Текст книги "День между пятницей и воскресеньем"

Она все говорила и не могла остановиться. А он смотрел на нее, и ему так хотелось плакать, но он не плакал. От нее пахло теплом и молоком, как от мамы, она была добрая, эта Фая, простая и добрая, и ему было ужасно ее жалко.

– Вот, – опять сказала она и сунула ему какую-то бумажку. – Не потеряй только, миленький.

– Еще деньги? – удивился он. – Не надо, мне хватит.

– Нет, не деньги. – Она вытерла ладонью глаза и заправила за ухо выбившуюся прядь. – Там адрес. У тебя же нет никого в той Москве. А тут адрес. Это человек один, хороший человек. – Она вдруг улыбнулась, и лицо у нее как будто посветлело. – Кавалер мой давешний. Ага. Ты не смейся. Был у меня когда-то кавалер заезжий, московский, давно дело было, еще до Петра. Занесло, представь, ухажера столичного в нашу глушь, вот ведь бывает. И такой хороший он был, так мне нравился. Только коня у него не было. Ни коня, ни коров. Вот отец меня за него и не отдал, сказал, никакого толку с такого жениха, раз у него ни коня, ни коров, а потом за Петра отдал. А тот московский, Максим, видать, помнил меня, потому что письмо прислал с адресом. Мол, если что, всегда к нему могу. Да куда мне теперь… Мама моя письмо это сразу спрятала, чтобы отец его не увидал и не сжег, и мне отдала. Адрес вот. Звать его Максим, понял? На конверте отчество есть и фамилия. Максим Сергеевич Зосимов. Не знаю, Коленька, миленький, что с ним и как, столько лет прошло ведь, но, может, помнит он меня, а если вспомнит, непременно поможет. Нравилась я ему сильно. Как знать, в жизни по-разному бывает. Может, он и неплохо устроился, может, на стройке где прорабом, а может, слесарем, он мозговитый был, смышленый. Ты найди его, миленький, скажи, я тебя прислала, что очень я за тебя прошу. Скажи, Фаина Шмель, ага. Такая у меня фамилия была в девках, Шмель. – И она наконец-то засмеялась. – Я и сама такая была, точный шмель – шустрая, веселая… Да что уж, дело давнее. Может, и выгонит он тебя, а может, и не забыл, вспомнит и подсобит, кавалер-то мой. А сейчас беги, Коленька, беги!

У него все получилось. Он добежал. Сначала до автовокзала, потом добрался до станции, а там сел на поезд до Москвы.

Он долго искал адрес, сверяясь с потертым обрывком конверта, который отдала ему Фаина, а потом оказался у дома, похожего на сказочный замок, и еще с полчаса топтался на месте, боялся войти. До квартиры его проводила консьержка. «Давешний кавалер» не забыл Фаю с фамилией Шмель. И да, он неплохо устроился. Максим Сергеевич занимал крупный пост в министерстве сельскохозяйственного машиностроения. Он помог Николаю очень во многом. А тогда, в первый раз, робко стоя у него в огромной прихожей и стараясь ни до чего не дотрагиваться, чтобы не дай бог не испортить и не испачкать, Николай вспоминал одну и ту же фразу Фаины: «Никогда не знаешь, как обернется», и думал, а как бы все сложилось, если б тогда у Максима Сергеевича нашлась пара злосчастных коров. Или хотя бы конь.

Лидочка. Сейчас

– Мама, ну как такое может быть? Ты же прекрасно все знаешь. Как такое можно забыть?

– Я не хочу разговаривать, я устала.

– Господи, да когда ты успела устать, мы же только к доктору съездили!

– Вот от этих ваших докторов я и устала! Сколько можно меня проверять? Вам прямо не терпится сделать из меня сумасшедшую старуху! Мне не нужны никакие доктора, а этот – вообще противный тип! Вечно цепляется с дурацкими вопросами, глупости всякие спрашивает, а у самого молоко на губах не обсохло! Сколько ему лет? Сорок? Конечно, какой-то безмозглый сорокалетний сопляк. Как можно доверять такому? Вы что, думаете, я слабоумная? Это вы так про меня думаете?

– Мама, перестань! Мы хотим тебе помочь!

– Мне не надо помогать, я прекрасно себя чувствую. Мне намного лучше, у меня в последнее время прошли головные боли, у меня здоровый сон.

– И отменный аппетит, – добавил Дима, точнее, его могучая спина. Он вел машину, а Вера и Лидия Андреевна сидели на заднем сиденье.

Они ехали от врача. Это была рутинная проверка, тесты, оценка общего состояния. Вообще-то проверка была запланирована на начало зимы, но решили съездить сейчас, заранее – тем более что предстояла поездка к морю, – чтобы избежать неприятных сюрпризов. Мало ли, вдруг нужно было готовиться к резкому ухудшению.

Врач остался вполне доволен анализами и показателями крови, Лидия Андреевна была в неплохой физической форме для своего возраста и заболевания. А вот с тестами дело обстояло хуже: память стремительно ухудшалась, и сегодня она даже не смогла назвать по порядку все дни недели.

– Мамочка, милая, никто про тебя такого не думает. Ты просто перенервничала. Ну, давай вместе вспомним. Понедельник…

– Вторник.

– Вот! Видишь! Ты все прекрасно знаешь! Среда?

– Четверг.

– Отлично! Пятница?

– Я устала. Это что там за новое здание? Дима, что там за здание? Когда они успевают строить? Почему все время строят? Это же прекрасный город, зачем его все время достраивать и перестраивать? Тут же был мост.

– Мама! Не заговаривай нам зубы. Что после пятницы?

– После пятницы выходные. Все отдыхают. Рабочая неделя заканчивается, и все отдыхают. Некоторые едут за город, некоторые делают уборку, некоторые напиваются.

– Вот это отличная мысль, – тихо сказал себе под нос Дима.

– Правильно! После пятницы выходные, – не унималась Вера. – Это два дня.

– Почему два? Бывают длинные выходные. Правительство может добавить выходных дней. Например, когда Новый год или седьмое ноября – День Великой Октябрьской социалистической революции.

– Мама, ну почему…

– Почему день Октябрьской революции в ноябре, ты хочешь у меня спросить? Потому что с восемнадцатого года стал действовать другой календарь, григорианский. Вы что, не учили в школе? Чему вас вообще учили в школе? У тебя огромные провалы в школьной программе, Вера. Или это я недоглядела за вами? Как же так, не знать про григорианский календарь? Ты же образованная девочка.

– Мама, не морочь мне, пожалуйста, голову! Дима, не хрюкай, я слышу, как ты смеешься. Тут вообще нет ничего смешного. Мама, мы говорили про дни недели! Понедельник?

– Вторник.

– Среда?

– Четверг.

– Пятница?

– Развратница.

– Дима, помолчи!! Ты еще со своими шутками. Мамочка, ну какой день идет после пятницы? Ну, вспомни, пожалуйста. Ты же знаешь. Пятница, а потом? Су… Су-у…?

– Супчик какой сегодня будет? Ты готовила на обед супчик? Суп непременно надо есть. Вообще организму непременно нужна жидкая пища. Без супа – это не обед. Вот у вас сейчас совершенно ненормальные диеты и режимы питания. А суп – всему голова.

– Мам, у нас сегодня щи. Зеленые.

– Это не по сезону. Зеленые щи – это весенний суп. А сейчас почти осень. Что ты за хозяйка такая, Вера? Кто готовит осенью весенний суп? Твой муж тебя выгонит.

– Вот видишь, ты знаешь, что сейчас почти осень. Ты молодец! А перед этим было лето. А после осени что?

– После осени зима. Если тебе так нравится глумиться над родной матерью.

– Мам, пятница, а потом? Су…? Су-у…?

– Сухарики ванильные к чаю хорошо бы. Остались у нас ванильные сухарики?

– Да это просто издевательство! Мама, перед понедельником что?

– Перед понедельником воскресенье. Я не идиотка.

– Конечно, никакая ты не идиотка! Перед понедельником – воскресенье, после четверга – пятница! А между пятницей и воскресеньем что? Там же есть какой-то день?

– Есть. Но никакой это не день. И лучше бы его там не было.

– Это какая-то антисемитская акция, Лидия Андреевна? Вы взъелись на шаббат?

– Дима!

– Отстаньте от меня оба, я ужасно устала. Я не хочу думать про этот день. Вообще не хочу думать. Могу я просто отдохнуть? В неделе семь дней: понедельник, вторник, среда, четверг, пятница и воскресенье. И еще один. День между пятницей и воскресеньем. Все. Не трогайте меня!

Они уже въехали на территорию поселка, Лидия Андреевна спряталась в высокий воротник пальто почти до бровей, явно давая понять, что все разговоры окончены. Вера расстроенно смотрела в окно с другой стороны.

– Ну и бог с ним, с этим днем, – сказал Дима. – И правда, дался он нам. Не берите в голову, Лидия Андреевна. Сейчас приедем домой, поедим этот прекрасный весенний су…п. С су…шками и су…харями ванильными. Разберем су…мки.

Они почти доехали до дома, но тут в соседнем переулке Дима заметил большой черный «мерседес» и заметно помрачнел.

– Разберем су…мки… – повторил он и остановил машину около их дома.

На крыльце, на ступеньках сидел приятного вида мужчина в твидовом пиджаке с ярким шейным платком и букетиком жухлых хризантем в руках. Увидев его, Лидия Андреевна вжалась в сиденье.

– Су…ка, – медленно произнес Дима. – Ты ж посмотри, только на днях его вспоминали. Дрянь какая.

– Можно, я еще немножко посижу в машине? Тут так тепло, я так пригрелась, а на улице, наверное, очень холодный ветер, – вдруг быстро-быстро заговорила Лидия Андреевна, не сводя испуганных глаз с мужчины в твидовом пиджаке. Тот уже поднялся и шел к ним навстречу с широкой улыбкой.

– Конечно, мамочка, конечно, мы еще посидим. – Вера погладила мать по руке и переглянулась с Димой в зеркале заднего вида. Тот кивнул, отстегнул ремень и вышел из машины навстречу человеку с потрепанными хризантемами.

– Какими судьбами, Михаил Андреевич? Что привело вас в наш дом?

– Митенька, здравствуй! – поздоровался тот, манерно растягивая гласные. – Хорошо выглядишь. Посвежел, постройнел.

– Вас давно не видел.

– Я тоже скучал по вашему семейству. Как детки? Как мои племяшки, Милочка, Веруша?

– Ваши племяшки после последнего скандала и визитов ваших так называемых адвокатов очень просили вас никогда больше тут не появляться, если мне не изменяет память. А вот вас она, похоже, стала подводить.

Дима стоял стеной между Михаилом Андреевичем и собственной машиной, Вера и Лидия Андреевна так и сидели внутри, наблюдая за происходящим. Им не было слышно разговора, но Лидия Андреевна крепко сжимала руку дочери.

– Ну, знаешь ли, никто и ничто не сможет запретить мне видеться с родной сестрой! – гордо отчеканил Михаил Андреевич, задрав кверху подбородок. Дима был примерно на полторы головы выше него.

– Очень даже сможет, – сказал Дима и выразительно закатал рукав.

Михаил Андреевич засопел и сощурился.

– Я хочу видеть Лиду.

– А цветочки это вы ей принесли? – спросил Дима, не сдвигаясь с места. – Судя по свежести, отобрали у какого-то зазевавшегося памятника? Или обнесли местный погост?

– Я вижу, Митя, тебе очень хочется меня обидеть.

– Я Дима.

– Как пожелаешь. Так вот, у вас ничего не выйдет. У вас не получится разлучить родных людей, как бы вам этого ни хотелось. Лидия – моя единственная сестра, мы с ней – ближайшие, подчеркиваю, ближайшие родственники! Мы близкие люди! Родные души! Родная кровь! У меня никого нет ближе нее. Я одинокий человек, я сирота, Митя!

– Давайте-ка я напомню. Вы осиротели, когда вам было хорошенько за тридцать, и у вас на тот момент уже была парочка внебрачных детей от разных женщин, о которых вы ни дня не заботились. Уж простите, что влезаю в такие подробности вашей личной жизни, но, насколько знаю ваш моральный облик, это вас не сильно покоробит. И чтобы побыстрее завершить этот диалог – денег вы не получите. Вы же за этим сюда пришли?

– Да как ты… Да как ты смеешь! – Михаил Андреевич раскраснелся и махнул букетом – от него в разные стороны полетели сухие листики и несколько мелких цветков. – Я просто хочу видеть свою сестру! Я скучаю по ней!

– Она не хочет вас видеть.

– Митенька, Митя… Она ведь больна и не осознаёт в должной степени, чего она хочет.

– А вы на это очень надеетесь, да, Михаил Андреевич? На то, что она больна и не осознает. В прошлый раз вам так ловко удалось убедить ее, что она всем сердцем хочет отдать вам родительское наследство до единой копеечки и отписать вам же квартиру вашей покойной матери, которую, к слову сказать, приобрел когда-то исключительно на собственные средства супруг Лидии Андреевны. Прекрасный вы тогда разыграли спектакль. Так и шли бы с миром и сидели бы в этой квартире. И нашли бы в словаре значение слова «совесть». Зачем вам потребовалась доля клиники, которая никакого отношения к вам не имеет? Вот совершенно никакого!

– Как же это никакого? – Глаза Михаила Андреевича снова превратились в злобные щелки. – Это клиника ведь принадлежит моей сестре, моей ближайшей родственнице.

– Эту клинику создал ее супруг. При ее огромной поддержке. И теперь клиника действительно принадлежит ей. Но никак не может принадлежать вам. Зачем вам все эти судебные тяжбы и разбирательства? А? Может, отстанете уже от нас? Да ладно, от нас, отстаньте от Лидии Андреевны! Всю жизнь живете за ее счет!

– Я ее брат! – вдруг истерично взвизгнул Михаил Андреевич. – И она обязана обо мне заботиться! А если она вдруг вздумала артачиться, то на это есть закон. И врачебные комиссии!

Тут Дима молниеносно и ловко вдруг схватил твидовый пиджак за шиворот и тихо сказал:

– Только посмей.

– Отпусти, – засопел обиженный младший брат. – Пусти меня. Она мне должна. Она обязана!

– Она ничего тебе не должна.

– Сестра и брат должны заботиться друг о друге, нас так учила мамочка… – Он картинно всхлипнул. – Мамочка моя…

– Спасибо, о нас заботиться не надо, мы вполне обойдемся без ваших цветочков. – Он выпустил пиджак и нарочито громко сказал: – До свидания, Михаил Андреевич! То есть прощайте. Не приходите к нам, пожалуйста. Денежек больше не дадим! Ни копеечки.

– Но я нуждаюсь! – взвизгнул тот, поправляя твидовые рукава.

– Тогда попробуйте машинку сменить для начала, – сказал Дима. – Зачем вам такая дорогая машинка? Это ведь ваша машинка вон там, в кустиках припрятана? Я не обознался? Так вы продайте ее, это же куча денег. Купите себе, не знаю, «жигули». Или «ладу-калину», или «ладу-малину», да хоть что. Только уходите отсюда, Михаил Андреевич, очень вас прошу. Сажайте ваше седалище в ваш, то есть наверняка в наш, «мерседес» и жмите на газ посильнее.

– С чего это он ваш «мерседес»?

– Учитывая прошлое пожизненное финансирование. Которое закончилось.

– Но мне нужны деньги!

– Денег больше не будет. Хватит с вас.

– Я хочу видеть сестру!

– Вы уж определитесь, чего больше хотите: денег или сестру. Всего вам доброго, Михаил Андреевич.

– Лида! Ли-ида-а!

– Вас проводить? – Дима снова ухватил его за шиворот.

– Пусти! – Михаил Андреевич вывернулся из Диминой хватки, швырнул в кусты букет, еще раз злобно зыркнул в сторону машины, где сидели Вера и Лидия Андреевна, и не оглядываясь ушел, бормоча про себя проклятия.

– Бабуль, ты грустная? – Нина сидела на диване рядом с Лидией Андреевной, поджав под себя ноги и пристроив голову на бабушкино хрупкое плечико. Как раньше. Как привыкла еще с тех пор, когда была совсем маленькой.

– Я? Ну что ты, детка, совсем нет. А почему ты спросила?

– Просто мама и тетя Мила расстроились. Шептались на кухне, что тебе хуже. Но тебе же не хуже? Ты ведь хорошо себя чувствуешь?

– Да что ты, в самом деле! Конечно, мне ничуть не хуже. А твои мать и тетка – они всегда были паникерши. Я в полном порядке. Ты мне лучше расскажи, что у тебя? Как дела? Как Никита?

– Ты помнишь Никиту?

– Я, моя дорогая, помню всех твоих ухажеров. Я твоя бабушка. И я, конечно, могу забыть пообедать, принять пилюли или даже… – она заговорщицки перешла на шепот, – или даже пристойно одеться, – и подмигнула Нине, – но забыть кавалеров моей единственной внучки – ни за что! Рассказывай.

– Ой, ну, он все такой же, – засмущалась Ниночка. – Мы ходили в кино.

– Вы уже сто раз туда ходили.

– Ну, да. Потом еще ходили в клуб танцевать.

– На танцы – это хорошо. Обнимались?

– Ба, сейчас такие танцы… Никто не обнимается.

– Зачем они тогда вообще нужны, если не обниматься? Глупые танцы.

– Точно. – Ниночка засмеялась.

– И что, он до сих пор так тебя и не целовал?

– В щеку только, а в губы так – чмок и все, представляешь?

– Чмок – и все?

– Ага.

– Странно. А сама ты его не пробовала целовать? По-взрослому. Намеков не делала?

– Ба!

– Ну, что «ба»? Этак можно прождать знаешь сколько времени?

– Так мы и так уже почти три месяца типа «встречаемся».

– Сколько?

– Три месяца.

– Тогда все ясно. Забудь тогда этого своего Никиту. Пирожок ни с чем. Так и будет морочить голову. Забудь!

– Ба! Ну ты даешь!

– А что ты смеешься? Уж поверь мне, своей бабке, которая ничегошеньки не помнит, это иногда лучший способ – взять и начисто забыть.

Они рассмеялись. Помолчали. Лидия Андреевна вдруг резко погрустнела.

– Ты из-за дяди Миши? – спросила Ниночка.

– Он ведь сегодня приходил, да?

– Ну да. Когда вы приехали от доктора.

Ее бабушка долго молчала, а потом сказала:

– Знаешь, Нинуша, какое странное дело? Я ведь испугалась сегодня, когда его увидела. Хоть толком не поняла даже, кто это такой. Так у меня все странно стало теперь в голове, моя дорогая. Вот я смотрю на него, и я ведь помню, что должна его любить, этого человека. Почему-то я должна его любить, Ниночка. Как будто даже обязана. Я прекрасно это помню. Но вот только я совсем не помню и не понимаю, почему же я так его не люблю… Так сильно его не люблю…

Лидочка. Леонид. Тогда

Лидочка постучалась в окошко к баб Мусе и баб Нюсе, потому что у них еще горел свет. А еще потому, что ей нужно было, чтобы кто-нибудь ее спас, и она теперь знала, кто может это сделать.

Ленины тетушки не сразу услышали осторожный стук, но потом встрепенулись, как обычно одновременно. А когда увидели Лидочку, страшно переполошились, но при этом старались не подавать вида, что что-то не так. Она прошла в комнату, все так же держась за щеку, а они носились вокруг и говорили наперебой:

– Заходи, Лидочка, заходи, детка.

– Ой, как мы гордились сегодня тобой, когда про медаль объявили. Какая ж ты умница!

– Это ж надо, золотая медаль, зо-ло-тая!

– Да, все в зале только и говорили! У нас вон сколько лет медалистов не было никаких, а тут – золотая медаль! Ты ж подумай! Какая молодец! И умница, и красавица! Вот родителям-то радость!

А она стояла и не сводила глаз с Лени. Он как будто прирос к стулу в углу комнаты и тоже, не отрываясь, смотрел на нее. Им не надо было ничего говорить друг другу. Он боялся только одного: только бы не сорваться и не помчаться прямо сейчас к ней домой и не ударить со всей силой того, кто ее обидел. Тетушки тоже мгновенно просчитали все подобные перспективы, и Муся быстро уселась на соседний стул с Леней, преградив ему все пути к побегу.

– Давай я чайку тебе налью, – хлопотала Нюся. – Устали же, детки, всю ночь гуляли, всю ночь праздновали, – сказала она и потупилась, взглянув на Лидочку – вид у той был совсем неприглядный.

– Можно, я умоюсь? – тихо попросила она.

– Конечно! – встрепенулись и подскочили разом обе тетушки.

– Рукомойник у нас…

– Я знаю где.

– Ага-ага, а полотенчик там свеженький висит, чистенький.

– Да как чистенький, он мокрый, поди, Ленька ж вытирался.

– Ой, и правда, я другой принесу!

Пока Лидочка умывалась, тетушки молча буравили друг друга и Леню огромными глазами и пытались говорить что-то одними губами, не произнося ни звука. Леонид не понял вообще ничего, а тетушки каким-то чудом, оказывается, уже успели все обсудить и договориться.

– Лидочка, садись, детка. Или, может, переодеться хочешь?

– Спасибо вам, – кивнула она, и на глазах у нее показались слезы. – Если честно, очень хочу. У меня тут…

– Пойдем со мной, пойдем в спальню, – потащила ее за собой Нюся. – Платье, вижу, порвалось немножко, запачкалось, так оно не беда, мы мигом все поправим и выстираем. И рукавчики подправим, будет лучше прежнего!

– У меня чулки…

– Чулки чинить не будем, нечего тебе в чиненых ходить, снимай их, долой! Коленки зеленкой тебе подрисуем, до свадьбы как раз заживут, а платьишко сейчас найдем тебе. – Нюся распахнула скрипучую дверь огромного гардероба. – Вот тут, гляди. Муся наша, она ж как Плюшкин, никогда ничего не выбрасывает. Тут пара платьев еще наших с ней, когда мы молоденькие были, они надетые всего-то пару раз, мы не часто тогда наряжались, поводов не было. Выбирай, детка, любое, какое понравится. Выбирай и забирай, если понравится! Носи на здоровье, милая.

Нюся вернулась в комнату, оставив Лидочку одну.

– Это что ж творится? – шепотом сказала Муся. – Это ж кто на нее так осерчал? Ты ж ее до дому проводил, да, Ленька?

– А вы откуда знаете? – удивился он прозорливости своих бабушек-тетушек.

– Да как нам не знать-то? Ты чего? Мы всегда первей всех все знаем, а уж про родного племянника – тем более. Да и чего тут не знать, когда у вас с ней, вон, на глазах все написано.

– И на лбу, – хихикнула Нюся. – Так ты ее проводил?

– Проводил, – кивнул он.

– Значит, мать ейная лютует, – едва слышно сказала Муся. – Отец с нее пылинки сдувает, он бы не тронул. Это все мать злобствует, ох, Господи, помилуй.

Тут скрипнула половица, и на пороге появилась Лидочка. В платье в синий цветочек, волосы собраны в косу, глаза заплаканы, щека до сих пор горит. Но и сейчас он смотрел на нее и не мог оторваться.

– Я побуду у вас немножко, можно? – спросила она. – У меня у папы смена в семь часов начинается на аэродроме, я сразу в семь к нему туда и побегу, на аэродром. Или в полседьмого, там его подожду. Домой не пойду…

– Да будь сколько хочешь!

– Можешь и прилечь подремать, вон, на тахте на веранде, никто там тебя не побеспокоит.

– А хочешь, я тебе еще кофту теплую принесу, продрогла, небось, к утру-то, вон, похолодало.

Тетушки опять принялись галдеть наперебой, а Лида с Леней сидели за столом и молчали. Они никого не видели и не слышали, не замечали ни усталости от бессонной ночи, ни ярко-алую щеку, ни трескотню тетушек, ни чай, который им подливали. Они только смотрели друг на друга, и им не надо было ничего больше.

Всю следующую неделю они почти не расставались. Забор у Нюси и Муси так и скрипел, крыша оставалась нечиненной, но тетушки и не думали сердиться. Им нравилась Лидочка, нравились чувства, которые как будто искрами разлетались по воздуху, когда эти двое оказывались рядом, они тихо радовались, что их племянник ходит таким счастливым и влюбленным, и боялись сглазить это юное честное счастье.

Чаще всего Лида с Леней проводили время на аэродроме. Лидочкиному отцу Леня тоже понравился – серьезный мальчишка, не какой-нибудь пустоголовый лодырь. Они много разговаривали, обсуждали всякое разное, и однажды Лидочкин отец даже прокатил их на своем самолете. Вот это было событие! На аэродроме как раз оказался корреспондент их местной газеты и сделал несколько снимков. А с матерью Лиды Леня так и не увиделся. Домой она его не позвала, рассказала, что у родителей был серьезный разговор, отец страшно рассердился, когда узнал, что мать подняла на нее руку. Та, конечно, говорила, что не собиралась бить дочь, просто у нее сдали нервы из-за Мишенькиной болезни, но в чем-то этот конфликт даже сыграл Лидочке на пользу – мать сдалась и согласилась отпустить ее в Москву поступать в МАИ. Лидочка не могла поверить своему счастью!

Они с Леней сидели на траве под деревьями и строили планы, он все время рассказывал ей, какой это огромный и удивительный город – Москва, рассказывал очень подробно, куда они будут ходить, в какие кафе он непременно ее поведет, в какие кинотеатры, и где они будут танцевать, а где – слушать стихи молодых поэтов и новую модную музыку. Лидочка смеялась и слушала его как завороженная.

– Ты так умеешь рассказывать! – восхищалась она. – Вот я слушаю тебя, и как будто везде уже побывала! Как в сказке!

Леонид должен был уехать уже в этот понедельник, но у Лидочки не получалось уладить дела так быстро, и тогда он остался еще на неделю – к великой радости своих тетушек. Эти две недели были, наверное, самыми счастливыми в его жизни.

В следующий понедельник он ждал Лидочку на автовокзале, сжимал в руке билеты и с трудом сдерживал радость, чтобы не прыгать и кричать от счастья каждую минуту – он уезжал в Москву с самой прекрасной девчонкой на свете! Ему удалось уговорил своих неугомонных тетушек не провожать его, и они остались дома, но долго махали ему, стоя у калитки и утирая слезы, пока он не скрылся из вида. С собой у него была тяжеленная сумка с гостинцами и одеждой. От автовокзала каждый час ходили автобусы до железнодорожной станции, Леня и Лидочка договорились встретиться заранее, чтобы ни в коем случае не опоздать на поезд – мало ли, автобус в дороге сломается или еще что. Леонид топтался у обшарпанного здания и то и дело смотрел на большие часы на столбе, Лидочка почему-то опаздывала, хотя обычно за ней такого не водилось. Ничего страшного, подумал он, может, вспомнила в последний момент, что не положила в чемодан что-то важное, – все-таки уезжали они не на пару дней. Он еще раз обошел бетонный столб, прислонился к нему и опять уставился на дорогу, откуда должна была появиться Лидочка. Но ее все не было. Мимо с ревом проехал автобус – следующий уже никак нельзя было пропустить, тогда бы они точно опоздали на поезд. Он еще раз проверил билеты, документы – все на месте. И тут – он только успел поднять голову – ему на шею бросилась Лидочка. Она совсем запыхалась и едва дышала.

– Ты пришла! – обрадовался он и тут же спросил: – А где твои вещи?

У Лидочки с собой не было ни сумки, ни чемодана.

– Прости, пожалуйста, – выдохнула она. – Ленечка, прости! Тут такое, в общем. Я сейчас никак не могу, у нас… В общем… ЧП.

– Ты что, не поедешь со мной? – Ему тоже как будто перекрыли воздух.

– Я поеду! Я непременно поеду, только не сегодня! Так получилось. Сейчас я никак не могу, ну никак…

– Все ясно, опять что-то с Мишенькой? – насупился он.

– Ну, чего ты так?

– Да потому, что это ведь твоя мама все придумывает, чтобы вас с отцом никуда от себя не выпускать. А Мишка ваш – здоровенный бутуз. Нормальный пацан растет. Как вы с отцом не понимаете, что она вами крутит?

– Ленечка, миленький, я приеду, я, честное слово, приеду через неделю! Я даже не приеду, я прилечу! Вот, смотри, у меня и билет есть! На самолет! Мне папа достал! – Она развернула бумажку, зажатую в потной ладошке, – это и в самом деле был билет до Москвы. – Видишь! Ты пока на поезде добираться будешь, я тебя и нагоню! Ну не сердись, пожалуйста.

Конечно, он не сердился – он был в отчаянии. Потому что просто не мог уехать, он не мог оставить ее здесь. Он вообще не мог ее оставить. Ни на минуту.

– Ну как же так… – вздохнул он, скривившись как будто от боли.

– Просто, понимаешь, Мишеньку нужно послезавтра вести на прививку, а у папы как раз важный рейс, его никак не отменить, и заменить его некому.

– А мама твоя что, не может одна сходить с ребенком к доктору?

– Да может, конечно, но просто он всегда так температурит от прививок, и она очень меня попросила с ними побыть. Боится с ним одна оставаться, мало ли что. Понимаешь?

– Честно? Нет, не понимаю! Я тебе уже сказал, что это… это как… кукольный театр какой-то! Ты же взрослый человек, Лида!

– Ну, да… Но, с другой стороны, она ведь меня отпускает в Москву! Учиться! Ты представляешь, каково это для нее? Я же раньше вообще никогда никуда не уезжала. А теперь – сразу в Москву. И она отпустила. А тут всего-то маленькая просьба – помочь с Мишенькой. Ну? В последний раз. Пожалуйста? Когда я потом их еще увижу? Мишка уже подрастет совсем! Я же теперь только на каникулы приеду! После сессии.

Он вздохнул.

– Ладно. – Подхватил сумку и забросил ее за плечо. – Все понятно с твоей мамой и с Мишенькой.

– Я прилечу! Через пять дней! В субботу! В эту субботу! Да вот же билет!

– Хорошо, ладно. – Он отмахнулся от нее с сердитым видом, хотя на самом деле не мог на нее сердиться. – Я пошел, как бы автобус не пропустить.

Она подхватила его под руку и пошла рядом с ним. А потом вдруг остановилась.

– Стой! – крикнула она.

– Что опять?

– Оставь мне что-нибудь!

– Что?

– Оставь мне что-нибудь! Ну, Леня! Чтобы у меня было что-то твое. На память. Какую-нибудь вещь, не важно.

– Лида, на какую память, если ты клянешься прилететь в субботу?

– Я прилечу! Но ведь это же целых пять длиннющих дней без тебя! Ну, дай мне что-нибудь!

Он замешкался, пошарил в карманах, но там нашелся только помятый и не слишком чистый носовой платок. Тогда он расстегнул сумку.

Прямо сверху, под «молнией» лежали перчатки. Он так и не добился у тетушек, где они смогли их раздобыть, но перчатки были знатные! Югославские, замшевые, а внутри мех. Никогда в жизни Леня не видел таких перчаток, это были роскошные, шикарные перчатки, в них можно было щеголять по Калининскому проспекту, а можно было запросто уехать в экспедицию на Северный полюс. Им не было цены, этим перчаткам! Но сейчас он об этом не думал, а просто взял и протянул одну Лидочке – и она тут же расплакалась.

– Вот, – всхлипнула она. – Теперь они тоже будут скучать друг без друга. Как мы с тобой. До самой субботы!

Она проводила его до автобуса, прижимала к стеклу руку, а он – с другой стороны – свою.

– Ты же меня встретишь? – крикнула она ему в тысячный раз, и он кивнул. – Ты же записал номер рейса?

– Я запомнил, – крикнул он в ответ, а потом все-таки не выдержал, выбежал из автобуса, кинулся к ней и поцеловал. В первый раз. По-настоящему. В губы. И ему было наплевать, что на глазах у всех.

– До субботы, – тихо сказала она.

– До субботы, – отозвался он ее эхом.

– Только встреть меня обязательно!

– Лидочка… Ну конечно, я тебя встречу.

– Только не забудь! Потому что я же обязательно прилечу! Я обещаю. Я даю тебе слово.

Она не прилетела. Ни в эту субботу, ни в следующую. Он ездил встречать ее каждую неделю. Почти пятьдесят лет.