Текст книги "Звезды над озером"

Глава 6

1942 год

Алексея действительно поручили попечению другого врача; все время своего пребывания в больнице он с напряжением ждал, что Ариадна придет к нему и повинится, но она ни разу не появилась в поле зрения. Алексей ожесточился, хотя и невыносимо страдал.

Вазген, заметив его состояние, предложил свою помощь:

– Хочешь, я поговорю с ней? Ты так извелся, что на тебя больно смотреть. Поверь, Алеша, и ей не лучше. Я вчера был у нее на контрольном обследовании. Она похудела, глаза воспалены и блестят слезами. Что вы, как дети, ей-богу, мучите друг друга впустую.

Лицо Алексея приняло непримиримое выражение: он никогда не пойдет к ней на поклон. Она хочет сделать из него раба, только не на того напала! Для него унизительно подчиняться женщине, и надо дать ей это понять, а если ее сатанинская гордость для нее дороже, пусть с ней и остается! Он с собой справится, выбросит Лежнёву из сердца, скоро Вазген в этом убедится.

Тот попробовал урезонить друга – иногда не так уж плохо побыть рабом у желанной женщины. Это даже приятно до определенного момента.

– Только не для меня, – уперся Алексей. – Видеть ее больше не хочу, и говорить о ней тоже не хочу!

Вазген, зная самостоятельность и нетерпимость друга в вопросах отношений с женщинами, предпочел советов ему больше не давать. Алексей пробыл в госпитале всего пять дней вместо положенных десяти, как настаивали врачи, и возвратился на корабль.

Вернулся из Москвы Смуров. На свою просьбу зачислить его в состав ЛВФ он получил отказ, в чем виноват был его отец, занимавший высокий пост в Наркомате ВМФ. Узнав о желании сына служить на военном корабле, он воспротивился этому чреватому опасностями, как он считал, намерению и употребил свое влияние, чтобы ему помешать.

Смуров по прибытии в Осиновец зашел к Насте. Она встретила его с живым дружеским расположением и сразу же сообщила все последние новости: Алеша был ранен, но уже ушел в плавание, не долечился и сильно хромает, никого не слушает, беда с ним, да и только, слова ему не скажи…

– Отчего же не долечился? – спросил Смуров, заподозрив неладное. Вид у Насти был такой, словно она что-то недоговаривает. – Настя, что произошло? Скажите, я ведь все равно узнаю. У меня работа такая – все знать.

– Ему очень плохо, Кирилл. Мы с Вазгеном не представляем, что можно сделать. Видим, как он мучится, а вмешаться не можем – он отвергает всякую помощь. Дело в том, что он, кажется, влюбился. Правда, он в этом не признаётся даже самому себе, но я-то вижу, как ему тяжело.

– Влюбился? В кого?

– В доктора Лежнёву, вы ее видели, она была лечащим врачом Вазгена, помните?

– Да, да, очень хорошо помню. Так что же, она не отвечает ему взаимностью?

– По словам Вазгена, она от него без ума. Но у них вышла размолвка, и вот тут-то нашла коса на камень: она строптива и своенравна, он горд и самолюбив, никто из них не хочет сделать первый шаг, а в результате страдают оба. Все это так нелепо! Надо что-то делать, Кирилл.

Смуров погрузился в длительное раздумье. Настя с любопытством за ним наблюдала. Он словно выключился на время, ушел в себя настолько глубоко, что казалось, разорвись рядом бомба, и та не вернет его из этого каменного выпадения из действительности. У него и так-то было невыразительное лицо, не по строению своему, довольно характерному и не лишенному привлекательности, а по выработанной им же бесстрастной неподвижности, призванной скрывать какие бы то ни было чувства. И все же, когда он поднял на Настю глаза, было очевидно, что он принял какое-то очень тяжелое для себя решение.

– Думаю, я смогу помочь, но мне понадобится содействие вашего мужа.

Словно в ответ на его слова, дверь отворилась, и в помещение вошел Вазген. Нетрудно представить его реакцию, когда он увидел Смурова, доверительно беседующего с Настей. Он застыл на пороге, уставив обжигающий взгляд в этих двоих, посмевших встречаться совершенно открыто, так, как будто он уже не в счет. До чего осмелел этот наглец!

А она, лицемерная жена, та, что коварно попрала его безграничное доверие к ней, кто она после этого? Он не хотел верить Клаве, которая два дня тому назад зажала его в коридоре, так что он даже растерялся, поскольку никогда прежде не отказывал женщинам, а теперь вынужден был напомнить бывшей любовнице о том, что он женатый человек. Она расхохоталась ему в лицо и, глядя на него порочным взглядом, заявила, что он слеп, как все мужья, которых водят за нос неверные жены. Он не позволил ей продолжать этот разговор, ушел в озлоблении и отравленный подозрениями, однако, увидев чистый лик жены, не решился ей этих подозрений высказать.

И что же? Он предан, обманут, жалок и смешон, как смешны все обманутые мужья!

Он так страшно изменился в лице, что вызванная его появлением улыбка Насти растаяла без следа.

– Вазген, мы говорили с Кириллом об Алеше, – робко проговорила она, не понимая происходящего.

Супруг не снизошел до ответа; он с видимым усилием перевел взгляд на Смурова и глухо произнес:

– Я жду тебя снаружи. Выходи, поговорим.

Он ринулся к выходу, Смуров поднялся вслед за ним:

– Простите, Настя, это все из-за меня. Ваш муж испытывает ко мне, мягко говоря, не совсем добрые чувства. Я поговорю с ним и все исправлю, не переживайте.

Вазген ждал его у выхода. Вокруг, как всегда, было много народу. Теперь Осиновец стал большим озерным портом. По воде вытянулись крепкие пирсы, оборудованные подъемными кранами. Для того чтобы к ним могли причаливать большие суда, были произведены дноуглубительные работы, со дна извлекли семьдесят тысяч кубометров грунта. Вот и сейчас к причалам швартовались корабли и тяжелые баржи, полным ходом шла погрузка вагонов, в бессолнечном однотонном небе барражировали советские истребители. На озере ходили осенние волны и с шумом разбивались о пирсы.

Смуров вышел из маячного домика в привычную разноголосицу, лязг вагонов и гул моторов.

– Пошли, – сказал Вазген, кивая в сторону леса. – Я настаиваю, не то застрелю тебя прямо здесь. Идем, я даю тебе шанс постоять за себя.

– Хорошо, пойдем, но прежде ты должен кое-что знать, – спокойно ответил тот. – Твоя жена – святая. Она любит тебя, а я не хочу быть третьим лишним. Это первое. Второе: я не стану в тебя стрелять. – Он подошел к Вазгену совсем близко, глядя на него в упор. – Да, Ароян, я тебя не люблю, ты всегда стоял мне поперек горла; я был бы страшно доволен, окажись ты на том свете, но, к сожалению, твоя жизнь дорога людям, которых мне не хотелось бы огорчать, а потому я не собираюсь отвечать на твои оскорбления. Никак! Хоть ты тресни! Ты меня понял?

– С каких это пор в тебе взыграли благородные чувства? – с яростной издевкой спросил Вазген.

– С тех пор, как я поговорил с твоей женой. Я преклоняюсь перед ней, но домогаться ее не собираюсь. Ты слышишь меня или слушаешь только голос своей глупой ревности?

– А что ты говорил мне на катере? Забыл?!

– Так надо было, – буркнул Смуров и отвернулся.

Трудно было внушить что-либо человеку, который находился в состоянии близком к исступлению, плохо себя контролировал, кем двигало лишь безрассудное желание немедленно излить свой гнев. И все же внезапное озарение постигло Вазгена; возможно, сказалось всесильное обострение всех его чувств; он застыл, отказываясь принимать правду, но недавние события теперь четко выстраивались в одну логическую цепь. Он вспомнил, как Смуров не выстрелил в него на острове, хотя ничто не мешало ему это сделать, как вывел его своей угрозой из смертной отрешенности, как Алеша сказал, что Вазген обязан своим спасением Насте.

– Постой… Это что же получается? – пробормотал он. – Да нет, не может быть. Ерунда какая-то… Выходит, ты… ты меня вытянул?

– Иди ты к черту, Ароян! Глаза бы мои тебя не видели, – сказал Смуров.

Вазген вглядывался в него и видел своего недруга в новом свете, как будто смотрел на него под другим углом. Все было совсем не просто, совсем не так, как он представлял, а ведь он считал, что разбирается в людях, он – командир, человек с солидным опытом общения с людьми. То, что казалось еще сегодня неопровержимым и бесспорным, разбилось с легкостью обо что-то очень глубокое и прочное, по сравнению с чем его поведение выглядело как запальчивое мальчишество. Вспыльчивость, неподобающая взрослому человеку задиристость сослужили ему плохую службу. Алеша, несомненно, оказался мудрее и терпимее.

– Послушай… – он отошел, потоптался в стороне и снова вернулся, – а зачем нам, собственно, враждовать? Ну не любишь ты меня, и бог с тобой. Будем хотя бы союзниками. Как тебе мое предложение? А? Давай соглашайся. – Он протянул Смурову руку.

Тот медлил, видимо испытывая некоторые сомнения, но все же протянул в ответ свою.

– Ну, вот и отлично! – улыбнулся Вазген.

– Это мне подходит, – сказал Смуров, избегая, однако, смотреть ему в глаза, – мне как раз нужна твоя помощь. У меня созрел план относительно Алеши. Настя рассказала мне о его неприятностях. Придется снова прибегнуть к шоковой терапии. Боюсь только, что он меня убьет.

– Хочешь и его заставить ревновать?

– Нет, в данном случае это не поможет. Вот что я задумал…

Вазген, выслушав его, покачал головой:

– Опасное предприятие, я бы на такое не решился, но ты прав – это, пожалуй, сработает. Можешь на меня положиться, сделаю все в лучшем виде.

Заговорщики снова пожали друг другу руки и расстались.

* * *

Алексей сошел на берег только через три дня. Обстоятельства складывались для Вазгена удачно: ему удалось перехватить Вересова на пирсе в Новой Ладоге, прежде чем самому уйти в плавание.

Алексей, приволакивая ногу, спускался по трапу в сопровождении Воробьева. Выглядел он плохо: щеки запали, в глазах – лихорадочный блеск.

– Вазген Николаевич, – пожаловался Воробьев, – повлияйте хоть вы на командира. На море качка, на здоровых-то ногах не всегда устоишь. По всему видно, что Алексей Иванович не долечился, терпит, зубами скрипит, не нравится мне его состояние. Надо бы его к врачу.

– Поедем, я отвезу тебя в госпиталь. Надо показаться врачам, – настойчиво взялся за друга Вазген.

– Не поеду, и ты знаешь почему, – угрюмо отозвался упрямец.

– Хорошо, едем в Ириновку, ты болен, старик. Возможно, рана нагноилась. Силой тебя везти, что ли?

Алексей присел на чугунный кнехт, вытянув больную ногу.

– А впрочем, ладно, поедем в тридцать четвертый, – сказал он, – до Ириновки далеко, а нога и впрямь сильно болит. Глупо от кого-то скрываться, к тому же мне давно безразлична та история.

– Это ты о Лежнёвой? Так ее там нет, – брякнул Вазген совершенно непроизвольно, так как уже решил, что задуманный план придется отложить – нездоровый вид Алексея заставил его серьезно забеспокоиться.

– Как – нет? Где же она? – спросил тот и впился в друга настороженным взглядом.

Вазген понял, что дал маху, и попробовал исправить свою оплошность:

– Леш, сейчас это не важно. Оставим все вопросы на потом. Первым делом надо позаботиться о твоем здоровье.

– Помоги-ка мне подняться, – сказал Алексей. Вазген исполнил его просьбу. – А сейчас говори, что случилось.

Все, теперь не отвертеться! Когда он так смотрит, лучше его не раздражать. Черт дернул за язык! То, что было предусмотрено с самого начала, в данной ситуации оказалось преждевременным. Куда его вести, разбитого, измученного болью? Форменное безумие, а деваться некуда. Эх, была не была!

– Это все Смуров, – сказал Вазген. – Я предупреждал, но ты не хотел меня слушать. Носился с ним, надеялся сделать из него человека. Стоило ему вернуться, и он взялся за свои козни. Говорю тебе – он безнадежен.

– При чем здесь Смуров?

– Он посадил Лежнёву под замок. Говорит, что у него есть на нее компрометирующие документы.

Алексей отпрянул назад, словно его ударили:

– Смуров?! Не может быть! Вазген, скажи, что это неправда!

– Я бы дорого заплатил, чтобы это оказалось неправдой. Мне очень жаль, брат, я не хотел тебя огорчать.

– Он же мне обещал!.. Не могу поверить! Проклятье! Как ты узнал о Лежнёвой?

– Нянечка в госпитале сказала. Они пришли, как всегда, втроем и грубо, не церемонясь, ее увели. Она, говорят, плакала и пыталась сопротивляться.

Алексей пошатнулся и ухватился за его руку.

– Когда это случилось? – спросил он охрипшим голосом.

– Да уж три дня прошло. Девушку жалко до слез. Я у них сидел, хоть и недолго, благодаря тебе. Условия там, прямо скажем, незавидные.

– Пошли. Немедленно! Я хочу посмотреть этому подонку в глаза. Он мне за все ответит!

– Хорошо, пойдем. Только ты, главное, не волнуйся. Обопрись на меня, так тебе будет легче.

В приемной Оперотдела все повторилось, как в прошлый раз: о них доложили, отобрали оружие, но пропустили к Смурову без проволочек.

Смуров стоял у зарешеченного окна и курил, глядя на вихрящиеся за стеклом снежинки.

– Вересов? Зачем ты здесь? – с удивлением спросил он. – Да ты хромаешь! Позвал бы, я бы сам к тебе пришел. Что ты на меня так смотришь? В чем я опять провинился?

– Да так, интересно. Ты, Смуров, любопытнейший экземпляр. Хотелось бы понять, до какой степени низости может дойти человек. – Алексей говорил пугающе тихим голосом, в то время как сам полыхал жаром ярости и нездоровья.

У обвиняемого напряглось лицо. Вазген пожалел его впервые в жизни: видно, нелегко давалась Смурову его роль.

– Не догадываешься, зачем я пришел? – продолжал Алексей. – Ты верен себе, Смуров. Все не можешь обойтись без вранья. Ты отлично понимаешь, что сфабриковал очередную гнусность, неспроста заставил нас сдать оружие.

– Я не заставлял. Так положено. Да что произошло, вы скажете, наконец?

– За что ты задержал Лежнёву?

– Ах это? А что? На нее поступил сигнал, надо разобраться. Она – дочь врага народа, профессора Лежнёва, так что изложенные сведения вполне правдоподобны.

– Покажи донос, я хочу его видеть!

– Да пожалуйста, хотя я и не имею права.

К изумлению Вазгена, он вынул из папки мелко исписанный лист бумаги и протянул Алексею.

– «Применяла заведомо неправильные методы лечения…» Анонимка! – с горечью усмехнулся Вересов. – Неужели ты ничего не понял из того, что я тебе говорил? Любая сволочь может написать анонимку и свести счеты с неугодным человеком. А кто ты в данном случае? Слепое орудие мести!

– А что тебе за дело до Лежнёвой?

– Не строй невинные глаза! – потеряв самообладание, закричал Алексей. – Ты наверняка прекрасно осведомлен о моих отношениях с ней. Как же я ошибся в тебе, Смуров, и поделом мне, теперь-то я хорошо знаю, что горбатого могила исправит!

– Постой, Вересов, ты несправедлив ко мне. Я ничего об этом не знал. Я докажу, что ты напрасно меня обвиняешь. Иди и забирай ее, но только сам. Бабенка с норовом, – развязно добавил он, – чуть глаза моим людям не выцарапала. Ради тебя я ее отпущу… если она захочет уйти. Боюсь, что она слегка повредилась в уме.

Алексей сделал движение, желая на него наброситься. Вазгену пришлось приложить максимум усилий, чтобы удержать друга.

– Будь проклят тот день, когда я связался с тобой, Смуров! – с силой сказал Алексей. – Таких, как ты, надо обходить за версту. Ты смердишь и сеешь вокруг заразу и разложение. Попробуй еще раз попасться мне на глаза! А пока отведи меня к ней.

Смуров на сей оскорбительный выпад никак не среагировал, просто промолчал и пошел вперед по коридору, Алексей и Вазген – за ним. Они подошли к железной двери. Смуров сделал знак, и ее отперли. За дверью оказалась комната наподобие тюремной камеры с обшарпанными стенами и крохотным оконцем, заставленным решеткой. В сизом освещении комнаты мужчины не сразу разглядели Ариадну. Она завернулась в одеяло грязно-зеленого цвета и сидела за койкой, прямо на полу, забившись в угол, обхватив руками колени и упершись в них лбом. Ее великолепные волосы разметались в стороны и свисали до земли. Головы на скрежет замков она не подняла, лишь еще больше втянула в плечи и вся сжалась.

Алексей, припадая на раненую ногу, приблизился к несчастной узнице и с трудом опустился на колени.

– Ариадна, – тихо позвал он и осторожно коснулся рукой ее волос.

Магический звук его голоса мгновенно вернул ее к жизни. Она вскинула голову и вперилась ему в лицо полными слез, невыразимо прекрасными, но действительно совершенно безумными глазами.

– Алеша! – выкрикнула она с рыданием и кинулась в его объятия, судорожно покрывая его лицо, шею и плечи жаркими поцелуями.

– Я с тобой, любовь моя, я здесь, – го ворил он, отвечая на ее отчаянные ласки с не меньшим пылом. – Все уже позади, ты свободна, мы сейчас уйдем отсюда. Не бойся, моя красавица, я никогда тебя не оставлю.

Вазген и Смуров вышли и прикрыли за собой дверь. Достали папиросы, закурили.

– До чего влюбленные могут истерзать друг друга. Оба еле дышат, – сказал Смуров.

– Слушай, а ты не перестарался с Ариадной? Не чересчур ли вы ее запугали?

– Никто ее и пальцем не тронул. Но пугнуть надо было, чтобы все выглядело натурально. Результат сам видишь.

– Это ты здорово придумал – состряпать донос.

– Донос настоящий, – возразил Смуров. – Он поступил сюда в мое отсутствие. Нам-то с тобой он пригодился, как по заказу, но Ариадну теперь нельзя считать в безопасности.

– Настоящий?! – поразился Вазген. – Какая же гнида его написала?

– Выясню, не беспокойся. Письмо написано от руки, сличу все почерки, так что доносчик от меня не уйдет. Не в добрый час пришла ему в голову эта идея. – Лицо его вдруг сделалось жестоким и холодным. – Знаешь, Ароян, теперь я думаю, что мне пока рано уходить с этой работы. Представь, что если бы на моем месте оказался другой человек. А гниды, как ты говоришь, никогда не переведутся.

Глава 7

В ноябре Алексея и Вазгена повысили в звании, оба стали капитан-лейтенантами. Сойдясь в Новой Ладоге, они решили отметить это событие. Друзья отправились в столовую гидроучастка, где им налили в жестяные кружки водки и выделили щедрые порции консервированного мяса с рисом – царское угощение по тем временам. Алексей полностью поправился, врачи подлечили ему ногу, предварительно охарактеризовав его поведение, а заодно и попустительство Вазгена неблагозвучными определениями.

Алексей поправился совершенно. Как бы он ни выматывался, отношения с Ариадной придавали ему сил, любовь их крепла с каждым днем. Пережитые страдания заставили обоих бережнее относиться друг к другу, они дорожили каждым мгновением, проведенным вместе, и тщательно избегали разногласий. Смуров не появлялся, опасаясь, вероятно, нарваться на очередную резкую отповедь Алексея.

– Скоро у нас будет еще один повод выпить, – весело сообщил Вересов, энергично орудуя ложкой, – я собираюсь сделать Ариадне предложение. Это лучший способ заслужить ее доверие. Бедная девочка – с чем только ей не пришлось столкнуться. Она была замужем, муж ее обманывал направо и налево, тот еще проходимец, примазался к ее отцу, известному ученому, украл и присвоил его последний научный труд. А лучший друг Лежнёва, кандидат наук, – судя по всему, скрытый интриган и завистник, – по подсказке того же зятька составил на профессора донос, и того упекли в лагеря. Мать Ариадны заболела с горя и умерла. – При слове «донос» Вазген подобрался, но смолчал. – Неудивительно, что Ариадна никому не доверяет. Она считает, что в мире нет справедливости. Но я ее отогрею. Как говорила Настя: «В душе цветок, готовый раскрыться от одного теплого дыхания»? Да, брат, повезло нам с женщинами. Надо их, к слову сказать, свести и познакомить. Я уверен, что они понравятся друг другу.

– С Настей мне действительно повезло. А ведь я чуть было не обидел ее из-за Кирилла, – подкинул Вазген.

– Какого Кирилла? – беззаботно спросил Алексей.

– Смурова, какого еще?

Алексей перестал жевать и воззрился на Вазгена колючим взглядом.

– С чего ты вдруг к нему подобрел? – спросил он неприязненным тоном. – Впервые слышу, что ты называешь его по имени.

– А почему бы мне его так не называть? Он вполне приличный парень, ничего худого мне не сделал, а может быть, наоборот, сделал что-то очень хорошее.

Алексей пренебрежительно фыркнул и возобновил прерванную трапезу.

– Может быть, и сделал, – пробурчал он, – было у него такое временное просветление; жаль, что ненадолго. Это его природа, брат, ее не исправишь. Ты же сам говорил, что он безнадежен…

А все-таки причудливо играет нами судьба! Как это ни парадоксально, если бы не Смуров, я, возможно, никогда бы не примирился с Ариадной, не избавился от глупых ложных представлений и мелкого себялюбия. Я не был бы так счастлив!

– Хорошо, что сообразил, – заметил Вазген с особой интонацией.

Алексей снова перестал есть и медленно поднял на него глаза.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросил он после непродолжительного молчания.

– Я всегда считал тебя более догадливым, – усмехнулся Вазген.

Ага, кажется, начало доходить, кто бы сомневался! У Алеши сильный и ясный ум, мозги быстро работают, всего-то и надо было намекнуть.

Алексей схватился за голову:

– Так вы нас разыграли, черти!.. Меня сейчас хватит удар!.. Ох, негодяи!.. Ты хоть помнишь, что я ему наговорил?.. Ведь это страшно, что я ему наговорил! А он тоже хорош: что это за варварские методы, садистские, убийственные?!

– Ты же знаешь Смурова, у него свои методы, весьма своеобразные, зато действенные.

– Нет, он когда-нибудь доиграется!.. Мне надо увидеть этого психа. Вставай, пошли. Кончай заправляться, есть дело поважнее.

Смурова они на месте не застали. Им сообщили, что капитан-лейтенант отправился по делу в 34-й госпиталь.

– Что он там опять забыл? – недоумевал Алексей по дороге в госпиталь.

– Я примерно догадываюсь, но пусть он лучше сам тебе скажет.

– Еще секреты? Впрочем, я рад, что вы нашли общий язык.

Смуров сидел в ординаторской в полном одиночестве. Перед ним лежала кипа всевозможных канцелярских журналов и историй болезни. Увидев офицеров, он поднялся, поглядывая с опаской на Алексея и вопросительно на Вазгена. Алексей без лишних слов подошел к нему и крепко обнял.

– Ты все же больше так не подставляйся, – сказал он через минуту и ткнул Смурова кулаком в грудь, – эх ты, конспиратор.

Смуров неожиданно смутился – непривычно было видеть его таким, – заулыбался и благодарно взглянул на Вазгена.

– А где все врачи? – поинтересовался последний. – Снуют по коридорам, а здесь ни души.

– Это они от меня все попрятались, – объяснил Смуров. – Мое присутствие ни у кого воодушевления не вызывает. Надо было видеть, как они по одному, по одному все тихонечко смылись.

– Нашел что-нибудь? – спросил Вазген.

– Нет, не нашел. Здесь все чисто. Это осложняет дело. Я был уверен, что искать надо в госпитале.

– Эй, друзья, вы не забыли о моей скромной персоне? – не выдержал Алексей. – Посвятите и меня в суть проблемы.

– Почему бы тебе не повидаться с Ариадной, раз уж ты здесь? – схитрил Вазген.

– И то верно. Обрадую ее, сообщу, что никакого доноса не было, – сказал Алексей и легкой походкой направился к двери.

Вазген и Смуров переглянулись.

– Э… Леш… постой! – позвал Вазген. Алексей остановился. – Погоди, не так быстро. Видишь ли, тут какое дело… Как бы тебе сказать?.. Словом, арест Ариадны Кирилл инсценировал, но донос, который ты видел, не подделка.

– Разве ты не сам его написал? – спросил Смурова Алексей, оглушенный услышанным.

– Нет, донос настоящий. Именно поэтому я здесь. Хочу найти анонимщика по почерку. Да не переживай ты так! Я эту крысу из-под земли достану, дай срок.

Алексей расстроился: он надеялся доказать Ариадне, что ее окружают порядочные люди. Смуров скептически пожал плечами: он не был хорошего мнения о людях, в отличие от Вересова, правда, в госпитале стукачей пока не обнаружил, но все же он хотел бы поговорить с Ариадной. Алексей согласился сходить за ней, хотя не сомневался, что предстоящая беседа чревата для нее новыми потрясениями. Поэтому он предупредил Смурова:

– Только ты как-нибудь поаккуратнее, без своих профессиональных ухваток.

Вскоре он вернулся с Ариадной. Она была охвачена безмерной тревогой.

Визит Смурова произвел на нее гнетущее впечатление. Она встала в дверях, стиснув руки и глядя на него расширенными глазами.

Алексей поспешил ее успокоить:

– Ариадна, не бойся. Кирилл – наш друг, он сделает все от него зависящее, чтобы тебе не угрожала опасность. Он хочет задать несколько вопросов.

Она беспомощно переводила взгляд с Алексея на Смурова, не в силах понять, как мог оказаться другом человек, который насильственно вырвал ее из жизни, бросил в темницу, разговаривал с ней зловещим, пугающим тоном, сверлил пронизывающим взглядом. Она восприняла его вторичное появление как катастрофу, и если бы не поддержка сильной руки любимого человека, она, возможно, не устояла бы на ногах. Алексей, ощутив ее дрожь и смятение, сказал Смурову:

– Вот к чему привел твой беспредел. Девушке ты внушаешь ужас.

– Ничего, я привык, – не выказал раскаяния Смуров. – Иногда нелишне выступить в роли страшилки, чтобы потом тебя назвали другом.

Ариадна, видя, как запросто общаются мужчины, слегка успокоилась. Теперь Смуров смотрел на нее с сочувствием, в голосе его сквозило участие, когда он пытался выяснить, есть ли у нее враги, замечала ли она с чьей-либо стороны недоброжелательство, косые взгляды, неприязненный тон. Нет, отвечала она, в госпитале дружный коллектив, тяжелые испытания сплотили людей, им не до мелочных дрязг – о себе подумать некогда.

– Не надо меня бояться, Ариадна, – сказал он под конец. – Я не дам вас в обиду. Помните, что я ваш преданный друг. Обращайтесь ко мне за помощью в любое время. И не сообщайте никому о теме нашей беседы.

На рассвете следующего дня Смуров вышел с Алексеем в море. Близилась зима, на озере появился плавучий лед. Ветра не было, надолго ли, никто не смог бы поручиться; изменчивое, как капризная красавица, озеро затаилось на время, и водная гладь, поблескивая дрейфующими льдинами, дышала полярным величием. Под форштевнем пузырилась жемчужная накипь; катер плавно скользил в холодном безмолвии, нарушая его монотонным гулом моторов; за кормой вздымались буруны от винтов, и ровной дорожкой стелился пенный след. Вересов смотрел вперед, упругий воздух бил ему в лицо, сейчас Алексей казался Смурову неотделимой частью корабля и экипажа, который беззаветно его любил – лидера, командира, просто честного, надежного человека. Таким он был всегда, не изменился ни на йоту, недаром остался для Смурова верным средством спасения, тем, что помогало держаться на плаву.

Корабль проплывал мимо острова Сухо.

– Да, нелегко пришлось батарейцам, – сказал Смуров, глядя на покосившуюся башню маяка, – казалось, она вот-вот упадет. На острове вся земля была изрыта воронками от снарядов, от хозяйственных строений остались разбросанные повсюду обгоревшие головешки. – Знаешь, Вересов, порой я думаю, вспомнит ли кто-нибудь в далеком будущем о том, что здесь происходило, смогут ли люди, не видевшие войны, представить, как горстка полуживых моряков выдерживала натиск во много раз превосходящих сил противника. А может быть, найдутся и такие, кто скажет, что жертвы были напрасны, что ничего этого не нужно было.

– Ну ты сказанул! Кому такое придет в голову? Ты представляешь, что было бы, если бы мы сдали Ленинград? Вся фашистская свора тотчас бы двинулась на Москву – войска, удерживаемые Ленинградским фронтом, который мы снабжаем всем необходимым, ави ация, которой мы продыху не даем, а что стало бы с городом? Он был бы разграблен, осквернен, разрушен. Мы лишились бы мировых ценностей, накопленных веками, ты подумал об этом? Нет, я верю, нас будут помнить.

– Мне нравится твой оптимизм. Признаюсь, если бы не ты, я давно возненавидел бы весь белый свет. Ты романтик, герой, море – твоя стихия, тебя окружают стоящие люди – весь твой экипаж, Воробьев, Настя, Ариадна…

– А Вазген? – с хитрецой спросил Алексей.

– И Вазген, разумеется, – с уклончивой улыбкой признал Смуров. – А мне приходилось общаться с отбросами общества – предателями, доносчиками, трусами, подхалимами, склизкими и омерзительными, как пронырливые жуки; а то, еще хуже, с этакими перевертышами – грязными карьеристами, которые, вобрав в себя все вышеперечисленное, слывут людьми уважаемыми. Нередко они нас поучают и нами командуют. Они толкуют о братстве, а сами ради собственной выгоды готовы продать родную мать. Они твердят о чести и достоинстве, а сами прогнили до мозга костей. Сколько гнусностей они творят! Иногда мне кажется, что миром правят ложь и лицемерие. Когда-нибудь люди докопаются до правды и будут нас осуждать. Ты верно сказал – профессия влияет на человека: нет-нет да и застрянет в голове паршивая мыслишка: «А почему им можно, а мне нельзя?»

– Для того чтобы ответить на этот вопрос, надо прежде всего уважать самого себя, – сказал Алексей.

– Хочешь меня убедить, что нравственность человеку необходима?

– Эк тебя заклинило на философии, да посреди войны. Ты лучше вперед смотри, вдруг заметишь чего. – Алексей посмотрел на серьезное лицо Смурова и улыбнулся. – Ладно, поговорим, раз тебе пришла охота. На мой взгляд, есть начальная схема: в государстве должен быть порядок, а нравственность – первое и основное условие его существования. Безнравственное общество обречено на распад и вымирание – таково мое глубокое убеждение. Я думаю так: если ты любишь свое отечество и хочешь его процветания, спроси в первую очередь с себя.

– Эх, Алеша, мечтатель ты, ей-богу. Я на людей насмотрелся – каждый печется только о собственной шкуре.

– Где это ты насмотрелся? – рассердился Алексей. – Здесь, на Ладоге, что ли? Люди себя не жалеют, гибнут в расцвете молодости и сил. Кто из них не желал бы для себя благополучия? Кто не хотел бы жить, любить, растить детей? Наша молодость пришлась на войну, нам выпала судьба таким образом позаботиться о родине, и это лучший способ почувствовать себя человеком, уважать самого себя. А Ленинград мы отстоим и всю эту гитлеровскую погань сотрем с лица земли! Докопаются до правды, говоришь? Для меня есть одна правда: на мою родину напал враг, и я буду ее защищать, чего бы мне это ни стоило, не оглядываясь на негодяев, какие неизбежны в любом обществе!

– Ладно, ладно, не сердись, – примиряюще сказал Смуров. – Мне просто надо было кое в чем разобраться… Смотри-ка, вон там, на льдине – какая-то темная фигурка, будто ребенок лежит!

– Это тюлень, я их часто вижу.

– Тюлень, здесь?

– Ну да, ладожская нерпа. На, возьми бинокль, посмотри.

– Ух ты, глазищи-то какие – как маслины, голова совсем черная. А усы, а брови! И тоже сердита – мешаем мы ей.

– Еще бы! Жило себе зверье спокойно, не тужило, а тут бомбежки, корабли, винты. До войны на Ладоге судоходства почти не было. Петр Первый из-за нрава ее буйного при казал построить для судов обходные каналы вдоль южного берега. Это нас озеро треплет, не жалует за дерзкое вторжение. Природе не понять наших войн, в войнах она нам не помощник.