Текст книги "День между пятницей и воскресеньем"

Леонид. Тогда

В этом поселке всегда пахло полынью. Жаркий горький запах, какой-то взрослый, серьезный, так почему-то казалось Лене, он всегда приезжал сюда летом, в самую жару, и ему представлялось, что тут и не бывает других сезонов – всегда жара, всегда сухая пыль на дорогах и в воздухе и всегда полынь. Здесь жили две его двоюродные бабушки, то есть тетки его отца, Муся и Нюся, на самом деле Мария и Анна, но полными именами их никто никогда не звал. Две старые девы, две неразлучные сестрицы, две вечные хлопотуньи и хохотушки. Сначала маленького Леню отправляли к ним на каникулы набраться витаминов и побегать на солнце, потом он вырос, но все равно каждый год старался выбраться к тетушкам на недельку-другую помочь по хозяйству: сколотить забор, подремонтировать сарайчик, починить крышу, прихорошить и подлатать их беленый домик. Для Муси и Нюси это был настоящий праздник, они готовились к приезду единственного внучатого племянника чуть ли не целый год, запасая все самое вкусное, заполняя погреб соленьями и вареньями, предвкушая, как будут холить и баловать Ленечку. У них не было собственных детей, и замужем они никогда не были. В поселке ходили слухи, что это не просто так, а потому что сестрицы в молодости баловались колдовством и магией, за что и получили от боженьки заслуженное наказание. На самом деле румяные и морщинистые, как печеные яблоки, тетушки могли наколдовать разве что душистый борщ с пампушками, и томленое мясо в старых глиняных горшочках, и острую туршу в огромной эмалированной кастрюле с щербатой крышкой, и пироги всех вкусов и размеров. Просто в поселке почему-то любили именно злые сплетни, может, потому что жизнь в нем была такая скучная, а жителям так хотелось таинственного, загадочного, чтобы погонять по крови хоть немножко адреналина, а по затылку – мурашек. Никому не хотелось банального тихого горя, его и так было кругом в достатке. Мусин жених погиб на фронте, а Нюсин пропал без вести, и сестры уцепились друг за дружку, честно разделив на двоих свою безутешную боль, а потом и всю свою тихую жизнь. Кавалеров в поселке после войны почти не осталось, да они их особо и не искали и никуда из своего поселка не уезжали, у них на комоде так и стояли две фотокарточки парней в гимнастерках. Женихи навсегда остались молодыми, а Нюся и Муся, состарившись, всю нерастраченную любовь выплескивали на свет в окошке – единственного мальчика Ленечку. Жаль, что виделись с ним так редко, и, когда он приезжал, не могли налюбоваться, наглядеться, набаловать и накормить его вдосталь. Если одна с утра пекла ему сырники, то вторая тут же начинала заводить тесто на блинчики; если одна незаметно подкладывала ему в карман «рубчик» и заговорщицки шептала на ухо: «Только чтоб Муся не знала», – то вторая совала «рубчик» в ладошку и подмигивала: «Не говори Нюсе!» Одна выкладывала ему на тарелку утиную ножку, а вторая тут же кричала: «Ты что? Он любит грудку!» Одна наливала холодного молока, а вторая мчалась в подпол за компотом. Обе старались, чтобы он не скучал, и отправляли его вечером на гулянку, но ни одна не ложилась спать, пока он не вернется. Сами они почти никуда уже не выходили, к старости у обеих стали болеть ноги, падало зрение, ныли суставы. Неизменным оставалось только: добраться до рынка, чтобы долго ходить, пробовать, купить самого свеженького, вкусненького, встретить знакомых, послушать новости, выведать сплетни, долго цокать языком, охать, обмахиваться от жары батистовыми платками, которые они вытаскивали из декольте, а потом снова совали туда поглубже, как заправские фокусницы, выпить перед обратной дорогой студеного кваса из желтой бочки – один стакан на двоих, чтобы не простудиться, – а потом медленно добираться домой по дорожной пыли, по полыни, притоптанной по обочине, по солнцепеку, крепко вцепившись друг в дружку, держась за локоток, – две старушки-сестрицы, две неразлучные вишенки.

Деревянный покосившийся забор был заплетен диким виноградом, во дворе росла огромная яблоня «белый налив», за домом прятались заросли малины. В эти короткие две недели Леня чувствовал себя наследным принцем: тетушки так им гордились, так любовались, так берегли. Стоило ему взобраться на лестницу чинить крышу, как они становились рядышком, одновременно вытаскивали из обширных декольте свои батистовые платки, чем ужасно смешили Леню, и начинали приговаривать, прижимая платки то к глазам, то ко рту – с испуганными ахами: «Осторожней!», «Держись крепче!», «Ай, убьется дите!», «Слезай, Ленечка, ну ее к собакам, эту крышу!» А когда он спускался, ощущение было такое, будто он только что совершил гражданский подвиг.

На досуге тетушки вышивали и строчили на машинке. Машинка в доме была одна, так что, когда одна сестрица шила, вторая громко читала вслух книжки, которые они брали в библиотеке в местном клубе. Еще в программе чтения непременно были журналы «Здоровье» и «Работница», которые особенно ждали, их приносила почтальонка Сима. В «Работнице» в специальном приложении печатали выкройки, в том числе и модных мужских сорочек и жакетов, так что к приезду Лени его обычно ждал целый новый гардероб. Где только тетушки доставали ткани, было загадкой, может, выторговывали у местных спекулянтов, может, это были их собственные давние запасы из сундуков с невостребованным приданым, но Леня щеголял настоящим франтом. Отец хотел, чтобы после армии он шел в инженеры, Леня сначала упрямился и хотел идти служить в милицию, но поступить в институт после армии было легче, а диплом в жизни всегда пригодится, так говорил отец. Там, в институте, Леонид и познакомился с Николаем (ни тот, ни другой ни дня не проработали инженерами, один стал архитектором, а другой юристом). Но и годы спустя сорочки и костюмы тетушек служили Лене верой и правдой, пропитанные любовью (наверное, поэтому они и не снашивались), вызывая комплименты и зависть. Кто-то однажды даже пустил слух, что одевается Леонид сплошь в заграничных командировках и интуристовских магазинах, – он не разубеждал завистников, все равно никто бы не поверил, что его пиджаки «от кутюр» сшили когда-то на стареньком «Зингере» две его бабушки.

В последний его визит они сильно сдали, он даже расстроился – не видел их два с лишним года, пока служил в армии. Но хлопотали они ничуть не меньше, а по вечерам баловали его своими бесконечными рассказами и воспоминаниями про дальних родственников, биографии которых часто смахивали на истории голливудских звезд и великих первооткрывателей. Особенно захватывающими они становились, когда из сарайчика приносили пузатую бутыль домашнего вина в плетеной сетке из сухой ивовой лозы. После армии Ленечка официально был признан взрослым, и ему тоже наливали рюмочку, а иногда и не одну, но тогда Нюся или Муся через некоторое время начинала шептать сестре: «Много не наливай, Ленечка может спиться!» Он хохотал про себя, но виду никогда не подавал. Тетушки рассказывали про своего отца, про дядьев – работяг и вечных тружеников, про то, как их раскулачили и семья чуть не умерла от голода, – по их рассказам можно было учить историю страны. Иногда они пересказывали ему фильмы, которые крутили в местном клубе, а после пары рюмочек уже перемывали косточки соседям и выбалтывали чужие секреты, и, надо сказать, этим их рассказам не годился бы в подметки ни один даже самый остросюжетный фильм.

Заняться в поселке было особо нечем, и, вдоволь отоспавшись за первую неделю, он начал задумываться, чем бы себя развлечь. Фильмы в местном клубе были смотрены-пересмотрены, а друзья детства, с которыми он играл, когда приезжал сюда маленьким, все или разъехались по большим городам, или успели обзавестись женами, а другие – загреметь в тюрьму или и в самом деле спиться от безделья.

Как-то однажды тетушки-бабушки пришли в невероятное оживление. Оказалось, в пятницу в местной школе будет выпускной вечер, а они как главные мастерицы сшили чуть ли не половину всех платьев красавиц-выпускниц, и, разумеется, удостоились многочисленных приглашений.

– Ну что, пойдем? – подмигивала Лене Нюся.

– Собирайся и пойдем! – командовала Муся. – Там столько невест, одна другой краше.

И напрасно он пытался отбиваться и отнекиваться, и фыркать, что ему сейчас никак не до невест, потому что он нынче студент, а любовь – это все глупости, это не сейчас, это на потом, тетушки уже вытащили из шкафа отглаженный костюм, а сами успели перессориться из-за того, кто из них в чем пойдет: на выпускной собирался весь поселок, и ударить лицом в грязь было никак нельзя. Он предпринял последнюю попытку избежать этой пытки светским раутом, сославшись на головную боль, но Муся немедленно водрузила на стол огромную коробку с загадочными порошками от всех болезней, а Нюся с серьезным видом уселась напротив внучатого племянника и сказала:

– Ленечка, ну даже если тебе там и будет скука смертная, но своди уж, Христа ради, бабушек на праздник, уж больно нам охота на всех посмотреть и тобой похвалиться. Когда еще случай такой представится?

– Да и не дойдем мы без тебя! – подхватила Муся.

Вот так он и оказался на главном балу крошечного провинциального поселка. И сразу заметил ту девчонку. Не то чтобы она была красивей всех или лучше всех одета – просто она почему-то отличалась от других, а чем – он и сам не мог понять, просто она была какая-то другая, легкая, волшебная, он смотрел на нее, и ему хотелось улыбаться. Сначала он глянул на нее мельком, потом посмотрел внимательней, потом выискивал в толпе, а потом уже не сводил глаз – розовое платье, пушистое, огромное, как цветок, высокие каблучки, распахнутые глаза и яркий румянец.

– Баб Мусь, баб Нюсь, – позвал он бабушек, которые не умолкая трещали с подружками, знакомыми, соседками. – А вон та… та девушка – это?..

– Это не наше, сразу видно, – почему-то недовольно скривилась тетя Муся.

– Что значит «не наше»? – не понял он. – Она не отсюда, приезжая?

– Кто? – переспросила тетушка.

– Вон та девчонка в розовом платье!

– Да какая она приезжая, это ж Лидочка, дочка Андрея-летчика, – дернула его за рукав с другой стороны Нюся.

– А почему тогда не «наша»? – удивился он.

– Платье не наше! – смешно насупилась Муся. – Не мы шили. Куда уж нам там! В ателье они заказывали. Андрей, отец-то ее, ткань, видать, откуда-то издалека привез, может, из Москвы из самой, тут такой не сыскать, да и выкройка, видать, заграничная. В ателье заказывали. О как.

– А рукав испортили! – фыркнула Нюся. – Куда в такой лиф да втачной рукав?

– Вот-вот! Будто безглазые кроили.

– Надо было вытачку не так делать. Не по-людски шито!

– Подождите! – нетерпеливо перебил он. – Как зовут девушку? Лида?

– Лидочка, да, – одновременно расплылись в улыбке обе тетушки. – Хорошая девочка, добрая. И красавица, ты ж глянь. И отец у нее – золото, а не мужик. Сколько раз нам помогал; и лекарство зимой Мусе редкое достал, уж не знаем, из какого города и привез. Говорит, я для вас, Мария Дмитриевна, всю землю облетел, чтобы вы у нас здоровенькой ходили.