Текст книги "Гостеприимство матрицы. Философия, биомедицина, культура"

Глава 1. Путешествия матрицы: Внутри и вне материнского тела

В этой главе исследуется вопрос: «Что такое матрица?» Термин «матрица» и связанные с ним темы оказались на острие массовой культуры в конце 1990-х годов, когда фильм «Матрица» стал лидером мирового кинопроката и обрел статус заметного культурного явления. Сегодня это слово употребляется в различных смыслах и может обозначать «числовой массив», «форму для отливки», «виртуальную реальность», а также «символический порядок, структурирующий наше восприятие реальности». И хотя «матрица» на протяжении долгого времени (вплоть до конца XIX века) обозначала также «матку» и «мать», в современной практике использования этого термина его связь с утробой и материнским телом почти полностью утрачена. Это любопытное, хотя в основном игнорируемое, отношение между материнским телом и словом «матрица», которое все же изредка приоткрывается в текстах по философии, искусству и биомедицине, давно является предметом моего исследовательского интереса[9]9
  См.: Aristarkhova Irina. «Hospitality – chora – matrix–cyberspace», in: Filozofski Vestnik, Institute of Philsophy, Slavinian Academy of Sciences, XXIII(2), 27–42, 2002; Aristarkhova, Irina, «The Matrix», in: Eileen Trauth, ed., Gender and Information Technology Encyclopedia, 1: 882-883. Cheswold, DE: Idea, 2006.


[Закрыть]. По мере исследования я все более отчетливо осознавала, что главное здесь – не определение того, чем является матрица (то есть не поиск дефиниции, которая могла бы выглядеть «совершеннее» имеющихся), а понимание того, каким воздействием обладает расширенная трактовка понятия «матрица», включающая отношение с маткой и материнским телом: что она делает возможным и производит в области нашего опыта пространства и телесности, особенно в приложении к технологическим и культурным образам воспроизводства. Этот проект возвращения материнского из матрицы и в матрицу не является досужим этимологическим упражнением – он злободневен настолько, насколько был и остается важен социополитический вопрос о том, как мы представляем и, соответственно, как мы обживаем пространство и формы нашего воплощения (материнские или нет) совместно с другими. Следовательно, ставкой здесь становится и наше определение пространства, а также та роль, которую восстановление связи между матрицей и материнством могло бы сыграть в распространении иной его концепции.

Этимология слова матрица (лат. matrix), имеющего общий корень с такими словами, как материя и мать, обнаруживает прямую связь соответствующего понятия с материнским телом как порождающим началом, источником бытия и становления. Эта исходная связь подверглась переосмыслению в Новое время, особенно после того, как в середине XIX века английский математик Джеймс Джозеф Сильвестр впервые применил термин матрица для обозначения замкнутого числового массива. Данный раздел посвящен настойчивому присутствию и интересной судьбе понятия матрица в культуре – в первую очередь тем смыслам, в которых оно схватывается/тиражируется воображением наших современников, а также широкому диапазону его трактовок, простирающемуся от крайне специализированных научных версий (например, в геологии и молекулярной биологии) до идиом поп-культуры (к примеру, автомобиль Toyota Matrix и фильм «Матрица»).

Итак, слово матрица необходимо рассматривать с учетом древней семантической триады материя-мать-матрица. Если мы упрощенно представим карту значений как серию концентрических кругов, то матрица окажется внутри матери, а мать – внутри материи. Сегодня в биомедицинском словаре большинства индоевропейских языков общим словом для обозначения места формирования эмбриона является не матрица (лат. matrix), а матка (лат. uterus). Более того, в отличие от своих синонимов – матки (англ. womb) и uterus – слово матрица использовалось для обозначения любого типа материи (растительной, животной, геологической, умопостигаемой и т. д.)[10]10
  Использование двух различных слов для обозначения, с одной стороны, женского производительного органа, а с другой – числового массива или формы для тиражирования чего-либо характерно для многих современных индоевропейских языков. К примеру, в русском языке второе понятие обозначается словом «матрица», а первое – словом «матка», которое исходно связано по смыслу с «матерью» и «началом-истоком» и которое стало преимущественным обозначением телесного органа только в современную эпоху. Важно отметить, что русское слово матрица (так же, как английское matrix) не используется для обозначения телесного органа: несмотря на фонетическую, семантическую и этимологическую связь, матрица и матка не являются синонимами.


[Закрыть]. Именно эта одновременная связанность матрицы с материнским телом, маткой, беременностью и ее отделенность от этих смыслов стали предпосылкой впечатляющей востребованности термина матрица в рамках множества современных дискурсов.

Матрица (matrix) – индоевропейское слово, образованное от корня mater, «мать», и, таким образом, родственное словам material, «материя». В латинском суффикс -trix отсылает, как его определяет Балди, к «производительному женскому фактору»[11]11
  Baldi, Philip. The Foundations of Latin. New York: Mouton de Gruyter, 2002. p. 302.


[Закрыть]. По своему исходному смыслу латинское слово matrix тесно связано со словом genetrix, обозначавшим когда-то биологическую мать, и словом nutrix, обозначавшим как женщину-кормилицу, так и римского раба[12]12
  Ernout, A., and Meillet, A. Dictionnaire étymologique de la langue Latine: Histoire des mots. Paris: Klicksieck, 1932. p. 565.


[Закрыть]. Общий суффикс -trix («производительный женский фактор») представляет здесь продуктивность как таковую, соединяя (символическую) женственность с материнством как практикой. Этимологическая связь матрицы с производительностью через вскармливание и уход также весьма примечательна и будет подробнее проанализирована во второй части этой главы со ссылкой на философское понятие хора.

Ранние латинские (до I в. н. э.) значения матрицы – «самка животного, которую держат специально для размножения», или «беременное животное». Кроме того, слово матрица могло обозначать «родительское растение». Наиболее общим ранним значением было «источник и начало» («место рождения» или, в более широком смысле, «место порождения»). При этом слово matrix редко использовалась для обозначения «матки» (особенно человеческой матки) или «места происхождения». Стандартным латинским термином для обозначения матки было слово uterus, в то время как слово chora греческого происхождения было редким термином, сохранявшим оттенок материнства и использовавшимся античными философами в контексте размышлений о природе пространства и места. Первое упоминание матрицы в значении «матка», подробно рассмотренное Дж. Н. Адамсом в его «Латинском словаре сексуальности», имело место в Controversiae («Спорах») Сенеки Старшего, написанных в самом начале первого тысячелетия нашей эры: «…она более не удовлетворяет своего мужа как [matrix, матка] производительница потомства»[13]13
  Adams, J. N. The Latin Sexual Vocabulary. Baltimore: Johns Hopkins UP, 1982. p. 105.


[Закрыть]. Здесь, кажется, традиционный смысл «животного для размножения» привлекается для того, чтобы впервые использовать матрицу в значении матки-органа. Это слово у Сенеки отсылает к беременности не напрямую, а как к подразумеваемому следствию гетеросексуальных отношений. Адамс предполагает, что в этом переходном значении матка персонифицируется и что это использование понятия может рассматриваться как «двусмысленное», то есть находящееся в процессе становления. Утверждение значения матрицы как «матки» в поздней латыни частично основывалось на тесной семантической связи между «матерью – производительницей потомства» и «маткой»; эти слова зачастую использовались как взаимозаменяемые[14]14
  Adams, J. N. The Latin Sexual Vocabulary. Baltimore: Johns Hopkins UP, 1982. p. 106.


[Закрыть]. Отсюда понятно, почему традиционная близость понятий материя, мать и матка учитывалась при использовании слова matrix долгое время после того, как оно перестало обозначать «животное для размножения» и «родительское растение». В результате закрепления за ним значения «матки-органа» слово матрица стало широко использоваться в позднелатинской медицинской литературе. Адамс документирует его употребление в значении «матки» в трудах по гинекологии Теодора Присциана (около 400 г. н. э.), где оно уже вытесняет все другие слова для ее обозначения, включая uterus. В итоге исследователь приходит к следующему общему выводу: «…вполне справедливо предположить, что значительная частота использования слова matrix в поздних медицинских работах, взятых как целое, отражает его широкое употребление [в данном значении] в данное время»[15]15
  Adams, J. N. The Latin Sexual Vocabulary. Baltimore: Johns Hopkins UP, 1982. p. 107.


[Закрыть].

В Средние века и в эпоху Ренессанса слово матрица выжило лишь благодаря довольно ограниченному использованию в области печати и литья, став обозначением клише или формы, применяемой для производства различных рельефных изделий. Пусть даже некоторые этимологические словари (The Compact Edition of the Oxford English Dictionary, 1981, 1744) отмечают, что между XIV и XVII столетием оно также использовалось в значении «места или среды, в которой нечто развивается» (около 1555), и «вмещающей или охватывающей массы» (1641), такое употребление было редким. Одно из наиболее поздних употреблений слова matrix в значении «матка» встречается в 1526 году (в переводе Библии на английский язык[16]16
  Tyndale, W., and Dabney J. P. The New Testament of Our Lord and Saviour Jesus Christ; The Original Edition 1526. London: Bagster, 1837. p. 26.


[Закрыть], однако для возникающих в этот период новых естественно-научных дисциплин, объединившихся под рубрикой «исследований порождения/ возникновения», слово uterus стало намного более общепринятым термином для обозначения «матки» в смысле органа (мышечной ткани), где развивается плод. Начиная с XIX века слово матрица все чаще использовалось для общих рассуждений о пространстве (в смысле «продуктивного и порождающего места»), в то время как слово матка (uterus) постепенно приобретало все более негативное содержание: как место страдания и разного рода других «проблем» (бешенство матки и т. д.)[17]17
  Этимология слова uterus не вполне ясна; однако большинство источников связывают его с негативными коннотациями, включая происхождение от греческого слова hystera, давшего также название истерии и истерики. Предполагается, что слово uterus произошло из индоевропейского корня udero, означающего «чрево» (и использовавшегося как эвфемизм другого, табуированного слова), через латинское venter, означающее «чрево», «живот». История с замещением табу показательна, поскольку также указывает на в целом негативную историю uterus. Также и русское «ведро», восходящее к udero, указывает на все те же пространственно-вмещающие смыслы слова, связанного с беременностью и материнским телом.


[Закрыть].

На основе приведенных примеров можно заключить, что значение слова matrix в английском языке колебалось между «местом порождения всех вещей и существ» и «формой для печати и литья». Важно отметить, что вплоть до недавнего времени матрица сохраняла смысловую привязку к материнскому телу в некоторых других индоевропейских языках. Однако в Новое время значение «матка» было полностью вытеснено другими значениями – такими как типографское клише и форма для отливки – также и в романских языках (ит. и фр. matrice), что сделало прежнюю привязку к «матке», «животному для размножения», «родительскому растению» и (в меньшей степени) «началу/источнику» устаревшей или недействительной. Для широкой публики, популярной науки, современного искусства и философии матрица вполне могла бы остаться никому не интересной «формой для литья» или загадочным и темным «истоком», если бы не Дж. Дж. Сильвестр. В 1850 году Сильвестр предложил использовать понятие матрица в математике. Именно этот эпизод сыграл роль отправного пункта для современного возобновления интереса к матрице, и именно с этого момента мы можем наблюдать стремительное расширение использования этого термина во множестве новых контекстов, сопровождающееся мутациями его значения, – в то время как его прежняя связь с «маткой» либо становится нарочито устаревшей, либо вовсе исчезает из памяти (как в случае с определением из Merriam-Webster Online Dictionary, приводимым ниже). Хотя сам Сильвестр привлек это слово в его историческом значении «матки», а не позаимствовал его из словаря печатников и литейщиков, он решил применить его для обозначения предельно абстрактных математических понятий. В своей биографии Сильвестра Карен Хангер Паршелл пишет, что впервые математик употребил термин «матрица» мимоходом в ноябре 1850 года, а затем еще раз в статье, опубликованной в 1851-м. Его нововведение сопровождалось показательным разъяснением: матрица – это «прямоугольный массив данных, который, как матка общего родителя, может порождать различные системы определителей»[18]18
  Sylvester, цит. по: Parshall K. H. James Joseph Sylvester: Jewish Mathematician in a Victorian World. Baltimore: Johns Hopkins UP, 2006. p. 102.


[Закрыть]. Подкрепляя мое предположение о том, что именно «порождающий» и «поддерживающе-формирующий» смысл матрицы являлся главной предпосылкой для широкой современной востребованности этого термина, Паршелл отмечает, что Сильвестр видел «неограниченные возможности… в матрице как базовой структуре и определителе как ключевом понятии, из нее вырастающем»[19]19
  Sylvester, цит. по: Parshall K. H. James Joseph Sylvester: Jewish Mathematician in a Victorian World. Baltimore: Johns Hopkins UP, 2006. p. 102.


[Закрыть]. Более того, Сильвестр считал процесс наименования крайне важным для развития математики и поэтому уделял ему подчеркнутое внимание. Он даже провозгласил себя «математическим Адамом»[20]20
  Sylvester, цит. по: Parshall K. H. James Joseph Sylvester: Jewish Mathematician in a Victorian World. Baltimore: Johns Hopkins UP, 2006. p. 111.


[Закрыть]. По мнению Паршелл, Сильвестр тем самым ставил себя в один ряд с теми, кто «дает начало новым жизням» и, соответственно, «обладает преимущественным правом именования своего потомства, посредством чего устанавливает над ним свое покровительство»[21]21
  Sylvester, цит. по: Parshall K. H. James Joseph Sylvester: Jewish Mathematician in a Victorian World. Baltimore: Johns Hopkins UP, 2006. p. 111.


[Закрыть].

Так, впервые через Сильвестра символическое значение матрицы как «производящего пространства» воссоединилось с ее прикладным смыслом как «формы для литья и печати». Для него математическая матрица является вместилищем и вещью наподобие матки. Скачок в его мысли происходит, когда он вводит понятие «общий родитель», то есть подменяет мать абстрактным заместителем через утверждение некоего «общего» права на матку. В выборе Сильвестром термина матрица сыграла роль надежда на то, что новые математические сущности, над которыми он (вместе с другими) работал, станут такими же «порождающими», как матка. Эта процедура создания нового математического термина осуществляется по схеме классической метафоры: она задействует семантические ассоциации с маткой и материнством, одновременно дистанцируя создаваемое значение от материнского тела. Таким образом, все версии использования термина матрица, проистекающие из этого конкретного семантического присвоения, остаются метафорами постольку, поскольку они представляются не «маткой» и обеспечивают тем самым потерю памяти о матрице как матки в современных значениях этого термина[22]22
  Сильвестр ввел в словарь математики и другие термины, но ни один из них не приобрел такого широкого использования далеко за пределами математики – в компьютерных технологиях, инженерном деле, вычислительной биологии, экономике, бизнесе, финансах и т. д. Особенно успешным термин matrix оказался в применении к геометрии кривых и сложных поверхностей, дав потомство в виде таких понятий, как матричные группы, пассивные матрицы и др. Сегодня различные дисциплины, такие как биомедицина, геология, минералогия и химия, пользуются этим термином в двух значениях: во-первых, в математическом, а во-вторых – в значении объемлюще-поддерживающей структуры и носителя отпечатков.


[Закрыть].

В XX веке матрица стала «зонтичным» термином для обозначения широкого разнообразия предметов, чисел, концептов и явлений, если и связанных между собой, то лишь смутным воспоминанием о чем-то пространственном, вместительном и эластичном. Главным свойством этого расплывчатого «нечто» является его способность «удерживать вещи вместе» и представлять их в пространстве как невидимую темную материю. Стремление сделать это «нечто» понятным и прирученным проявляется в склонности представлять его как можно более абстрактно (как, например, в математической теории матриц) и так, как будто бы имелась возможность отделения того, что создается, от среды создания; как будто это такой сосуд, в котором ничего нет. Матрица уподобляется идеальному инкубатору, который не оказывает на свое содержимое никакого воздействия (кроме поддержания самой жизни как таковой).

Результатом упомянутых выше метафорических операций с матрицей стали ее общепринятые в XX веке определения: с одной стороны, она трактуется как изначальное место, из которого развиваются и получают свое существование все вещи; с другой стороны, она превращается в предельно абстрактное, математически опосредованное понятие, отсылающее к пространственной организации чисел, вещей, идей и систем. Наглядной иллюстрацией этого тезиса может служить список значений слова матрица в современном употреблении, представленный в Merriam-Webster Online Dictionary.

«Этимология:

Латынь, самка животного, используемая для размножения; родительское растение; от matr-, mater

Дата: 1555

1: нечто, внутри или из чего нечто другое зарождается, развивается или обретает форму;

2а: отливочная форма, с помощью которой производятся рельефные изделия (напр., типографские литеры); b: устройство для формования или штамповки; с: пластина с выгравированным или вырезанным негативным изображением, служащая для отливки, чеканки или штамповки; d: создаваемый методом гальванопластики оттиск фонографической записи, используемый для массового производства копий оригинала;

3а: природный материал (например, почва, камень), в который включено нечто другое (например, окаменелость или кристалл); b: материал, в который нечто вложено или заключено (например, с целью изучения или защиты);

4а: внеклеточная субстанция, в которую встроены клетки ткани (например, соединительной ткани); b: утолщенный эпителий у основания ногтя руки или ноги, из которого исходит рост ногтевой пластинки;

5а: прямоугольная таблица каких-либо математических объектов (например, коэффициентов линейных уравнений), которая может образовывать суммы и произведения со схожими таблицами, имеющими соответствующее число строк и столбцов; b: нечто сходное с математической матрицей, особенно по признаку расположения элементов в горизонтальных строках и вертикальных столбцах; с: ряд или контур из отдельных элементов (например, диодов и транзисторов), выполняющий определенную функцию;

6: главное предложение, содержащее придаточное предложение»[23]23
  Электронный ресурс: www.Merriam-Webster.com цитируется с разрешения создателей сайта.


[Закрыть].

Таким образом, современное употребление слова matrix в англоязычном контексте выдвигает на первый план производительность («нечто, внутри или из чего нечто другое зарождается или обретает форму») и способность служить контейнером («материал, который содержит нечто другое»). При этом среди перечисленных выше определений отсутствует, пожалуй, самое примечательное и широко распространившееся метафорическое значение матрицы как виртуального пространства или киберпространства, – значение, которое было наиболее ярко проявлено и терминологически закреплено американским блокбастером «Матрица». Поскольку этому фильму посвящено уже довольно много комментариев[24]24
  См., в частности: Zizek, Slavoj. «The Matrix, or Two Sides of Perversion: Extending the Horizons of Continental Philosophy», in: Philosophy Today 43, 1999; Irwin, William, ed. The Matrix and Philosophy: Welcome to the Desert of the Real. Chicago: Open Court, 2005.


[Закрыть], здесь будет достаточно подчеркнуть то обстоятельство, что большинство определений «матрицы» в этих комментариях и текстах умалчивают (или вскользь упоминают) о ее связи с материнским телом, однако при этом развивают в своих теориях порождающие и вмещающие свойства матричного пространства[25]25
  Немногочисленные исключения – текст Рейнера Эмига (Reiner Emig, Sexing the Matrix, 2006), в котором автор сквозь призму психоанализа обсуждает действующую в фильме «гетеросексуальную матрицу»; а также другие теории тела, разработанные Джудит Батлер и Мишелем Фуко.


[Закрыть]. В самом фильме разные значения перемешались в одно ощущение этого «нечто» – матрицы. Так, своего рода визуальный логотип фильма (бегущие вертикально на черном экране зеленые числа, составляющие матрицу из нулей и единиц и заимствованные из японского оригинала) отсылает именно к математической матрице как массиву данных, хотя по сюжету фильма она скорее представляет собой машинно-порожденный мир, в который мы погружены как в сон, в то время как наши тела неподвижно томятся в матках-капсулах (мотив, который отсылает к платоновской метафоре «пещеры» и нередко анализируется с ее помощью). По словам одного из главных героев фильма Морфеуса: «Матрица повсюду, она вокруг нас, здесь, даже в этой комнате. Ты можешь увидеть ее из окна или на экране телевизора. Ты ощущаешь ее, когда идешь на работу, в церковь, когда ты платишь свои налоги. Это мир, которым заслонили твой взор, чтобы ты не мог осознать… что ты, как и все остальные, был рожден для рабства… что тебя держат в тюрьме, которую ты не можешь понюхать, попробовать на вкус или пощупать. Это тюрьма твоего разума. Матрица»[26]26
  Wachowski A., and Wachowski L. The Matrix: The Shooting Script. New York: New Market, 2001, p. 26. Славой Жижек суммировал задействованные в фильме определения матрицы, связав их с предельно абстрактной идеей сети, в которой все еще звучит отдаленное эхо «производительного и производящего» пространства: «Что такое Матрица? Просто… Большой Другой, виртуальный символический порядок, – сеть, структурирующая реальность для нас» (Zizek, ibid). Известны и другие попытки переописать матрицу (без ссылки на фильм) с помощью психоаналитических теорий. Так, в книге Брахи Эттингер (Ettinger, Bracha, L. The Matrixial Border Space. Minneapolis: Minnesota UP, 2006) матрица, связанная с внутриматочным пространством, трактуется как альтернатива Закону Отца.


[Закрыть].

Таким образом, путешествия и приключения слова матрица необычайны: от «самки животного, используемой для размножения» и «родительского растения» (а также «матки» в позднелатинском употреблении) до «главного предложения, содержащего придаточные предложения» и «тюрьмы разума». Все эти смысловые повороты и превращения, как и широкая востребованность матрицы в современном мышлении, определяются ее способностью эффективно и специфически растолковать пространство, будь то в математике, биологии или философии. Эту способность я называю «эффектом матрицы». Он позволяет представить пространство как гостеприимное, через его материализацию и/или порождение. В этом смысле матрица придает «пространству» «место». Матрица размещает пространство, позволяя его мыслить. Или, как на это указывают другие определения, матрица обладает формообразующей способностью; это понятие помогает ответить на вопрос о том, чем в нашем представлении являются формы и чем они опосредованы (особенно это заметно при изучении истории эмбриологии). Приняв значения «формы для отливки», «типографского клише», а затем «математического числового массива» и «киберпространства», на сегодняшний день термин матрица в философии, популярной культуре и биомедицине утратил какое-либо отношение к материнскому телу, за исключением чисто этимологической связи[27]27
  Современные мыслители и ученые нередко обращаются к материнскому телу в связи с фундаментальными проблемами концептуализации пространства. К примеру, Роберт Каплан в статье «Есть ли там что-то?» показывает, что такие трактовки понятия «ничто», как «вакуум», «нуль» и в особенности поиск «абсолютного вакуума», были основаны на фундаментальной культурной ошибке, которая повлекла за собой столетия научных мук. Он стремится «материализовать» западную концепцию «ничто», связав ее с древнеиндийским понятием «пустота» (шунья), ассоциирующимся с беременностью: «Кант справедливо указал на то, что мы способны представить себе пространство без объектов, но никогда – объекты без пространства. Однако современные физические исследования микро– и макроструктур, как кажется, продемонстрировали нам, что мы не можем мыслить действительное пространство как пустое. Разве его искривления, обнимающие галактики, и его способность служить матрицей для исчезающих и вновь возникающих частиц не согласуются полностью с нашим обновленным пониманием индийской пустоты, шуньи, как не пустой, но беременной?» (Kaplan, Robert. «Is it Out There?», in: Graham Gussin and Ele Carpenter, eds., Nothing, 64–76. New York: Nothern Gallery of Contemporary Art / Birkhauser, 2001. p. 67).


[Закрыть]. Это размежевание заслуживает внимания, поскольку оно закрывает возможность этического отношения к матери; выводя мать за пределы рассмотрения вопросов порождения и концепции (conception), матрица становится матереубийственной.

Понятие хоры позволяет нам продвинуться в понимании матрицы как гостеприимного пространства. Феминистский ракурс рассмотрения хоры, предложенный Люс Иригарей и Эмануэлой Бьянки, демонстрирует, в частности, каким образом абстрактная матрица может быть воссоединена с материнским телом. А это, в свою очередь, позволяет выработать обновленное представление о гостеприимстве, выходящее за рамки пассивной толерантности и включающее в себя порождающую способность материнского тела (как возможности, но не обязательности или автоматизма).

А потому мы не скажем, будто мать и восприемница всего, что рождено видимым и вообще чувственным, – это земля, воздух, огонь, вода или какой-либо другой [вид], который родился из этих четырех [стихий] либо из которого сами они родились. Напротив, обозначив его как незримый, бесформенный и всевосприемлющий вид, чрезвычайно странным путем участвующий в мыслимом и до крайности неуловимый, мы не очень ошибемся (Платон. «Тимей»[28]28
  Платон, Тимей, 51а-b. Цит. по: Платон. Соч. в 4-х т. Т. 3. Ч. 1. СПб.: Издательство Санкт-Петербургского университета; Издательство Олега Абышко, 2007.


[Закрыть]).

Речь о хоре, таким образом, играет для философии роль, сходную с той, что «сама» хора играет в отношении того, о чем говорит философия, а именно, с-формированного и ин-формированного в соответствии с образцом космоса. И вот в этом космосе допускаются собственные – неизбежно неадекватные – формы описания хоры: восприемница, матрица, мать или кормилица… Философия не может сказать прямо о той, кому она ближе, сохраняя свой привычный тон неусыпной бдительности или правдивости… Грезы находятся между двумя полюсами (истинного и «всего лишь правдоподобного»), ни одно ни другое. Философия не может говорить философски о той, кто всего лишь похожа на ее «мать», «кормилицу», «восприемницу» или «матрицу». Оставаясь собой, она говорит только об отце и сыне, как если бы отец породил все совершенно один (Жак Деррида[29]29
  Цит. по: Деррида Ж. Эссе об имени. Пер. Н. Шматко. СПб.: Алетейя, 1998. С. 92. Перевод приведен с уточнениями.


[Закрыть]).

Этот раздел посвящен тому, как матрица работает в контексте философского осмысления пространства, – особенно в смысловой связке с понятием хоры, встречающейся в древнегреческих и некоторых современных текстах. В сравнении с матрицей хора – гораздо более специальное и редко используемое понятие. При этом, так же как и матрица, оно было «воскрешено» в философии и архитектурной теории ХХ века, чтобы стать инструментом для выработки альтернативного определения пространства – разнородного, становящегося, способного к (само)развертыванию, гостеприимного (но при этом все еще поддающегося оформляющим усилиям архитектора или философа)[30]30
  См.: Derrida, Jaques. «Chora», in: Jeffrey Kionis and Thomas Leeser, eds., Chora L Works; Jaques Derrida and Peter Eisenman, 15–32. New York: Monacelli, 1997.


[Закрыть]. Внимательный анализ хоры как «матричного» действия или объекта хорошо сочетается с моим более общим поиском «гостеприимных пространств». Важно понимать, что материнское тело действительно обеспечивает связку между матрицей и хорой, пусть даже Платон и Деррида настаивают на том, что эта связь не должна пониматься как имеющая нечто общее с «женским родом» (genos gynaikōn). Вслед за Иригарей и Бьянки я показываю, как важно заново увидеть в хоре (задействованное, материальное) материнское содержание и расширить ее теоретический и политический потенциал в качестве матрицы.

В «Тимее» Платон излагает свою историю происхождения мира. Платон начинает с представления главного персонажа этой истории, Устроителя, который является вечным Демиургом, создающим и совершенствующим мир через упорядочивание пред-существующего хаоса. Этот «родитель Вселенной» олицетворяет неизменные Благо, Разум и Красоту. Платон напоминает нам, что порядок, который Устроитель привносит в мир через деятельность гармоничной души, легко может быть нарушен как внешними, так и внутренними силами. Упорядочение души в индивиде может включать воспитание и обучение. Платон использует математические (геометрические) фигуры, а также объяснение структуры и функции человеческого глаза, чтобы дать ключ к пониманию идеальных форм порядка и равновесия, созданных Устроителем. В результате этого процесса мы имеем, с одной стороны, идеальные формы, а с другой – отображения этих форм в видимом мире, которые могут лишь приблизительно соответствовать образцам. Хотя Устроитель является одновременно и живым существом (материальным) и идеальной сущностью (нематериальной), Платон сталкивается с необходимостью ввести в свою космологию еще и третью категорию. Этот «третий род» (triton genos) он обозначает как Восприемницу; это позволяет ему представить пред-космическое состояние, упорядоченное Устроителем, – состояние одновременно материальное (физическое) и чисто пространственное (подобное вместилищу), для которого характерно лишь беспорядочное и неоднородное (хотя и циклическое) движение. Движение имеет место между воздухом, огнем, водой и землей, и их неоднородные взаимодействия производят «ощущения», такие как удовольствие и боль. Постоянные и беспорядочные взаимодействия происходят из (или дают рождение) Необходимости, которую Платон обсуждает более подробно в связи с актом сотворения человека. Люди сформированы через смешение Разума с Необходимостью. Необходимость участвует в материальном создании, в то время как Разум придает созданию цель и назначение (так, например, легкие – продукт Необходимости, но Разум определяет их функцию внутри тела)[31]31
  Поскольку платоновскому «Тимею» посвящена обширная философская литература, здесь я ограничиваюсь пересказом базовых пунктов этого текста, чтобы перейти к вопросу о том, как эти пункты поддерживают основную линию моих рассуждений. Детальный разбор «Тимея» в контексте платоновской космологии можно найти в книгах: Cornford, Francis McDonald. Platos Cosmology: The Timeaus of Plato. Indianopolis: Hackett, 1997 [1935]; Sallis, John, Chorology: On Beginning in Plato’s Timaeus. Bloomington: Indiana UP, 1999. Тонкий анализ Платона с точки зрения феминистской теории провела Иригарей. См., в частности: Irigaray, Luce. L’oubli de l’air. Chez Martin Heidegger. Paris: Minuit, 1983; Люс Иригарей. Этика полового различия (М., 2005).


[Закрыть].

Большинство комментаторов «Тимея» отмечают, что вторая часть диалога, в которой идет речь о Восприемнице, является наиболее непонятной и противоречивой. Платон определяет Восприемницу как первичную, пред-космическую материю, пусть даже для ее обозначения он использует в известном смысле «материально-конкретное» означающее хора, которое в то время в греческом обозначало простор, территорию и землю (вокруг чьего-либо дома)[32]32
  Элизабет Гроз детально проанализировала это отношение между хорой и территорией с точки зрения феминистской философской теории и архитектуры в своей статье: Grosz, Elizabeth. «Women, Chora, Dwelling», in: Architecture New York 4 (January-February), 2014, p. 22–28.


[Закрыть].

Чтобы придать согласованность своей космологической схеме, Платону был необходим элемент, который был бы невидимым и пассивным, насколько это возможно, и который бы порождал и поддерживал космос, не оставляя на нем отпечатка. Здесь важно то, что эта «смешанная» («нечистая») пустота метафорически отсылает к материнскому телу. Однако, намеренно обозначив «Мать и восприемницу всего» как третий вид или «третий род», Платон, несомненно, изымает, экстрадирует производительное (пространство) из материнского (тела). Также примечательно, что хора – это итоговый термин, который Платон использует, чтобы описать Восприемницу. Другие термины, которые предлагает Платон, – hupodochē (отсылающий к качествам гостеприимства и приятия) и ekmageion (отсылающий к приспособлению для формовки, которое действует как производящее место и носитель отпечатков), будут подробнее рассмотрены ниже. Хора может быть трактована как один из аспектов матрицы, поскольку матрица концептуально объединяет характеристики всех трех понятий, которые Платон использует для описания Восприемницы: hupodochē, ekmageion и собственно хоры. Как было показано выше, в своих разнообразных версиях матрица включает в себя значения пространственности, гостеприимства и средства для материального воплощения, в то же время теряя связь с материнским телом.

Задача Платона в «Тимее» – предложить жизнеспособную и ясную космологию, то есть то, как возник мир и что поддерживало его становление. При этом, чтобы сделать более умозрительной «материальность» пред-космического (предупорядоченного) состояния, Платон ввел хору как концептуального местодержателя для чувственного, который сам по себе не является ни чувственным, ни познаваемым. Для характеристики хоры Платон и его комментаторы пользуются подчеркнуто непрозрачными терминами, поскольку свойства этой материи-пространства – предупорядоченность, хаотичность, изменчивость, пребывание в постоянном движении – не могут быть выражены в рациональном, упорядоченном языковом поле без искажения ее пред-космической специфики[33]33
  Гендерное прочтение стадий сотворения мира – сначала «материнское/материальное/чувственно-воспринимающее», а затем «отцовское/идеальное/интеллектуально-упорядочивающее» – можно не без иронии рассматривать как прообраз многих современных дискуссий на тему материнства и хоры, вдохновленных психоаналитическим структурированием субъективности и стадий ее производства и становления: так, например, у Юлии Кристевой (Stabat Mater, 1986) материнство и хора стратегически действуют как преэдипальные формации. То же происходит в описании Лакана (за счет того, что матрица становится функцией визуального), а также в психоаналитической трактовке «матрицы», матричного и материнского, предложенной Брахой Эттингер. См.: Barzilai, Shuli, Lacan and the Matter of Origins. Stanford: Stanford UP, 1999; Ettinger, ibid., а также: Ettinger, Bracha L. «Diotima and the Matrixial Transference: Psychoanalytical Encounter-Event as Pregnancy in Beauty», in: Hein Viljoen and C. N. Van der Merwe, eds., «Beyond the Threshold: Explorations of Liminality in Literature». New York: Peter Lang, 2007. p. 105–132.


[Закрыть]. Они настаивают на том, что недостаточно взвешенное именование могло бы привести к ложному пониманию или даже к полной потере понимания этой невидимой материи, поддерживающей все вещи. Используя словарь современных эмбриологов, можно сказать, что хору нельзя исследовать in vitro (в изолированном и объективированном виде, как будто под микроскопом философской лаборатории), она должна быть исследована и представлена in vivo (соединенной со всем вместе, чем бы оно ни было, и находящейся в постоянном движении). Здесь в связи с хорой возникает та же проблема, с которой сталкивается биомедицина, способная «узнавать» материю только с помощью и после ее извлечения из ее «настоящего» контекста (о чем я пишу в главе по биомедицине), – и отсюда же все эти нарочито неокончательные, болезненно напряженные попытки ее не-называния. Даже назвать ее материей было бы не вполне справедливо, напоминает нам Деррида. Язык, который использует Платон чтобы описать хору, в основном отсылает к материнскому телу или матрице (в смысле «формы для отливки» и «переносчицы отпечатков»), и всюду, где он прибегает к этому специфическому языку, он стремится очистить его от фигуры матери, заменив ее метафорой числа или схемы. Следуя за Платоном, Деррида в своем анализе платоновского «Тимея» настаивает на том, что хору нельзя сводить к «антропоморфной форме», то есть к женщине, матери, кормилице[34]34
  Деррида, указ. соч., с. 155.


[Закрыть]. Деррида твердо стоит на том, что материнство является лишь одной из множества ассоциаций, вызываемых хорой, а потому было бы весьма опрометчиво представлять хору как понятие, отсылающее исключительно или преимущественно к настоящим матерям или материнскому телу. Деррида уверяет нас в том, что «матери полагается быть в стороне. И поскольку это только фигура, схема[35]35
  Одно из определений хоры у Деррида – знак х (то есть «любое число»). Здесь Деррида воспроизводит представление матрицы в качестве математического выражения – в случае интервала такому представлению соответствовал бы «нуль». В конечном счете «неограниченные возможности» матрицы как производительного основания – именно то, что Сильвестр считал наиболее важным в своей формулировке этого понятия. См.: Derrida, 1997.


[Закрыть], а следовательно, одно из тех определений, которое получает хора, то эта последняя является матерью не больше, чем кормилицей, и не больше, чем женщиной. Этот triton genos не является родом, и прежде всего потому, что это единственный индивид. Она не принадлежит „расе женщин“ (genos gynaikon). Хора обозначает особое место, промежуток (espacement)…»[36]36
  Там же, с. 181–182.


[Закрыть]

Поразительно, что Деррида (вслед за Платоном) в принципе считает возможным называть матерью того или то, кто/что «дает место, но не порождает». Непонятно тогда, причем тут мать и зачем она вообще нужна? Почему хора должна быть «матерью», если она, скорее всего (как напоминает нам Деррида), ею не является? Он утверждает, что хора «является матерью не больше, чем кормилицей» и «не больше, чем женщиной», чтобы таким образом вывести хору за пределы «расы женщин», однако его довод в той же мере допускает возможность того, что хора является «матерью не меньше, чем кормилицей» и «не меньше, чем женщиной». Эта проблема нигде не ставится так остро в отношении понятий отца и мужчины, которые не относились бы к мужскому роду. Материальность бытия «действительной матерью» рассматривается – и, на мой взгляд, весьма необоснованно – как что-то крайне нежелательное внутри этого дискурса о пространстве. Почему такой страх перед матерями? «Нейтральный» промежуток, о котором говорит Деррида, понимается им скорее как «не-отношение», чем как условие для возникновения отношения. Любую ссылку на «настоящую» мать, кормилицу и женщину Деррида называет антропоморфизмом[37]37
  Там же, с. 147.


[Закрыть] и избегает. По моему убеждению, этот идеал(изм) сможет в дальнейшем удержать свои позиции только при условии, что понятия «этой самой» матери, кормилицы и женщины будут продолжать трактоваться через якобы неизбежный антропоморфизм. Как мы увидим ниже, обеспокоенность по поводу матерей – как субъектов космологии – как своего рода онтического загрязнения, снижающего уровень интеллектуальной сложности понятий становления и порождения, пронизывает и другие дискуссии о связях между материнским телом и матрицей и не позволяет представить понятия пространства и материи более полно и по-новому.