Текст книги "Жизнь как на ладони. Книга 2"

22

Утренняя смена в Пантелеимоновской лечебнице начиналась на широком крыльце с четырьмя пологими ступенями, ведущими к истёртым временем одутловатым колоннам на небольшой площадке у входной двери. Именно там пришедший на работу персонал наскоро обменивался приветствиями и животрепещущими новостями.

Сегодняшний вопрос, который озвучила доктор Громова, касался потрясающего события: служащих здравоохранения обещали поставить на довольствие в Народном комиссариате.

– Будут давать пайки, – заявила вездесущая Зоя, победоносно глянув на сослуживцев. – В Мариинской больнице докторам уже выдали продовольствие. – Она закатила глаза, сосредоточилась и, загибая пальцы, перечислила: фунт пшена и десять сушёных воблин.

Упоминание о крупе вызвало оживление среди беседовавших. Люди радостно переглянулись, предвкушая окончание голодной зимы, казавшейся всем нескончаемой, но слово «вобла» пробуждало совсем другие чувства.

– Ох уж эта вобла, – со вздохом сказала терапевт Громова, – видеть её не могу.

Впрочем, её мнение разделяли многие петроградские обыватели: казалось, что город был пропитан резким запахом этой небольшой твёрдой рыбки, просвечивающей жёлтовато-ржавым нутром. Её клали в кашу, из неё варили суп, размягчая горячей водой, совали в рот младенцам в люльках и беззубым старикам в богадельнях. Неизвестно, откуда вобла появилась в таких количествах на берегах Невы, но местные всезнайки уверяли, что новая власть конфисковала огромные рыбные склады то ли под Самарой, то ли под Нижним Новгородом и сейчас гонит в оголодавший Петроград эшелон за эшелоном.

От воблы разговор перекинулся на «Брестский мир», как коммунисты именовали договор об окончании войны, недавно подписанный с немцами главарём большевиков Лениным. В отличие от нового правительства, народ документ не принял, метко припечатав его кличкой «похабный мир».

Больше всех возмущался действиями Советов коренастый, как гриб боровик, доктор Крылов.

– Нет, нет! – энергично жестикулируя, объяснял он сёстрам милосердия, не забывая при этом придвигаться поближе к чернявой Зое. – Господин Ленин, без сомнения, – немецкий шпион! Посудите сами: он прибыл в Россию в запломбированном германском вагоне с единственной целью – передать немецкому кайзеру Прибалтику, Польшу и часть Украины. Позор!

Он придвинулся совсем вплотную к Зое и снизу вверх с обожанием взглянул в её шоколадные глаза, ожидая отклика. Сестра милостиво согласилась разделить его взгляды и негодующе притопнула ножкой:

– Я бы всех этих комиссаров за одного Тимофея Николаевича своими руками удавила.

При упоминании имени доктора Петрова-Мокеева люди на крыльце разом загалдели, заохали, дамы полезли за носовыми платками, вытирая повлажневшие от слёз глаза.

И тут все увидели его – Тимофея Николаевича – собственной персоной.

– Я сейчас упаду в обморок, – мышкой пискнула обычно басовитая доктор Громова и тучным телом налегла на стройную сестру Зою, заставив ту резко пошатнуться под неожиданным грузом.

Несколько минут коллеги ошарашенно смотрели на давно оплаканного ими Тимофея, наотрез отказываясь верить собственным глазам.

– А операционная сестра вышла замуж, – вдруг невпопад сообщила Тимофею Зоя Васильевна, не зная, что сказать.

– А нам будут давать пайки. С воблой, – поддержала её акушерка.

Эти обыденные слова заставили всех поверить в реальность происходящего и вывели коллег из оцепенения.

– А у нас, а у них… – перебивая друг друга, со всех сторон кричали доктору Петрову-Мокееву сослуживцы.

Среди всей этой радостной суматохи, криков, возгласов и звонких поцелуев необыкновенно весомо прозвучал негромкий голос старшего доктора Крылова:

– Тимофей Николаевич, я не вычёркивал вас из списков врачей. Вы по-прежнему числитесь нашим сотрудником и, если желаете, можете немедленно приступать к своим обязанностям. К тому же, нам пора на обход.

Это были именно те слова, которые всей душой желал услышать истосковавшийся по работе Тимофей. Он благодарно пожал Крылову руку, вкладывая в это рукопожатие всю свою признательность. Крылов улыбнулся одними глазами и, ничего не спрашивая о том, где доктора Петрова носило целых два месяца, одними губами шепнул:

– Добро пожаловать, дорогой друг.

– Ай да Сергей Иванович! Кто бы мог подумать? А такой тихоня… – многозначительно шепнула Зое акушерка, кивая на Крылова.

– Действительно! – Зоя приподняла бровь и поправила на груди фартук, который всегда был идеально накрахмален и очень шёл к её выразительному лицу с лёгкой смуглинкой.

Слух о том, что в больницу вернулся пропавший было доктор, вихрем пронёсся по больнице, и Тимофей, обходя больных, с иронией ловил на себе заинтересованные взгляды больничных обитателей.

Похудевший от бурно прожитых последних двух месяцев, радостно-возбуждённый, он выглядел необыкновенно молодо и задорно.

– Сынок, а ты вправду доктор? – недоверчиво поинтересовалась сухонькая старушка, когда он, нахмурив лоб, ощупывал её непомерно раздутый живот.

– Точно! – Тимофей утвердительно кивнул, непроизвольно распушив русую чёлку, положил свою руку на бабкино плечо и предупредил: – Вам необходима операция. Рекомендую не откладывать дело в долгий ящик.

По побледневшему лицу старушки он понял, что согласие будет получено не без труда, и перешёл к следующему больному.

День пролетел – как один час.

Никогда, даже в самом начале своей врачебной деятельности, Тимофей так не радовался каждому мгновению, в которое он мог уверенно обнадёжить страдающего человека простыми словами: «скоро вы поправитесь».

«Странно, что для того, чтобы острее почувствовать счастье обыденной жизни, человеку необходимо побывать на пороге страдания и смерти», – размышлял он, устало усевшись за свой стол в конце рабочей смены. Рассеянно блуждая глазами по кабинету, Тимофей обратил внимание на то, что за время его вынужденного отсутствия предметы обстановки неуловимо изменили свой облик. Письменный стол, заваленный грудой книг и справочников, выглядел теперь цитаделью стабильности, а грубо сработанный буфет – милым старым знакомцем, по первому требованию выдававшим банку с чайной заваркой и надтреснутую сахарницу кузнецовского фаянса.

Приподнявшись, Тимофей открыл приветственно скрипнувшие дверцы и с удивлением обнаружил, что в банке сохранился морковный чай. Он поил им Крысю, когда они со Всеволодом спасли её от преследований разъяренного матроса.

При мысли о Кристининой гибели Тимофею захотелось завыть волком. Славная, отважная девушка, с благородным сердцем. Ей бы жить да жить. Выучиться, выйти замуж, воспитать детей – словом, совершить назначенный Богом путь жизни. И вот – так страшно и нелепо погибнуть по воле слепого случая!

Он оперся лбом об оконную раму, почувствовав за тонким стеклом веяние весны, которая без зазрения совести бушевала по всей стране. Она распускалась серёжками ракит, ликующе пела голосами птиц и журчала под ногами прохожих бурными ручьями. Погибла Кристина, ушёл на войну Всеволод, в стране хаос, но тонкая ветка вербы за окном проповедовала о том, что жизнь непобедима…

Всеволод рассказывал, что, когда его ранило на фронте, молодой солдатик из батарейной обслуги несколько километров тащил его на себе, изнемогая от тяжести ноши. Выбиваясь из сил, парень приваливался к земле и, глядя на небеса, твердил одну фразу: «Эх, и вольготно жить на свете, выше благородие!» Вот она, любовь к жизни русского человека. Так и надо, наверное, – не унывать, не роптать, а с радостью принимать все события, которые дарит каждый новый день. И плохие, и хорошие.

Стук в дверь прервал его рассуждения. Хорошенькая сестрица Зоя извиняющимся тоном сообщила:

– Господин доктор, извольте посмотреть тяжёлую больную. Только что привезли.

Немолодая женщина, одетая в широкую юбку и старомодную баску с оборками, которые прежде в Петербурге любили носить молочницы, лежала посреди вестибюля и, казалось, уже не дышала. Тимофей опустился на колени, рывком разорвал застёжку на баске и уловил едва слышное дыхание. Жива. Мертвенно-бледное лицо, жар, характерные розоватые пятна на коже. Тимофей тревожно посмотрел на сестру, дав ей знак отойти подальше:

– Без сомнения, это сыпной тиф. Весьма заразное заболевание. Боюсь, как бы не вспыхнула эпидемия в палатах.

Он чуть помедлил, прикидывая, куда лучше поместить больную, чтобы понадёжнее изолировать её от других пациентов, но не мог подобрать вариантов и беспомощно посмотрел на Зою. Она поняла его без слов:

– Доктор, давайте положим больную в бывшую бельевую. Помещение сейчас пустует, – черты девушки исказились гримасой презрения, и она нехотя выговорила. – Вчера оттуда выписалась раненая товарищ Маша.

– Товарищ Маша! – вне себя закричал Тимофей. – Зоя, милая, повтори, что ты сказала.

– Я сказала «товарищ Маша», – ничего не понимая, пролепетала девушка, испуганно глядя на раскрасневшегося Тимофея, который вскочил с колен и одним прыжком оказался около неё.

– Как она выглядела? Зоя, как выглядела товарищ Маша? – почти умолял сестру доктор.

Зоя недоумённо повела плечами, припоминая ненавистную ей больную:

– Симпатичная. Лет восемнадцати. Длинные волосы, но очень грязные, – добавила она скороговоркой, – невысокая, стройная, голубоглазая. Касательное ранение в лёгкое.

– Она! Она! Жива! – ликуя, поцеловал сестру в нос Тимофей Николаевич. Он повернулся к большому образу Богоматери и с чувством положил крестное знамение: – Нет предела милости Божией!

Не дожидаясь санитаров, Тимофей легко подхватил на руки бредившую в горячке тифозную бабу так, словно она была сделана из ваты, и понёс в бельевую, провожаемый изумлённым взглядом сестры Зои.

– Крыся жива. Какая радость! Какое счастье! – бормотал он, кладя пациентку на кровать и автоматически выписывая для неё назначения. – Жива! Необходимо срочно сообщить Севе!

Схватив клочок бумаги, Тимофей окунул ручку в чернильницу, но осёкся, и перо, на полном разгоне зацепившись за бумагу, сделало жирную чернильную кляксу. Тимофей замер, отчётливо осознав, что он даже не представляет, куда сообщить Всеволоду о воскресшей Крысе, и тот, в горе и отчаянии покинувший Петроград, может так никогда и не узнать о судьбе своей любимой…

23

Каждый вечер, ложась спать, Пётр Сергеевич сам лично запирал входную дверь, оглядывал затихшую на ночь семью и тихо радовался, что не колеблясь дал Серафиме деньги на покупку этого дома. Что бы они без него делали?

Тогда, три года назад, донельзя занятый в клинике Пётр Сергеевич не сразу обратил внимание, что Серафима ведёт себя как-то странно: беспричинно плачет, украдкой сморкаясь в мужской носовой платок, часто отлучается, не сказав куда, и часами задумчиво сидит, уставившись в одну точку, словно каменная. Лишь иногда её губы неслышно шевелились, словно возражая что-то невидимому собеседнику.

– Папа, у нашей тёти Симы появилась тайна, – первым заметил тёткины странности пятикурсник Тимофей. – Надо выведать у неё, в чём дело, и помочь, а то она у нас совсем извелась.

– Неужели? – доктор Мокеев опустил газету и взглянул на отрешённую от мира Серафиму, битых полчаса водящую остывшим утюгом по рукаву его рубахи.

– Серафима, – вкрадчиво сказал он, увидев, что домоправительница замерла от его слов, глядя на него, как кролик на удава, – мне кажется, что ты поступаешь с нами нечестно, скрывая свои неприятности.

– Нечестно! – тётя Сима бросилась головой на стол и разрыдалась.

Пётр Сергеевич, не обращая внимания на негодующие взгляды сына, кинувшегося утешать женщину, неторопливо сложил газету и погладил Симу по седым волосам:

– Симушка, не обижай нас. Расскажи, что тебя мучает. Мы же одна семья.

– Ой, барин, – от ласковых слов Серафима зарыдала ещё пуще, но зато начала рассказывать.

Оказалось, что дело не стоило выеденного яйца: к Серафиме, без гроша в кармане, заявилась старшая сестра, выжитая из дому злющей невесткой Пимкой. Пока у Серафимы не закончились подкопленные деньги, она снимала сестре комнатушку, а вот теперь, когда её сбережения полностью иссякли, она не знает, что делать.

– И из-за этого ты так сильно исстрадалась? – изумился доктор Мокеев. – Веди сестру к нам.

– Нет, Пётр Сергеевич, не могу, у неё такой нрав, что она весь дом переполошит: она, видите ли, днём спит, а по ночам бродит, как привидение. Самовар вздувает, чаи гоняет, песни поёт. Да и болтлива чрезмерно. Как поступить? – Тётя Сима снова зашмыгала носом.

Пётр Сергеевич пожал плечами и озадаченно посмотрел на сына:

– Наверное, тогда мы будем снимать ей комнату?

– А что, если присмотреть тёти-Симиной сестре домик? – пришла Тиме в голову на редкость удачная идея.

Так, с лёгкой руки Тимофея, у тёти-Симиной сестры Марии Ивановны появился домик, а у их семьи – надёжное прибежище от бед революции. Слава Тебе, Господи!

Крепко срубленный ещё в прошлом веке, пятистенок оказался небольшой аккуратной избой с перестроенной по чухонскому образцу высокой крышей. Это пришлось кстати, потому что именно на чердаке и разместилась комнатка, которую заняли Аполлон Сидорович с Ванькой и Силой. Все остальные жильцы расположились внизу: Серафима устроилась на широкой лавке в кухне, в отгороженной тонким полустенком спаленке спали доктор Мокеев и Ольга Александровна, Лизе отвели закуток возле веранды, а в разных углах гостиной нашлось место для Тимофея и Зиночки.

Зина совсем не таким представляла себе свой первый семейный очаг. Ещё гимназисткой, делясь на переменках мечтами с подругой Варей, она рисовала в мечтах маленькую уютную квартирку из четырёх комнат: гостиной, спаленки, кабинета мужа и, обязательно, детской. А в этом благословенном домике, спасшем их семью, не было места ни для детской, ни для кабинета. Спасибо, что Тимофей догадался сколотить из реек тонкие ширмы, завешанные перекинутыми через верх половиками. Ставь их куда хочешь – тут тебе и кабинет, и отдельная спальня. «Обойдёмся тем, что дарит судьба», – жизнерадостно решила Зина и с головой окунулась в хозяйственные хлопоты.

Оказалось, что держать дом в порядке не так-то просто. В родном гнезде, когда в квартире убирала горничная, а стряпала кухарка, у Зины было полно времени, чтобы ходить на службу, читать книги и вышивать, а нынче ей приходилось вертеться, как осеннему листочку на штормовом ветру. И Зина изо всех сил старалась никого не подвести. Раньше всех вскакивала готовить завтрак, таскала из колодца тяжёлые вёдра, мыла, стирала, подметала, но всё это время была до боли счастлива тем, что сколько душе угодно может любоваться на своего дорогого Тима.

В то утро она гладко зачесала пышные каштановые волосы, выбрала тихий уголок на веранде и приступила к выполнению задуманного ею плана, тщательно разработанного накануне, после сообщения Тимофея, что Крыся жива.

Мой дорогой, мой самый любимый на свете Тимошка-картошка! – написала Зина огрызком карандаша на обороте старого письма и по-старушечьи подпёрла рукой щёку: как написать так, чтобы жених понял и простил, если её постигнет неудача? Она ещё немного посидела за столом, поправила на голове холщовую косынку, одолженную на время у Серафимы, разгладила на коленях найденную в старом сундуке ситцевую юбку и продолжила письмо:

Прости, но я не могу сидеть сложа руки. С тех пор как я узнала, что Кристина жива, я не нахожу себе места. Я должна сходить в Реввоенсовет и непременно разыскать её.

Целую.

Всегда твоя Зина.

С чувством выполненного долга Зина встала, положила записку Тимофею под подушку и стремительно вышла из дому. Надо спешить, чтоб успеть сбегать в особняк Езерских до прихода Тимы со службы. Если задуманное исполнится удачно, то Зина просто выбросит письмо, и всё. Ну, а если её постигнет неудача…. Но об этом девушка старалась не думать. Одета она, как работница с фабрики, вести себя будет соответственно, – вдруг да разузнает, куда подевалась товарищ Маша. То-то будет радости!

– Тётя Зина, можно с тобой? – остановил её у ворот просительный голосок Лизы. – Я тебе мешать не буду.

– Нет, Лизонька, сегодня не стоит, – сдержанно отказала Зина, стараясь не выдать своего волнения. – Я ненадолго иду по важному делу.

Ей было немного боязно, но в то же время и весело: в конце концов, она умеет притворяться – в гимназических спектаклях учителя всегда поручали ученице Арефьевой самые ответственные роли.

Зина поправила платок, всё время сползавший по гладким волосам на затылок, сделала глупую улыбку, часто блуждавшую на устах их горничной Маши, и попробовала проговорить вопрос так, как спросила бы служанка: «Доброго здравия, товарищ солдатик. Окажи любезность подсказать, где тут у вас ошивается моя подруга Маша?» Нет! Наверное, лучше строго, без игривости: «Товарищ солдат, скажи, пожалуйста, где мне можно разыскать товарища Машу?» Да. Именно так. Главное, постараться смотреть прямо в глаза и улыбаться. Надо непременно улыбаться. Зиночка знала, что у неё очаровательная улыбка, всегда безотказно действующая на мужскую половину человечества.

Знакомые улицы сменяли одна другую, не оставляя ни малейшего следа в Зининой памяти, лишь на перекрёстке у Пяти углов она чуть замедлила шаг и поискала глазами любимую ею с детства итальянскую кондитерскую. Именно здесь, после второй порции мороженого, Тимофей впервые взял её за руку и посмотрел в глаза так пристально, что думать ни о чём другом Зина в этот день больше не могла.

По мере приближения к Реввоенсовету Зинина смелость потихоньку улетучивалась, уступая место противному холодку в груди. «Что, если меня сразу заподозрят во лжи и арестуют? А Тимофей пойдёт меня спасать и опять попадёт в беду?» От этой мысли девушка остановилась как вкопанная, в раздумье присев на гранитный столбик парапета набережной.

Сзади кто-то подошёл и деликатно тронул её за плечо. Зина вздрогнула от неожиданности.

– Тётя Зина, я тоже хочу с тобой.

– Лиза, вот тебе и на! Всё-таки увязалась за мной. – Зиночка осуждающе нахмурилась, не понимая, как могла проглядеть такую «сопровождающую».

Лиза доверчиво смотрела ей прямо в лицо, поблескивая чистой кожей на загоревшем носике, и казалась необыкновенно довольной собственной хитростью.

– Ну, ладно, пойдём, куда тебя девать, – разрешила, наконец, Зина. – Но с условием: пока я буду разговаривать с людьми по делу, ты будешь стоять в стороне и не показываться нам на глаза. Договорились?

Лиза радостно закивала, отчего её русые волосёнки, после выведения вшей коротко подстриженные, распушились, как у задиристого цыплёнка.

– Вот спасибочки! – Она по-взрослому взяла Зину под руку и тесно прижалась к ней: – Тётя Зина, давай мы будем как сестрёнки?

– Давай, – согласилась Зина и, чтоб отвлечься, принялась рассказывать Лизе о своей гимназии, треща как сорока.

– Тётя Зина, – остановила этот поток слов девочка, – как ты познакомилась с дядей Тимофеем?

– С Тимофеем? – Зина споткнулась и взглянула на камни мостовой. Эти же камни лежали здесь и в девятьсот четвёртом году, когда она впервые увидала неуклюжего деревенского мальчишку Тимку Петрова, не умевшего вести себя в приличном обществе и державшего ложку кулаком. Зиночка так ярко представила себе тогдашнего Тимошку, что совершенно забыла, куда и зачем она идёт. Словно рядом с ней и Лизой незримо присутствовал ещё один человек – неунывающий конопатый озорник из села Соколовка.

– Это случилось тринадцать лет назад, – начала рассказывать Зина. – Однажды весной Пётр Сергеевич Мокеев подобрал на вокзале мальчика-сироту, которого поездной вор столкнул под вагон. Этим ребёнком и был наш Тимофей.

– Столкнул под поезд? – от ужаса Лиза замедлила шаг и двумя руками взяла Зину за запястье. – Разве можно сталкивать под паровоз детей?

– Конечно нет. Но, знаешь, этот бандит потом сам попал под поезд и погиб. Тимошка долго болел, лежал без памяти, но доктор Мокеев его вылечил и усыновил. А потом привёз к своим друзьям – моим родителям. Там мы и познакомились.

– И ты сразу в него влюбилась? – Лиза сделала мечтательное лицо и глубоко вздохнула.

Зина засмеялась, вспомнив, как они с Тимошкой сначала не понравились друг другу, и обняла девочку:

– Потом расскажу. Мы уже пришли.

Зине снова стало страшно за себя и, главное, за Лизу. Глупость она сделала, позволив ей прийти сюда. Она не имела никакого права рисковать ребёнком.

– Лизонька, ты иди спрячься, как обещала, – Зина подтолкнула девочку в направлении узенького переулка, сплошь заваленного грудами песка и полусгнившими досками, выловленными из речушки, – очень тебя прошу, не высовывайся.

Девочка нахмурила коротенькие бровки, наклонила голову, как упрямый козлёнок, и категорично заявила, покачиваясь с пятки на носок:

– Тётя Зина, я ведь не маленькая. Сколь раз вас от беды выручала? Не пущу тебя одну. Пропадёшь без меня. И не уговаривай.

– Что с тобой поделаешь?! – махнула рукой Зина, мысленно ругая себя на чём свет стоит.

– Пойдём уже, тётя Зина, – тянула её за подол Лиза, – со мной ничего не бойся. Я счастливая.

– Я и не боюсь, – уверенно ответила Зина, хотя это не было правдой. Теперь ей было страшно, как никогда в жизни. За бесшабашную, рисковую Лизу.

Прежде чем подойти к воротам особняка, Зина внимательно осмотрелась по сторонам: нет ли непредвиденной опасности. А ну как вдруг её некстати заметит кто-то из знакомых или гимназических подруг и окликнет по фамилии? Но кругом было безлюдно. Видать, обыватели старались стороной обходить это проклятое место, ежевечерне оживлявшееся шумом моторов машин, на которых подвозили заключённых, бесследно исчезавших впоследствии.

Часовой отмеривал шаги вдоль забора, высоко, как журавль, поднимая длинные ноги в холщовых обмотках до колена. Когда ему надоело маршировать, он присел на гранит высокого цоколя ограды и принялся негромко напевать гимн большевиков «Марсельезу», закатывая глаза от усердия:

 
…Богачи, кулаки жадной сворой
Расхищают тяжелый твой труд.
Твоим потом жиреют обжоры,
Твой последний кусок они рвут!
 

Окончив пение, он выдернул из-за пояса тоненькую брошюрку из библиотеки князей Езерских, безжалостно вырвал из неё листок бумаги и скрутил ядрёную самокрутку.

– Что смотришь, сестрёнка? – подмигнул он Зиночке, недоумённо глядевшей на дымившуюся папиросу. – Это я при их благородиях на посту курить не смел. На германском фронте наш ротмистр за это враз бы зубы пересчитал. А сейчас свобода – делай что хошь, только контру без пощады громи!

– Господин… Товарищ солдат, – быстро исправилась Зина, стараясь приветливо улыбаться служивому, – не подскажешь, где тут у вас работает на пишущей машинке моя сестра?

– Сеструха, говоришь, у нас работает? – Вопрос Зины привёл часового в благодушное настроение. – Про здешних баб я всё знаю! Взять, например, нашего товарища комиссара Ермакову! Ох, и баба, доложу я вам! Ох, и баба! Огонь! Но сестры у неё нет. Это точно. У неё никого нет. Железная баба. Кувалда! – Он пыхнул вверх ядрёным дымом самокрутки, проводив глазами поднимавшуюся к небу желтоватую тучку.

– Моя сестра – машинистка, товарищ Маша, не слыхал?

Красноармеец перестал дымить махоркой. Сплюнул окурок себе под ноги и угрожающе направил на Зиночку ружье:

– Признавайся, контра, кто такая? Почто про пишбарышню разнюхиваешь? Давеча парень приходил, про неё выспрашивал, братом представлялся. Теперь ты…

Если бы не Лиза, то сиживать бы Зинаиде в тюремной камере!

– Дяденька солдатик, дорогой, любименький! – завопила Лиза, с разбега кидаясь солдату на шею. – Ой, ой, сейчас моё сердечко на части разорвётся! Покажи скорее, в какую сторону наш дорогой братушечка побежал? Мы ведь, его сестрёночки, все глаза проплакали: куда наш соколик подевался, – а он, видать, нас тоже разыскивает. С Машки начал!

Лиза слюняво чмокнула растерявшегося часового в щёку и обильно залилась слезами, крупными, как капли тёплого летнего дождя.

– Эка как семьи-то по сторонам раструсило, – расчувствовался служивый, отводя от себя Лизины руки. – Я ить тоже стою тут на посту один-одинёшенек, ворон считаю, и знать не знаю, где мои сродники обретаются. Может, кого уже и на свете нет. Но вы, сестрёнки, не горюйте, найдёте своих. Нам на митинге товарищ Урицкий чёткую позицию к светлому будущему указал. Чую, скоро новый манифест выйдет, где советская власть всем по корове отпишет и самолучшей землицы выделит. Собьемся тогда общинкой да и заживём как баре. – Он смущённо спрятал за спину винтовку и ткнул пальцем в сторону: – Туды ваш братуха побёг. Догоняйте.

– А Маша? – без всякой надежды переспросила Зина упавшим голосом.

– А Маша ваша на фронт ушла. – Он откашлялся и посуровел: – Бывайте здоровеньки, сестрёнки. А мне оборону держать надо. Дело важное, революционное.

Зина с Лизой понеслись в указанном направлении и, еле дыша от пережитого, прислонились к нагретой солнцем стене за поворотом.

«Значит, Крыся ушла на фронт, – от этой мысли Зина испытала чувство обиды. – Если бы всего несколько дней назад знать, что она жива, мало того, лежит в Тимофеевой больнице! Может, тогда по-другому сложилась бы судьба Всеволода… И Ольга Александровна не плакала бы тайком по ночам. Хотя, нет! Сева всё равно ушёл бы на фронт, да и Ольга Александровна всегда говорила, что долг русских князей – до последней капли крови защищать веру, царя и Отечество. Да, Сева ушёл бы. Но ушёл бы со спокойным сердцем, а не с желанием для себя скорой смерти в бою…»

Прямо над головой девушки с похожим на выстрел сухим щелчком растворилось окно, и рассерженный женский голос выкрикнул грубое ругательство, отвлекая Зину от тягостных раздумий.

– Ничего не понимаю: какой брат разыскивал Крысю? – удивлённо спросила она Лизу, по-крестьянски повязывая на голову сбившийся от бега платок. – Тимофей говорил, что Крысиному брату пять лет. Очень подозрительно!

Весеннее солнце, не на шутку раззадорясь, сильно нагрело Зинину чёрную плюшевую душегрею. Она, расстегнув пуговицы, с наслаждением вдохнула струю свежего воздуха и вдруг заметила маячившую вдалеке видную фигуру мастерового в синей косоворотке и истрёпанном чёрном картузе. В его облике мелькало что-то неуловимо близкое, почти родное, но в то же время Зина была твёрдо уверена, что у неё нет знакомых среди рабочих, если не считать двух братьев Ильиных, которые в прошлом году перекладывали им печку в родительской квартире.

– По-моему, я знаю этого человека, но не могу вспомнить откуда.

– Догоним его, тётя Зина?

Не дожидаясь разрешения, Лиза побежала так быстро, что Зина, которую всегда хвалил учитель гимнастики за ловкость, едва за ней поспевала.

– Лиза, Лиза, подожди, – на ходу выкрикнула Зинаида, растерянно ища взглядом исчезнувшую в проходном дворе девочку.

Проклиная стоптанные каблуки старых башмаков Ольги Александровны, она подобрала юбку, путавшуюся в ногах, перепрыгнула через высокий бордюр тротуара и, неудачно повернувшись, почувствовала, что её обняли крепкие руки рабочего в косоворотке, и прозвучал самый любимый на свете голос:

– Куда это вы так спешите, Зинаида Юрьевна?

Тимофей!

Излучая уверенность и силу, он крепко обнимал невесту, стоя рядом с улыбавшейся во весь рот Лизой. Какое счастье – после пережитого волнения и бега почувствовать себя как за каменной стеной!

– Тим, откуда ты? – едва смогла выговорить Зина, жмурясь от нахлынувшего чувства благодарности.

– Оттуда, откуда и вы, – сказал Тимофей, касаясь подбородком её щеки. – Я ходил узнавать про Кристину.