Текст книги "Королевская кровь. Горький пепел"

Глава 6

Ночь с пятого на шестое апреля, Инляндия

Люк Дармоншир

Люк после кровопускания, устроенного овиентис, чувствовал себя помолодевшим лет на двадцать и таким же резвым. Он вежливо и терпеливо проводил хранительниц, но стоило зеркалу перестать подрагивать им вслед, как Люк снова торопливо вызвал в голове образ брата. И так слишком много времени потратил на разговоры и ублажение змей, а с каждой секундой росла вероятность того, что Берни умрет.

В зеркале отразился все тот же ангар, только иномирян и охонгов в нем стало больше. Бернарда еле удалось разглядеть: он лежал среди дремлющих и полусонных людей, спиной к Люку, скорчившись, прижавшись к стене, но даже при плохой видимости заметно было, как тяжело он дышит. Серенитка Лариди сидела на полу неподалеку и периодически поглядывала на Берни. Он был не один раненый – кто-то ворочался рядом, кто-то болезненно стонал.

Уже на выходе из комнаты Люк услышал, как вновь загрохотали орудия, и покачал головой от резанувшего чувства вины. Дармонширцам нужно было срочно отбивать захваченные форты, и запланированное ночное контрнаступление, по всей видимости, началось. Только без него оно было обречено на провал.

– Я успею, – пообещал он себе глухо.

Через несколько минут он снова поднялся в воздух. И затем опять метался под сияющими воздушными реками, всматриваясь в них и призывая могущественных стихийных духов.

Но духи молчали, словно в насмешку мелькая огромными серебристыми тенями то слева, то справа, с невероятной скоростью проносясь мимо, так что Люка кидало из стороны в сторону.

«Ну остановитесь же! – упрашивал он. – Я дам вам то, что вам нужно!»

Еще одна тень мелькнула, теперь сверху. Люк, отчаявшийся, раздосадованный – его просто игнорировали, как орущего ребенка, – понесся следом. Но тень была быстрее, и только истончающийся хвост мелькнул рядом, обидно и насмешливо хлестнул по морде раз, другой – и его светлость, разозлившись и зажмурившись, рванул вперед и на третий раз клацнул пастью-клювом. С удивлением понял, что поймал, и изо всех сил сжал зубами кончик воздушного хвоста.

Не он один удивился. Впереди раздался недовольный и изумленный рокот – гигантский дух остановился на лету, обернулся, приподнимая хвост с вцепившимся в него Люком на уровень сияющих глаз. Герцог сглотнул, покосился вниз – хорошо, что было темно, но огоньки незахваченных фортов сияли далеко позади едва различимой цепочкой. Змеедух агрессивно зашипел – из пасти его вырвался ураганный ветер, а Люка, еще крепче сжавшего зубы, затрепало, как флаг на флагштоке, – дернул хвостом, и его светлость мотнулся на пару километров в одну сторону, в другую… он бы и рад был уже отцепиться, но от ступора не мог разжать челюсти и болтался на хвосте, как бультерьер на палке, открывая глаза и сразу от ужаса закрывая их.

Змеедух снова распахнул пасть, явно намереваясь Люка заглотить, – и его светлость обхватил хвост лапами, да еще и обвил своим хвостом, сжимая клюв сильнее. Не станет же небесный гад жрать сам себя! Тот угрожающе пощелкал зубами почти вплотную, но не решился хватать, раздраженно пошел волнами – и вдруг рванул с места, то и дело встряхивая хвостом и совершая дикие виражи. То он несся вниз и перед самой землей взмывал вверх, едва не впечатывая в нее Люка – и поднимая за собой во тьме деревья с корнями и куски почвы; то причудливо вилял в облаках, заставляя их светиться электрическими разрядами и расходиться серебристыми стенами, то поднимался так высоко, что у его светлости от холода еще больше сводило челюсти и лапы, и он, несчастный, замерзший и в то же время с ума сходящий от адреналина, что-то восхищенно и умоляюще выл в воздушный хвост. Глаза у него наверняка были вытаращены, как у лягушки, на которую наступили, но он все сильнее вцеплялся в стихийного змея, потому что отцепись он, и от скорости, с которой несся дух, его бы размазало по земле или вышвырнуло в безвоздушное пространство.

Долго продолжались эти небесные скачки – Люк то мысленно просил остановиться, то выл от восторга, – когда наконец огромный полупрозрачный дух выдохся и замер. Его светлость неверяще разжал лапы. Все так же раздраженно дрожали чешуйки-перышки-ветерки вокруг большого тела, мерцающего серебром в ночи, все так же оно шло волнами – не захватывающими хвост, – а дух смотрел на герцога сияющими глазами и задумчиво молчал.

Раздалось оглушительное шипение – рядом с духом, сплетаясь с ним телами, показались десятки таких же гигантов, и через несколько минут Люк висел на одном из хвостов целого небесного змеиного клубка, который извивался, светясь перламутровыми переливами.

«Надоедливыйс-с-с с-с-с-червяк! – многоголосо прошуршало у него в голове. – Опятьс-с-с-с ты?»

Люк вместе с хвостом в зубах вежливо закивал, стараясь разжать пасть. Не получалось.

«Мы говорилис-с-с-с, что проглотимс-с-с-с тебя-яс-с-с-с, ес-с-с-сли побес-с-с-спокоиш-ш-ш-шь?»

Теперь Люк замотал головой, пытаясь донести мысль, что жрать его не надо и он еще пригодится. Огромные птицезмеи не впечатлились пантомимой: рванули в стороны, оставаясь сплетенными, и окружили его, похожего на жучка в окружении жадных серебристых ворон, раззявили клювы, заклекотали. Герцог снова зажмурился: сейчас ведь точно съедят.

«Ну хватитс-с-с пугатьс-с-с-с змееныс-ш-ш-ш-ша, – раздался в этом клекоте голос разума. Его светлость приоткрыл глаза. В сплетение воздушных чешуйчатых тел вплетался еще один сияющий дух. – А ведь он тебяс-с-с-с поймалс-с-с-с…»

Тон вновь прибывшего был явно ехидным, и он смотрел на того, кого так удачно догнал Люк. Стало понятно, что в этом огромном небесном серпентарии не всегда бывает согласие.

«Ему простос-с повезлос-с-с-с!» – пророкотал пойманный и опять тряхнул хвостом. Люка мотыльнуло туда-сюда, и, когда тряска прекратилась, он перевел дыхание и снова на всякий случай вцепился в змееветра лапами.

«Повес-с-с-с-зло или нетс-с, а мы давнос-с-с-с так не вес-с-с-с-с-с-с-селились…»

Огромные духи снова зашипели, но теперь в шипении явно проскальзывали отдельные согласные смешки.

«Ктос-с-с пос-с-с-следний с-с-с-сумел?» – продолжал все тот же новоприбывший. В сплетении тел то и дело появлялись все новые стихийные духи – теперь все небо перед Люком сияло и было заполнено огромными извивающимися разумными ветрами.

«Лейдор Инландерс-с-с-с… трис-с-с-ста лет назад… – прошелестело с другой стороны. – Но он был королемс-с-с, досссстойным нас-ш-ш-шей помощи».

«И я, и я достоин!» – мысленно заорал Люк, у которого не было времени на эти препирательства. Но на него не обращали внимания – и спор начал напоминать бесконечные споры в парламенте.

«Дадим ес-с-с-ще шанс-с-с-с?»

«И ос-с-с-слабнемс-с-с!»

«Он з-с-с-саплатит… И Инлий благос-с-с-склонен… порадуетс-с-с-ся…»

Люк наконец-то сумел выплюнуть чужой хвост и отлетел подальше от грандиозного стихийного духа, состоящего из многих змеев-ветров. Те замолчали и уставились на него.

«Уважаемые, – прошипел он нетерпеливо. – Пожалуйста. Давайте вы сначала поможете мне, а потом решите, насколько это правильно».

«Наглыйс-с-с какой…»

«Как все они…»

Змеи перешептывались между собой, поглядывая на Люка. Наконец к нему склонилась одна из мерцающих голов: «Ты готов платитьс-с-с?»

«Да!» – рявкнул Люк, поглядывая через плечо. Там, далеко позади, в темноте, сверкали слабые вспышки от разрывов снарядов.

«Ты отдаш-ш-ш-ш-шь нам с-с-с-с-с-своего с-с-с-с-с-сына»?

«Нет!» – его светлость зло клацнул клювом. Затекшая пасть слушалась с неохотой.

Гиганты недовольно переглянулись, снова зашуршали.

«Тогда пойдемс-с-с долгим путем-мс-с-с-с-с, – прошипел переговорщик. – Отдашь нам то, чего дома не знаешь».

«Ну уж нет, – раздраженно фыркнул Люк. – Эту сказку вся Инляндия слышала!»

«От нас-с-с и пош-ш-шла», – раздался смешок со стороны духа, который его защитил.

«Я ничьих детей отдавать не буду, – твердо сказал его светлость. – Просите что-то еще».

«Хорош-ш-ш-шо, – со странной одобрительной ехидцей прошелестели змеи. Все разом – и выжидающе уставились на него. – А что ты с-с-с-сам мож-ш-шеш-ш-шь предлож-ш-шить?»

Люк сглотнул.

«Себя, – сказал он. – Я отдам вам себя. Только не сразу… после того как победим».

Ему показалось, что змеи-ветры как-то удовлетворенно зашикали-засмеялись.

«А ты нуж-ш-ш-ш-ше-ен нам? Мелкий ты какой-тос-с-с-с».

«И хилыйс-с-с-с-с-с-с-с-с», – поддержали издевательства с другой стороны.

«Зато быстрый, – огрызнулся Люк – И зубы крепкие».

«Но наглый ж-ш-ш-ше какой… упорныйс-с-с-с…» – восхитился кто-то.

Змеи шипели, драгоценные минуты утекали как вода, и Люк не выдержал, сам срываясь в раздраженное шипение:

«Великие, могучие и … э-э-э… воздуш-ш-шные. Я понимаю, что ничтож-ш-шен по сравнению с вами и у вас есть вечность на обсуждение и ш-ш-шутки, но у меня ее нет. Времени мало. Заключите с-с-со мной договор. Мне очень нужны ваши помощ-ш-шь и сила».

Его снова рассматривали, и выражение сотен сияющих глаз понять было невозможно.

«Хорош-ш-ш-шо, – вдруг пророкотали духи. – Но много датьс-с-с не с-с-с-смож-ш-шем. Мы и так ос-с-с-слабли посссле гибели сынов Инлияс-с-с-с… ес-с-с-сли еще потеряем с-с-с-силу, на вс-с-с-сей Туре начнутся ураганыс-с-с-с и бури… поэтому прос-с-си что важ-ш-шно…»

Люк поколебался. Нужно было помочь Берни… но он, вздохнув, глухо спросил другое: «Можете помочь закрыть переходы в другой мир?»

«Нетс-с-с-с… только с помощью коронованного короля, – отвечали ему, – нуж-ш-шны кровьссс Инлия и нас-с-с-ш-ш-ша сила… иначс-с-се ис-с-с-сякнем и погибнем…»

Люк задумчиво сделал перед мордами ветров-змей восьмерку.

«Ес-с-сли обещаешь отдать свою жизнь нам по первому требованию, – шелестело у него в голове, – мы напитаем тебя с-с-силой… и дадим одного из-с-с-с нас-с-с в помощь… кто с-с-согласится пожертвовать с-с-собой».

«Обещаю, – поспешно повторил его светлость. – Только после победы».

То один, то другой змей-ветер приближался к нему почти вплотную, всматривался и снова возвращался назад.

«Но с-с-сила не бес-с-сконечна, помни… ис-с-с-спользуй в крайних с-с-с-случаях…»

Духи растворялись в ночи, оставляя за собой мерцающие полотна северного сияния. Все, кроме одного – того самого, что заступился за него. Он, не насмешливый более, а серьезный и чуть печальный, окинул Люка взглядом прекрасных сияющих глаз, завертелся кольцом – и, уменьшаясь в размерах, превратился в туманную полосу, что обвилась вокруг лапы герцога тонким серебряным браслетом.

* * *

Ночь с пятого на шестое апреля

У Бернарда Кембритча начался жар: от малейшего движения возобновлялось кровотечение, рану дергало, тело горело и ломало, а от бетонного пола тянуло невыносимым холодом. Руки были связаны за спиной, и правая, на которой он лежал, уже не чувствовалась.

Берни то и дело проваливался в забытье. Мимо строя постоянно вышагивали иномиряне, слышался стук острых лап охонгов по бетону. Перед глазами все плыло, и тогда начинал он слышать тихий голос матушки, утешающий его, болеющего, и чувствовать прикосновения ее ладоней к пылающему лицу. Потом наступали моменты просветления – и тогда он видел серенитку, майора Лариди, которая осторожно, чтобы не привлекать внимания, проверяла его рану и исхитрялась касаться его лба связанными за спиной руками. Кто-то из сослуживцев, не выдержав, спал, кто-то едва слышно переговаривался – Берни улавливал, что строились планы побега, но слов разобрать не мог.

Да и незачем было. Сейчас он стал бы им обузой.

Высокая температура разбалансировала ментальный дар, он то и дело включался, и Бернарда касались агрессивные и тупые отголоски чьих-то холодных сознаний. Чуждых, вызывающих инстинктивное отвращение – он никогда раньше такого не встречал и решил, что от жара начался бред.

Он не умел слышать людей, но животные, особенно обожаемые собаки, излучали целый спектр мысленных образов: и любопытство, и страх, и голод, и тягу к гону, и призыв поиграть… Даже насекомые ощущались теплыми, хотя воспринимать их он не умел. Здесь же был холод и заторможенное сонным состоянием желание жрать и убивать.

Берни далеко не сразу сообразил, что ощущения идут от охонгов. То один, то другой проходили перед строем – и он, слыша стук их лап и покрываясь испариной от усилий, попытался внушить желание напасть на сородичей или кого-то из иномирян. Собаки легко слышали его мысленные команды и подчинялись, инсектоиды же лишь незаметно замедляли шаг – и трогались дальше. Ему не хватало времени и сил зацепиться за их сознание – те, кто проходили мимо, слишком недолго были в поле действия его дара, а неподвижные оставались чересчур далеко, и он едва-едва ощущал их.

К утру он так измучился и ослабел от безуспешных попыток сделать хоть что-то, от жажды, боли и безысходности, что единственным его желанием стало умереть. Броситься на охонга или кого-то из иномирян, дабы его прикончили, и убрать повод для шантажа брата. План его воодушевил – все лучше, чем сгорать тут, на вонючем ледяном полу, мочиться под себя и понимать, что всех все равно убьют.

Тяжело дыша из-за горячки, все так же периодами впадая в забытье, Бернард начал шевелить ногами, подтягивая их к себе и слушая, как ходят туда-сюда конвоиры. По боку снова потекло горячее, перед глазами все расплывалось, но он упорно двигал ногами: нужно было сжаться до предела, чтобы в нужный момент перевернуться, оттолкнуться от стены и прыгнуть на врага. Сознание его смешалось – он посмеивался себе под нос, ибо видел уже, как рвет зубами надзирателя, а потом приходило просветление и боль, и он снова корчился, пытаясь подтянуть к себе ноги.

– Тихо, малек, ты куда собрал… – раздался шепот майора, но она не успела договорить. Раздался грохот открываемой двери, потянуло по полу холодом, заверещали охонги.

– Бабы взять сюда! – послышался визгливый голос давешнего надзирателя.

– Что?.. – Берни попробовал подняться, но Лариди прислонилась спиной, прижимая его к полу.

– Я тха-нор Ноши, и когда я спрашивать, мне кланяться и отвечать! – орал иномирянин. Судя по звукам шагов, он приближался к стене, у которой держали пленных. – Вы сейчас отвечать, кто брат колдуна. Иначе бабы громко кричать! Долго кричать! А вы смотреть и слушать!

Бернарда грубо оттолкнули ногой в спину – он вмазался в стену лицом и, кажется, сломал нос. Рядом шла какая-то возня – и он невероятным усилием перекатился на другой бок, чтобы увидеть, как Лариди и еще двух серениток выдергивают из толпы пленных и швыряют к ногам надзирателя. За его спиной в двери ангара втаскивали чудовищные кресты из сколоченных наискосок досок. Кресты были бурыми от крови, но кое-где на дереве виднелись свежие алые разводы.

– Я спрашивать, – с нажимом сказал надзиратель, склоняясь над Лариди. – Кто брат колдуна?

Майор молчала, и иномирянин ударил ее по лицу. Дармонширцы, связанные по рукам и ногам, зароптали – и снова с окриками пошли вдоль строя десятки конвоиров, ожесточенно работая плетьми.

– Кто брат колдуна? – повторил тха-нор, доставая нож. – Говорить! Иначе тебя запороть на крест!

Пленница, лежащая на боку, со связанными за спиной руками, повернула голову к орудию пыток, побледнела – и что-то неслышно сказала, глядя на иномирянина.

– Не слышать! – буркнул тха-нор, наклоняясь еще ниже, – и Берни увидел, как Лариди плюнула ему в лицо и рассмеялась злым сиплым смехом.

Она тоже хотела умереть быстро.

Побагровевший иномирянин схватился за нож, но остановил руку. Что-то рявкнул своим – и майора вздернули на ноги, а тха-нор схватил ее за шею и ударил коленом в живот.

Лариди задохнулась смехом, упала, корчась, на пол.

– Майор! – вскрикнула одна из серениток – и ее тоже ударили, потащили к одному из крестов. Вторую пока не трогали – ее охраняли двое иномирян.

Пленные орали, выкрикивая бессильные ругательства. Бернард, оставляя за собой кровавую дорожку, полз вперед, как червяк, пролезая между ног своих.

– Кто брат колдуна? – заорал иномирянин, обращаясь к строю. Дармонширцы молчали – и майора снова вздернули на ноги. Тха-нор ножом срезал с нее заляпанную грязью и кровью куртку, сорвал рубашку и белье – и, схватив за плечи, поставил перед строем. Майор глаз не опускала – зато среди дармонширцев воцарилась тишина. Мужчины отводили взгляды, а Берни двигался вперед, миллиметр за миллиметром.

– Сначала я сделать ей больно, и баба много кричать, – дергано пояснил надзиратель, обводя пленных ненавидящим взглядом. – Потом я ее бить кнут, и баба много кричать. Потом сделать шлюха для норов, а вы смотреть. Если брат колдуна сознаться или вы сказать, кто он, баба отпустить. Если нет, ей и другим бабам долго быть больно, потом умереть.

Он швырнул Лариди в сторону своих помощников, и ее поволокли к пропитанному кровью орудию пыток.

– Молчите! – пронзительно крикнула майор дармонширцам. – Ради Великой Матери молчите! Иначе всё зря!

Ее опять ударили, кинули на крест.

– Она умереть из-за вас! – заорал тха-нор, снова проходясь перед строем. – Вы есть трусливый червяки! Вы есть кастраты и трусливый дети шлюхи!

Бернард мучительно, с присвистом дышал – в голове мутилось, по вискам и телу бежал пот. Он выполз к ногам передних в строю – и с бессилием наблюдал за происходящим, и тянулся, тянулся сознанием во все стороны: хоть кого-то из охонгов зацепить, заставить помочь!

Лариди привязали к доскам лицом вверх – и тха-нор, вытащив нож, подошел ближе.

– Кто брат колдуна? – спросил он, склоняясь над ней.

– Чтоб тебя твои тараканы сожрали! – процедила ему в лицо майор, и он, наступив сапогом на запястье, вогнал нож в ее ладонь.

Лариди закричала, забившись на кресте. По руке ее вниз, на бетонный пол, потекли красные ручейки. Закричали и пленные – полетели в сторону иномирян угрозы, оскорбления и проклятия. Охонги верещали, почуяв кровь. А тха-нор вытащил нож из ладони серенитки – она снова застонала – и повторил, теперь обращаясь к толпе пленных:

– Кто брат колдуна?

Берни слышал, как тяжело дышат соратники, и чувствовал себя последним из трусов. От горячки и усилий казалось ему, что он слышит, как с сипами втягивает воздух серенитка, как капает на пол ее кровь, как беспокойно и жадно шевелятся охонги.

– Кто брат колдуна? – повторил иномирянин, глядя на дармонширцев, – и впечатал каблук сапога в раненую ладонь Лариди. Она замычала сквозь зубы, а ему уже подали длинный бич, тоже бурый от крови.

Метрах в двух от лица Берни вдруг опустилась лапа охонга. Завороженный запахом крови, сонный, инсектоид волновался, хотел жрать, и удерживал его от нападения на Лариди только всадник.

– Говори! – орал тха-нор, играя бичом – тот, как живой, шипел у рук и ног серенитки, оглаживал ее по груди и животу. – Ты хочешь боль? Ты хочешь смерть! Говори, и я дам жить! – Он хлестнул по полу рядом, и хлопок вышел громким, тяжелым – ударь так по телу, и кожу рассечет до кости.

– Поцелуй своего охонга в зад, урод, – четко проговорила майор, и иномирянин, дернув бичом, ударил ее наискосок от плеча к бедру.

Под истошный визг серенитки Берни, едва не теряя сознание от ментальных усилий, подтолкнул охонга вперед, к надзирателю. Удивленно заорал всадник, а чудовище поднялось на задние лапы за спиной опять размахнувшегося тха-нора – и опустилось, протыкая его плечо и отрывая челюстями голову.

Закричали все: дармонширцы, торжествуя, и опешившие иномиряне, бросившиеся к мертвому тха-нору – и от строя, и на охонгах от дверей. На Лариди брызгала кровь, прямо у ее ног инсектоид жрал еще содрогающегося врага, а она хохотала, запрокинув голову.

Берни тоже улыбался, хотя под ним уже натекла лужа его собственной крови. Улыбаясь, он оторвался от охонга и перехватил сознание второго, усиливая чувство голода, затем третьего – и тут силы его покинули, оборвалась связь. Но созданной паники было достаточно. Озверевшие от крови, отказывающиеся подчиняться всадникам, охонги кидались на иномирян и друг на друга, носились по ангару, а Берни лежал щекой на бетоне и ускользающим горячечным сознанием пытался зацепить еще кого-то из них. Не получалось. Пленные вновь старались освободиться, и кое-где уже начались драки с конвоирами; враги пытались утихомирить охонгов, спастись самим и отогнать к стене дармонширцев, но в продолжающемся кровавом хаосе это удавалось с трудом. Через вторую, привязанную к кресту серенитку, чуть не проткнув ее, перепрыгнул инсектоид – погнался за раненым иномирянином. От тха-нора остались кровавые ошметки, а сожравший его охонг щелкал челюстями над Лариди, но всадник что-то орал и дергал его назад.

Берни понимал, что никого не спас, а лишь отсрочил пытки и смерть. Но он мог убить еще нескольких врагов, и поэтому продолжал тянуться к инсектоидам, хотя в глазах уже темнело, а в ушах звенело от криков.

Распахнулась дверь – снаружи, оказывается, уже светлело, – и в проеме застыл высокий иномирянин, одетый богато, окруженный свитой. Какой-то аристократ, судя по всему. Берни, ухмыльнувшись, подцепил-таки одного из охонгов и бросил к вновь прибывшим, но застывший в дверях выкинул вперед руку, и охонг резко остановился, будто на стену налетел. Связь прервалась, в голове Бернарда дернуло болью.

Он застонал, перекатываясь на другой бок, и вдруг с изумлением увидел, как стоящий у стены тусклый лист металла темнеет, и из него в хаос и крик выходит его брат Люк.

– Нет, – прошептал Бернард, даже в пылающем бреду пытаясь сказать, чтобы брат убирался обратно, не смел соваться в эту бойню.

Люк посмотрел на него, и Берни растянул губы в горячечной улыбке. Брат вдруг подмигнул в ответ, как настоящий, – и тут кто-то заорал, указывая на него пальцем, кто-то начал стрелять, понеслись к Люку иномиряне, что-то резко приказал застывший у входа аристократ … а его светлость герцог Дармоншир вскинул руку, и с запястья по его движению сорвался ветер, расшвыривая нападающих и не трогая пленных.

Берни сглотнул – ему показалось, что в потоках ветра, с воем и свистом понесшихся по ангару, проступили очертания змеиного тела с зубастой пастью, оканчивающейся клювом. Мощный и беспощадный, ветер подхватывал охонгов и с чудовищной силой швырял их на стены – так что инсектоидов сминало в лепешки, а кое-где пробивало ими толстые стены. Крыша вибрировала, гул стоял оглушительный. Ворота выбило и выбросило наружу, то ли придавив, то ли убив аристократа с его свитой. Люк с горящими белым глазами шел к Бернарду, а вокруг него с визгом стелились полупрозрачные ветра-хвосты, отшвыривая иномирян, и свистящие пули осыпались у щита, то и дело проступающего перламутром. Стреляющие умирали один за другим – белесые воздушные жгуты обвивались вокруг их шей и тел, сжимались, удушая, сминая и переламывая с влажным хрустом.

Его светлость присел у Берни – вокруг раздавались изумленные крики «Герцог? Герцог?» – и, коснувшись волос брата, приподнял его китель и помрачнел, глядя на рану.

– Мы не скажем об этом матушке, хорошо? – проговорил он, криво улыбаясь. – Ты как?

Берни выдохнул. Неужели не галлюцинация?

– Умираю, – прошептал он чистую правду.

– Не торопись, братец. – Люк провел руками над его боком, выругался. Берни послышалось что-то типа «недоучка чертов».

– Спаси… их, – прошептал он с усилием и двинул головой в сторону привязанных к крестам женщин, которые каким-то чудом оставались целы.

Люк обернулся, пытаясь сквозь летающих врагов рассмотреть, кого нужно спасти, и в этот момент заскрежетала крыша, прогнулась – вот-вот обвалится. Его светлость выругался.

– Пора вынести всех наших отсюда! – крикнул он с беспокойством куда-то в сторону. В ответ раздалось снисходительное шипение, в котором явно слышалось «сам знаю», – и серая крыша вдруг взорвалась, словно в нее снизу ударили тараном. Ошметки взлетели в небеса, Люк схватил Берни за плечи, прижал к себе – когда их подхватило ветром и с невероятной скоростью рвануло вверх, мимо складывающихся внутрь стен ангара.

– В замок Вейн! – успел крикнуть Дармоншир – и крепче сжать Берни, потерявшего сознание.

* * *

Через несколько секунд после того как в сереющем небе затих ветер, к разрушенному ангару стали сбегаться наемники. Лагерь был разбит на строительной базе, где стояли еще несколько таких же ангаров.

Из-под обломков слышны были глухие стоны людей. Тут же начали разбирать завалы – ведь именно сюда направился только что прибывший тиодхар Ренх-сат со свитой, и нужно было найти хотя бы его тело, чтобы доложить императору о случившемся.

Ангар находился на окраине маленького городка Вармингем в двадцати километрах от фортов, а тха-нор Ноши квартировал в старом поместье по соседству, оставленном хозяевами. В городок стекалось подкрепление, отсюда же выступало на помощь в боях, так что рабочих рук было много. В помощь начали сгонять местных жителей и пленных из других ангаров. Работа уже кипела, когда из-под огромных, лежащих на земле ворот послышались требовательные крики. Ворота оттащили, и под ними обнаружился раздраженный и оглушенный, но живой генерал Ренх-сат. Вся его свита тоже оказалась жива, отделавшись ушибами и рассечениями.

Тиодхар Ренх-сат не был изнежен и слаб: слабак бы никогда не принес императору столько побед как на Лортахе, так и на Туре. Это был мужчина устрашающего вида – высокий, широкоплечий, со светлой бородой, снизу заплетенной в косу, с разноцветными глазами, свойственными всем, в ком текла неразбавленная кровь воинов, пришедших с новыми богами на Лортах. Она же позволяла генералу управлять инсектоидами ментально.

Он был умен и внимателен, носил белые одежды, покрывал хитиновые доспехи белой эмалью, чтобы на них была видна кровь врагов, и выбривал на голове паутину, потому что пуще всех богов кланялся паукообразному Не́рве, олицетворяющему войну. Он любил победы и знал, что достоин занять императорский трон.

Генерал, вытирая сочащуюся из разбитой головы и носа кровь, терпеливо подождал, пока из-под завалов вытащат первого более-менее целого и способного говорить наемника и тут же, на месте, допросил его, дополняя картину того, что видел сам.

Узнал он про обман тха-нора Ноши, пустоголового и хвастливого слизня, хотя и был Ноши хорошим воином и стратегом. Про то, как пытками старался он выявить брата колдуна – и как взбесились охонги, а сам колдун, не иначе, появился из гладкого листа металла и уничтожил всех инсектоидов ветром, а пленных забрал в небеса.

Наемник закончил говорить, и тиодхар, сидящий на одном из осколков стены с кубком вина в руке – ему принесли во время допроса, – отпустил его. Поднес кубок ко рту, раздумывая и наблюдая за разбором завалов. Слышались далекие выстрелы местного оружия, способного за раз убить множество людей – ночью у твердынь врага снова начались бои. Над горизонтом вставало солнце, а генеральская свита почтительно и терпеливо ждала решения.

Ренх-сат допил вино и поднялся.

– Я останусь тут и сам поведу наши войска к победе, – сказал он весомо. – Сегодня мы возьмем эти твердыни – у них нет больше сил сопротивляться, и даже колдун им не поможет. Императору доклад отправим завтра, когда все крепости будут у нас. А если Нерва поможет, то отправим и змея-колдуна, живого или мертвого.

* * *

Этой ночью бойцы Девятнадцатого и Двадцатого фортов получили приказ атаковать Восемнадцатый и, захватив его, продолжить наступление на следующую крепость. Навстречу им на захват Шестнадцатого под прикрытием артиллерии выдвинулись переформированные из-за больших потерь отряды с Пятнадцатого и соседних фортов.

Командующий Майлз рисковал, бросая потрепанные и ослабленные гарнизоны в бой: часть подразделений и с полтора десятка орудий пришлось отвести вглубь герцогства, туда, где на случай отступления в нескольких километрах от крепостей подготовили запасной оборонительный рубеж, чтобы было где укрепляться и за что цепляться. Это было необходимо, но вряд ли могло спасти герцогство, если враг пройдет за систему фортификаций. Падение Дармоншира стало бы неизбежным и стремительным, а отведенные части лишь задержали бы иномирян, дабы дать возможность спастись жителям ближайших поселений.

За несколько часов отряды дармонширцев достигли захваченных фортов и попытались сомкнуть клещи шириной в двадцать километров – такое расстояние было между Восемнадцатым и Шестнадцатым. Благодаря внезапности удалось выбить иномирян с Шестнадцатого форта и даже укрепиться в нем, но к середине ночи на горизонте, в тылу врага, запылали огромные костры: захватчики очнулись и перешли в наступление. И с таким трудом отбитый форт к утру снова попал в руки иномирян.

Текущий бой был последним отчаянным броском дармонширцев, в отсутствие поддержки лорда Лукаса фактически самоубийственным.

Командующий Майлз, чтобы не спать, начал вкалывать себе стимуляторы, от которых еще больше усилилась мигрень и стало стремительно ухудшаться зрение на втором, неповрежденном глазу. Почти ослепший командующий, слушая тяжелые сводки с мест боев, то и дело поглядывал на дверь и проклинал герцога, рванувшего за братом. Не имел его светлость на это права. И будь у Майлза еще хотя бы пяток воздушных змеев, способных управлять ветрами, Дармоншира он бы арестовал и расстрелял, не глядя на титул и власть. За дезертирство и моральную нестойкость.

Дай боги, чтобы его светлость вернулся и включился в бои, но сейчас из-за одного Бернарда Кембритча погибали сотни солдат, оставшиеся без защиты лорда Лукаса. Эти люди были ничем не хуже молодого Бернарда. Их дома так же ждали матери, жены, сестры и братья – и как объяснить им, почему за своим братом его светлость полетел, а за другими дармонширцами, сгинувшими в боях или в плену, – нет?

Герцог не появился, когда должен был помочь захватить Шестнадцатый форт, не появился, когда нужно было его удержать – а если бы удержали, сейчас бы ситуация не была такой катастрофической. Утром, когда небо начало сереть, Майлзу доложили, что лорда Лукаса видели спешно направляющимся в свою комнату. Оттуда он не вышел. И в комнате его не обнаружили.

Последняя сводка с фронта заставила командующего Майлза выйти из командного пункта и подняться на стену форта, морщась от гулких залпов орудий.

Вставшее уже высоко солнце поливало радостным золотистым светом изрытую взрывами, пропитанную кровью землю и длинную стену фортификаций, которая с одной стороны шла к морю, а с другой – на почти две сотни километров к Рудлогу. В солнечном свете хорошо было видно, как в нескольких километрах от Третьего форта из-за леса темными холмиками выходят к оборонительным полосам десятки тха-охонгов. Далеко за ними в небеса поднимались стаи точек-раньяров, похожие на рои ос. Иномиряне начали наступление и с левого фланга. Скоро они будут здесь.

Незадолго до этого Майлзу донесли, что враги оттеснили дармонширцев со стороны Восемнадцатого форта, откинули их обратно к Девятнадцатому и сейчас сражение идет уже у его стен. Теперь остатки армии Дармоншира уничтожали в обоих направлениях – к морю и к Рудлогу, – и захват остальных фортов был делом времени. А подкрепления Майлзу взять было уже неоткуда. Берманы, даже если успеют до падения фортов, будут так же уничтожены, как и дармонширские части. Нужно было принимать решение. Командовать отступление, уходить вглубь герцогства, попытаться организовать оборону там. Но как отступить, зная, что те части, которые завязли в боях, будут обречены на убой?