Текст книги "Светить, любить и прощать"

Глава 18

Сергей Леонидович позвонил домой часов в одиннадцать вечера. Трубку подняла встревоженная Люся:

– Сергей Леонидович, это Люся! А дома никого…

Мужчина посмотрел на часы и удивленно сдвинул брови:

– Как это никого? А Аня? А Амалия? Где это они? Время позднее…

Люся шмыгнула носом и затараторила:

– Да откуда же я знаю? Время, конечно, позднее, но ведь мне тут никто ничего не докладывает.

Сергей недовольно хмыкнул:

– Да, это понятно… Ну ладно, я Амалии сейчас сам позвоню. А Аня давно ушла?

Люся на мгновение задумалась:

– Анюта? Давно. С утра еще… И не звонила, и не приходила.

– Безобразие, – хозяин озадаченно вздохнул, – хорошо, Люся. Ты не жди никого. Ложись спать.

– А вы? Когда же придете? Я ж Вам ужин разогрею.

– Я тоже не приду, у меня сегодня ночное дежурство. Так что спокойно ложись спать.

– Да как же спать? – неугомонная Люся не сдавалась, – говорю же – никого нет дома…

Домработница всплеснула руками, позабыв, что доктор ее не видит:

– Дом пустой. Без хозяев. Странно мне. Боязливо. Как же лечь? Но Сергей Леонидович, спокойно выслушав ее, лишь терпеливо повторил:

– Ложись, отдыхай. У нас все давно уже взрослые люди, у всех есть ключи… Ты нам не нянька, не волнуйся.

Положив трубку, Сергей Леонидович привычно прислушался. В коридорах родильного дома повисла тишина.

Он, главный врач, не любил такое затишье. Оно и пугало его, и беспокоило.

Мужчина давно привык к истошным крикам рожениц, торопливым шагам персонала, иногда возникающей сумятице, рабочему шуму и громкому плачу новорожденных. Эти звуки казались ему, отдавшему много лет своей нелегкой профессии, прекрасной музыкой и совершенно естественным фоном. А вот такая странная тишина, наполненная глубоким покоем, вызывала у доктора необъяснимую настороженность. Это долгое безмолвие, повисшее в гулких коридорах городского родильного дома, будоражило сильнее естественной рабочей суматохи.

Сергей Леонидович подошел к окну.

Долгая январская ночь властно царствовала в уже засыпающем городе.

Шел легкий снег.

Резные снежинки, сверкающие в желтом фонарном свете, плавно кружась, надевали пышную белую шубу на тротуары, машины и крыши домов. И было что-то загадочное и манящее в этом странном ночном оцепенении, наполнившем погруженный в сон огромный город.

Мужчина отошел от окна и присел за свой стол.

Покоя в душе не было.

Какие-то тревожные мысли, еще не оформившиеся в слова и предложения, носились в голове, вызывая волнение и некоторое смятение.

Он негромко вздохнул:

– Не нравится мне все это… Ой, не нравится! Что-то, все-таки, с Амалией происходит.

Заведующий взял трубку и поспешно набрал номер жены. Замерев, Сергей с нетерпением ждал ответа. Но только долгие гудки беспощадно били в ухо, заставляя морщиться и нервничать:

– Ну, что такое? Где ж она ходит? Куда подевалась?

Он набрал номер еще раз…

По-прежнему только протяжные гудки равнодушно отвечали уставшему мужчине.

Так и не дождавшись ответа он раздраженно бросил трубку, резко встал, опрокинув стул, вышел в коридор, быстрым шагом прошел до холла, заглянул в ординаторскую, минут десять постоял, разговаривая, у поста дежурной медсестры, потом снова вернулся в кабинет и еще раз набрал номер жены.

Бесконечные гудки опять колотили в ухо, но никто так и не спешил ему ответить. Упорствуя, Сергей, сам не понимая почему, все держал и держал трубку у уха, старательно прислушиваясь к длинным противным гудкам.

Вдруг, когда доктор потерял уже всякую надежду, трубку подняли, и совершенно незнакомый мужской голос негромко произнес:

– Да?

Растерявшись от неожиданности, Сергей нахмурился:

– Алло? Это кто? Вы кто?

Повисла неловкая секундная пауза, но уже через мгновение незнакомец, видно не смущаясь нисколько, спокойно откликнулся:

– Это Семен.

Сергей Леонидович, почувствовав, как в голове застучали сотни молоточков, раздраженно воскликнул, не сдержавшись:

– Какого черта? Это почему это вы, Семен, берете чужой телефон? Вы кто? Откуда Вы вообще взялись?

Очевидно, это не совсем понравилось незнакомцу, и тот довольно сердито огрызнулся в ответ:

– А почему это Вы меня допрашиваете? Я Вас не знаю и водку с Вами не пил на брудершафт… И нечего повышать на меня голос!

Сцепив зубы, чтобы вдруг не заорать и не наговорить лишнего, Сергей выдохнул и, медленно процедил, стараясь не переходить дозволенные приличием границы:

– И я с Вами чай не распивал. Так уж получилось… Извините. Но по понятным причинам мне очень не нравится, когда в первом часу ночи по телефону моей жены мне отвечает незнакомый мужчина. Я понятно выражаюсь?

Оценив произошедшее, Семен тоже изменил тон и, очевидно, осознав неприятность момента, заторопился объясниться:

– В общем так… Вы не кипятитесь. Все тут нормально. Границ я не переходил, можете быть спокойны. Я друг Амалии. Она спит, а Вы без конца трезвоните и трезвоните. Не будьте чересчур настойчивы, не надо!

Тут Сергей, не удержавшись в дипломатических рамках, опять вышел из себя:

– Да Вы что? Так это, значит, я Вам помешал своими звонками? Ничего себе! Да что ж все-таки, черт возьми, происходит? Почему моя жена где-то спит? И почему Вы находитесь возле нее?

На другом конце провода повисла тишина.

Что-то все время потрескивало и попискивало в трубке, но Семен, затаившись, упрямо молчал. Наверное, незнакомец обдумывал сложившуюся странную ситуацию или просто не желал объясняться. Сергей терпеливо ждал, последними словами ругая себя за свою несдержанность.

Наконец, Семен, опять объявившись, старательно откашлялся и сказал:

– В общем, так… Я не уполномочен Вам что-то объяснять. Но раз Вы настаиваете, то скажу…

– Уж будьте добры, – не сдержавшись, съязвил Сергей.

Словно и не заметив этого выпада, Семен продолжил:

– Мы в галерее. Ваша жена спит на диване в своем кабинете. Я работал здесь весь день, дико устал и не хочу тратить свои силы на ревнивого мужа. Вы орете, как резаный…

Сергей, прикусив губы, терпеливо ждал продолжения. Семен кашлянул еще раз и, не торопясь, выдал очередную порцию информации:

– Мы с Амалией выставку готовили. Простите, не знаю Вашего имени, но хочу посоветовать. Давайте дождемся утра. Вы сами поговорите со своей женой, сами все выясните. Без меня, без нервов, без подозрений. Да?

Доктор недовольно вздохнул:

– Да. Дождемся утра.

– Отлично, – и незнакомец сразу положил трубку, поставив в этом трудном разговоре долгожданную точку.

Сергей Леонидович сердито хмыкнул и раздраженно бросил трубку на стол.

Ураган мыслей, сомнений и предположений носился в его голове, будоража и нервируя. Хотелось заорать или стукнуть кулаком по столу, да так, чтобы потолок обрушился и посыпалась штукатурка. Он вскочил, потом опять упал на стул, обхватив голову руками. Нет, это невероятно! Амалия просто спятила совсем! Делает что вздумается!

Сергей налил в чашку совсем остывший чай, сделал глоток и, закрыв глаза, попытался разложить по полочкам все, что только что услышал. Он и сам уже понимал, что в последнее время в его семье действительно что-то происходит.

Мужчина задумался…

Постоянно занятый, безумно поглощенный заботами о своем родильном доме, Сергей не сразу сообразил, что Амалия, такая любимая и такая взбалмошная, стала как-то отдаляться.

Те двадцать лет, что они прожили вместе, пролетели незаметно, оставив привкус сытости, безмятежности и успокоенности. Что-то главное, самое важное, ускользнуло, а они и не заметили. Наверное, правду говорят, что никогда нельзя успокаиваться.

Никогда!

Стоит только на мгновение привыкнуть к своему благополучию, присмиреть и отвлечься, стоит только потерять бдительность, как тут же происходит в нашей жизни что-то необъяснимое: мгновенно наступает то ли безразличие, то ли холодность, то ли пресыщение…

Утекают сквозь пальцы счастье, трепетность и нежность.

Уходят, как вода в песок…

Привычка съедает остроту ощущений и радость обладания. Все становится обыденным, приевшимся и будничным. Повседневность поселяется в доме, искрящаяся радостью любовь пропитывается, как выгоревшая штора, пылью, превращается в рутину и наполняется скукой, вялостью и безучастием.

Медленно, но верно наступает апатия. И рушатся воздушные замки, в которых жили верность, счастье, любовь и надежда.

Сергей Леонидович, совсем расстроившись, опять подошел к окну и посмотрел вдаль. Волнение, всколыхнувшее душу, нарастало. Он покачал головой, все еще не веря своим предположениям. Задумавшись, опустился на диван.

Перед глазами полетели картины их совместного бытия.

Что ж… Брак их, возникший так внезапно, не был, конечно, безоблачным. Их внешнее благополучие, которому так завидовали окружающие, иногда так бурно взрывалось изнутри, что все их счастье, выстроенное с любовью и нежностью, легко могло рухнуть в одночасье. И всегда зачинщицей этих ужасных потрясений оказывалась только Амалия.

Ее неугомонная, взбалмошная, себялюбивая натура почему-то не могла долго находиться в покое, равновесии и штиле. Она, словно бушующий океан, потрепанный безжалостным штормом, захлестывала всех окружающих своей неумолимой разрушительной энергией: то какими-то жесткими разборками, то скандалами, то странными загулами и внезапными отъездами. Причем, при этом она умудрялась во всех своих бедах обвинять кого угодно, только не себя. Ей всегда всего казалось мало: и любви, и заботы, и нежности, и внимания…

Эти ужасные и некрасивые периоды внезапной злобы, обиды, разборок и криков до утра длились обычно недолго. Поскандалив и выплеснув накопившиеся обиды на голову безропотного, страстно любящего ее Сергея, жена быстро приходила в себя и затихала на год, а то и на два, уходила с головой в работу, становилась веселой и ласковой. Хохотала, как ни в чем не бывало, танцевала до упаду, дарила подарки.

После первых таких потрясений и неожиданно налетевших бурь Сергей, тогда еще не понимающий ни причин таких перепадов, ни последствий скандалов, долго приходил в себя и собирался с мыслями. Он все пытался осознать, что такого он делает неправильно? Измученный, он ходил по дому с красными от бессонницы глазами и все искал причины. Отчего так раздражается его удивительная жена? Где он ошибается? А потом…

Потом Сергей просто махнул рукой на выходки жены и спокойно пережидал налетевший ураган где-нибудь в укромном месте.

Шли годы…

Уже по истечении многих лет Сергей Леонидович вдруг понял, что Амалия, до глубины души потрясенная сообщением о том, что никогда не сможет иметь детей, просто искала утешения в этих диких загулах, пряталась в них от собственных горестных мыслей и обычного бабьего страха, охватившего все ее существо.

Как врач Сергей понимал, что диагноз есть диагноз и изменить ничего нельзя, но как любящий муж он никак не мог смириться с такой несправедливостью и жестоким приговором, вынесенным любимой женщине.

Дни их жизни бежали нескончаемой вереницей.

Летели чередой, одаривая их то холодным утром, то дождливым вечером. Темные густые ночи сменялись поздними рассветами. Они складывались в недели и месяцы, которые утекали, оставляя привкус скоротечности и недолговечности.

Так прошло почти три года.

Сергей, безумно влюбленный в свою прекрасную талантливую жену и с головой ушедший в работу, при этом никогда не забывал о том страшном дне, когда они с Амалией узнали диагноз. И еще он очень хорошо помнил о своем решении помочь любимой женщине. Как помочь? Он не знал, но твердо решил сделать все возможное и невозможное… Он не верил в судьбу и надеялся вопреки всему когда-то стать отцом.

Надежда умирает последней…

Банальная фраза, ставшая кому-то приговором, а кому-то подарившая целый мир. Кто-то обрекает себя на поражение, потеряв эту самую надежду, а кто-то обретает крылья, поселив мечту у себя в душе. И живет душа, летит и поет, набираясь сил и стремясь ввысь к осуществлению несбыточного.

Невозможного, но такого желаемого…

Того, о чем тоскует сердце. Того, что снится по ночам.

Того, о чем грезится во мраке ночи, и о чем слагаются стихи.

Амалия страстно мечтала о ребенке.

Уходила в загулы, улетала в другие страны, убегая от своей тоски, билась в истериках и напивалась до отупения.

Амалия мечтала о ребенке.

И поэтому Сергей, сцепив зубы, упорно искал выход из этого тупика, настойчиво шел к своей мечте.

А мечты имеют свойство сбываться. И однажды все решилось. И их большой дом огласился детским криком и наполнился звонким смехом.

Все, о чем они так долго мечтали, случилось. Он совершил невозможное. Недопустимое.

Но Амалия не изменилась…

Сергей Леонидович вздохнул и вернулся в день нынешний, вынырнув из пучины тяжелых воспоминаний.

Он закрыл уставшие глаза и расправил затекшие плечи. Все в этом мире предсказуемо. Все повторяется.

Вот опять у Амалии очередной загул. Ну, что ж… Это, видно, его карма, его постоянная кара за проступок, которому нет объяснения. Его тяжкий крест, который суждено нести всю жизнь.…

Надо ехать. Спасать. Лечить. Приводить в чувство.

Это жизнь. У каждого свое горе. Своя беда. Свои обиды.

Сергей Леонидович вдруг нахмурился и вслух проговорил, словно успокаивая и себя, и свою совесть:

– Да разве это горе? А? Разве ж это беда? Разве это проблемы? Ерунда… Все у нас нормально.

Мужчина горько усмехнулся.

Все у них хорошо. Все хорошо. Хо-ро-шо…

Глава 19

Услышав, наконец, долгожданный звонок, весело известивший о наступлении перемены, Анна неторопливо сложила в сумку тетради, бросила ручку и подняла глаза на девчонок, оживленно щебечущих возле нее:

– Ой, девчонки, и откуда у вас силы? Я вот всю ночь к семинару готовилась, так что с утра еле доплелась до кафедры.

Одна из студенток, поправив белый медицинский халатик, ласково обнимающий худенькую фигурку будущего гинеколога, озорно подмигнула Ане:

– Ты, Анютка, слишком серьезно ко всему относишься… Подумаешь семинар!

Аня подняла на нее удивленный взгляд:

– Ты спятила, что ли? Это же медицина…Ты людей собираешься лечить или калечить?

Недовольно поджав губы, худенькая однокурсница быстренько удалилась, не желая вступать в дискуссию с Анной, лучшей студенткой курса:

– Ой, ну не начинай! Зануда ты, Анька! Шуток не понимаешь… Выйдя из аудитории, Аня достала телефон и, присев на огромный подоконник, служивший студентам местом постоянного пристанища, набрала номер подруги:

– Наташка, привет! Ну, поздравь меня, все прошло удачно.

Наталья, подруга детства, сидевшая десять лет за одной партой, но не разделившая, однако, Анину любовь к медицине и выбравшая филологический факультет, радостно воскликнула:

– Ура! Поздравляю!

Через мгновение она более сдержанно добавила:

– Но, если честно, я и не сомневалась!

Анна улыбнулась:

– Ну, какие планы? Кино?

Наташка погрустнела:

– Ань, придется сегодня отменить кино.

– Да? Ну, вот, – Анюта расстроенно взмахнула рукой, позабыв, что Наташка ее не видит, – вот я так и знала. Вечно у тебя что-нибудь случается. И что на этот раз? А? Мы же давно планировали! И фильм этот, кстати, сегодня последний день идет.

– Планировали, конечно, – Наташка опять тяжело вздохнула на другом конце провода, – но понимаешь, Ксенька, похоже, заболела. А у них, конечно же, в общаге ничего нет… Ну, сама знаешь, как общежитские у нас живут: ни денег, ни продуктов, ни лекарств. А у нее тем более.

– Так… Понятно. И что? – Анюта нахмурилась, – продукты понесешь, что ли?

Подруга помолчала, а потом нерешительно произнесла:

– Да я даже не знаю… Ну, надо, наверное, чем-то помочь? Она ж детдомовская, ей никто кроме нас не поможет. Так и будет лежать одна-одинешенька. Гордая, не попросит.

Анюта, очень добрая по натуре, тут же смягчилась.

Что и говорить, ей всегда было немного жалко Ксеньку, веселую, чудную, смешливую. Когда два года назад Наташка их познакомила, Аня удивленно уставилась на незнакомую девушку. Та оказалась из команды тех самых удивительных существ, которых всю жизнь дразнят: «Рыжий, рыжий, конопатый…». Тонкая, худющая, рыжеволосая, с целой горстью рассыпанных по лицу веснушек, которые совершенно не портили юное лицо. Ее короткие волосы ярко-рыжего цвета, беспорядочно рассыпавшиеся по острым плечам, все время падали на высокий лоб, закрывая глаза непонятного цвета: то ли серого, то ли зеленого. Ане вообще казалось, что у Ксеньки глаза, как у кошки: они меняли свой цвет в зависимости от освещения.

Поначалу Анюта сдержанно отнеслась к появившейся в их давней и дружной компании незнакомке, а потом, немного пообщавшись, тоже полюбила эту, на первый взгляд, странную рыжеволосую особу. Было в этой худенькой высокой девушке что-то такое, что отличало ее от многих девчонок: удивительная простота и доброта, которые присущи, наверное, всем познавшим с детства большое горе. Уже потом Наташка рассказала подруге, что Ксенька, выросшая в детском доме, попала туда уже перед самой школой. Ее родители погибли под колесами огромного грузовика, стремительно вылетевшего с мокрой трассы прямо на обочину дороги, где за минуту до этого остановились родители Ксеньки на своей крохотной машинке. Единственную бабушку девочки суд признал недееспособной, поэтому органы опеки поспешно передали шестилетнюю кроху на воспитание в детский дом.

Поступив на филфак, Ксения поначалу держалась особняком. В группе она ни с кем, правда, не ссорилась, но и не сходилась близко, ни на кого не полагалась, душу никому не раскрывала. Просто старательно училась, поражая преподавателей своей настойчивостью и огромным терпением. Упорства этой рыжеволосой девчушке было не занимать.

В общежитии Ксенька дружбу тоже ни с кем не водила, общалась с девчонками и ребятами ровно и спокойно. На удивление всем, в ней не было ни детдомовской агрессии, ни уязвленности или ущемленности. Странно, но прожив много лет без родителей, она сумела сохранить в себе легкость характера и доверчивость, совсем, к сожалению, не свойственную детдомовцам.

Ксенька во всем казалась особенной…

Поначалу однокурсники к ней настороженно присматривались, исподтишка разглядывали веснушчатую студентку, недоверчиво приглядывались, удивленно пожимая плечами, а потом, не сговариваясь, приняли девушку, по достоинству оценив ее трудолюбие, чувство юмора и легкость общения.

Жизнь бывает непредсказуемой.

Она часто и удивляет, и разочаровывает. В ней вообще много парадоксов. И много случайностей. Хотя… Говорят же, что ничего случайного не бывает.

Мы никогда не знаем, как, зачем и почему на нашем пути оказываются те или иные люди. И, к счастью, нам не ведомо, что готовит нам грядущий день…

Наташа, как и другие сокурсники, не сразу поняла и приняла странную рыжеволосую девчонку, подсевшую однажды на лекции к ней за стол. Со временем они подружились. А потом эта детдомовская девчонка стала общаться и с Аней, считавшей Наташку чуть ли не сестрой – еще бы, столько лет вместе: и в детском саду песочные замки строили, в школе за одной партой сидели, и родители дружат, и дачи рядом.

Анна вздохнула.

Вспомнив, что Наташка все еще ждет ее ответа, она спохватилась:

– Эй, эй… Натуль, ты еще здесь?

Недовольный голос подруги вернул ее в день нынешний:

– Ну, конечно. Ты что там, уснула? Я жду, жду…

Анна нахмурилась:

– А чего ждешь-то? Ты ведь уже сама все решила! В кино не идем, планы все кувырком, день пропал…

А потом добавила:

– Ладно. Поеду с тобой, Ксеньку проведаю, все равно делать нечего.

Перебросившись еще парой фраз, девчонки быстренько договорились встретиться у входа в общежитие часа через три. На прощание Анюта улыбнулась:

– Ладно, я побежала.

Но тут же спохватилась:

– Наташ, а я с собой Пашку возьму… Можно? Ты не против?

Наталья на мгновение замолчала, осмысливая услышанное, потом насмешливо хмыкнула:

– Да уж возьми, пожалуй… Куда ж ты без него?

Но понимая, что для любимой подруги это не праздный вопрос, тут же смягчилась:

– Не обижайся, Нюся! Это я так… Бери, конечно, и нам веселее будет, и Ксюшку развлечем заодно. Ну, все, все… До встречи.

Анюта любила, когда подруга называла ее Нюсей. Для нее это означало многое: и то, что у Наташки хорошее настроение, и то, что она ей по-прежнему дорога, и, наконец, просто то, что у них есть свои девичьи секреты, о которых никто не знает. Это сокращение от ее имени появилось еще в детском саду, когда Наташка не все буквы выговаривала. Подруга бегала по группе среди малышей и громко звала Анюту, затерявшуюся среди детей, азартно скачущих на деревянных лошадках:

– Нюся, Нюся…

Так и повелось с тех пор… Годы бежали, а Аня так и оставалась для своей уже взрослой Натальи Нюсей.

Попрощавшись с Наташкой, Анюта взглянула на часы. Ого! Стрелки часов предательски торопились. За оставшиеся два с половиной часа нужно было съездить домой, взять что-то для Ксеньки и ехать в общежитие.

Схватив в гардеробной свою шубку, Анна опрометью кинулась к машине. Но, плюхнувшись на сиденье, она первым делом опять взялась за телефон.

Пашка не отвечал.

Но терпение никогда девушку не подводило. Сбросив вызов, она опять упорно набрала знакомый номер:

– Ну, давай же… Ну! Куда ж ты пропал?

Словно услышав ее недовольное бормотание, трубку, наконец, подняли:

– Да? Анютка?

Довольно усмехнувшись, девушка возмутилась:

– Эй, ты почему трубку не берешь?

Павел, отличающийся удивительной невозмутимостью и спокойствием, неторопливо ответил:

– Да я тут на кафедре… Профессор рвет и мечет. А, что, собственно, случилось? Ты вообще где?

Анна, понимая, что время уходит, затараторила:

– Пашка, я у третьего подъезда возле университета. Уже в машине. Уезжаю домой.

Молодой человек сразу же перебил ее:

– Подожди, подожди! А у тебя же семинар? Ты все сдала, что ли? Уже?

Девушка улыбнулась:

– Да! С первого раза! Представляешь?

Павел облегченно выдохнул:

– Молодец! Ты у меня умница! Я волновался, честно говоря, хотя и не сомневался в твоем успехе – ты ж лучшая на курсе!

Анна покачала головой:

– Вот только не нужно думать, что мне все легко дается! Я стараюсь! Приходится пахать и пахать…

– Это-то конечно, – Павел согласился, – никто и не сомневается. Но ведь главное – результат? Да? Ты ж сама меня в этом убеждала, помнишь?

– Да, да, да… – Аня заторопилась, – слушай, Паш, тут одно дело обнаружилось. Срочное. Я сегодня к одной девчонке поеду. Она с Наташкой на филфаке учится, ее однокурсница. Мы дружим с ней давно, но ты ее не знаешь, не напрягай память. Она в общаге университетской живет.

– И что? – Павел удивился, – чего к ней ехать-то? Мы ж, помнится, еще вчера планировали все вместе в кино сходить. И Наташка твоя, кстати, с нами тоже собиралась.

– Ну, да, – Аня нахмурилась, взглянув на часы, – я помню. Собирались. В общем, это долгая история. Но девчонка эта сегодня заболела. Внезапно. Поэтому мы решили поход в кино отменить. Понимаешь? Ну, извини, так уж получилось…Обещаю, что сходим на следующей неделе обязательно.

Она очень торопилась и выпалила все на одном дыхании:

– Хочешь, давай вместе съездим к ней, проведаем. А то нехорошо как-то… У нее родственников никого здесь нет. Ну? Что скажешь?

Павел недовольно хмыкнул.

Анюта опять заспешила:

– Ты чего? Ну, не отказывайся! Она знаешь, какая смешная… Рыжая! Я вас познакомлю, она тебе обязательно понравится. Поедем?

Ему не очень хотелось тащиться на другой конец города к какой-то незнакомой девчонке. Но, с другой стороны, не хотелось отказывать Анюте, поэтому, недолго думая, он согласно кивнул:

– Ну, ладно… Что с тобой поделаешь? Поедем к твоей больной.

Анюта радостно подпрыгнула на сиденье машины:

– Ура! Давай тогда поскорее! Я ведь в машине уже сижу. Выходи. Сначала ко мне заедем, продуктов каких-нибудь наберем, у Люси там полно всяких вкусностей. Ну, а потом уже туда отправимся.

Положив трубку, Анюта мечтательно поглядела в окно…

Февраль.

И тогда тоже был февраль. И точно так же мела колючая поземка, посыпая землю мелкой крупой, словно крахмалом. И точно также ледяной ветер бросал в лица горожан горсти ледяного крошева…

Надо же… Все повторяется.

Тогда она, студентка первого курса знаменитого медицинского университета, еще едва привыкнув к суматохе, скорости и энергетике студенческой жизни, старалась вовсю. Прибегала к первой паре раньше всех, зубрила латынь, стиснув зубы постигала анатомию… Захлебнувшись счастьем от исполнившейся, наконец, мечты, она, дочь и внучка врачей, усердно овладевала азами будущей профессии. В тот метельный февральский день Анна, подъехав к главному корпусу, рванула на себя тяжелую входную дверь и нос к носу столкнулась с высоким юношей. От неожиданного толчка тот выронил достаточно большую коробку с какими-то пробирками, которые звеня, посыпались под ноги входившим студентам и преподавателям. Молодой человек поначалу сердито сдвинул брови, собираясь возмутиться неосторожностью влетевшей в дверь девчонки, но разглядев в ее глазах жуткую растерянность и накатившиеся слезы, сразу смягчился:

– Ну, куда ты несешься? Торопыга! Вот сейчас наш доцент лопнет от злости….

Он поспешно наклонился и стал собирать разлетевшиеся по огромному холлу пробирки. Анна, осознав, что из-за ее оплошности сорвется лабораторная работа целой группы, схватилась руками за зардевшиеся от стыда и смущения щеки:

– Ой, прости меня! Я не хотела! Извини, пожалуйста… Ну, пожалуйста! Я нечаянно…

Молодой человек досадливо поморщился:

– Да хватит тебе извиняться. Давай лучше помогай… По сторонам смотри. Вон, вон… Там лежат две у стены, собирай скорее.

Оглядевшись, он нахмурился:

– Кошмар. Штук пять все-таки разбились, а эти две треснули… Видишь, у самого дна? Тоже придется выбросить. Вот ты растяпа!

Аня, чувствуя ужасную вину, подняла на парня глаза, полные слез:

– Господи… Хочешь, я пойду с тобой на кафедру? Извинюсь… А хочешь, я заплачу за них?

Услышав это, молодой человек на мгновение опешил, а потом громко захохотал, запрокинув голову:

– Что? Ну, ты даешь! Кому заплатишь-то? Кафедре? Вот умора-то…

Пока они ползали, собирая стекла и пробирки, раздался звонок, оповещающий о начале первой пары. Анна испуганно подхватила свой ранец:

– Ой, я побежала… Я не могу опаздывать! Извини еще раз!

Парень насмешливо прищурился и внимательно поглядел на юную студентку:

– Ты первокурсница, что ли?

Аня гордо кивнула:

– Ага!

Молодой человек покачал головой:

– Тогда понятно. Я и вижу, как ты суетишься.

Девушка улыбнулась:

– А ты?

Парень, наконец, сложил все собранное в коробку, поднял ее с пола и, шагнув к лестнице, ответил:

– Я с третьего курса. Павел меня зовут.

Он на мгновение остановился и обернулся:

– А тебя?

Аня, собравшаяся уже бежать по лестнице вверх, тоже приостановилась:

– Анна.

Сказав это, она побежала вверх, перепрыгивая через две ступеньки…

Так началась эта любовь. Веселая, нежная, беспокойная.

Студенческая. Февральская.

Прошло два года.

Анна из смешной нелепой первокурсницы превратилась в красивую, уверенную в себе студентку. Отличницу. Третьекурсницу.

Многие будущие врачи заглядывались на нее, но в сердце ее, трепетном и страстном, пока жил только он, Павел, студент теперь уже пятого курса.

Анна, вздохнув, улыбнулась и посмотрела сквозь запорошенное снегом окно машины.

Метель. Февраль….

Все повторяется. Все, все, все…