Текст книги "Йоха"

Глава 39. Утро Нового года

– А куда он уехал?

– Не знаю, он не сообщил, – развел руками Йоха. Борька подумал и спросил снова:

– А почему?

Йоха засмеялся:

– Ага! Сейчас, мудрец будет тебе объяснять свои поступки.

– Почему мудрец?

– Потому…

Борька заерзал на месте, он явно не соглашался с Йохой.

– С чего ты взял, что он мудрец? Ну дошел мужик до чего-то… Может, он сам ученик еще. Чего он бегает с места на место? И вообще, чему он тебя научил? – Йоха вздохнул:

– Борьк! Ты не понимаешь! Научить нельзя, можно научиться. Когда ученик созрел, у него появляется учитель. Я не созрел. Но учитель все равно пришел, чтобы указать мне направление. Видимо я слишком долго плутал в темных коридорах…

– Ага! И поэтому ты баб собираешь, всех подряд, якобы по велению учителя. Тоже мне – искатель мудрости! В каком месте?

– И в этом тоже… Если мы ничего не знаем друг о друге, как можно претендовать на большее?

– Не знаю, – подвел черту Борис, – надо что-то делать! Надо учиться, надо искать, общаться с новыми людьми, испытывать новые ощущения… А вы тут все тусуетесь и тусуетесь. Смотреть противно! Ты понимаешь, что все это исчерпало себя?

Йоха сидел, понуро опустив голову. Раннее утро Нового Года смотрело в окно серым, тусклым глазом. В кухне было холодно. На столе остатки ночного пиршества. Через стол, напротив сидит Борька: уверенный в себе, вальяжный, студент театрального ВУЗа… Йоха почувствовал себя неуютно. Как будто нечем было крыть, нечего ответить. Ненужный какой-то разговор получился… Но Борька вдруг сжалился:

– А помнишь? – мечтательно спросил он. И Йоха мгновенно встрепенулся, зажглись глаза, хмурая физиономия осветилась улыбкой:

– Помню! А как мы ездили с тобой в Абхазию?

– Ну ты был нуден!

– Ха-ха-ха!

А на плите уже закипал чайник, и много вкусного осталось на столе и в холодильнике, и не кончались сигареты. В тучах за окном мелькнуло солнце, обещая морозный, свежий день. Начинался Новый Год, который изменил все…

Глава 40. Псалом

Отец умирал.

Сначала ему сделали операцию, потом пошли метастазы… Он слабел на глазах. Из красивого, не старого еще мужчины, отец стремительно превращался в полуживое существо, с трудом передвигающееся по квартире.

Последние полгода он потерял интерес ко всему; мозг его, ослабленный борьбой за жизнь, болью и страхом, отказывался воспринимать действительность. От прежнего отца осталась только бородка клинышком…

Он умер неожиданно. Все знали, что он умирает и видели, как он мучается; но к его мучениям привыкли. Ведь он рядом, не важно, в каком он состоянии. Его присутствие сохраняло видимость полноценной семьи. Здоровые в своем эгоизме, близкие не хотели его освобождения.

Он умер на страстной неделе, в пятницу. Около пяти часов утра позвонила мать и сказала Йохе, что отца больше нет.

Двое суток Йоха выполнял какие-то обязанности, которые, по его мнению, ничего общего не имели с его скорбью. Отца он любил.

Стоя у гроба и читая Псалтырь, некрещеный Йоха, выросший в семье, где не было верующих, не понимал…

«Помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его…»

Глава 41. Гениальная цепочка

Мирон Лукич Бедношея – один из тех «бизнесменов», что таскают с голодной Украины «не кондицию» в относительно благополучные города России. Денег у него нет, но очень хочется ему денег…

В прошлом инженер-строитель, теперь средней руки шмандралер, Мирон Лукич лелеет мечту: как он, взяв бракованную посуду в Харькове, привезет ее в Воронеж, там обменяет все это на рыбу, нет, извините, на муку. Муку отвезет в Архангельск, обменяет на рыбу, продаст рыбу и купит велосипеды, которые и отвезет в Харьков, чтобы обменять на посуду… Формула такова: товар – деньги – товар, и так без конца, видимо важен сам процесс.

Вот на него-то тусовка и вышла. В гениальной цепочке появился еще и Казахстан, девственно-чистый, сулящий огромные прибыли… И загорелся наш господин Бедношея! И захотелось ему превратиться из мелкого спекулянта в крупного воротилу. Замаячили пред светлыми очами бывшего Харьковского инженера горы «зеленых» хрустящих бумажек… Развели пацаны взрослого дяденьку. Закрутилось, завертелось колесо. Кто кого обует?

– Вы, ребята, тренируйтесь! Торгуйте посудой… Денег? Денег я вам не дам!

– Нет! Лукич! Ты нам телефон оплати и в командировку ехать, срочно! Факс пришел, с вызовом…

– Так может они оплатят?

– Может и оплатят, но ты деньги сейчас давай!

Так и пошло. Тянули ребятки с Лукича деньги, загоняли его посуду по дешевке и брали из этих сумм. А денег требовалось много… Лукич приуныл, глядя на расходы. Денег нет и товара нет, а ребятки разводят руками и улыбаются. Кормили Бедношею авансами, состоящими из рассказов Влады о несметных богатствах, которые вот-вот посыплются на него, как из рога изобилия…

Но богатства не сыпались. Лукич был патологически жаден, а это сильно тормозило процесс развития фирмы с диким названием «ФБГ». Обе высокие стороны: тусовка и Мирон Лукич, все дальше и дальше отходили друг от друга. Началось с элементарного недоверия, кончилось откровенной ненавистью.

Влада, к тому моменту пробившая-таки большой заказ с предоплатой, быстренько позвонила куда надо и отменила договор, здраво рассудив, что один злобствующий Лукич лучше Интерпола… Попадать на огромные суммы, не поимев с этого ничего, Влада не хотела. Остальные члены команды только моргали глазами да кивали. Год, положенный на то, чтобы создать крупнейший в своем роде концерн, явно не удался.

Лукич вдруг взъерепенился и стал наезжать на своих бывших партнеров. Требовал возвращения сумм, возобновления контрактов. Дошел до того, что стал угрожать. Влада перестала подходить к телефону. Появились какие-то люди… Кому-то били морду… Митьку совсем запугали. Влада металась меж нескольких огней. Ей надоело бояться, она пошла на стрелку к Лукичу.

Просидев у своего патрона с полчаса в обществе четырех мужиков и послушав не очень изысканный мат, она поняла, что дальнейшие отношения потеряли всякий смысл. А уж когда ей пообещали, что за долги продадут в Турцию, откровенно развеселилась Крыша Лукича, высокий молодой кавказец, не выдержал и спросил:

– Куда ты полезла, женщина? А?!

Влада посмотрела на него, прищурив глаза, и спросила:

– У тебя есть жена?

– Есть.

– И дети есть, наверно?

– Да.

– А твоя жена думает о том, чем она накормит своего ребенка?

– Но я же – мужчина! – возмутился кавказец.

– А в моей семье мужчина – я! – твердо отчеканила Влада. Кавказец посмотрел на нее задумчиво, потом перевел взгляд на Лукича, тот сидел, вжавшись в кресло.

– Слушай, ты им зарплату платил?

– Нет, но…

– А чего ты хотел, чтоб они не воровали? Кушать все хотят. На что им жить! – он пожал плечами.

– Одну ее, – Лукич указал на Владу, – я бы содержал, а всю эту компанию… В общем, пусть пишет расписку: сколько она мне должна и когда отдаст.

– Расписку? – усмехнулась Влада, – ладно, я напишу расписку. Бумага все стерпит…

Ей выдали клочок бумаги, где она написала, что требуемую сумму вернет в течение месяца, а дальше начинает работать счетчик. Расписалась, довольный Лукич взял бумажку, прочитал, покивал головой и, сложив, спрятал в портмоне. Влада поднялась, чтобы уйти. Мужчины также поднялись со своих мест. Ее больше не удерживали. Кавказец пошел с ней к выходу, чтобы открыть дверь. Они простились, кивнув друг другу.

На лестничной площадке маялся пьяный Гришка – родственник господина Бедношеи.

– Владочка! – размазывая пьяные слезы, возопил он и полез обниматься. Влада заставила себя улыбнуться и постаралась отстраниться от мокрых Гришкиных губ.

– Эх! Жизнь! Ты прости их…

– Я не в обиде.

– Я-то, я-то ведь без дома остался! Дом-то продали, а денег нет, все на долги забрал он, – Гришка махнул рукой в сторону двери.

– Как же так? – Влада уставилась на него, не понимая.

– Раздел меня родственничек! Племянничек… Говорит, что ты виновата, – Гришка искательно заглянул ей в глаза.

– Я?

– Ну, ты и твои у него деньги брали, – залепетал Гришка.

– И весь твой дом выбрали, – уточнила Влада, – Эх, Гриша, Гриша!

– Да я знаю, что не ты, – вздохнул пострадавший от родственника Гришка, – это я так, лишь бы поговорить… Я же тебя люблю! – и он опять полез целоваться. – Хоть раз поцелую, пока пьяный, трезвый не решусь.

Влада вывернулась, похлопала Гришку по плечу, пожала ему руку и повернулась уйти.

– Постой! Погоди! – Гришка скрылся за дверью квартиры и быстро вернулся с букетом пионов.

– Вот, тебе!

– Спасибо…

– Не обижайся!

– На тебя, Гриш, да никогда!

– Ну, прости…

– До свидания. Ты тут единственный мужик! – твердо сказала Влада и пошла вниз по ступенькам. Гришку она больше не видела, никогда.

Дениса снова выручили…

Митьку продолжали преследовать люди Лукича. Они приходили с завидной регулярностью, пугали Леру, беспокоили больного деда. В один из вечеров Денис, зашедший к Митьке посидеть в спокойной обстановке, напоролся на вымогателей. Послушав привычный поток угроз и не сказав, как обычно, ни слова, Денис собрался и удалился… На следующий день он явился к Митьке прямо на работу. В белом плаще, руки в карманах, лицо застывшее.

– Идем, – коротко бросил Митьке. Митька все понял, быстро переоделся и они поехали в маленькую конторку, снимаемую Лукичем на территории какого-то заводика. Лукич был на месте. Денис с Митькой вошли, не стучась.

– Здравствуйте, Мирон Лукич, – задушевно начал Денис.

– О, ребята! Долг принесли?

– Какой долг? – вежливо осведомился Денис.

– Вы ж брали, ребята! – возмутился господин Бедношея.

Денис медленно повернул голову к Митьке:

– Ты брал? – спросил он. Митька мотнул головой. – И я не брал, – заключил Денис, опять повернувшись к горе-бизнесмену. Руки у того мелко подрагивали. Опытный Лукич сразу обратил внимание на отяжеленный карман белого Денисовского плаща.

– Так ведь это… Посуда… У меня расписка…, – залепетал он. Денис понаблюдал за реакцией собеседника. Качнулся с пятки на носок, потом обратно и произнес спокойно:

– Вот что, Лукич, ты на свою жопу приключений больше не ищи, пока я добрый, – и он шевельнул пальцами в кармане плаща, поудобнее обхватывая рукоятку ствола. Лукич заюлил:

– Ладно, ладно, ребята! Зачем нам ссориться! Не вы брали, я знаю… А Влада где? – неожиданно спросил он. Денис хохотнул:

– Далеко, отсюда не видно. А орлам своим скажи: еще раз увижу, хуже будет! Следующий раз будешь знать, на кого наезжать! Мудак! Пошли, Митька.

– До свидания! – прокричал им вслед Лукич с большим облегчением.

Неделю Денис ходил, не вынимая руки из кармана. Но наезды кончились, Лукич и его помощники на глаза не попадались. Жизнь вошла в прежнюю колею.

Только однажды, на рынке Митька встретил одного из тех, кто угрожал ему. Он подошел к Митьке, поздоровался и попросил прикурить. Митька кивнул и протянул зажигалку.

– Без обид, парень?

– Да я уж и забыл, – ответил Митька, – сам-то как?

– Да так… Живем, помаленьку. Подрядился здесь, теперь…

– А Лукич? – поинтересовался Митька. Мужик заржал:

– Посудой торгует, жлоб! – Митька рассмеялся вместе с ним.

– Ну, давай! – И они пожали друг другу руки.

Глава 42. Колесо

Катится колесо, скачет по разбитой дороге. Совсем вроде останавливается, ан нет, нырнет в колею, да на камень, тот его поддаст, выпрыгнет колесо, а там под горку, скорость приличная получается.

И что за колесо такое, что впереди телеги бежит? Оторвалось что ли? А хозяин что, на трех ехать собрался? Может, у него в запасе есть? Ну и что, что в запасе! У хорошего хозяина ничего лишнего не бывает, а этот колесами разбрасывается! Так никаких колес не хватит.

А колесо-то, колесо-то! Мчится все дальше и дальше; вот оно уже, подскочив на очередной ухабе, взвилось вверх, бешено рассекая воздух, крутанулось и, пролетев несколько метров, грохнулось оземь. Поднялась пыль, а колесо, вильнув, удержалось на ободе и устремилось дальше.

Я хмыкнул, пожал плечами и пошел вслед за ним

Шел-то я своей дорогой, это оно, колесо то есть, меня обогнало.

– Эй, мил человек, постой! – сзади слышен тяжелый топот и натужное дыхание. Я останавливаюсь и жду, повернув голову в сторону догоняющего меня человека. Он запыхался. Остановился передо мной, смотрит умоляюще:

– Ты, это… Колеса не видел?

Волосы и борода всклочены, в пыли весь, не поймешь: то ли черный, то ли седой.

– Твое, что ли?

Счастливая улыбка озаряет его лицо:

– Мое! Мое, – лихорадочно кивает он кудлатой головой, – где?

– Что, «где»? – удивляюсь я. На мгновение он столбенеет, потом выпучивает глаза, открывает рот: широко, как рыба, вынутая из воды.

– Колесо! – наконец выдыхает он.

– Ах, колесо, – понимаю я, – укатилось. – Я показываю куда укатилось колесо. Мужик следит за движением моей руки. Он хочет сразу сорваться с места:

– Давно?

– Да нет, только что.., – неопределенно отвечаю я

– За поворот? – опять спрашивает мужик, и взгляд его становится подозревающим. Я киваю. Мужик оглядывает меня с головы до ног, потом смотрит, почему-то, мне за спину. Я пожимаю плечами и хочу уйти, но в моей голове возникает вопрос, и я задаю его:

– А телега твоя где?

– Телега? – удивляется он.

– Ну да. Колесо-то откуда?

– Ах, колесо.., – он не отвечает, а обходит меня кругом и быстро убегает по дороге к повороту.

Я иду за ним, точнее теперь за ними: за колесом и его хозяином. Хотя я, конечно, иду по своим делам, это они куда-то заполошно бегут, дороги совпали…

Я ускоряю шаг: как-то скорее подсознательно. Не то чтобы мне было очень интересно, просто я понимаю, что иду очень быстро, нет, я уже бегу за ним – за хозяином укатившегося колеса.

Вот он – поворот. Сейчас я увижу его спину и спутанные волосы…

– Эй! Эй! Погоди! Да постой же ты!

Он далеко, но он меня слышит, оборачивается.

– Постой!

Но мужик только прибавляет ходу.

Не может же оно так долго катиться! В самом деле: дорога не под горку, чего оно так разогналось? На бегу я оглядываюсь по сторонам, всматриваюсь: в заросшую травой и одуванчиками обочину, в неглубокий овражец; надеюсь увидеть злополучное колесо, валяющееся в бурьяне. Но нет, его нет нигде!

Я догоняю мужика. Он сидит посреди дороги и плачет, размазывая пыльные слезы по заросшим щекам.

– Ты чего? – растерянно обращаюсь я к нему, не понимая его горя.

– Все! – подняв голову, сообщает он мне обреченно, – Все!

И столько обиды и тоски в этом «все», что я замираю и не нахожу в себе слов для вопроса или ответа. Стою рядом, как столб и смотрю на плачущего человека.

– Укатилось…

– Куда?

– Теперь все! Не знаю… Эх!

– Да валяется где-нибудь, найдем! – обещаю я несчастному владельцу колеса, поражаясь его слезам, – Бог с ним, с колесом! У тебя же где-то телега с лошадью остались. Давай, возвращайся. Я еще поищу, а ты меня догонишь. А то лошадь уведут.., – Я говорю все это, сам не веря себе, потому что вижу, как мои слова действуют на мужика. Лицо его сначала вытягивается, потом, неожиданно разглаживается и светлеет.

– Вставай, – говорю я, протягивая руку, чтобы поднять его с земли. Он улыбается, а потом начинает хохотать, разглядывая мое недоумение.

– Ты чего ржешь? Чокнутый, что ли? – Совсем теряюсь я

– Да ты не понял, паря! Ты не понял!

– Чего я не понял?

– Не мое это колесо, – мужик легко вскакивает, отряхивает руки, хлопает себя по штанам, чтобы сбить пыль.

– Не твое? Что ж ты мне голову морочишь! – Я начинаю злиться на него и на себя. Бегаю, как дурак, за ним и его деревяшкой!

– Это – Колесо Счастья! – светло улыбаясь, неожиданно сообщает мужик. – Раз в жизни такое встретишь, сможешь поймать, и все тебе будет…

– Вот оно что, – отвечаю, а сам вспоминаю бабкины рассказы про чудо-колесо, что катится где-то по дорогам…

А мы уже идем вместе туда, дальше, вслед за чудом по пыльной дороге и говорим, говорим…

Глава 43. Зима, или игры со смертью

Убежать некуда, со всех сторон подступает тьма. Она осязаемо-плотная, материальная, нестерпимо непроницаемая и холодная. При этом все тело стало мертвенно ледяным, до такой степени, что кипящая вода не могла его согреть. Вздувается, пузырится, краснеет кожа, плавает ошметками в кипятке, а мозг не хочет спасать тело. Мозг напряженно борется с наступающей тьмой. Только глаза живут, они не моргая пялятся в черноту, но не видят ничего…

Гул извергающейся воды, к которому давно привык слух, воспринимается, как вечный фон к черному «ничто». Постепенно какой-то посторонний звук примешивается и заставляет мозг включить дополнительную восприимчивость. Стук усиливается…

– Да! – неожиданно раздраженно орет глотка

– Выключи воду! Я не могу уснуть!

Голос, человеческий голос… Откуда в этой полной тьме человеческий голос? И что ему нужно?!

Тело начинает жить, нервы рапортуют о поврежденных участках кожи, сердце бешено колотится, легкие задыхаются от горячего пара… Свет! Яркий, искусственный…

– С ума сошла!

– Да у тебя здесь не продохнешь!

– Не твое дело!

– Ты скоро растворишься совсем в этой воде и уйдешь в трубу, в канализацию.

– Ну и что? Может, я этого хочу! Может, мне это необходимо!

– Тебе надоело жить?

– Мне надоело так жить!

– Ну так живи по другому.

– Закрой дверь! С той стороны.

Она включила свет и выключила воду. Все, смерти нет. Тени расползлись по углам и будут там сидеть до следующего раза.

С трудом подняв себя из эмалированного гроба, ему удается выбраться наружу. Его лица нет в зеркале. Значит, он умер? Чушь, это запотело стекло. Лицо как лицо, только постарело очень. Это от жары. Надо побриться…

Глава 44. Эволюция

Весной заехал Матроскин и забрал вконец ошалевшего Йоху в Москву.

Когда-то Йоха отвез его в будке ГАЗона в столицу, и благодаря этому Андрей поступил в Московский Университет культуры. Денег в тусовке отродясь ни у кого не было, а Йоха в те времена работал в книжной фирме и частенько разъезжал по всей стране, закупал продукцию.

Матроскин учился уже на третьем курсе, был страшно доволен, а свои поездки на сессии воспринимал, как великие праздники. В столице он успел влюбиться в свою сокурсницу Наташку. Это была возвышенная платоническая любовь. И теперь жаждал познакомить с ней Йоху.

Наташа работала в школе имени Галины Вишневской, преподавала актерское мастерство.

Йоха театра не любил. Он помнил свои юношеские обиды.

Дети, как дети. Йоха сам был таким же когда-то… Когда-то? Он и сейчас еще достаточно молод!

– Что я, в самом деле, выпал из реальности? Они не такие. Они живые, свободные, и я не вижу в них своих, таких далеких теперь комплексов.

Детские тела под музыку Эньи, сплетаясь и расплетаясь, рисуют узор жизни. Океан набегает приливами на берег, знаки Зодиака танцуют свой круг и вечная Луна встает над миром, освещая любовь.

Любовь, рождение, война, смерть…

Но снова, сплетаясь, рисуют детские тела жизнь!

Долой! Долой этот душный воздух, этот чад и дым. Прочь! Настежь окно! Никаких ставень, никакого стекла! Сорвать тяжелые шторы и – вон!

Он стоит перед распахнутым окном, держась руками за створки, и полной грудью вдыхает свежий воздух. Кисель в легких от табака и смрада давно не проветриваемого помещения постепенно уступает место кислороду. Противная вата в ушах исчезает, прекращается назойливый звон в голове. Дыхание выравнивается, сердце веселее гонит кровь.

– Ого-го! – кричит он высокому небу, – поживем еще!

Его рука соскальзывает от неловкого движения.

– О, черт! – порезался о разбитое стекло. Восторг как-то утихает, его начинает занимать только эта ранка. Зажав ее рукой, он оглядывается по сторонам, в поисках чего-нибудь, похожего на бинт. Хаос и запустение, царящие в его жилище, действуют на раненого удручающе. Поток свежего воздуха только добавил разрушений: он вымел окурки из переполненных пепельниц, и теперь грязный пол покрыт тонким слоем пепла. Давно немытые чашки с остатками заварки и кофейной гущи заполняют раковину и теснятся на столе вперемешку с кусками какой-то пищи, пластиковыми баночками, пакетами… Все это в давно не вытираемых потеках и крошках разного происхождения.

Грустно. Он подходит к полкам с оторванной дверцей и разглядывает какие-то куски проволоки, грязные бутылки, жестянки. Где-то должна быть аптечка… Нет, не видно. Он вздыхает, присаживается на потертый диванчик, замечает полотенце, засунутое между диванными подушками, тянет его к себе, наматывает на руку. Оглядывает стол в поисках пачки сигарет. Находит. Облегченно улыбается, достает здоровой рукой сигарету, зажимает губами, прикуривает от зажигалки, оставшейся здесь от кого-то… Кого? Не важно.

Ветер хлопает створками окна с разбитым стеклом, позвякивают осколки.

Наверно, нужно прикрыть окно, а то стекло свалится кому-нибудь на голову, – думает он вслух, но остается сидеть на диванчике, глядя в умытое утреннее небо, раскинувшееся над миром, в который вот-вот полетят режущие осколки треснувшего стекла.

Он настолько увлекается картинкой перед своими глазами, что забывает о зажженной сигарете; и она медленно истлевает в его руке, еще горячий пепел отламывается от окурка и падает на его голую ногу:

– Ф-ф! Больно! – жалуется он сам себе, трясет ногой, швыряет горящий окурок в пепельницу, откуда тот, подхваченный сквозняком, улетает куда-то в угол.

Да что же это такое! Что это за утро такое! Что это за жизнь!

Он вскакивает, подбегает к окну и с лязгом захлопывает створки. Осколки стекла сыплются блестящим дождем прямо на его голые ноги.

Ну вот, ни в кого не попало, – с облегчением произносит он, поворачивается, идет в угол за забытой щеткой и аккуратно сметает стекло в совок, ссыпает в пакет с мусором. Пакет, давно переполненный, рвется и…

– О, нет! – он истерически хохочет, опять хватает щетку и разметает ею мусор по всей квартире, поднимает страшный кавардак; пыль стоит плотной завесой, взлетают в воздух обрывки старых газет, бьется посуда, гремит мебель…

– Так жить нельзя! – восклицает он. – Я устал жить в пыльном шкафу! Я хочу жить!

Вода хлещет изо всех кранов. Ванна заполнена порошком и бельем. Половая щетка задействована на полную катушку, за ней следует швабра. Вскоре начинают блестеть и кафель, и плита, и раковина, а он, напевая, вешает на балконе белье.

Распахнуты все окна, и солнце потоком лучей чистит гнилую затхлость квартиры. Свежие запахи проникают во все углы, наполняют дом, как воздушный шар.

Он аккуратно снимает оконную раму и, разложив ее на полу кухни, осторожно вынимает разбитое стекло.

В коридоре стоят мешки с мусором, и он несколько раз бегает к мусоропроводу, заталкивает туда плотные пакеты и с облегчением слушает, как ухают в бездну тяжелые дни и ночи, недели и месяцы…

Покончив с последним мешком, он возвращается в чистую, как-то сразу опустевшую квартиру, и идет на кухню. Ставит на плиту чайник, и пока тот закипает, он пододвигает к себе телефон, что-то вспоминает, шевелит губами, пугается, ищет записную книжку:

Неужели выбросил! Нет, она, кажется, в рюкзаке.

Он звонит, напряженно вслушивается в длинные или короткие гудки.

Господи, какой сегодня день? Когда это со мной случилось? В феврале? Марте? А может, в декабре? Все меня забыли! Или все давно умерли, а я все живу, живу в этом кошмаре! – он оглядывает свою посветлевшую норку и замечает, как сквозняк листает записную книжку.

– Весна! – улыбается он, – дожил!

Солнце ласково теребит его затылок. Неожиданно громко звонит телефон. Он срывает трубку:

– Да! Я! Уже сегодня?.. Извини… Да, конечно помню… Куда пропал?.. Ха-ха!.. Никуда я не пропал!.. Через час!.. Пока! – Он медленно кладет трубку и смотрит на пустую раму на полу.

Как будто она готовится принять в себя картину…

И тут вдруг с потрясающей ясностью до него доходит, что он тоже вот так готов принять в себя весь мир, но не застывшим полотном, а так, как отражение в глазах, жестах, танце… Принять и полюбить…