Текст книги "Имя врага"

А потому бывшие беспризорники, которых выловили на улице и отправили в лагерь, сбивались в стаи, в небольшие уличные банды, и беспрепятственно покидали территорию лагеря, шастая по всем окрестным районам и наводя ужас на местных жителей дерзостью своих выходок и полной безнаказанностью.

Хуже всего дело обстояло с домашними детьми школьниками из приличных семей, у которых малолетние бандиты отбирали карманные деньги и ценные вещи. Трудновоспитуемые обитатели лагеря устраивали засады на пути таких детей, идущих в школу и возвращавшихся домой. Они нападали скопом, заставляя отдать все. А у тех, кто не отдавал, отбирали насильно и жестоко их избивали, чтобы была наука всем остальным.

Тщетно отряды милиции устраивали засады на местах охоты бывших беспризорников. Те обладали природной хитростью и мощным инстинктом выживания, полученным на улицах. И их нельзя было взять так просто, голыми руками. А потому жестокие разборки и драки были такой же характерной особенностью быстро разрастающегося района, как и ряды кособоких сараев.

Самым опасным, главарем считался Филин. Это был дюжий детина лет 16, слишком крупный для своих лет – он вымахал почти под два метра. У него были мощные кулаки и звериная наглость, приправленная страхом, который у жертвы вызывало его появление. Следом за ним всегда ходила свита из таких же свирепых волков, как он сам, признающих, однако, в нем вожака.

В карманах у Филина всегда был кастет, два финских ножа, заостренная заточка, полученная от кого-то из взрослых уголовников, и цепь, которую он наматывал на руку, чтобы наносить более жестокие удары. Перед этим грозным арсеналом никто не мог устоять.

Время от времени местные сотрудники милиции ловили Филина и отправляли в следственный изолятор, где он сидел по-разному – иногда даже два месяца. Однако потом его все равно выпускали и отправляли обратно в лагерь. А уж в лагере, одуревший от завоеванной свободы, потому что его боялись даже самые страшные воспитатели, Филин расходился вовсю. Он свободно покидал территорию лагеря, приходил и уходил, когда вздумается, а уж питание его было намного лучше скромной лагерной каши, положенной остальным воспитанникам. Так как Филин пользовался неограниченной свободой, он всегда делал то, что хотел.

Постепенно он прибрал к рукам всех остальных главарей района и стал единственным непререкаемым лидером всех уличных малолетних бандитов, отчего его и без того плохой характер еще больше испортился. И мало кто из взрослых мог ему противостоять. Что же касалось детей, то все они беспрекословно отдавали карманные деньги, школьные принадлежности, часы, ремни, перочинные ножи, фонарики, то есть все то, что ценится дорого и что можно продать.

Для школьников появление на дороге Филина и его банды было настоящим бедствием. Бедствием не только потому, что ребенок лишался всех денег и ценных вещей, но и потому, что Филин всегда любил унизить свою жертву, а издевательства его носили жестокий и циничный характер, впоследствии становясь причиной жестоких шуток, грязных слухов, страшно ранящих детскую душу. Никто не мог ему противостоть.

Глава 2

Одесса, 1936 год

Стекло, Сема и Рыч шли быстро. Смеркалось. Близкие сумерки окрашивали воздух в сапфировые тона, являя миру удивительный по красоте закат, на который, однако, никто из мальчишек не обращал внимания.

С моря пришел сильный ветер, и, высоко подняв воротники своих пальтишек, пацаны ежились, пытаясь укрыться от острых игл песка, которыми воздух буквально царапал их еще не огрубевшую кожу. Песок оседал на крышах сараев, хрустел на зубах, а в воздухе отчетливо ощущалась соль. С каждой минутой порывы ветра становились все сильнее и сильнее.

– Шторм, наверное, – пробурчал Стекло, отплевываясь от песка, забивавшегося и рот, и в ноздри.

– Ой, да заткнись, – зло прошипел Рыч, – нашел место, где разговаривать.

– Да шо ты дрейфишь, как девчонка! Тошно видеть твою кислую рожу! – вспылил Стекло. – Все трясешься и трясешься… Еще под себя наделаешь!

– Заткнитесь, вы, оба! – Сема втянул голову в плечи, еще выше подняв воротник пальто, отчего его долговязая худая фигура показалась еще более сутулой, чем прежде.

– Нету его здесь, – отрезал Стекло. – Слышал я, сосед рассказывал, шо повязали Филина в очередной раз. Подкатили прямиком в машине, да повезли на Люстдорфскую дорогу. Вчера вроде как это было. Так что расслабьтесь, можно под себя не делать.

– Нашел о ком говорить, – фыркнул Рыч, опасливо косясь по сторонам. – Еще накличешь беду.

– Да ну тебя! – сплюнул Стекло, всем своим видом выражая презрение к трусливости друга. – Пусть только вылезет, я и в рожу ему плюну!

– Да ты шо… – насмешливый голос, раздавшийся сбоку, заставил всех троих друзей замереть на месте и окаменеть. – Это хто тут за такой борзый?

Из-за ближайшего сарая появился Филин в компании трех своих друзей – бессменных адъютантов. В руках их были кастеты. На левый кулак Филина, как всегда, была намотана цепь. Выглядел он плохо – под левым глазом красовался огромный свежий багрово-лиловый синяк. Светлые пасмы похожих на солому волос были всклокочены, а правую щеку пересекал тоже свежий шрам. Было видно, что Филина били, и били жестоко, и он стал еще злей.

– Пошел с дороги, – нахмурился Стекло.

Друзья остановились. Трое адъютантов Филина окружили их со всех сторон.

– Слышь, ты, – вальяжно процедил Филин, обращаясь к нему, немного свесив голову набок, что, по его мнению, придавало ему солидности, – шо ты с этой падалью ходишь? Самому не противно? Жиденок да задохлик! Самая шо ни на есть дерьмовая падаль! Ты ж нормальный, серьезный пацан вроде. Ко мне переходи!

– Сам ты падаль, – стиснув зубы, отозвался Стекло, крепко сжав кулаки. Его лицо раскраснелось, он был готов к схватке, а глаза горели отчаянно-безумным огнем.

– Не скворчи сквозь зубы, сученок, – хмыкнул Филин. – Нету тогда у меня до тебя разговора. Руки не хочу пачкать. А вот до жиденка вашего как раз есть разговор.

Словно по сигналу, двое адъютантов схватили Рыча и Стекло, а третий – Сему, который изо всех сил пытался вырваться.

– Ну, выворачивай карманы, жиденок, – улыбнулся хищно Филин. Сему подтащили к нему. – Жиды, они ж самые богатые, наворовали у честных людей. Давай посмотрим, – продолжал он, издеваясь.

Бандит принялся обыскивать Сему, который отчаянно рвался из их рук, извиваясь всем телом. Рыч и Стекло тщетно пытались броситься ему на помощь – их тоже держали, да так, что они не могли даже пошевелиться.

Через пару минут Филин уже видел добычу – несколько мелких монет, перочинный ножик да очки, вытащенные из кармана. Хрюкнув, он с удовольствием раздавил очки, наступив на них своей огромной ножищей.

– А это шо? – приглядевшись, Филин заметил, что на руке Семы, под рубашкой, что-то блестит. Рванул рукав – и увидел большие армейские часы на настоящем кожаном ремешке.

– Вот те раз! – воскликнул. – У жиденка часы из армии. Слышишь, ты, жиденок вонючий, где армия, а где твои жиды? Вещь только позоришь! – С этими словами он принялся расстегивать ремешок часов.

– Не трогай! – На лбу Семы вздулись жилы, и с отчаянной, какой-то дикой, животной яростью он впился в руку Филина зубами.

Брызнула кровь. Филин отчаянно завопил и с такой силой ударил Сему по лицу, что тот повалился на землю, даже несмотря на то что бандиты по-прежнему держали его достаточно крепко. Рывком сорвал часы с руки Семы.

– Ах ты ж падаль… – прохрипел. – Ну, ты у меня надолго запомнишь. На колени эту суку жидовскую!

Сему подняли, а затем ударили по ногам, заставляя опуститься на колени перед Филином.

– Не трогай его, тварь! – заорал, пытаясь вырваться, Стекло. – Меня бей! Со мной дерись, если ты мужик!

Филин словно не слышал его слов. Медленно, наслаждаясь ненавистью, расстегнул ширинку. А затем стал мочиться прямо на лицо Семы, намеренно стараясь попадать ему на губы.

Бандиты громко хохотали. Желтые зловонные капли стекали по лицу Семы, по волосам. Застегнувшись, Филин пнул его ногой в живот, и Сема упал лицом вниз. И так остался лежать, пока бандиты не растворились в лабиринтах сараев.

Рыч и Стекло бросились к Семе. Он лежал неподвижно. Попытались поднять. Сема вырвался из их рук. Лицо его было перекошено судорогой, из глаз текли слезы.

– Не подходите! Не трогайте меня! – Рывком вскочив на ноги, он дрожал, словно в истерическом припадке, глаза его были совершенно безумны. – Вы тоже меня ненавидите! Вы все всегда меня ненавидели! Таких, как я, ненавидят! Не подходите ко мне!

– Сема… – попытался встрять Стекло, но Сема, вдруг резко дернувшись, бросился бежать в противоположную сторону.

Стекло хотел побежать за ним, но Рыч его удержал:

– Не надо! Ему сейчас лучше побыть одному.

– Я убью эту суку! – Стекло отчаянно выкрикивал в уже сгустившуюся темноту: – Найду и убью!

– Часы его бати были, – вздохнул Рыч. – Убили его батю. Он часы его носил. Всегда. Плохо-то как… Что делать будем?

– Я не знаю, – голос Стекла упал, и он словно весь помертвел. – Я ничего не знаю.

– Домой к нему пойдем, – сказал Рыч, – он все равно домой придет. Побегает и успокоится.

– Ты думаешь, он сможет успокоиться? Ты же знаешь Сему! – сверкнул глазами Стекло.

– Ему придется, – голос Рыча прозвучал уныло.

Было понятно, что оставаться здесь больше нет никакого смысла. Стекло и Рыч медленно побрели к пустырю, каждый думая о своем.

Два дня спустя

К ночи начался шторм. Было далеко за полночь, когда Филин в одиночку пробирался вдоль сараев, стремясь как можно скорей выйти на тропу, ведущую к лагерю. Он был пьян, и напился от боли и унижения. Все вокруг плясало дикий, фантастический танец, движения которого повторял штормовой ветер.

Филин был рад, что ночная темнота – плотная, как покрывало, не пропускающее воздух. Как то казенное, жесткое покрывало, под которым, набросив на голое тело, его избивали воспитатели в детдоме, потому что битье под покрывалом не оставляет следов.

Эта ночная тьма скрывала его раны, и Филин был страшно рад, что никто не увидит его таким. Что стало бы с его авторитетом, который он так долго завоевывал, если бы все его прихлебатели увидели разбитое лицо, кровавые, сжатые в суровую нить губы и тело, исполосованное солдатским ремнем?

Теперь Филина били в милиции, били жестоко и долго – в этот раз ему не повезло. Так не повезло, что эта черная полоса вообще могла закончиться полным провалом в его жизни. И было неизвестно, что его после этого ждет.

Филина взяли на Привозе. Он попался во время облавы, в мясном ряду, когда двое его подручных выбивали дань у торговок молоком. Филин выполнял задание Валета – вора, контролирующего торговые ряды. Больше всего на свете он мечтал окончательно свалить из спецказармы, как называл про себя детский лагерь, и занять свое место в банде Валета как его правая рука.

Но у Валета и без того были проблемы с местными авторитетами – многие выскочки-воры разевали рот на жирный кусок Привоза, потому он боялся связываться с несовершеннолетним. К тому же официально Филин числился в спецлагере. А значит, или в случае побега, или следов, оставленных в каком-нибудь деле, его сразу найдут. Да и не из детских служб дамочки, не сопляки, а матерые мужики, из самой уголовки, которых давно уже не обманывали ни место воспитания Филина, ни его детский возраст. Вот и осторожничал Валет, хотя ему и самому хотелось иметь такого надежного, проверенного человека в тылу.

В том тылу, на который все больше и больше наступали матерые волки – новые, наглые воры, недавно приехавшие в город и уже мнящие себя королями. Поэтому Валет давал Филину все больше и больше сложных поручений, зная, что он справится с ними лучше старых, опытных бандитов.

А выбивать долг с торговок Привоза было сложно – те не только начинали голосить, не только звали на помощь местных грузчиков, но и натравливали друг на друга конкурирующие банды, причем врали так художественно, что конфликты разгорались не на шутку.

Однако даже привозные торговки, отпетые из отпетых, прошедшие огонь и воду на своем нелегком, пестром пути, пасовали перед детьми – перед грязными, чумазыми беспризорниками, которых жалели всем своим не успевшем очерстветь большим женским сердцем. Не понимая, что подпускали к себе не детей, а самых страшных волчат, превращающихся в волков.

При виде подручных Филина торговки теряли бдительность, и так удавалось добираться до самых осторожных. Ну а методы Филина были более жесткими, чем у взрослых воров.

Он подкатывал к жертве, о которой предварительно узнавал очень многое с помощью своей разведки из настоящих беспризорников, плативших ему дань, и начинал прямо и жестко. Он говорил так: – У тебя есть внук, Петенька? В селе живет, под Балтой? Так вот, знаешь, что с твоим внучком будет, когда я в то село приеду? Догадываешься, старая? Слыхала, как мы деньги у сопляков школьных выбиваем? Так то деньги, мы их даже не трогаем. А тут… В общем, не будь шкурой, не жмотись, и все, что сказал Валет, отдай ему по-хорошему. Иначе с твоим Петенькой я уже завтра увижусь…

Торговки теряли дар речи, бледнели, тряслись, расстегивали шерстяные юбки, к поясам которых в носовом платке были пришпилены деньги, и отдавали дрожащими руками мятые, засаленные купюры.

И вот в разгар такой удачной операции, когда очередная старуха уже отсчитывала деньги, на Привозе появились НКВДшники, да еще с винтовками! Двое пацанов Филина пустились наутек и тут же попались прямо им в лапы. А следом за ними и Филин. Впрочем, его прекрасно знали, поэтому сразу отвели в милицейский участок, а уже оттуда этапировали в главное управление, перевезя даже по-царски – в красивом, блестящем автомобиле.

Филин только посмеивался. Это было для него не впервой. Он знал, что его просто запишут в конторские книги, погрозят пальцем и отправят обратно в лагерь, где ему абсолютно ничего не будет за побег. Он так привык к безнаказанности, что держался нагло, матерился, как заправский урка, и даже сам швырнул на землю деньги, отобранные у торговки с Привоза, точно зная, что завтра же вернется и отберет еще больше.

Но тут Филину не повезло. Он насторожился в тот самый момент, когда в кабинет, где должны были его записывать и грозить пальцем, вошли двое коренастых мужчин в кожаных тужурках. Филин сразу же просто нюхом почувствовал исходившую от них опасность.

Нюх у него всегда был развит. Иногда он мог даже читать мысли по лицам, предсказывать события, чем поражал окружающих, которые видели в нем колдуна. На самом деле никаких мистических и уж тем более магических способностей у Филина не было. Нюх его развился в тот самый момент, когда его отправили в детдом, и нужно было выжить, просто выжить там, где все хотели его убить, где голод, холод и побои были ежедневной нормой, взращивая в нем только лицемерие и бешеную жестокость. Этой жестокостью он захлебывался точно так же, как и собственной кровью, которая текла из разбитого носа и губ…

В детдом Филина отправили после того, как отец в пьяном угаре зарезал кухонным ножом его мать. Его и двух братьев разбросали по детским домам области. И очень скоро в памяти Филина не осталось ни их имен, ни их лиц. Они исчезли, растворились в той, прошлой жизни, о которой он старался не вспоминать во мраке того ужаса, в который попал…

…Двое в кожанках вошли в кабинет, закрыли за собой дверь. При их виде добродушного инспектора, старого знакомого Филина, как ветром сдуло. Они остановились напротив, и тот, кто был пониже, но пошире в плечах, спокойно произнес:

– Ну что, попался, гнида? Учти, мы все о тебе знаем. И про делишки твои, и про все прочее. И плевать мы хотели на твой нежный возраст! Теперь ты нам все будешь рассказывать – все, что мы скажем. Учти, только так ты выживешь. Иначе расстреляем без слов на заднем дворе.

– Не имеете права, я несовершеннолетний! – хохотнул Филин.

– И начнешь говорить со своего дружка Валета, – низкий пропустил его детское замечание мимо ушей.

– Да пошли вы!.. – выкрикнул Филин, еще не понимая, что это был неверный ответ.

В тот же самый момент его моментально раздели догола и стали бить. Так, как его не били никогда в жизни. Несколько раз отливали холодной водой, приводили в чувство, а потом били снова и снова, с той методичной жестокостью и целенаправленностью, которая бывает пострашней самой отъявленной злобы. И все время требовали говорить о Валете – то, что они хотели узнать.

Так Филин понял, что попал во взрослый мир, где стучат все на всех и где стучать друг на друга является нормальным, даже поощряемым делом. Не выдержав больше избиений, он начал говорить. И рассказал абсолютно все, что знал, сдал Валета со всеми потрохами, назвав даже адрес квартиры, где тот отлеживался у очередной бабы.

– Учти, сученок, – сказали ему, – теперь ты все время будешь нам рассказывать. Ты будешь являться по первому зову и говорить то, что от тебя хотят услышать. А иначе… Пожалеешь, что родился на свет.

Избитого Филина отпустили. Ему вернули одежду, смазали раны и даже накормили бутербродами. Теперь мучители держались вполне дружелюбно. Он вышел на волю, но прекрасно понимал, что совершил самый непростительный в мире поступок. Впрочем, мучители попытались его успокоить, сказав, что в этом мире стучат все, потому и есть раскрываемость преступлений. И что о том, что он стучит, не узнает никто в жизни. А ему повезло, потому что теперь на многие его шалости, в том числе и на бабок с Привоза, органы закроют глаза.

Из милиции Филин выполз в ужасном состоянии. И тут же поплелся в одну бодегу на Привозе, где нажрался почти до скотского состояния. А потом в той же бодеге встретил знакомого, который тормознул какой-то автомобиль и отвез его к сараям. Ехать дальше, прямиком к лагерю, Филин побоялся. Поэтому пошел пешком, чувствуя, как с каждым шагом из его головы выветривается хмель.

Теперь предстояло спасать свою шкуру, и Филин на ходу выдумывал легенду, в которой он представал настоящим героем – ему надо было рассказать, как его били чекисты и как, передушив милиционеров голыми руками, он выпрыгнул со второго этажа…

Оставшийся хмель помогал фантазировать, и Филин чувствовал себя немного лучше. По крайней мере, из него уходил страх. Теперь вполне можно было отсидеться в лагере, где лазарет казался ему укромным местом. Можно будет хотя бы выспаться, несколько дней есть, спать и никуда не выходить.

Внезапно он услышал какой-то странный шорох. Это были шаги, словно кто-то шел за ним. Филин тут же насторожился, затем резко обернулся. Никого. Только ветер, усилившись, стучал веткой сухого дерева о крышу сарая. Он расслабился – показалось. И собирался уже идти дальше, как вдруг…

Филин так и не понял, что произошло. Выстрел грянул быстро, откуда-то сбоку. Звук этот прогремел для него оглушительным громом. Он почувствовал тяжелый, болезненный толчок в спину. Грудная клетка стала наполняться чем-то горячим, а весь мир стремительно завертелся вокруг… Потом грянул еще один выстрел, и еще… И вдруг все затихло, все вокруг замерло, стало темным… И, раскинув руки, Филин стремительно стал погружаться в темноту, чувствуя, как падает вниз…

Глава 3

Одесса, 1936 год, час спустя

Сема, Стекло и Рыч толкали строительную тачку, покрытую брезентом, по улицам ночного, спящего города. Стекло шел впереди, ухватив ручку, и прокладывал путь. Сема и Рыч катили сзади, придерживая. Оба были страшно напуганы и бледны.

В отличие от них, Стекло полностью держал себя в руках. Он уверенно лавировал по узким переулкам, ведущим прямиком к их цели, и старался, чтобы тачка не сильно дребезжала на камнях. На пути им, можно сказать, везло: город был абсолютно безлюден, по дороге не попадались даже бродячие собаки. А такая часть города, как Пересыпь, была еще не вымощена камнями, не облагорожена полностью, поэтому тачку приходилось катить по грунтовке, и было гораздо меньше шума.

– Не успеем до рассвета, – причитал Сема, дрожащей рукой вытирая пот со лба, – вот точно говорю, не успеем. Скоро люди проснутся. Здесь заводы поблизости.

– Не каркай! – рявкнул Стекло, обернувшись.

– Да я не каркаю, правду говорю, – продолжал Сема, ничуть не смутившись от резкого тона друга. – Видел бы меня папа… Такая приличная еврейская семья! – повторил он явно чьи-то слова. – В аду мне гореть за такое… Скрипач…

– Сема, заткнись! – снова перебил его Стекло. – И так проблемы, а от твоего голоса совсем тошно!

– Приличная еврейская семья… – все вздыхал Сема, которому, очевидно, нравилось страдать.

– Ты поворот пропустил, – вдруг деловито заметил Рыч, сохранявший полнейшее молчание во время причитаний Семы.

– Не пропустил, – ответил Стекло, – сейчас еще немного пройдем – и направо. Так, через дворы, срежем путь.

– Откуда ты знаешь? – тут же отреагировал Сема. – Ты у тайник без нас ходил?

– Ходил, – признался Стекло. – Один раз, хотел проверить, то там.

– И я ходил, – признался Рыч. – А шо тут такого? Можно подумать, ты, очкарик, туда не лез! Я пистолет хотел продать.

– И шо, продал? – ядовито спросил Сема.

– Не успел. Не было уже его, – честно вздохнул Рыч.

– Врешь ты все! – фыркнул Сема. – Продал, продал, а деньги от нас зажал! Ты забрал пистолет!

– Слышьте, заткнитесь, оба! – зашипел Стекло.

Они проходили мимо приземистого одноэтажного дома, в котором ярко горели окна. Во дворе громко залаяла собака, стала рваться с цепи. Но, на счастье мальчишек, никто не вышел во двор.

– И не спят же, холеры, – вполголоса прокомментировал Сема.

– Ты как попугай! – фыркнул Рыч. – Рот просто не закрывается! Ты когда на пыркалке своей пилишь, рот так же не закрываешь?

– Сам ты пыркалка, халамидник! – отреагировал Сема, – Лучше бы не позорился, босота деревенская!

– Нарвешься, очкарик, – беззлобно ответил Рыч.

Стекло скомандовал повернуть направо. При резком повороте край брезента на тележке откинулся в сторону, и из образовавшегося отверстия вывалилась… человеческая рука. Сема издал какой-то дрожащий горловой звук, словно с судорогой глотнул воздух.

– Стой, прикрою, – воскликнул Рыч, – а то очкарик в обморок свалится!

Стекло остановился. Совершенно равнодушно Рыч засунул руку обратно под брезент.

– Уже совсем холодный, – отметил он.

Руки Семы заметно дрожали. Внезапно он отвалился в сторону – его стало рвать. Через время, с трудом разогнувшись, Сема схватился за колючие ветки какого-то растущего рядом куста, чтобы не потерять равновесие, вытер рот и, покачиваясь, взялся снова за тачку.

– Совсем хлюпик, – прокомментировал спокойно Рыч.

– Быстрее! – раздраженно бросил Стекло. – До рассвета нужно успеть! Город сейчас проснется! Ну?!

Белый как мел Сема кивнул молча, и тачку покатили дальше.

Первым вход в знакомый двор с катакомбами увидел Рыч и даже ускорил шаг настолько, что теперь Стекло и Сема с трудом поспевали за ним.

Пацаны спустились в подвал, открыли тяжелую дверь, затолкали тачку внутрь. Так же, без лишних движений, вошли в катакомбы.

Прислонив тачку к стене, Стекло откинул брезент.

– Рыч, помоги! – скомандовал.

Вместе они вытащили из тачки две лопаты, затем… тело Филина, уже успевшее застыть. Чтобы тачка не была запачкана кровью, оно было замотано в какие-то тряпки. В тусклом свете фонаря, который успел запалить Стекло, Филин казался невероятно огромным. Длинная тень поползла от него по стене и остановилась, замерев на темных камнях. Всем троим стало не по себе. Рыч и Стекло покрылись холодным потом, а у Семы громко застучали зубы.

– Это обязательно… закапывать его… Вот так? – дрожащим тихим голосом наконец отозвался он.

– Нет тела – нет преступления, – отрезал Стекло. Он, похоже, уже пришел в себя.

– Его будут искать, – сказал Рыч, – многие. Ну, из лагеря, и Валет с Привоза будет. В последнее время он все крутился с Валетом…

– Пусть ищут, – жестко отозвался Стекло, – даже хорошо, что будут искать. Не найдут, подумают, что сбежал, струсил. А здесь его никогда не найдут.

– А если найдут? – подал голос Сема.

– Не найдут, – повторил Стекло. – Мы, когда все сделаем, замок испортим. Зальем его. Видишь, вон бутылка в углу? Жидкий бетон. Вот его в скважину и нальем. В жизни никто не откроет.

– А если двери сломают? – не мог успокоиться Сема.

– Да зачем кому себе такой гембель на голову делать? – не выдержал Рыч. – Ты, Сема, свети давай, а мы копать начнем. Да свети лучше, а то если лопату тебе дать, так ты в обморок грохнешься!..

Сема дрожащими руками высоко поднял фонарь, и от этой дрожи лучики света запрыгали по стенам. Стекло и Фонарь принялись быстро копать яму под одной из стен.

– А ты откуда про Валета знаешь? – вдруг подозрительно нахмурился Стекло. – В ту же яму хочешь?

– Да ну тебя! – Рыч передернул плечами. – Слишком уж ты правильный! Так скучно жить. Неужто тебя самого ничего не интересует?

– Не интересует, – отрезал Стекло. – Таких, как этой твой Валет, надо давить. Суки, а не люди.

– Теперь, когда этой сучары, Филина, рядом с ним нет… Хорошо выходит, – Рыч мечтательно задумался и остановился.

– Ага, ты помечтай! – зло сказал Стекло. – А ну за работу, а то в соседнюю яму ляжешь!

– Да ну тебя! – разозлился Рыч. – И слова не скажешь! Давай вали к своим долбаным ментам!

– А ты что думаешь? И свалю! – внезапно ответил Стекло. – Я, как школу закончу, сразу пойду работать в милицию. И буду таких, как этот Валет, давить!..

– Интересно получается, – подал вдруг голос Сема. Звучал он более жизнерадостно, чем прежде. – Я, значит, буду скрипачом, Стекло пойдет работать в милицию и будет ловить преступников, а Рыч станет вором, будет под каким-нибудь там Валетом…

– С какого под кем-нибудь буду? – перебил его Рыч. – Я сам вместо Валета буду! Главным!..

– А Стекло тебя поймает и посадит в тюрьму! – засмеялся вполне оправившийся Сема.

– Не дождешься! – обиделся Рыч.

Пацаны помолчали. Рыч и Стекло продолжали копать.

– Интересно, все-таки, кто его побил, – не выдержав, спросил Стекло, глядя на труп Филина. – Судя по всему, ему нехило досталось.

– А я знаю кто, – ответил сразу Рыч. – В уголовке. Там новый начальник, он неделю назад приехал в город и всех построил. Теперь ловят бандитов и всех бьют, для острастки. Ну и Филина так.

– Зачем? – пожал плечами Стекло, не прерываясь.

– Я же говорю, для острастки. Чтоб боялись, – сказал Рыч. – Разве ты не знаешь, что в милиции бьют?

– Та брехня! – возмутился Стекло. – Шо ты мелешь!

– Вот пойдешь туда работать – сам и увидишь, – засмеялся Рыч.

– Если пойду, – вздохнул Стекло.

Наконец яма была выкопана. Пацаны втроем подняли брезент, на котором лежал Филин, и запихнули его в яму. Сверху тоже накрыли брезентом. Всем им было страшно, как бы они ни храбрились. Не решаясь снова взять лопаты, мальчишки стояли над ямой.

– А мы ведь теперь повязаны, все трое, – задумчиво сказал вдруг Сема. – До конца жизни.

– До конца жизни, – повторил эхом Рыч.

– Мы убили человека, – сказал Стекло. – Да, именно мы, все втроем, и не важно, кто из нас выстрелил первым. Мы все бы убили его. Каждый. Просто кто-то сделал это раньше других. Но… не важно кто. Мы втроем. Значит, мы связаны.

Это произошло как-то инстинктивно, но мальчишки протянули руки над ямой и соединили их, словно скрепляя прозвучавшие слова этим страшным рукопожатием.

Закопали Филина быстро. Потом разровняли ногами землю.

– Тачку забирать будем? – спросил хозяйственный Сема.

– А зачем? – ответил Стекло. – На ней и на лопатах наши отпечатки пальцев. Так что лучше бросить их здесь.

– Ну, тогда пошли, – вздохнул Рыч.

Отверстие замка они залили смесью, о которой говорил Стекло. Затем быстро побежали вниз по улице. Тротуары осветили первые лучи рассвета. В этот день – более поздние и тусклые, чем обычно…

⁂

Рыч остановился в дверях, прислушиваясь к странным звукам. Впервые в жизни он переступал порог настоящего притона и не знал, как себя вести.

Конечно, это был не притон в полном смысле этого слова, а всего лишь кабачок на Болгарской. И тем не менее близость к Привозу, центру Молдаванки, делала этот небольшой подвал одним из самых знаменитых злачных мест, легенды о которых со смачными подробностями передавались многими поколениями беспризорников и блатных. Рыч считал себя блатным, мечтал занять свое место в уголовном мире, воровал по мелочи довольно, по его понятиям, серьезно, но во взрослых притонах Молдаванки не был никогда.

Он вдруг подумал, что, если бы у него был отец, то он всыпал бы ему по первое число за то, что в свои двенадцать лет его сын оказался в таком месте. Но отца у Рыча не было. Была одна мать, живущая за счет многочисленных любовников. Когда не пила, она была красавицей, однако в последнее время пила все чаще и чаще…

Рыч посторонился в дверях подвала, пропуская наружу двух мужиков – подвыпивших лбов, и вжал голову в плечи. Они были покрыты наколками и переговаривались на каком-то непонятном языке. Он испытал нечто вроде укола зависти. На него, однако, оба не обратили никакого внимания, прошли как мимо пустого места. Это было одновременно и плохо, и хорошо. От вида этих лбов Рычу стало страшно. Тем не менее, он двинулся вперед.

Ничего примечательного внутри не было. К удивлению Рыча, здесь было не так уж и много людей – пьяная мужская компания резалась в карты, в углу две яркие девицы, похожие на его мать, тоже явно пьяные, сидели за пивом и курили дешевые папиросы, да еще была одна компания в углу. Большинство столов были свободны. Воняло, правда, немилосердно – жареным луком. Но к вони жареного лука Рыч привык, так готовили во всех бедных семьях, и запах этот был им впитан с самого детства.

– Что стоишь, как засватанный? Проходь, – из боковой двери, которую он даже не заметил в глубине, выдвинулся Валет.

Рыч подошел к нему, от страха еле переставляя ноги. Валет завел его в отдельную комнату, где оказалось еще несколько столов. Кроме них с Валетом там никого не было.

Один стол был накрыт, и от вида тарелок с едой у Рыча зарябило в глазах. Подобного разнообразия он не видел никогда в жизни.

– Не смотри. Садись и ешь, – Валет придвинул ему стул. Рыча не надо было упрашивать дважды.

– Выпьешь? – Валет кивнул на графин с водкой.

– Я не пью, – снова нахохлился Рыч.

– Это правильно, – кивнул Валет, – вор не должен пить, вор должен воровать. Ты про Филина слышал?

– Что – слышал? – От того, что Валет заговорил на страшную тему без перехода, Рыч мгновенно потерял аппетит.

– Во парень был блатной. Высоко шел. А потом исчез. И никто не знает, шо сталось.

– Куда исчез? – Руки Рыча затряслись.

– А мне откуда знать? Ты, кстати, не знаешь? Филин же был из твоего района.

– Да из моего, – Рыч кивнул. – Видел его пару раз. Да так, мельком.

– А шо пацанва по городу говорит, про Филина? – Валет вперил в него цепкий взгляд. – Шо за него слышал?