Текст книги "Москва парадная. Тайны и предания Запретного города"

Революция стала закатом Шехтеля. Великий зодчий стал ненужным, как и сам модерн.

Знаменитого зодчего выселили из собственного дома. Он долго скитался по съемным квартирам, найдя в итоге приют у своей дочери Веры в небольшой коммуналке на Малой Дмитровке, 25. В тесной квартире, где стояли помпейские и этрусские вазы, громоздились древние фолианты и кипы чертежей, а на стенах в несколько рядов висели бесценные полотна, особенно горько было сознавать свою неустроенность и ненужность.

После разрухи первых послевоенных лет Шехтель преподавал во ВХУТЕМАСе, продолжал преподавать в Строгановском училище и по-прежнему призывал своих студентов оправдать волшебную сказку о трех сестрах – «живописи, скульптуре и архитектуре, взявших на себя благодарную задачу украсить наше существование», и любить искусство, ибо любовь побеждает все.

Нищий академик. Бывший – а потому бесправный – надворный советник, кавалер орденов Анны и Станислава. Голодный член архитектурных обществ Рима, Вены, Мюнхена, Парижа, Глазго, Берлина. Бездомный, отстроивший с полсотни самых роскошных усадеб, домов, дач. Он тяжело болел, голодал и бедствовал, но продолжал упорно хвататься за любую работу, но выбраться из нужды не удавалось. Его проекты мостов, плотин и крематориев не вызывали одобрения, а идею египетской пирамиды в качестве мавзолея вождя посчитали глупой шуткой.

Сталин предпочел другой проект. По одной простой причине – венцом щусевского Мавзолея стала трибуна, на которой могли красоваться здравствующие вожди.

Октябрьская революция выдвинула вперед других, «революционных» архитекторов. Зодчие, влюбленные в Красоту, оказались за бортом новой жизни. Иные зодчие, впрочем, смогли перестроиться. Так архитектор Фомин, трижды отрекшись от юношеских идеалов, объявил себя «пролетарским классиком». Жолтовский с головой ушел в проект Дворца Советов. Иванов-Шиц отдал дань Лениниане – в виде зала заседаний в Большом Кремлевском дворце. Шехтель тоже пытался найти свое место в новых строительных замыслах – создал проект обводнения Голодной степи, гидростанцию и плотину на Днепре, соорудил павильон Туркестана для Сельскохозяйственной выставки. Однако все проекты последних лет жизни, сделанные Шехтелем, остались только на бумаге.

Великий зодчий, один из самых обеспеченных архитекторов, строивший особняки знаменитым московским миллионерам, доживал свой век в страшной бедности, не имея денег на лекарства, а потом и не вставая с постели. По ходатайству А.В. Луначарского ему назначили пенсию, которой архитектор пытался прокормить всю свою голодавшую семью. На его руках – немощная жена и страдающая чахоткой дочь Екатерина. Любимый сын Лев редко появлялся у «отставшего от времени отца».

Окруженный несметными богатствами, Шехтель умирал с голоду. Вот о чем он писал в своем предсмертном письме к своему близкому другу И. Д. Сытину: «Вы знаете, как я люблю работать, но нигде не могу заполучить таковую и никто ничего не покупает; между тем я окружен несметными, по-моему, богатствами, которые оцениваются в сотни тысяч, но никто не покупает, моя коллекция картин, персидских миниатюр, библиотека – бесценны. Все мои картины должны быть в музеях. Посоветуйте мне – что делать, как спасти все эти ценности, я боюсь, что придут из Краснопресненского районного отдела и отберут картины, мебель для устройства местного клубного Музея… Я строил всем: Морозовым, Рябушинским, Фон-Дервизам – и остался нищим. Глупо, но я чист».

В другом письме он горько иронизирует: «Я окружен несметными богатствами, а я не могу купить даже молока для больной дочери… Я молю Бога прикончить эту каторгу, но доктора хлопочут зачем-то продлить это мучение. Я ничего не могу есть, ослаб до того, что не могу сидеть, лежать еще хуже, у меня остались одни кости и пролежни, очевидно, я должен умереть голодной смертью…» В другом письме он горько иронизирует: «Прошу Луначарского прислать мне верную дозу цианистого калия».

В Москве людей интересует хлеб, а не живопись и старинные книги. И Шехтель с последней отчаянной надеждой обращается к Сытину, думая уже не о себе, а о родных, которые останутся жить после его скорой смерти: «Нищенствовать при таких ценностях – более чем недопустимо. Продайте все это в музеи, в рассрочку даже, но только, чтобы они кормили жену, дочь и сына Льва Федоровича!»

По словам очевидцев, Шехтель безгранично любил своего единственного сына Льва, ставшего известным художником. Однако строптивый сын, разойдясь в оценке того направления, к которому он принадлежал, демонстративно взял фамилию матери и стал называть отца только по имени-отчеству. Федор Шехтель не смог принять эстетику нового времени, которую декларировали даже его дети.

Несмотря на то что Федор Осипович не всегда понимал своих детей, он всегда поощрял их творческие поиски. Он отдал большой зал своего особняка на Садовой для устройства выставки и собраний группы молодых футуристов. Здесь часто собиралась молодежь, друзья сына – М. Ларионов, Н. Гончарова, А. Осмеркин, В. Чекрыгин, В. Маяковский в своей бессменной черной самодельной блузе с невероятным ярко-желтым бантом. Блуза и бант так и остались на обложке первой книги его стихов, которую он писал в доме своего друга Льва Жегина, который сделал к ней иллюстрации.

Поэт еще в 1909 году был одним из авторов манифеста футуристов, которые сбрасывали искусство с корабля современности. А для Шехтеля это было немыслимо. Строители новой жизни были бескомпромиссны. Лев Жегин вместе с Маяковским и другими революционными новаторами ниспровергал основы старого искусства, отрицая творчество своего великого отца. На этом пути им было не по дороге. Творец «нового стиля» оказался не нужным строителям нового мира.

Со временем немногословный и замкнутый в себе Лев Федорович Жегин стал говорить об отце с симпатией и пониманием. Годы сделали свое дело, принципы истолкования искусства, на которых разошлись отец и сын, спроецированные на новое время, явно потеряли свою первоначальную остроту. Наследников Лев Федорович не имел. Единственный сын Ванечка утонул во время студенческого похода в одной из сибирских рек.

Умер Федор Шехтель в Москве в 1926 году и упокоился на Ваганьковском кладбище. Там же и жена, и малолетний сын Борис, и дочь Екатерина. И фамильное гранитное надгробие в стиле модерн, которое вместе с его автором пытались вычеркнуть из былого и настоящего. Имя архитектора, оставившего Москве изысканные особняки и общественные здания, долгое время было незаслуженно забыто и только сегодня начало звучать в полный голос. Тем ценнее каждое свидетельство о знаменитом зодчем. Одно из них – воспоминания его родного внука Вадима Сергеевича Тонкова, известного артиста эстрады, создавшего образ интеллигентной старушки Вероники Маврикиевны:

«Вот еще была такая история. Я не знаю, насколько она правдива, но, во всяком случае, мне об этом рассказывал большой сановник. Новый год у партийной верхушки было принято справлять в приемной МИДа, или, как ее еще называли, «у Громыки», в бывшем особняке Зинаиды Морозовой на улице А.Толстого, 17. Обычно отмечал его там и Брежнев, с которым приехал Вилли Брандт. Узнав фамилию архитектора, строившего здание, немец довольно произнес: «А, Шехтель – это наш!» И вот после этого к моему предку стали проявлять интерес. А ведь раньше говорили, что он строил исключительно для буржуев.

Это не так! Ярославский вокзал, Московский Художественный театр, кинотеатр «Художественный» на Арбате, павильон Туркестана на первой Сельскохозяйственной выставке в Москве, проекты Народного дома и Народного театра для парка «Сокольники», не говоря уже о проектах Днепростроя и даже мавзолея Ленина. И Московский Художественный – тоже не для буржуев. Это был общедоступный театр. «Заказ театра, украшающего Москву, я почитаю за честь выполнить безвозмездно», – именно так ответил мой дед Морозову, Станиславскому и Немировичу-Данченко, когда они предложили ему выполнить проект. Кстати, интересно, что во время реконструкции особняка Лианозова, в котором размещалось «Кабаре-буфф ОМОН», на стене был обнаружен рисунок деда углем. То есть он все сделал без чертежей. И это тем более удивительно, потому что дед всегда все детально вычерчивал вплоть до дверной ручки и последнего винтика в ней. Как говаривал Савва Морозов: «Фамилия Шехтель иностранная, а размах у Франца Иосифовича истинно русский…»

Шехтель создал город в городе (более 60 зданий): роскошные усадебные ансамбли, изысканные особняки, величественные доходные дома, детские приюты, гостиницы, вокзалы, магазины, банки, типографии, театры, храмы, надолго определившие лицо Москвы. И летящая белая чайка на занавесе Московского Художественного театра (МХТ) в Камергерском переулке, напоминавшая о связи театра с Чеховым, – этот символ тоже придумал Шехтель.

Вадим Тонков на протяжении многих лет безуспешно пытался создать в Москве музей Шехтеля. Все чудом сохранившиеся реликвии потомки зодчего хранят в небольшой квартире. Единственный памятник – надгробный, на Ваганьковском кладбище. По словам Вадима Сергеевича, после революции деду предлагали прекрасные условия жизни и работы многие страны Европы, но он предпочел остаться в России, сменив свои элитные сигары на махорку.

Он сказал, что он не сможет расстаться с землей, где построены его проекты, его дети и не покинет их никогда.

Великий зодчий не увидел трагической участи своих храмов: многие из них были разрушены и осквернены. Что касается светских зданий, то им повезло больше. Хоть модерн и признали буржуазным стилем, его роскошные особнячки передали дипломатическим ведомствам и посольствам. А в доме на Малой Никитской открыли музей A.M. Горького, предоставив гражданам возможность любоваться чудом шехтелевского модерна. Символом признания гения стало наречение его именем малой планеты.

Особняк А. И. Дерожинской – резиденция австралийского посла

Кропоткинский пер., 13.

Архитектор Ф.О. Шехтелъ. 1901—1904 гг.

Волшебная сказка Федора Шехтеля

Особняк А.И. Дерожинской

Знакомство с Федором Шехтелем не будет полным, если не познакомиться с еще одним творением великого архитектора – особняком А.И. Дерожинской в Кропоткинском переулке, 13, где ныне находится резиденция посла Австралии.

В 1901 году, после громкого успеха собственного особняка и великолепного готического замка Саввы Морозова, к известному архитектору обратилась дочь известного суконного фабриканта, рогожского старообрядца И. П. Бутикова Александра Дерожинская, имевшая славу едва ли не самой взбалмошной и эксцентричной особы Москвы, с просьбой построить для себя невиданный замок, который удивил бы и поразил видавшую виды Москву.

В 16 лет Александру насильно выдали замуж за крупного финансиста, известного общественного деятеля – Павла Павловича Рябушинского. Этот брак был совершен исключительно по желанию родителей, как союз двух очень богатых старообрядческих семей. Поэтому неудивительно, что вскоре Рябушинский бросил молодую жену и ушел к другой, забрав с собой сына Павла. Поговаривали, что Александра подала на развод, но ей его не давали лет восемь! За это время она потеряла родителей и брат, не способный к бизнесу, растратил очень большую часть дедова капитала. Ей пришлось заняться бизнесом, что у нее получалось блестяще. Сразу после развода она снова вышла замуж за потомственного военного В.В. Дерожинского.

Рябушинские в это время заказали у самого именитого и дорогого архитектора роскошный дом у Никитских ворот. Брошенная жена, в ответ, решила поразить оставившего ее мужа и удивить видавшую виды патриархальную Москву. Шехтель блестяще осуществил эту непростую задачу, сделал дом САМЫМ-САМЫМ: самое современное отопление, самое большое окно, самые высокие потолки, самые современные материалы и много всего самого-самого…

Третий раз Александра Дерожинская вышла замуж за И.И. Зимина, одного из директоров товарищества Зуевской мануфактуры. Его брат СИ. Зимин на собственные средства организовал в Москве частную оперу своего имени (ныне это здание Московского театра оперетты). Бурная личная жизнь заказчицы вызвала некоторую путаницу в именовании знаменитого особняка, поэтому в различных трудах по истории искусства он называется то «домом Дерожинской», то «домом Зиминой», хотя речь идет об одном и том же московском шедевре. Благодаря великому зодчему имя дочери текстильного фабриканта навеки вошло в историю мировой архитектуры.

Особняк Дерожинской, рожденный изысканной фантазией Федора Шехтеля, напоминает обитель призраков Серебряного века, вдохнувших в интерьеры поэтическую романтику и декадентскую тревогу. По преданию, знаменитый зодчий был вдохновлен на создание необычного и фантастического особняка во время прослушивания Первой симфонии Александра Скрябина. Рожденный в самом начале тревожного XX века под звуки божественной музыки особняк стал символом нового и изысканного стиля модерн, что значит «современный». И хотя в стиле модерн строили и банки, и вокзалы, и доходные дома, именно в особняках он проявился со всей глубиной. Каждое здание рождалось как архитектурный миф. Здесь нет места прозе жизни, мелочам быта. Быт одухотворяется, создается атмосфера покоя и возвышенности.

Ф.О. Шехтель считал, что задача архитектора украсить существование, дать радость глазу и повысить тонус. «Любя искусство, мы творим волшебную сказку, дающую смысл нашей жизни», – не раз говорил зодчий. Жилище должно быть достойно человека! Особняк в Кропоткинском переулке – часть этой сказки. Особняк, словно выросший из-под земли, стоит в глубине тенистого сада. Причудливое плетение ограды плавно перетекает в узор ветвей старинных деревьев, скрывающих шехтелевский шедевр от нескромного взгляда. Кружевная кованая решетка из диковинных зарослей экзотического кустарника, словно охраняет зачарованное царство.

Шехтель виртуозно управляет эффектом ожившей, подобной растительному побегу, металлической тяги: она прорезает одну из опор, отскакивает от другой, оплетает третью, а в завершение испускает из себя дважды изогнутую боковую лопатку – растущее, пробующее воздух щупальце-побег. Изысканный рисунок этой решетки предвосхищает созерцание необычного здания. Таинственный замок, словно архитектурный миф, сочетает в себе массивность и прозрачность, крепостную замкнутость и гордую, парадную открытость дворца, аскетизм дорического храма и роскошь фантастического райского сада.

Грозный страж сказочного дома

Светло-зеленый фасад, обращенный к переулку, имеет внушительный и торжественный вид. Возможно, такой эффект создают две приземистые тяжелые башенки с узкими окнами, напоминающими бойницы, и господствующая над ним гигантская «башня». В нее заключено пространство самого большого помещения в здании – грандиозной гостиной с огромным во всю стену овальным окном величиной с трехэтажный дом! Это самое большое в России щитовидное окно. Именно Свет, который так важен для создания уютной обстановки, талантливый зодчий возвел в ранг одного из самых главных декоративных элементов наравне с красным деревом, мрамором и позолотой. Шехтель заставил камень, дерево и железо быть послушными его воображению, быть податливыми, как карандаш или кисть в руках художника.

Искусство должно давать человеческой душе и глазу отдохновение от скучной и обыденной жизни, считал архитектор, поэтому любая часть дома, все до последней мелочи должно быть красиво, должно радовать и создавать ощущение праздника. Массивная дверь парадного подъезда украшена снаружи металлическими инкрустациями, а внутри – огромной ручкой в форме замысловатого паука, охраняющего мифический сад.

Камин «Адам и Ева», сделанный по эксклюзивным чертежам Федора Шехтеля

Гордостью фантастического замка является величественный камин, сделанный по эксклюзивным чертежам Федора Шехтеля. По мнению искусствоведов, этот камин самый большой в Москве: под его свод может спокойно войти, почти не сгибаясь, человек среднего роста. По его сторонам расположены барельефы с обнаженными фигурами: женщина стоит, отвернувшись лицом к стене, мужчина смотрит вниз, наклонив голову. Уникальный камин окружен широкой деревянной рамой редкой красоты. Вверху над ней под карнизом – пояс с изысканной резьбой из причудливой цветочной вязи.

Расположение камина напротив окна глубоко символично. По задумке Федора Шехтеля гостиная особняка должна была представлять собой дорический храм. Пространство четко разделено на зоны – нефы. На месте алтаря, на востоке, – камин. На западе – то самое огромное окно, олицетворяющее вход в священное место. Однако каменные рельефы и фрески, которыми украшали стены и потолки дорических храмов, архитектор решил заменить изысканным деревянным убранством. Красным деревом декорировал не только стены, но и потолок. Изящные кованые люстры также выдержаны в изысканном стиле модерн.

В интерьерах особняка продолжается тема фантастических цветов с наружной решетки. Она и на медных сверкающих деталях, деревянных перегородках и на уникальных люстрах, что символизировало райский сад, утраченный в библейские времена Адамом и Евой. Затейливые цветы охватывают гостей своей магической силой, и постепенно им приоткрывается скрытый смысл этого удивительного особняка, наполненного мечтой о Любви, Красоте и Райском блаженстве.

Уникальные люстры

Изысканные лестницы

Внутренний холл

Ручка двери

Парадная деревянная лестница также несет в рисунке своих перил изображение буйно растущих экзотических цветов. Над ней горит медный фонарь с матовым стеклом, от которого также исходит какая-то неведомая магическая сила. В столовой как в сказке есть потайная дверь, за которой – уникальная винтовая лестница в причудливых «завитках». Она пронизывает пространство прихотливым жгутом и завивается от подвала до личных покоев на втором этаже.

Все детали обстановки – мебель, вентиляционные решетки, оконные щеколды, дверные ручки – тщательно продуманы и подчинены общему замыслу, сливаясь в единую мелодию. Они были сделаны на заказ по уникальным авторским эскизам Шехтеля специально для этого особняка. Предметы интерьера органично дополняют пространство. Шедевром дизайна начала XX века считается двухсторонний стол, находящийся близ камина в гостиной. У него две круглые столешницы, соединенные асимметричными ножками. Его используют и сегодня – во время изысканных посольских фуршетов.

Кроме превосходной системы отопления в особняке была уникальная по тем временам система освещения. Например, в гостиной потолок «выложен» затейливыми цветами, сердцевины которых – электрические лампочки. Между потолком и стенами, обшитыми деревянными панелями, – довольно большие незаполненные «пространства». Шехтель собирался заполнить их живописными панно на тему «Времена года», которые он заказал замечательному художнику В.Э. Борисову-Мусатову. Фресок было задумано четыре, по одной на каждую стену холла, в излюбленной манере мастера: старинные усадьбы, зыбкие женские фигуры в сумерках парка. Но, как писал художник, «моя фреска потерпела фиаско… Сделал я четыре акварельных эскиза, и они всем очень понравились… Владелица же палаццо, где нужны эти фрески, благородно ретировалась, предложив за них гроши». Поговаривали, что к окончанию строительства у хозяйки не хватило денег ни на роскошное убранство интерьеров, ни на пышное декоративное панно.

В.Э. Борисов-Мусатов. Автопортрет с сестрой. 1898 г.

Некоторым современникам Шехтеля особняк Дерожинской почему-то напоминал фантастическое чудовище. Дом упомянут в обзоре московской архитектуры И. Николаева, написанным от лица некой француженки: «Я ранее часто проходила этой улицей, но скоро принуждена была избрать другую дорогу, потому что это кошмарное здание начало меня преследовать как кошмар. Мне казалось, что оно начинает двигаться, отдельные корпуса становятся один за другим и образуют тело чудовища. Две башни обращаются в рога, верхние окошечки спариваются и превращаются в маленькие злые и беспощадные глазки… и это чудовище, как сказочный русский зеленый дракон (змий), ползет. Как хорошо, что этот дом обнесен решеткой, что все-таки смягчает впечатление».

Сказочная хозяйка волшебного царства

После революции, Александра Ивановна уехала с сыновьями и мужем в Италию, где следы семьи затерялись. Ее роскошный особняк был национализирован, и в нем расположился Внешкольный отдел Наркомпроса, которым руководила жена В.И. Ленина Крупская, имевшая партийную кличку «Минога». Справив новоселье, она сразу же принялась за большевизацию отечественного образования. Задача стояла грандиозная: уничтожив на корню старую «школу учебы» (имеющей основной задачей дать образование) с ее методами, создать «школу жизни», выработав новые марксистские принципы обучения.

Именно Крупская составляла первые списки книг «идеологически вредной и устаревшей литературы», подлежащих запрету и изъятию из библиотек советской России. С ее легкой руки в эти списки попали Платон, Кант, Шопенгауэр, Достоевский, Карамзин, Лесков, Мережковский, Гоголь и Пушкин, что шокировало даже «буревестника революции» Горького. Гоголь попал в «черные списки» за свою мистику и сочувствие к бесам и колдунам, ну, а Пушкин – за то, что воспевал в своих стихах буржуазное чувство – любовь, которое отвлекает работниц от строительства коммунизма.

Особенно сильно пострадали детские библиотеки. «Содержание детской книги должно быть коммунистическое», – требовала Крупская в своих статьях и книгах. По ее приказу из них были изъяты даже народные сказки и «Аленький цветочек» Аксакова. Всего инструкция вдовы вождя мирового пролетариата содержала 97 имен детских писателей, в том числе Чуковского, чьи стихи она называла «буржуазной мутью» и «невероятной галиматьей». Детские стихи Чуковского подверглись жестокой травле, хотя известно, что сам Сталин неоднократно цитировал «Тараканище». Инициатором травли стала именно Н. К. Крупская. В среде редакторов возник даже такой термин – «чуковщина». Детского писателя вынуждали взять на себя обязательство написать советское произведение для детей «Веселая колхозия», но он не сделал этого.

Плакат 30-х годов

По мнению Крупской, сказка может быть вредная и полезная. Здесь она призывала быть особо бдительными. Мистические сказки с феями, русалками и лешими следует сразу выкинуть в мусорную яму, не нужна и вредная фантастика. Большинство старых сказок содержат «классово чуждое содержание», да еще и подают его в фантастической форме. Оттого разгрому подверглись басни Крылова с их «практической житейской мудростью, которая так чужда детям». Вместо «Вороны и

Лисицы» детям предлагались тексты «Интернационала» и «Смело, товарищи, в ногу». Крупская призывала создать современную сказку – детскую по форме и коммунистическую по содержанию. С этой целью Крупская предлагала переписывать популярных детских классиков, например Жюля Верна, выбрасывая из них буржуазное содержание.