Текст книги "Доминанты"

У меня стерлась из памяти дальнейшая последовательность событий, отдельными кадрами мелькающая в ящичках памяти: вот мы резко поднимаемся и идем к выходу, ловим машину, поднимаемся на лифте, слившись воедино в странное существо, состоящее сразу из трех тел, трехглавую гидру со множеством щупалец, извивающуюся и стонущую на разные голоса от безумного всепожирающего вожделения, мощными волнами выплескивающегося из многорукого и многоногого тела в ауру мастерской…

Я помнила, как с упоением ласкала распростертую передо мной Елену, склонившись над ее лоном, в то время как Юрка сам яростно входил в меня сзади, безмерно возбудившись от новой игры, или как Елена ласкала меня, мерно покачиваясь под все усиливающимися ударами Юркиных чресел… Вакханалия длилась несколько часов, пока наконец мы не заснули, устало обнимая друг друга.

На следующий день я проснулась поздно, когда Елена уже ушла, и это было к счастью, потому что мне вдруг стало стыдно за этот развратный эпизод, не соответствующий моей истинной натуре. По крайней мере, мне так казалось. Выйдя обнаженной на кухню, я стала варить кофе и, погрузившись в мысли, не заметила бесшумно подошедшего Юру. Тот, обхватив меня одной рукой за талию, другой пригнул шею вниз, заставив наклониться, и без всякой увертюры вошел в горячее пульсирующее лоно, чтобы замерев, наслаждаться самим фактом нахождения в теплом, сокращающимся от возбуждения и желания пространстве.

– Давай, – сдавленно прошептала я и задвигала бедрами: – Ну!

Он не выдержал и начал все быстрее и яростнее врываться, вбиваться, вдалбливаться в зовущую и покорную плоть, извивающуюся в предвкушении оргазма, словно мускулистый жеребец, оплодотворяющий кобылу во время случки. Но когда я уже была почти на самом пике оргазма, он вдруг вынул напряженный и крепкий, словно каменный, член и стал невыносимо медленно входить снова, сопровождая пытку развязным шепотом: «Скажи мне, что ты его хочешь! Скажи… давай… что сделаешь все на свете… отдашься, кому скажу, когда скажу, ты рабыня, моя рабыня… я твой хозяин, властелин… Да?.. Скажи, черт тебя подери-дери-дери, дери меня как сидорову козу! Ну!» Я, потерявшая разум, стонала и билась в ожидании новой волны, которая поднимет меня на самую высокую вершину мира и опустит в самую глубокую бездну…

Он поднял меня на руки и понес в постель. Взял с тумбочки специальный гель и начал медленно размазывать его сначала вокруг клитора, но постепенно спускаясь вниз, к анусу. Я застонала. Его пальцы проникали всюду, ухитряясь одновременно находиться в обоих отверстиях сразу и еще поглаживать выпирающий бугорок. Я билась в его руках словно безумная, орала в голос и не понимала, на каком свете нахожусь. Он посадил меня на себя и предоставил возможность двигаться в любом, выбранном мною ритме, пока я не упала ему на грудь, содрогаясь от очередного сверхъестественного оргазма.

Когда все закончилось, я побрела в душ, размышляя о том, что это сексуальное безумие и рабство, хотя и является самым извращенным и прекрасным любовным слаломом из всего, что я когда-либо чувствовала, но для семейной жизни, о которой я всегда мечтала, явно не подходит.

Через пару дней, утром, после очередного безумного сексуального пробуждения, я подошла к пьющему кофе Юре, оперлась о край кухонного стола и сказала:

– Юр, я хочу поговорить.

– Давай. О чем?

– Я не могу так…

– Как так? Тебе не нравится наш секс?

– Нравится, я каждый раз просто схожу с ума, но при всем при этом думаю о том, что время проходит, а я очень хочу семью, ребенка…

– Кать, я не создан для семейной жизни. Ты же знаешь. Мне нравится образ жизни, который веду, и я не хочу ничего менять. А уж тем более заводить детей. В нашем безумном и жестоком мире это просто аморально.

– Я так не считаю.

– И что ты намерена делать?

– Я ухожу от тебя.

– Зачем? Чтобы выйти замуж и родить ребенка?

– Да. Это то, о чем я мечтаю.

– Ты найдешь себе какого-нибудь тюфяка-мужа, с пухлым животиком и жирными ляжками и будешь бережно дуть ему на лысинку, охраняя его безмятежный покой? А он будет с гордым видом возить по бульварчику коляску с законным отпрыском и по выходным водить вас в зоопарк?

– Пусть так.

– И ты не пожалеешь обо всем этом? – он жестом показал на обнаженные наши тела.

– Может, и пожалею.

– Давай ты еще подумаешь. Куда спешить? Может быть, через год-два я остепенюсь и передумаю, мы превратимся в законопослушных и благочинных родителей маленького кудрявого вундеркинда, в три года самостоятельно читающего сказки…

– Не превратишься. Это не в твоей натуре, уж поверь. Ты мартовский кот от ушей и до хвоста, в тебе полностью отсутствует отцовский инстинкт.

– Катя, ты не права. Давай вернемся к этому вопросу через пару месяцев, а лучше через полгода. Я позвоню Елене, и мы чудно проведем время.

– Ты думаешь только о сексе. Боже мой! Так нельзя.

– Как хочешь. Думаю, что ты еще ко мне вернешься.

– Посмотрим.

Я сдержала слово и ушла. Да, я не раз жалела о том вихре чувств и ощущений, подаренном мне Юрой, но понимала, что, вернись я к нему, все будет продолжаться в том же духе, не меняясь в своей сути, а только в поле м/ж и количестве партнеров. Уйдя с головой в работу, я старалась заглушить боль утраты, нагружая себя делами до той критической точки, когда хроническая усталость избавляет от мыслей и чувств, а тело работает на автопилоте, механически выполняя ежедневные традиционные функции.

После этой истории у меня случались некие потрахивания, но партнеры больше заботились о себе, не стремясь доставить удовольствие мне, так что я возбуждалась, но тут же остывала, не успев получить наслаждения. Стало казаться, что все бурные романы, описанные в книгах, всего лишь блеф, придуманный сильным полом для увлечения в койку подходящего объекта, а Юра просто приснившийся сон. Секс грязен, постыден, лишен романтики и удовольствия, он нужен только для продолжения рода человеческого, и бабушка была права. Ну почему на моем изначальном девическом пути не встретился нормальный мужчина? Я так мечтала и ждала его, своего единственного, которого полюбила бы на всю жизнь!

В итоге моим спасением, отдохновением и радостью стал мой муж: нежный, ласковый, внимательный. Впервые за свою маленькую скорбную жизнь я почувствовала себя защищенной и спокойной, в коконе тепла и заботы. Я могла больше не рассчитывать на бабушку или маму, предающих меня, пинающих во все больные места и наслаждающихся произведенным эффектом. Могла отвернуться и уйти, если они позволят себе зайти слишком далеко, но они почувствовали угрозу и изменили тактику, временно затаившись. Только выйдя замуж, я наконец осознала себя счастливой. Жизнь прояснела, временно сжалившись надо мной.

Мама соизволила приехать на свадьбу, прислала заранее немного денег и даже купила нам обручальные кольца, правда, подгадав приезд под концерт, где играли ее музыку, но я, в эйфории, постаралась этого не заметить. Отмечали мы скромно, в квартире – денег на ресторан не хватало. Два дня спустя она с мужем уехала в Париж. Мы остались в Москве, свадебное путешествие нам было не по карману.

Через год я в первый и единственный раз приехала к ней в Нью-Йорк, поразивший меня своими небоскребами, низко расстилавшимся небом и новым упоительным чувством свободы. Маленькая, но уютная квартирка в центре Манхэттена, услужливый дормен, облицованный серым камнем старинный дом, увитый плющом, показались сказкой, кадром из американской мелодрамы, виденной на экране, но очень скоро я спустилась на землю, перестав грезить, потому что почти сразу мы стали выяснять отношения. Она требовала, чтобы я поклялась здоровьем мужа и будущих детей, что не завлекала ее бывшего любовника в постель или признала вину, явно рассчитывая на второе. Я возмущенно отказалась. Не верить словам дочери, требовать клятв и доказательств?.. Каких?.. Большую часть дней из той поездки я провела в гостях у своей лучшей подруги, эмигрировавшей в город-мечту вместе с родителями за три года до моего замужества. Мы бродили по городу с ее друзьями, заходили в кафе и ресторанчики, ночные клубы, побывали на художественных выставках в Сохо, погуляли в Центральном парке, посетили Музей Метрополитен… С матерью мы замяли тот разговор, но трещина, появившаяся из-за той истории, стала еще глубже, хотя тогда я до конца этого не осознала. Мама все еще была мне очень дорога.

Я поступила в институт, а потом родила сына (своего внука Алла соизволила увидеть только через год). Конечно, я стала безумной мамочкой, сходящей с ума от любви и беспокойства: муж мужем, но мое родное, божественное, единокровное – мой сын – средоточие Вселенной, самое правильное событие в моей покореженной судьбишке. Я задыхалась от непередаваемой нежности. Когда у Пети начинался насморк или слезился глазик – я тут же вызывала «скорую». Бабушка и тут подключила свои ядовитые способности вмешиваться во все и придумывала правнуку несуществующие болезни ради удовольствия таскать нас с ним по врачам и сдавать бесконечные анализы. В какой-то момент я на все плюнула и послала ее подальше, запретив давать советы: после очередной консультации у профессора, выписавшего нам лошадиную дозу кальция от рахита, чего не было и в помине, у сына начались судороги.

Со времени замужества я постепенно стала раскрываться и научилась снова получать удовольствие от секса, хотя по-прежнему порой стеснялась и не могла отпустить себя полностью, как тогда, с Юрой. Мне казалось, что я все время должна контролировать себя, иначе произойдет что-то непоправимое и ужасное. Думаю, я все время ждала боли душевной или физической. Может быть, мне и нужна боль как спасение, чтобы уже не бояться ее, а научиться принимать как дар? Когда-то я прочитала у Олдоса Хаксли фразу о том, что человек соорудил из своего мира ад и создал, править им, богов боли. И я задумалась. Мой ад соорудила не я, меня выпихнули в него, сжавшиеся стенки матки моей матери во время родов. Но это было только началом. Они, мои родные, и стали богами боли для меня, впрочем, они остаются ими и поныне. Только я все же стараюсь тщательно оберегать от нее своего сына. Надеюсь, у меня немного получается.

После окончательного разрыва с матерью в моей голове стало потихоньку проясняться, и выстроилась довольно логичная картина. Ненужный мешающий всем ребенок от нелюбимого человека, безумно похожий на своего отца, а значит, изначально с дурными наклонностями, которые надо подавлять всеми возможными способами. Ради прогресса в формировании личности ему можно пригрозить сдать его как ненужную вещь в детский дом или отдать цыганам. Его необходимо самоотверженно лечить, вгоняя иглы шприцев в попу, совершенно не думая о необходимости данного лечения, или мазать его в промежности безумными мазями так, чтобы ребенок корчился от боли. Чтобы девочка не простуживалась и не сбрасывала одеяло, ее можно и нужно привязывать веревками к кровати, а чтобы хорошо училась – кормить в наказание за плохие оценки склизкой овсянкой, вызывающей рвотные приступы. Это нормально. Это часть воспитания. А то, что ребенок кричит по ночам от страха смерти, – неважно, пройдет само собой, когда-нибудь… Они не понимали, что творят со мной. Не видели ни малейшей неправильности в своих поступках, считая их единственно возможными и правильными. Какой демон туманил их глаза и разум – до сих пор остается без ответа. Как интеллигентные люди с высшим образованием, неглупые, незлые, в принципе могли сотворить нечто подобное?

Я знаю, что моя мать бежала от бабушкиного деспотизма, поскольку тоже довольно сильно от него пострадала. Бежала сломя голову от ее железной невыносимой хватки. Замуж здесь, потом в другую страну, а впоследствии – за океан. Ей тоже досталось. Досталось, когда ее отец, мой дед, лечил ее от астмы весьма оригинальным способом. Он был инженером авиации, работал с космонавтами и как-то раз засунул ее в центрифугу, где их тренировали. От астмы она избавилась, но ужас пережила немалый. Впрочем, он хотел ей добра. Она тоже испила боли через край. К примеру, когда ей в детстве вырывали практически наживую, без анестезии (после двух порций мороженого) миндалины в больнице. Мама говорила, что при сильном стрессе у нее всегда встает комок в горле, она задыхается и не может дышать, а горло пронзает та же, никуда не ушедшая боль.

Еще один ее страх произошел от романтической влюбленности в Муслима Магомаева, по которому тогда сходило с ума много девушек. Бабушка посчитала свою дочь ненормальной и попыталась запереть в психиатрической больнице. К счастью, мама забаррикадировалась в кабинете заведующей и успела позвонить отцу, который ее и спас от грозившего приема ненужных транквилизаторов, а может, и от чего похуже.

А потом мать заставила ее выйти замуж и родить меня. Двадцатилетняя девушка… Нужен ли ей тогда был ребенок, еще один камень на шею кроме уже имевшегося полновесного «ожерелья»? Она признавалась, что хотела умереть. Она еле спасла себя и отдала меня как жертву на откуп, на заклание свирепому Молоху, наслаждающемуся мучениями близких и считающим себя единоличным правителем собственной империи, где только его воля имеет значение и только его слова – непреложная истина. Иногда мне становится ее жаль, в душе появляется сочувствие, но я все равно не понимаю и не принимаю ее поступков, ибо они чудовищны.

Чтобы понять и попытаться принять ее, я читала биографические книги Нины Берберовой о Чайковском и Бородине, великих русских композиторах. Может быть, там я найду разгадку? Психика гениев устроена странно и нестабильно, рядом с ними должны находиться те, кто сможет принимать их такими, какие они есть, несмотря на все выверты, чудачества, неадекватность, в какой форме они бы ни выражались. Я стала осознавать трагедии таких людей, необходимость смирения, сострадания, принятия их сущности, но в то же время принять ее сама не могла – слишком сильна была моя собственная боль.

Моя мать до сих пор играет в детство, а может, она и осталась отчасти ребенком, как и я сама… Порой это принимает слишком причудливые формы…

Кристофер

У моей мамы есть маленький игрушечный поросенок, которого зовут Кристофер. И я его долгое время ненавидела. Только не подумай, что я сошла с ума – я в полном уме и, как говорится, в здравом рассудке. Только иногда мне хотелось утопить Кристофера или сжечь. Моя мама всегда очень любила игрушки. Мягкие, резиновые, плюшевые… Медвежат, зайчат, поросят, собачек… Ну любит человек игрушки, скажешь ты, это его право. В конце концов, это вполне безобидно. Не совсем, горько возражу я. Вот послушай.

С детства мама обожала игрушки и, когда выросла, тоже продолжала их коллекционировать, и все ее старые игрушки были всегда при ней, она увезла их с собой в Америку, набив ими целый чемодан. Таможенники на границе посмотрели на нее с любопытством, но ничего не сказали. Ты знаешь, что родив меня в двадцать лет, по принуждению матери, она скинула меня ей и лишь изредка навещала, а потом, после моего совершеннолетия, уехала за океан.

Как-то раз она купила в магазине розового игрушечного поросенка с забавной мордочкой и назвала его Кристофером. Еще задолго до эмиграции мама начала увлекаться экстрасенсорикой (ты помнишь, я уже рассказывала) и была уверена в том, что она потенциально великий маг и может управлять своей энергией: лечить наложением рук, видеть пророческие сны… Так вот, мама решила, что если будет обращаться с игрушечным поросенком, как с настоящим человеком, он будет ей отвечать (разумеется, мысленно, на ментальном уровне), чувствовать, реагировать. Она стала брать его с собой на экскурсии, в рестораны и музеи, водила его в кино, читала книжки, шила одежду и разговаривала с ним, то есть делала все то, что никогда не делала со мной и для меня, когда я была маленькой. Не знаю, может, это наконец заговорил ее нерастраченный материнский инстинкт? Она с увлечением рассказывала мне о том, что в ресторане его сажают на отдельное место, и официанты обслуживают этого поросенка, как настоящего клиента. А почему бы им это не сделать, за чаевые-то? Ведь не слон, не собака – не укусит, не нагадит, тарелку не перевернет… Ну и что, скажешь ты, конечно это нонсенс, но пусть человек развлекается. Да, пусть, но при этом она не навещала нас годами, не звала к себе… Финансов не хватало – это понятно, но дело, увы, не в них.

Один раз, когда она приезжала сюда записывать с оркестром свою очередную симфонию, мы пошли покупать сувениры многочисленным ее знакомым и спонсорам. Увидев магазин элитной детской одежды и игрушек, она завернула туда. Я хотела заикнуться, что моему сыну ничего не надо (зная, что денег у мамы не так много), но не успела. Равнодушно окинув взглядом витрины, она сказала: «Ладно, пойдем отсюда, у Кристофера все есть». Она даже не вспомнила о своем внуке Пете! Я была в шоке. Разумеется, тогда я промолчала, потому что просто не могла поверить в происходящее, настолько оно показалось чудовищным. Я взрослый человек и не нуждаюсь уже в сказках и заботах, но такое пренебрежение ранит мою душу так же, как ранило и до этого всю мою жизнь, все детство. Она дарит и посвящает ему, Кристоферу, свои симфонии, при том что ни одной не подарила мне или своему внуку. Когда она видела в магазине симпатичную игрушку, то останавливалась перед ней и в задумчивости произносила: «У Кристофера уже столько игрушек, что ему больше не надо». Я немела от возмущения и боли и не знала, как на это реагировать, что сказать. Я оказалась в роли нелюбимой старшей дочери или падчерицы. К тому же, она всегда просила, чтобы мой сын не звал ее бабушкой, а величал по имени – не хотела стареть. Может быть, поэтому она практически игнорировала его существование внука и, даже если приезжала на месяц, видела его от силы раза два?

Я не знаю, Максим, как мне избавиться от моих демонов, до сих пор рвущих меня на части. Мое прошлое живо, оно болит у меня внутри, выворачивает наизнанку и не дает покоя. Иногда оно затухает, временно пригасает, для того чтобы в самый неожиданный момент вспыхнуть вновь и окатить снова адским смрадом, опалить мою душу и заставить ее корчиться в этом огне.

Максим обнял меня и притянул к себе. В этом жесте не ощущалось ни капли сексуальности или безудержного желания, и я была благодарна ему за это так же, как в прошлый раз за секс, освободивший меня.

– Мы все люди, только люди, со своими скелетами в шкафах. Слабые и беспомощные, самоуверенные, погрязшие в грехе беспросветной гордыни. Твоя мать родила тебя, но никогда не была настоящей матерью. Ты говорила, что она практически не кормила тебя грудью, не стирала пеленки…

– Да…

– Она так и не познала вкус материнства, не ощутила ответственность, не сроднилась с тобой так, как настоящая мать со своим детенышем. Импритинга не произошло. Она сама еще была ребенком, и единственное, чего хотела, – убежать от своей матери, найти защитника и спрятаться как можно глубже в любую возможную нору. Она слабая, не способная на подвиги женщина, сломавшаяся в той ситуации, в которой очутилась. Прими как факт, что она не сможет никогда стать истинной матерью. Время упущено, и ничто не восстановит вашу так и не сложившуюся родственную близость. Ты должна смириться с тем, что она будет лицедействовать и дальше.

– Я до сих пор не могу. Все надеюсь, что у нее откроются глаза, она поймет, как была неправа, и придет ко мне. И мы будем любить друг друга, как должны любить близкие, мать и дочь.

– Сколько лет ты надеешься? Не отвечай, это риторический вопрос. Я и так знаю. Пойми, ни твоя бабушка, ни твоя мать никогда уже не станут тебе близкими и родными. Твоя бабушка на пороге смерти, ей некуда идти. Даже если бы она могла признать свои ошибки, она бы их не признала. Сложно принять, что ты свою жизнь прожил бездарно, в собственноручно созданном аду, куда вовлек и тех, кто оказался на одной с тобой орбите. Тебе было бы легче, знай ты, что она мучается?

– Да. Тогда бы я простила ее.

– А ты прости ее так, без этого знания. Достаточно того, что ты понимаешь, как глупо она растратила данную ей жизнь. Да, она лечила больных, кого-то спасла от смерти, но при этом планомерно убивала и калечила своих родных. Что может быть хуже и страшнее? Если есть сансара, бесконечный круг перерождений, значит, в следующей жизни, она испытает на себе что-то подобное тому, что испытали по ее вине ее дочь и ты. Возможно, тогда ее душа очистится и сможет перейти на новый уровень. Если же следовать другой религиозной традиции, ей тоже придется несладко. Ты этого хочешь?

– Нет, Максим, не хочу. Мне ее жаль. Она любила меня, как умела, и с этим ничего не поделаешь, пусть ее забота и воспитание и принимали такие извращенные формы.

– Вот именно. Тебе придется отпустить данную ситуацию, если ты хочешь наслаждаться каждым днем своего существования на этой земле и сделать счастливым сына. Когда ты страдаешь, ребенок чувствует это, пусть и подсознательно. Ты чаще раздражаешься, плачешь, а это вредит ему в той или иной степени.

– Ты прав. Но я не знаю, как мне освободиться. Я пробовала, не получается.

– Аутотренинг, разные техники. Мы с тобой еще поработаем. Это все слишком долго сидело у тебя внутри. Я дал тебе флешки со статьями, завтра ты получишь интервью. Я позвоню. У меня скоро начнется другая встреча.

Максим поцеловал меня в лоб, как маленькую, и заботливо утер одноразовым платком мои влажные от слез щеки. Я допила холодный кофе и, попрощавшись, вышла из кабинета. Надо было забросить его статьи на работу, чтобы начальство не сочло меня совсем уже бесперспективной сотрудницей, и привести в порядок мысли и чувства, попытаться зализать открывшиеся старые раны. И я опять ничего не рассказала ему о расставании с мужем. Это тоже больная тема. Моя благодарность Максиму за то, что он не стал овладевать мной, уже испарилась, а на смену ему пришел тревожный вопрос: «Почему не стал?». Боялся, что вернется секретарша, или он уже получил, что хотел, и больше я ему не интересна? Он так быстро превратился в наваждение, вихрем ворвавшееся в мою жизнь, что это хоть и пугало, но и притягивало одновременно. Я приказывала себе собраться с мыслями, прочистить мозги и посмотреть на ситуацию со стороны. Тщетно.