мундир императора Вильгельма[34]34
  У императора Германии Вильгельма II (1859-1941) от рождения была парализована левая рука, которая к тому же была несколько короче правой.


[Закрыть].

Я невольно вспоминал Геринга и эту шутку, когда смотрел на Карла – на его рубашку с погонами, на галстук с кожаным кольцом под самым воротничком, портупею и пряжку на ремне, каждая деталь – полный шик-блеск.

Те времена, когда мы с моим другом Паулем ходили по школе не разлей вода, были уже в далеком прошлом. Тогда Карл нас все время где-нибудь подкарауливал и начинал задирать. Но после внезапного исчезновения Пауля насмешки и оскорбления быстро сошли на нет – я один не представлял особого интереса, прицепиться было не к чему. И вот теперь я почувствовал, как во мне удивительным образом еле заметно шевельнулось что-то вроде гордости, когда я услышал рядом с собой знакомый гнусавый голос Карла, который звучал как с заезженной пластинки, с трудом вращающейся на граммофоне, готовом вот-вот остановиться.

– Так, так, Харро Егер в большевистском наряде. Что это с тобой? Выпендриться решил?

Я обернулся. Карл стоял на две ступеньки ниже меня. Причем один, что было необычно.

– Кто бы говорил, смешно, – сказал я. – Ну как каникулы? Хорошо провел?

Карл усмехнулся, немного высокомерно, немного растерянно.

– Хорошо, не то слово! Две недели в лагере мотоциклистов. На восьмисотом цюндаппе[35]35
  Имеется в виду модель мощного мотоцикла «Цюндапп К800», производившаяся в 1933-1938 гг. и стоявшая на вооружении вермахта.


[Закрыть] даже погонял! – В его кривой усмешке читалось ожидание: он хотел, чтобы я ему позавидовал. Я же постарался изобразить полное равнодушие. – А еще меня назначили командиром отряда, – продолжал хвастаться Карл. – Десять голов под моим началом. Усердие вознаграждается народным признанием! Но тебе этого не понять. Ты же у нас всегда жидолюбом был, вшивый еврейский прихвостень.

Мне хотелось толкнуть его как следует, чтобы он скатился с лестницы, как мешок с картошкой, но вместо этого я сказал:

– Точно. Твоя правда. Сложное это дело, запутанное. Там – арийцы, тут – все остальные. Как тут разберешься? Никакого ума не хватит.

Лицо енота, наморщившего лоб, озадачилось.

– Смотри у нас, Егер, – сказал он тихо. – Неправильные друзья, неправильная одежда, неправильный образ мыслей. Очнешься – поздно будет, уже не поздоровится!

Карл обошел меня и стал подниматься по лестнице. От него пахло одеколоном.

Медленно я последовал за ним. Кого он имел в виду, говоря о неправильных друзьях? Пауля? Или кого-то другого? А может быть, моих новых знакомых? Как они прознали, с кем я встречаюсь? На площадке два старшеклассника сделали вид, будто плюют мне под ноги. Я никак не отреагировал.

Войдя в класс, я почувствовал на себе взгляды некоторых одноклассников, но были и такие, кого моя одежда нисколько не заботила. Во всяком случае, нашлось несколько мальчиков, с которыми я мог поболтать о каникулах и начинающемся учебном годе. Потом я сел на свое место, третий ряд слева. Карл сидел у шкафчика в углу, за одной партой с Гансом Штавике, таким же противным типом, как он сам, и, казалось, не обращал на меня никакого внимания. Но когда на пороге появился наш учитель, господин Франк, я почувствовал, что Карл наблюдает за мной. Если не вскинуть руку вместе со всеми перед началом урока, то есть отказаться от немецкого приветствия, можно загреметь под арест или огрести других каких неприятностей почище.

«Ты что, считаешь меня полным идиотом?» – спросил я мысленно Карла и вскинул руку.

Урок начался. Господин Франк появился у нас в школе в рамках так называемой программы замещения. Он был одним из тех, кого направляли на замену учителей-евреев или других учителей, неугодных по какой-то причине государству. Ему было лет тридцать, не больше, преподавал он математику, а еще физкультуру и географию и гордо носил на лацкане пиджака партийный значок. Уголки рта у него почти всегда были опущены, даже когда он улыбался, хотя улыбался он в лучшем случае раз в четверть. Казалось, будто две невидимые гири оттягивают их вниз. Я бы не назвал господина Франка злыднем, но строгим он был определенно. И, как все учителя, он был твердо убежден в том, что его предметы – самые важные.

Он был, если можно так выразиться, живым воплощением воздействия на школьное образование всепроникающего национал-социалистического духа, который пропагандировала партия. Все его уроки были целиком и полностью подчинены идеологии, которую он внедрял так изощренно, что я осознал это только тогда, когда Пауль обратил мое внимание на то, как действуют на мозги его задачи по математике и примеры, приводимые при разборе материала.

Именно Пауль открыл мне глаза на многое, что и понятно: произошедшие перемены затрагивали его напрямую. Приход Гитлера к власти никак не изменил поначалу моего отношения к политике, которую я считал делом скучным и только злился из-за того, что мои родители чуть ли не каждую ночь устраивают бурные дискуссии с друзьями по этому поводу, мешая мне спать. Ко мне все это не имело никакого отношения. Я не хотел, чтобы это имело ко мне отношение. В то время я хотел оставаться просто ребенком. И не видеть приближения бури.

С начала занятий прошло несколько дней, Карл оставил меня в покое и открыто не приставал, хотя постоянно держал в поле зрения. Ему явно не терпелось. А поскольку я не давал ему конкретных поводов для прямой атаки, он решил найти этот повод сам. Господин Франк как раз давал у доски наглядные разъяснения относительно существующей якобы необходимости регулировать и контролировать растущую численность еврейского населения и, стоя спиной к классу, задал вопрос.

– Прошу прощения, господин учитель, – подал голос Карл со своего места. – Пусть Харро нам ответит! Он у нас разбирается в этой теме.

Его дружки – Ганс Штавике и несколько других учеников – заржали. Господин Франк повернулся. Его вид ничего веселого не предвещал. Господин Франк выглядел так, как будто аршин проглотил. Два серых глаза за стеклами тонких очков искали того, кто посмел нарушить порядок. Дальше все пошло стремительно. Два шага налево, два шага направо, и громкая затрещина, от которой Карл чуть не свалился со стула, оглушила класс.

– Прежде чем открыть рот, Бранд, нужно сначала спросить разрешения!

Карл держался рукой за щеку. Между пальцами просвечивала покрасневшая кожа. Во мне заиграло злорадство. Мне хотелось рассмеяться, но я сдержался, иначе тогда досталось бы и мне. Нет, в школе лучше было не высовываться. Никаких необдуманных шагов, ни на что не реагировать и ни на какие подначки не поддаваться.

Отвечать на вопрос был вызван тем не менее я, причем к доске. Спиной я чувствовал глумливую издевку, которая оплетала меня толстой черной паутиной.

13

Днем еще вовсю жарило лето, а по ночам уже наползала осень, вступавшая в свои права. Наступил сентябрь и вместе с ним Малая ярмарка. Мои родители бывали там не раз в те времена, когда она проводилась в центре, на Кёнигсплац, как развлекательное приложение к основной ярмарке на радость ее участникам и посетителям. В начале века, однако, движение на Кёнигсплац стало слишком оживленным, количество же аттракционов на Малой ярмарке увеличилось, вот почему ее перенесли на большой луг возле Франкфуртер-штрассе, у самого Эльстербеккена[36]36
  Эльстербеккен – искусственный водоем в Лейпциге, работы по устройству которого были начаты в 1913 г. и завершены в 1928 г.


[Закрыть].

В этом году, в апреле, Малой ярмарке опять пришлось переезжать. Место понадобилось для строительства. НСДАП затеяла обустроить здесь самый большой плац-парад города, как будто у нас мало этого добра. С другой стороны, новая площадка находилась теперь у Готтавег, на той стороне водоема, что было даже и неплохо. Весенняя ярмарка была самой большой из тех, что я видел до сих пор. Я провел там немало часов, разглядывая американские горки, колесо обозрения, лотки с угощениями, тиры и знаменитые карусели Хуго Хаазе[37]37
  Хуго Хаазе (1857-1933) – известный немецкий мастер-изобретатель, разработавший множество уникальных моделей каруселей, и устроитель парков аттракционов, которые он ежегодно усовершенствовал.


[Закрыть],которые, как всегда, поражали своей затейливостью и всякий раз удивляли чем-нибудь головокружительно новым.

Мысль об осенней ярмарке наполняла меня радостью, потому что я собирался пойти на нее не с родителями или с кем-нибудь из одноклассников примерного поведения, и один я тоже туда не собирался. Нет, на осеннюю Малую ярмарку я отправлюсь вместе с моими новыми друзьями. А там еще встретимся с ребятами из Линденау! Я с нетерпением ждал назначенного дня.

Мы поехали на велосипедах. Пешком идти далековато, а на трамвай у нас не было денег. Жозефина не пришла. Но и без нее нас набралось человек десять, как выяснилось, когда наша колонна тронулась в путь. Наш караван растянулся длинной металлической змеей, которая по ощущению была в три раза больше, чем в действительности. Встречаться такими большими группами в общественных местах было как-то не принято, особенно в нашем возрасте, не говоря уже о том, чтобы передвигаться на колесах всем вместе по городу. Прохожие неодобрительно посматривали на нас и переговаривались между собой, но меня их насупленные физиономии только веселили. Мы же и хотели выделиться из общей массы, показать себя всем, и то, что на нас обращали внимание, было вполне ожидаемым следствием.

Перед входом на ярмарку выделиться из общей массы было уже затруднительно. Толпы народа теснились тут как сельди в бочке – так много скопилось желающих попасть на открытие. Я видел перед собой одни только шляпы и лица, несколько сотен. Мы с трудом продвигались вперед, но в конце концов нам пришлось все-таки слезть с велосипедов. При этом педаль моего велосипеда решила выкинуть номер и зацепилась за заднее колесо велосипеда Пита. Он что-то прошипел, сверкнув дырками от зубов, крутанул колесо и высвободил мою педаль. Спицы запели.

– А где мы договорились встретиться? – спросил Вилли с усмешкой.

Рихард окинул взглядом людское море перед нами, как художник, который смотрит на неудавшуюся картину.

– Сначала пристроим велосипеды, – сказал он и показал на пристенок поблизости.

При входе нам пришлось чуть ли не за руки держаться, чтобы не потеряться. Вокруг одни сплошные плечи, головы и локти. Не раз и не два мне казалось, что мы сейчас растеряемся в этом гигантском муравейнике. К счастью, нас было так много, что кто-нибудь обязательно оказывался в поле зрения.

Через несколько десятков метров толпа рассосалась. Какие-то пижоны махали шляпами из-под небес, взлетая на качелях-лодках, раскрашенных под миниатюрные цеппелины. Внизу визжала малышня на детской железной дороге.

– Чуть не задохнулась! – простонала Хильма. – Ужас какой!

– Сколько народу, невероятно! – сказал Генрих.

– Главное, сколько взрослых! – добавил я. – Кошмар!

Стоявший рядом с нами Эдгар потянул Пита за рукав.

– Слушай, ты ведь умеешь стрелять? – спросил он. Пит мотнул подбородком. – Тогда идем!

Они сделали несколько шагов, и Эдгар показал на стенд с красными бумажными цветами, которые только и ждали того, чтобы кто-нибудь пустил в них пулю. Мы последовали за любителями стрельбы.

– Десять выстрелов – пять пфеннигов! – зычным голосом объявил владелец тира, пухлый мужичок, лучшие годы которого уже были позади. Возле его стенда никого особо не было, и стайка молодых людей сулила некоторый прибыток. – Двадцать выстрелов – за восемь! Только для вас! – Он бодро взмахнул руками, как какой-нибудь директор цирка, выбегающий на манеж, чтобы сорвать аплодисменты публики, хотя в данном случае публика была довольно скромной.

– Добрый вечер, – вежливо поприветствовал его Эдгар. – А что это у вас там такое?

Мужичок достал коробку, в которой что-то брякало.

– Настоящие перстни брауншвейгских гусар![38]38
  Брауншвейгские или Черные гусары – воинское подразделение, сформированное в годы Семилетней войны, в 1759 г., герцогом Брауншвейгским и вошедшее в 1867 г. в состав прусской армии, а после прихода Гитлера к власти – в состав вермахта; его эмблема – череп и кости («мертвая голова»).


[Закрыть] Отличный выбор, мой мальчик! Оригинальные изделия! Прямо из казармы! Лучшие войска! – Он потряс коробку. В ней было наверняка не меньше ста колец. – Три цветка за штуку! Только для вас!

Эдгар хлопнул в ладоши и посмотрел на нас.

– Как насчет колец для всех? – спросил он. – Нам ведь вот этого и не хватало! Своего знака! – Он повернулся к владельцу тира. – Будьте любезны, покажите одно.

Владелец тира недоверчиво оглядел нашу компанию. Перспектива заработать на нас оказалась сильнее, чем страх, что мы удерем с его имуществом. Он протянул Эдгару украшение, и тот пустил его по рукам. Сверху на перстне были отчеканены череп и кости, по краям, слева и справа, шла какая-то вязь, как из «Тысячи и одной ночи». Дужка кольца была разомкнутой по центру, чтобы всякий мог подогнать его под свой размер. Выглядело все вместе мрачно и вызывающе.

– Зашибись! – сказал я и, покопавшись в карманах, выудил десять пфеннигов. – Может, у кого что еще найдется?

Все вместе мы кое-как наскребли двадцать шесть пфеннигов. Я прибавил еще три, теперь должно было хватить на семьдесят выстрелов. Чтобы добыть на всех колец, по крайней мере половина выстрелов должна попасть в цель.

– Ну чё, начнем? – сказал Пит.

Эдгар выложил наше богатство на прилавок и пересчитал. Владелец тира покачал головой, как добрый дедушка.

Пит нажал на курок. Попал. Опять нажал. Попал. Под верхней губой у него обозначились бугорки – он нашаривал языком дырки от выпавших зубов. Он прищуривал то правый глаз, то левый. Время от времени он окидывал взглядом красное море цветов, выбирая цель. Не все цветы, в которые он попадал, падали вниз. Но это было и неважно, удачных выстрелов было достаточно. Понимая это, Пит не цеплялся. Владелец тира выкладывал на прилавок одно кольцо за другим, и лицо его с каждым попаданием становилось все более серым. Мне даже было его немного жаль. Пит заработал уже двенадцать колец, осталось еще двадцать нерасстрелянных пулек.

– Кто-нибудь еще хочет? – спросил Пит и повел плечом.

Мы все по очереди приложились, но улов был довольно жидким. Хильма всех обскакала – три выстрела, два сбитых цветка. Я вообще ни разу не попал и быстренько отдал ружье. Мы чуть-чуть не дотянули до пятнадцати колец, но и четырнадцати было более чем достаточно.

Эдгар забрал наш выигрыш, и каждый взял себе по перстню. С довольным видом, не без гордости, мы стали кругом и свели руки в многоконечную звезду, в центре которой сошлись наши кулаки.

– За дружбу! – сказал Эдгар.

– И спасибо Питу! – добавил я. – Мастер!

Все закивали. Пит отмахнулся.

– Не пора ли нам подкрепиться? – спросил я. – Тут так пахнет пышками, что у меня уже давно слюнки текут!

– Это точно! – отозвался Рихард. – А у тебя еще остались деньги?

– Немного, но на пышки хватит.

Мы направились к ларьку напротив тира. Взяв пышки, мы устроились тесной компанией у круглого высокого стола.

– Знаете анекдот? – спросил Генрих, весь обсыпанный пудрой. – Один важный партиец подрезает на повороте грузовик вермахта, хотя тот помигал. Кто виноват? – Молчание. – Евреи, конечно! – ответил Генрих, выдержав паузу.

Все рассмеялись. Генрих любил похохмить и частенько рассказывал всякие анекдоты, два-три за встречу точно выдавал.

– Ну у тебя и шуточки! – сказал я. – Где ты такого набрался?

Генрих неопределенно махнул рукой, увидел, что вся рубашка у него в пудре, и попытался почистить ее.

– Мы же с отцом целыми днями по городу таскаемся, – сказал он. – Кого только не встретишь и чего только не наслушаешься. Вот так и набирается понемногу. – Он усмехнулся. – Угольное предприятие «Умрат и сын», уголь и шутки! На заказ!

– А где у нас Макс? – спросила Хильма. – Он вроде как собирался сюда со своими. И куда он теперь подевался?

– Придется поискать, – сказал Рихард. – Прочешем все, авось найдем.

– Только лучше разделиться, – предложил Эдгар. – На мелкие группы. Иначе смысла нет.

Все согласились и разошлись по двое. Мы с Эдгаром остались у ларька.

– Штаб-квартира, – сказал Эдгар и похлопал по столу. Металлическое кольцо у него на пальце выбило дробный стук.

– Можно тебе задать один вопрос? – поинтересовался я, когда мы остались одни. Эдгар потянулся.

– Можно и не один, спрашивай сколько влезет.

– Скажи, вот Пит… – начал я и тут же решил обойтись без околичностей. – Почему он такой, какой он есть? – спросил я прямо в лоб.

Эдгар улыбнулся.

– Почему мы все такие, какие мы есть? За каждым – сложение наших желаний и накопленного опыта, вот и все, тебе не кажется? – Мне хотелось развить эту мысль, с которой я был вполне согласен, но Эдгар перебил меня: – Я понимаю, почему ты спрашиваешь. Могу рассказать, только пусть все это останется между нами.

Я кивнул.

– Ну так вот. Пит, – начал Эдгар, – он у нас ветеран. В школу, считай, не ходил, зато во всех делах Коммунистического союза молодежи[39]39
  Имеется в виду молодежный коммунистический союз, основанный в 1920 г. и несколько раз менявший свое название; запрещен в 1933 г.


[Закрыть] участвовал, в первых рядах. На Аугустплац, когда все кончилось стрельбой шесть лет назад, он тоже был. Не знаю, заметил ли ты, как он внимательно слушал тогда, у озера. Помнишь, я рассказывал о майской сходке? Я думал, он что-нибудь добавит. Но он промолчал. Он вообще не великий оратор. – Эдгар положил руку на пустой пакет из-под пышек, лежавший перед нами на столе. Пакет зашуршал и сплющился. – А потом, три года спустя, настала весна тридцать третьего. Тогда чуть ли не каждый день случались разные стычки перед пивными, где собирались штурмовики[40]40
  Штурмовики – добровольные боевые отряды, имевшие после прихода Гитлера к власти статус вспомогательной полиции.


[Закрыть]. И вот кто-то стал там постоянно разбрасывать самодельные листовки со всякими антинацистскими лозунгами, напечатанные вручную, при помощи картофельных штампов. Штурмовики там чуть все с ума не посходили. Отгадай с трех раз, кто этим занимался. – Эдгар разулыбался. Он сложил пополам пакет, так что вся оставшаяся пудра съехала к линии сгиба, и высыпал ее себе в рот. – Но однажды он все-таки попался. И что они с ним делали, неизвестно. А ему было-то всего четырнадцать! Сам видел, какие у него зубы. Но это его не остановило – он продолжал делать свое дело. Не спрашивай меня, сколько раз они его загребали. Питу досталось больше, чем нам всем вместе взятым. – Улыбка сошла с лица Эдгара. Пакет в его руках становился все меньше и меньше, пока не превратился в крошечный белый шарик. – Просто имей это в виду, если что, и не принимай все на свой счет. Пит у нас – золото. Изрядно потертое, но золото. Понимаешь?

Я понял.

14

Мы оба молчали. Я погрузился в свои мысли и был где-то совсем далеко. Веселье окружавших нас людей казалось каким-то фальшивым. Четверо эсэсовцев в формах прошествовали мимо, похожие на горделивых петухов перед курятником. Какого они звания, я определить не мог – погоны и полоски на воротничках мне ничего не говорили. Но в каждом их движении, даже еле заметном, чувствовались сила и власть. Я был уверен, что так могут держаться только те, кто очень редко получает приказы сверху. Судя по всему, это было заметно не только мне, но и остальным: пальто и шляпы угодливо расступались у лотков, уступая им место.

– Вот еще парочка, – сказал один из эсэсовцев, бросив в нашу сторону взгляд, от которого могла заледенеть вода в любом аквариуме. – Какая мерзость! Не знал, что в Лейпциге так скверно обстоят дела со всякой этой сволочью!

Он даже не пытался говорить тихо. Не только его спутники, но и случайные прохожие – все повернули головы в нашу сторону.

– Скоро всех отсюда выкурим! – сказал второй эсэсовец и пренебрежительно махнул рукой. – Всех до единого. Наша молодежь работает по этой части не покладая рук.

– Это верно, – вступил в разговор третий. – Мы достигли уже огромных успехов.

В чем они там достигли успехов, я уже не услышал. Я видел только их удаляющиеся квадратные спины. И тут первый эсэсовец вдруг обернулся. Похоже, он был недоволен тем, что они оставили нас без всякого внимания. Всем своим видом он давал понять, что одно наше присутствие здесь оскорбительно. И за такое оскорбление нас следовало бы наказать. Но тут его спутник похлопал его по плечу и прошептал ему что-то на ухо. Они ушли.

Мне стало как-то не по себе. Пышки неприятно баламутили живот. Я чувствовал затылком дыхание охранников ярмарки за своей спиной, хотя их тут не было и в помине. Все-таки это было неправильно, что мы разделились. Неразумно ходить по двое в таком месте, где все кишмя кишело типами, которые так и норовят прицепиться. Я поделился своими тревогами с Эдгаром. Он тоже занервничал. В гуляющей веселой толпе было теперь что-то угрожающее, она превратилась в гигантскую тысяченогую тень.

И тут нежданно-негаданно возникли они. Еще более неожиданно, чем эсэсовцы до них. Младшие братья ушедших. Четыре гитлерюгендовца. На вид не очень опасные, даже младше нас с Эдгаром. Но четверо.

Они оценивающе посмотрели на нас. Замедлили шаг. Стоит ли ради нас останавливаться? Или, наоборот, обязательно нужно остановиться?

На рубашках сверкали наградные значки гитлер-югенда. У двоих – железные, у третьего – бронзовый, на ступень выше. «Отличнички», – подумал я. Они поравнялись с нами. Тот, что с бронзовым значком, притормозил возле нашего стола.

– Что это у тебя за кольцо? Особенное какое-то? – спросил он.

Убирать руки со стола было поздно, я непроизвольно поджал пальцы. Но не заметить кольцо было невозможно – оно сверкало, наверное, за километр. Я покосился в сторону Эдгара. Он держал руки в карманах, которые топорщились двумя бугорками.

– А тебе зачем это знать? – спросил я, оттягивая время.

– Ты не наглей, – встрял один из четверки. – Спрашивают – отвечай!

Бронзовый значок поднял руку.

– Погоди, – бросил он в сторону и снова подступился ко мне. – Твое кольцо наводит на мысль, что это знак принадлежности к лицам определенного умонастроения. Может, вы враги народа. А может, и нет. Вот это мы и хотим узнать.

Он говорил вежливо, без особых эмоций. Вполне приличный человек или по крайней мере считающий себя таковым. Но его невозмутимая деловитость раздражала меня больше, чем что бы то ни было другое.

– А если враги, что тогда? – спросил я.

– Тогда мы вынуждены будем принять соответствующие меры к вашему задержанию, – ответил бронзовый значок, как какой-нибудь учитель, объясняющий таблицу умножения. – Далее сообщим о произошедшем в патрульную службу. Ну а они уже будут разбираться.

Я молчал. Я думал. Один из четверки отставил ногу в сторону. Мысли вихрем проносились в моей голове. И тут сама собой появилась добровольная патрульная служба. Трое молодых людей в форме продирались сквозь толпу, три бугая с одинаковыми прическами на пробор, прилизанными настолько, что их головы казались безволосыми. На рукавах у них сверкали черно-золотые повязки добровольной дружины гитлерюгенда, занимавшейся охраной порядка. Они прямиком направились к нам.

– Что у вас тут происходит, товарищи? – спросил тот, что шел первым.

У него были близко посаженные колючие глаза. Он был чем-то похож на маминого любимого актера Бернгарда Гёцке[41]41
  Бернгард Гёцке (1884-1964) – популярный немецкий актер немого и звукового кино, работал с самыми известными режиссерами своего времени, как из Германии, так и из других стран, в том числе и из советской России.


[Закрыть]. Четверо младших товарищей вытянулись в струнку.

– Докладываю обстановку! Замечены две подозрительные личности без определенных занятий! – отрапортовал бронзовый значок. – При себе имеют перстень с «мертвой головой», одеты как члены «Союзной молодежи». В настоящее время проводится допрос.

«Допрос, это ж надо такое сочинить», – подумал я, отдавая себе отчет в том, что это еще цветочки. «Бернгард Гёцке» подошел ко мне вплотную. Он был действительно огромным. И стоял так близко, что я буквально чувствовал его дыхание, щекотавшее мне кончик носа.

– Какие будут пояснения? – спросил он, как спрашивает человек, заранее готовый повернуть ответ в нужную ему сторону. Независимо от того, что ты скажешь. Гудение бурлящей ярмарочной толпы заглохло.

– Никаких, – сказал я. – Мы ничего такого не делаем.

– Значит, ничего такого не делаете, – повторил за мной верзила, передразнивая мою невинную интонацию и нарочито растягивая слова. Кожа у него на щеке в одном месте была темнее, чем все остальное. – И нам тут, соответственно, делать нечего. Верно?

Он оглядел присутствующих. Я посмотрел на Эдгара. Его и без того угловатые узкие плечи казались теперь совсем поджатыми.

– Верно? – переспросил гитлерюгендовец, и его вопрос лег влажной моросью мне на лицо.

Я пожал плечами. Ответ был неправильным, но и любой другой в данном случае тоже был бы неправильным. Что-то жесткое вцепилось мне в шею с левой стороны. В затылке хрустнуло. В ту же секунду голова верзилы двинулась на меня. Его лоб целился мне прямо между глаз, в самую переносицу. У меня было такое ощущение, будто в меня впилился со всего размаху паровоз «Гордость Саксонии»[42]42
  «Гордость Саксонии» – локомотив, производившийся с 1918 г. в Саксонии, к которой административно принадлежал и Лейпциг; локомотив считался в свое время самым мощным в Европе.


[Закрыть]. В ушах стоял грохот и треск. Я покачнулся, запнулся и потерял равновесие.

Я лежал на земле. Подручные моего мучителя, как хищные звери, набросились на Эдгара. Он вскинул руки, чтобы защититься. Вернее, чтобы попытаться защититься. От такой обороны толку не было никакого. А я ничем помочь ему не мог. Чужое колено, используя по недоразумению мою грудную клетку в качестве площадки для упражнений, давило мне на диафрагму. Внутри у меня все переворачивалось, устремляясь то куда-то вверх, то вниз, то вбок.

– Сейчас говна у нас наешься, тварь союзная![43]43
  Имеется в виду принадлежность к запрещенному объединению «Союзная молодежь». См. выше, с. 40.


[Закрыть] – ревело надо мной. В воздухе метнулся занесенный кулак.

– Погодите! – услышал я. – Попугали, и хватит!

Один из младших гитлерюгендовцев и впрямь решил вступиться за «чуждый элемент». Оказалось, что говорил «учитель».

– Боишься крови, как худая баба, иди домой! – рявкнул вожак.

Он был явно не в себе. Я ощупал свой нос. Под ним все было мокрое, на губах ощущался вкус ржавчины. Я скорчился, готовый принять новые удары. Но вместо этого меня ждал сюрприз. Я услышал самый прекрасный голос на свете. Тот самый, что напоминал шкрябанье двух листов наждачной бумаги друг о друга.

– Отвали, придурок! Иначе сейчас получишь! – Пит крикнул что-то еще, но я не понял до конца смысла его слов.

Лежа на земле, я попытался найти его взглядом. Он как раз расчистил себе проход в толпе. Несколько зевак уже остановились, наблюдая за происходящим. За Питом шел Вилли. А чуть дальше виднелась голова Макса из Линденау, давешнего «боксера», с которым мы познакомились на озерах. Хотя, может быть, мне это просто пригрезилось. Перед глазами у меня вертелись красные полосы. Колено на моей груди зашевелилось.

– Это ты кому сказал? Нам, что ли? Мне? Нарываешься, да? – прорычал гитлерюгендовец Питу, не слезая с меня. Потом он смачно сплюнул. Пит ничего на это не ответил. Он просто подошел, обхватил сзади моего мучителя и поставил его на ноги. Я тут же почувствовал, как печенка и желудок вернулись на свои привычные места. Дышать стало легче – воздух с сипением наполнял мои легкие. – Ты чего грабли распускаешь?! Знаешь, кто перед тобой?! – вопил верзила, как злой карлик, но никаких попыток дать сдачи не делал.

Пит возвышался невозмутимой горой, таившей в себе угрозу, – навскидку восемьдесят пять килограммов неприятностей.

– Нет, не знаю, – ответил Пит.

«И знать не хочу», – говорил он всем своим видом. Двое других из спецотряда отцепились от Эдгара. На лицах у них читалась растерянность. Не только Вилли, но еще пять-шесть других ребят, все в нашей «форме», обступили кольцом Эдгара, Пита, меня и семерых гитлерюгендовцев. Теперь я убедился, что и Макс тут, и еще один парень из Линденау. А кроме того, две девочки с короткими мальчишескими стрижками.

Сколько времени прошло, сказать не могу – может, секунда, может, минут десять. Мы с Эдгаром лежали на земле. Все остальные стояли. Никто не шевелился. Только глаза стреляли по сторонам. Раньше я был заядлым читателем ковбойских романов. Я вспомнил невольно Билли Дженкинса[44]44
  Билли Дженкинс – главный герой и фиктивный автор «автобиографических» романов из жизни Дикого Запада, принадлежавших перу актера и кабаретиста Эриха Рудольфа Отто Розенталя (1885-1954); романы выходили с продолжениями, в дешевых изданиях, в 1934-1939 гг.


[Закрыть]. Именно так я представлял себе сгущающуюся атмосферу перед дракой возле какого-нибудь салуна. Только теперь я лежал не в уютной постели, а на пыльной земле. И вокруг меня был не Дикий Запад, а Германский рейх.

– Мы доложим обо всем куда следует, – сказал верзила-патрульный, прервав молчание. – А теперь разойдемся подобру-поздорову. Договорились?

Зеваки зашушукались. Гитлерюгендовцы сникли.

– Секундочку! – сказал Пит и повернулся к Эдгару. – Раны есть?

Эдгар поднялся на ноги, ощупал свои чахлые конечности, смахнул грязь с одежды и провел рукой по волосам.

– Не.

– Хорошо, – сказал Пит и посмотрел на меня. – Но у тебя-то раны есть, да?

Я тоже поднялся, правда, не без труда. Ощупал нос. Особой боли я не почувствовал, но прикосновения отозвались в голове странным звуком, как будто два камушка терлись друг о друга.

– Похоже, есть, – ответил я.

Пит выжидательно смотрел на противников.

– Тогда придется платить! Раз уж мы вас отпускаем, то давайте-ка раскошеливайтесь!

Мне сразу стало понятно, что Пит тут перегибает палку. С таким же успехом он мог бы потребовать от них спустить штаны у всех на глазах, продемонстрировать свое хозяйство и сделать стойку на голове. Гитлерюгендовец, заваливший меня, остолбенел, но тут же пришел в себя.

– Не зарывайся, дружок, – сказал он. – Сам знаешь, вызовем полицию, и тогда уже вам будет не до шуток.

Тут он был прав. Народу вокруг нас скопилось уже так много, что образовалась настоящая пробка, мешавшая проходу. Мы стали главным развлечением. Блюстители порядка могли появиться в любой момент. Пит задумчиво втянул щеки.

– Давайте пойдем уже отсюда, – сказал Эдгар.

Он подошел к Питу и похлопал его по руке. Пит ощерился. На какую-то долю секунды мне открылась вся ярость, накопившаяся в нем.

Пит развернулся и пошагал прочь. Линденауские потянулись за ним. Макс отвесил поклон.

– Еще увидимся, – сказал он.

Мы поспешили убраться отсюда поскорее. Подталкивая друг друга, мы бежали гурьбой. В голове у меня все вертелось каруселью, но на ногах я кое-как держался.

– Мне сюда, – сказал Вилли, когда мы дошли до того места, где будки и лотки сворачивали вбок от главной дороги. – Попробую найти своих. Где встретимся?

– На берегу. На Гендель-уфер[45]45
  Гендель-уфер – набережная искусственного водоема Эльстербеккен, получившая свое название в 1935 г. в связи с 250-летием со дня рождения немецкого композитора Георга Фридриха Генделя (1685-1759).


[Закрыть], – предложил Макс.

– На Гендель-уфер? – переспросил Вилли.

– Возле Пальмового парка, – пояснил Эдгар.

Вилли кивнул и погладил себя по груди, расправляя невидимые складки, – казалось, будто это он так себя успокаивает. Широким шагом он направился к боковому переулку с будками и лотками и скоро исчез из виду. С той стороны, откуда мы только что сбежали, донесся вой сирены. Наверное, полиция. А может быть, и нет. Мы помчались дальше. По дороге мы все время оглядывались. Но за нами, похоже, никто не гнался. Наконец мы добрались до выхода с ярмарки, выскочили на площадь, миновали Франкфуртер-штрассе, нырнули в кусты, сбежали по склону, и вот мы уже на берегу.