Текст книги "Ноев ковчег доктора Толмачёвой"

– Неужели? – заинтересовалась Татьяна. – А чем он владеет? У него банки или, может быть, нефть?

– Какая нефть? Он же не шейх! – засмеялась Янушка. – У него какое-то химическое предприятие. Он им и управляет. Или даже целой сетью предприятий по производству чего-то химического.

– Или сетью химчисток, – улыбнулась Таня. – Хотя какая разница!

Она стала привыкать к тому, что прекрасная ухоженная Франция – вовсе не огромная Россия, в землю которой воткнешь лопату и навстречу тебе или брызнет нефтяной фонтан, или зашипит какой-нибудь газ, или посыплются уральские самоцветы в виде хотя бы медно-серной руды.

– Нет, правда, он баснословно богат! – заверила Янушка, приложив руку к груди. Таня приняла это к сведению и решила проверить при случае.

Случай представился спустя несколько месяцев. В прошлом году Таня решила устроить в лаборатории празднование своего дня рождения. Господи, какая она была наивная! Кому это здесь интересно! Смешно было и пытаться перенести русские традиции на французскую почву. И организовать все правильно она еще не умела, поэтому заказать столики в кафе-столовой при Центре попросила Али. Али очень хорошо говорил по-французски. Собственно, в бывшей французской колонии, где он родился, это был его родной язык. Таня же еще плохо разбиралась в названиях французских блюд, поэтому заказ сделал он и потом порхал по просторному залу, пританцовывая на тонких длинных ногах, составляя два столика у окна: ему не понравилось, как их поставили работники кафе.

Таня тогда перед перерывом прошла к мадам Гийяр.

– Приглашаю вас принять участие в празднике по случаю моего дня рождения.

– О, поздравляю! – удивленно приподняла брови мадам и пообещала прийти, но Али в помощь не отпустила. – Сделайте заказ по телефону, – посоветовала она приказным тоном.

Таня послушалась и передоверила это дело Али, который заказал по московским меркам нечто невообразимое. В результате оказалось, что есть было просто нечего, хотя заплатила она по полной программе. Маму бы выписать из Москвы, она бы устроила стол! Все бы вылезли от обжорства полуживые! А им принесли крошечные порции французского салата с сыром «Рокфор», фуа-гра, еще по маленькой кучке зелено-розового салата с копченым лососем и ломтиком авокадо, какие-то непонятные фрукты, которые Таня до этого ни разу не пробовала, но которые, очевидно, очень нравились Али…

Все сидели как на похоронах. Выпивали не чокаясь, ели не улыбаясь. Мадам Гийяр сухо произнесла: «За ваши успехи!» И только Али продолжал глядеть на Таню, сияя своей невозможной улыбкой. Потом Таня даже стала нарочно присматриваться к нему – как интересно у него устроен рот, что губы почти не прикрывают белоснежные длинные зубы, – Но оказалось, что в обычных случаях рот у Али спокойно закрывался. Иногда африканец за работой свистел, и тогда его губы без усилий складывались в толстую трубочку, и лицо уже не казалось перерезанным пополам ослепительной белой полосой.

…На том дне рождения за кофе Таня решила познакомиться с мадам Гийяр поближе.

– Куда вы ездите отдыхать летом?

Таня была уверена, что грамматически построила фразу правильно, однако мадам уставилась на нее так, будто Таня спросила, любит ли та есть живых лягушек.

– Зимой мы ездим навестить родственников, а летом – на море.

– Вы ездите в Ниццу? В Канны?

– Нет, – сухо пожевала губами мадам Гийяр. – В Каннах шумно и дорого, а в Ницце много американцев и русских. Мы отдыхаем ближе к Испании, в Лангедоке. Осенью – в Египте.

– Вы любите путешествовать?

– Нет, – помолчав, недовольно сказала мадам Гийяр. – Мы ездим отдыхать всегда в одно и то же место.

«Вот они, миллионеры, – подумала Таня. – Зачем тогда иметь много денег, если ездить отдыхать всегда в одно и то же место?»

Мадам Гийяр допила свой кофе и встала.

– Приятного аппетита, я жду вас в лаборатории!

Она ушла, а Таня подумала, что подарить имениннице какой-нибудь пустяковый сувенир никому и в голову не пришло.

Вот тогда Татьяна и спросила:

– А кто-нибудь знает, какое имя у мадам Гийяр?

Все посмотрели на нее так, будто она спросила нечто неприличное. Даже Али перестал улыбаться и спрятал зубы. Больше Таня об имени своей начальницы никого не спрашивала.

* * *

За соседним столом чихнула Камилла, и Таня очнулась от воспоминаний.

«Неужели Али меня тогда нарочно подставил с этим угощением? – подумала она. – А что? Вполне может быть. Уж больно у него все-таки слащавая улыбка».

Она задумалась. Работа не шла. На душе у Тани скребли кошки. Все-таки кто-то же залезает в ее компьютер? Скорей бы уж наступила хоть какая-то определенность. Долго эта мадам Гийяр будет ее мучить? Сказала бы «да» или «нет»! Тянут, тянут до последнего дня…

Тане вдруг ужасно захотелось уйти, погулять по Парижу. В конце концов, она ни разу за два года не брала освобождения по болезни. Кое-как досидев в лаборатории до обеда, она вошла за перегородку.

– Мадам Гийяр, простите, но я очень плохо себя чувствую. Можно мне сегодня уйти?

– Конечно. – То ли серые, то ли зеленые глаза в легкой сетке морщин из-за стекол очков смотрели на нее как на подопытное животное. – Но что с вами, доктор Танья?

– Мне кажется, у меня грипп.

– У вас есть медицинская страховка?

– Да.

– Покажитесь врачу.

– Хорошо, мадам Гийяр.

– Можете идти.

– Спасибо, мадам Гийяр. Я надеюсь, что завтра буду в порядке.

– Я тоже надеюсь. – Мадам Гийяр уже отвернулась к своему компьютеру.

«Скорей, скорей собрать сумку и бегом!»

С Али она опять столкнулась в дверях.

– Танья, ты куда?

– По делу.

А Камилла даже не повернула к ней свою коровью голову.

Скорее вызвать лифт и вниз. Похоже на бегство. Действительно, куда она бежит? От кого, зачем? Она не знает. Просто в этой дурацкой лаборатории смертельно надоело. Как быстро все-таки промчались два года! Она и Парижем-то насладиться как следует не успела. Да разве им можно насладиться? Таня почти выбежала из здания. Слава богу! Здесь уже не догонят. Нет, она просто сошла с ума. Кому это нужно ее догонять?

На улице над головой – ясное небо. Конец февраля, а ветер уже по-весеннему теплый. На краю фонтана сидят африканцы. Они сняли теплые куртки и остались в футболках. У девушек точеные шеи и тонкие руки, словно сделаны из черного дерева.

Свобода! Таня остановилась у лоточника и купила пакетик сладких орехов.

– Какая красивая девушка! – улыбнулся он, и Таня заметила, что у него нет переднего зуба.

«Выбили в драке, наверное, – подумала она. – Между темнокожими здесь постоянно случаются потасовки. За что они борются? За место под солнцем Парижа. Как и я. Я тоже борюсь, только по-своему».

Она отдала продавцу монетку, сунула пакетик в сумку. Ей захотелось встретиться с Янушкой и посидеть с ней в кафе, но Таня не стала ей звонить. Сказалась больной – значит, болей. Тут ни с кем нельзя откровенничать. Никогда не поймешь, что здесь считается плохо, что хорошо. Таня вздохнула. Просто паранойя какая-то! Всех приходится подозревать. Ох, нелегка ты, французская жизнь, нелегка!

Подошел автобус. Две остановки – и она уже в вагоне метро. Сесть в уголок, прижаться спиной к велюровой обивке сиденья. Поехали! Мелькают станции – «Порт-рояль», «Ваве», «Дюрок»… Таня вспомнила, как в первые недели в Париже уставала так, что чуть не засыпала стоя. Глаза закрывались сами собой, и несколько раз она явственно слышала: «Павелецкая», «Таганская», «Курская»… Она улыбнулась, прислушиваясь к объявлению дикторши. Да, теперь она почти парижанка – хорошо знает город, понимает язык. Жить бы да жить … Женщина-диктор, будто в насмешку, сказала, как всегда после объявления станции: «Мерси!»

Таня приехала на левый берег. Вежливый господин уступил дорогу, она улыбнулась ему дежурной парижской улыбкой и вышла. Через несколько минут она уже шла по бульвару Сен-Мишель в направлении Люксембургского сада.

4

Уютно горит лампа под стеклянным оранжевым абажуром в крохотной московской кухне. За окном темно и вьюжно, но плещется вода в раковине, шумит чайник, чистится в клетке мистер Ризкин, перекладывает с лапы на лапу голову сенбернар Сеня. Тина не чувствует себя одинокой. Вот и Азарцев встал с постели, неслышными шагами подошел, замер в проеме кухонной двери, навалившись спиной на косяк.

– Тина, что ты делаешь?

– Мою картошку.

– Зачем?

– Чтобы сварить.

– А почему не чистишь?

– Вареные шкурки Сене в кашу добавлю. Так сытнее.

Он помолчал, постоял еще, переступая с ноги на ногу, покрутил головой. Раздельно сказал:

– Понимаю. Хочешь показать этими словами, что я подлец. Не могу заработать на жизнь. А я и сам знаю, что я под-лец.

Тину эти слова словно ошпарили. Она бросила картошку в раковину, подошла к Азарцеву, потянула за руку.

– Володя, давай-ка сядем.

Она чуть не насильно усадила его за стол, а усадив, обняла, прижалась щекой в выемку между его шеей и подбородком.

– Володя, что ты выдумываешь? Зачем наговариваешь на себя? Разве когда-нибудь я тебе говорила, что ты подлец? – Тина вдруг принюхалась и удивилась. – Да ты что, пьян? – Она слегка потрясла его за плечо. – Володя, где ты был?

Он поднял брови, впервые с момента прихода домой прямо посмотрел ей в лицо.

– Ну, выпил чуть-чуть. Две рюмки. Приятеля встретил. Зашли к нему, посидели.

– А где посидели?

– Да у него.

– Дома?

Азарцев помолчал.

– Я знаю, ты будешь недовольна. Посидели у него в мастерской.

Тина отодвинулась, удивленно посмотрела.

– Почему я должна быть недовольна? Я что, тебя контролирую? Просто я не знаю никого из твоих приятелей. Он что, художник?

Азарцев немного подумал, пожал плечами.

– Да. Можно сказать и так. Он держит мастерскую.

Некоторое сомнение скользнуло по лицу Тины. В Володиных словах слышалась какая-то неуверенность.

– Что за мастерская?

Азарцев усмехнулся.

– Большая мастерская. И он зовет меня работать к себе.

Тина встала, прошла опять к раковине, завинтила кран. Губы ее сами собой скептически поджались.

– Пол подметать?

Володя повернул голову, стал смотреть в окно сквозь занавеску. Чернота и пустота. Везде. И за окном и в душе.

Тина опять подошла, присела перед ним на корточки, заглянула в глаза.

– Я знал, что тебе не понравится эта идея. – Он взглянул на нее с каким-то непонятным вызовом. – Поэтому и говорить не хотел.

– А тебе самому она нравится?

Азарцев опять пожал плечами.

– Можно попробовать. Между прочим, этот мой приятель обещает приличный заработок.

Тина встала с корточек. «Непонятно, зачем этому приятелю понадобился Азарцев? Что, перевелись уже мальчики на побегушках? Или студенты?»

– А где у него мастерская?

– На кладбище.

– Где?

– Он изготавливает надгробные памятники… Не сам изготавливает, он там хозяин.

– Ты что, с ума сошел?

– Бюсты, живописные скалы, композиции из камней. Ангелов на могилки детей теперь часто заказывают… Ты знаешь, я даже проверил себя. Он дал мне инструмент, и я несколько раз осторожно стукнул по голове…

– Приятелю?

И вдруг Азарцев засмеялся, чисто, звонко, как раньше. Давно уже Тина не слышала его смеха.

– Памятнику! Памятнику по голове!

– Зачем? – Тине на мгновение тоже стало интересно и радостно.

– Попробовать захотелось. Посмотреть, как работают. Просто так.

– И получилось?

– Получилось.

Она снова села на табуретку напротив него.

– Что получилось?

Азарцев пожал плечами.

– Нос получился. У Гриши, который там по граниту работает, нос не выходил. Представляешь, я чуть-чуть стукнул – и получилось.

Тина стала серьезной.

– Вы там, наверное, напились как следует! Хорошо хоть все памятники не расколотили.

– Нет, ты не понимаешь.

Азарцев начал рассказывать, а она вдруг подумала, что за последнее время он впервые говорит такими длинными фразами.

– Мы долго не виделись с этим приятелем. Со школы. Совершенно не встречались. Ни разу за двадцать лет. Он после выпуска в военное училище поступил, потом уехал. И тут вдруг встретились, и выяснилось, что у него эта мастерская. А я рассказал, что я хирург-косметолог. И его это очень заинтересовало. Он ведь не просто так дал мне по голове памятнику постучать. Он дал мне фотографию этого человека и сказал: «Убери с переносицы то, что считаешь лишним».

– И ты убрал?

– Убрал.

– И приятель остался доволен?

– Да.

– И он дал тебе в уплату за это хлеба и колбасы? Как бомжу?

– Тина, зачем ты так… Это просто осталось от закуски. Я хочу прийти к нему завтра снова.

– Зачем?

– Узнать, как и что. Там ведь не так все просто. За материал надо платить, за инструменты… он мне рассказывал.

– Подожди, Володя, я картошку в кастрюльку положу.

Тина вернулась к раковине, стараясь сохранить спокойствие. «Какой материал, какие инструменты? Зачем Володя опять лезет черт знает куда? Не проще ли попробовать опять устроиться по специальности? Кроме того, что он просто отличный косметический хирург, он же еще очень редкий специалист по пластике ожоговых рубцов. Таких врачей в Москве – раз, два и обчелся, по пальцам можно пересчитать! А что такое кладбищенская мастерская? С его-то депрессией? Кругом кресты, черный мрамор… Да он сопьется! Нет, этого никак нельзя допустить».

Тина бросила в воду картошку. Не зная, как начать разговор, взяла нож, отрезала Сене кольцо колбасы. Азарцев посмотрел на нее, ничего не сказал, встал и вышел из кухни. Она видела, он прошел в комнату и снова лег на постель. Закрыл глаза. Сложил руки на груди. Будто мертвый.

Зазвонил телефон. Тина даже обрадовалась этой паузе. Только не надо рубить с плеча. Она должна найти аргументы, чтобы Володя выбросил из головы идею с кладбищем.

Как приятно звучит в трубке голос Барашкова! Все-таки Аркадий – замечательный человек! Позвонил – и от одного его голоса кажется, что все проблемы на свете можно решить.

– Ну что, Тина, пора тебе возвращаться к нам на обследование. Когда заляжешь?

Она призадумалась. Многие проблемы можно решить – только вот с этой загвоздка. Вообще-то Толмачёва ждала этого звонка весь февраль. Действительно, пора пройти обследование после операции. Но у нее нет денег. Попробуем пошутить. Еще не хватало, чтобы Аркадий узнал истинную причину ее отказа.

– Неужели ты соскучился?

– Еще как! Без тебя, Тина, в отделении скукота и пустота.

– Ну, потерпи еще немножко. Я сейчас не могу залечь. Очень много у меня сейчас всяких дел.

– Какие могут быть дела важнее здоровья? Давай-ка, Тина, не шути и не отнекивайся.

Валентина Николаевна задумалась. Шуточки шуточками, но положение сложилось двойственное: и ложиться нужно, и напрягать родителей и знакомых нельзя. Особенно Аркадия. Он и так сделал для нее все, что мог. Коммерческая медицина жила по своим законам, Тина это прекрасно понимала. Родителям она тоже ничего не говорила, у них и так с ней было много хлопот. Так дни шли за днями, а она все откладывала поездку в больницу.

– Тина, я должен знать, когда ты ляжешь, чтобы зарезервировать для тебя место.

Она растрогалась. Вот человек! Давно уж не работают вместе, а он все еще заботится о ней.

– Аркадий, милый! Как у меня что-нибудь прояснится, я тебе обязательно позвоню.

В голосе Барашкова послышалась легкая обида.

– Тина, ты поступаешь легкомысленно.

– Нет, нет, я правда позвоню!

Он смягчился:

– Ну а наш сенбернар-то как поживает?

Тина улыбнулась:

– Нормально. Только теперь он уже не ваш, а мой.

– Тем лучше!

Аркадий простился. Тина в ответ нарочно громко сказала «Целую!» и бросила быстрый взгляд в сторону Азарцева. Тот и бровью не повел. «Может, уснул?» Она вернулась к плите, потыкала вилкой картошку. Почти готова.

– Володя, идем ужинать.

Нет ответа.

Она стала расставлять тарелки, подстелила салфетки. Ничего, что ужин небогат. Зато на столе чисто, красиво. Тина задумалась: стоит ли ее Володя того, чтобы тратить на него жизнь? И ответила себе: стоит. Он – редкий талант в своем деле, Огромный, уникальный талант. Но, кроме таланта, у него больше ничего нет, его собственную клинику и родительский дом – все отобрали. И желание оперировать у него исчезло. Сколько раз она ему говорила: «Володя, ты только пойди куда-нибудь, скажи, что хочешь где-нибудь устроиться на работу. Тебя с руками оторвут…» Он только усмехался: «Кому я нужен? Во всех клиниках – свои люди. Никто теперь не подвинется, чтобы дать мне место. Ведь место – это деньги. Кто же отдаст мне своих больных?»

«Но ведь ты безумно талантлив! Ты знаешь анатомию, видишь, как никто другой, как можно исправить, улучшить черты лица. Ты не идешь на поводу у желаний больных, но ты всегда знаешь, как сделать лица ярче, индивидуальнее. Это дано немногим пластическим хирургам. Ты работаешь как художник, как скульптор…» – Тина мысленно осеклась. Ведь и она сама сказала это слово. Скульптор… Но одно дело – быть скульптором в операционной, а другое – на кладбище. Может, недаром Володя ей говорил, что видеть не может больше больных? Больные – они ведь живые. Неужели его тянет к смерти? Она даже вздрогнула от этого предположения.

– Если у нас совсем нет денег, хочешь, я пойду разгружать вагоны?

Как она не заметила, что Володя встал? Он уселся за стол, а она не понимала, шутит он или всерьез.

– Какие вагоны? Конечно, не хочу! Денег у нас действительно практически нет, но ты не должен портить руки. У хирургов руки должны быть еще более чувствительные, чем у пианистов.

«Или у скульпторов», – вдруг мысленно добавила она.

Азарцев промолчал и потер себе лоб.

– Мне кажется, я больше никогда не смогу работать с больными. У меня такое чувство, что все они хотят меня использовать. Сожрать, высосать и выплюнуть. Я их стал ненавидеть.

Тина даже обрадовалась такому признанию. Положила на тарелку пару картофелин, сама почистила, посыпала солью.

– Полить тебе подсолнечным маслом? У нас еще есть. Целая бутылка.

– Не надо. – Он перебросил картошку со своей тарелки в Тинину. – Я сегодня уже ел. Это тебе.

– А я не хочу.

– И я не хочу.

Тина бросила картофельные шкурки в Сенину кашу, насыпала в миску собаке сухой корм, поставила на пол. Сенбернар, наклонив голову, грустно посмотрел на нее круглым коричневым глазом и не сразу, но начал есть.

«Мяса хочет, – подумала Тина. – А до следующего срока платежа за квартиру еще неделя, – мысленно подсчитала она. – Держись, песик. Надо держаться!»

Азарцев без аппетита ковырял вилкой в картошке.

«А ведь и он здорово похудел», – с болью отметила Тина и снова начала свою пропаганду.

– Если бы ты знал, какие страшные мне перед операцией снились сны! Мне снилось, что ко мне в отделение поступают все новые и новые больные, а я не знаю, что с ними делать! Не помню ни болезней, ни названий лекарств… Но это пройдет, Володя. У меня же прошло. Это все последствия стресса. Хочешь, мы можем обратиться к психиатрам?

– Тина… – Он укоризненно посмотрел на нее. – Когда с тобой было то же самое, я же не тащил тебя к психиатрам?

Она замолчала. Действительно, он никуда ее не тащил. Он приносил ей деньги и оставлял в покое. Теперь она должна сделать то же по отношению к нему. «Время! Нужно время. Я должна просто ждать. Ничего. Как-нибудь образуется! – утешала она себя. – Я буду экономить, выкраивать, комбинировать, придумывать всякие разности, чтобы – самое главное – всех накормить. Ничего, обследование мое потерпит. Я чувствую себя не так уж плохо. Гораздо лучше, чем перед операцией. Просто пока боюсь надолго выходить из дома и боюсь упасть. Ничего, все образуется…»

И, помыв посуду и отправив Володю спать, еще пошла погулять с собакой, потом на ночь почистила клетку мышонка и уже в ванной перед сном, порядком устав, долго разглядывала свое лицо в зеркале. А кем она сама могла бы работать? Еще полгода назад она, совсем как сейчас Азарцев, и слышать не хотела о врачебной работе. А сейчас бы пошла. Не из-за себя. Из-за своего Ноева ковчега. Только ведь снова в реанимации она не потянет – свалится через месяц. Она прекрасно помнит тамошние дежурства – день да ночь, день да ночь… нет, лучше не позориться, даже не начинать.

Тина отошла от зеркала на два шага и пригасила верхний свет. Что ж, если близко не подходить – она еще ничего. Веселый вздернутый нос, золотистые волосы, зеленые глаза… И хорошо, что она похудела, но не очень – не надо покупать новую одежду.

5

«Конечно, во Франции тоже непросто жить, – думала Таня, сидя в небольшом кафе на улице Сен-Жак. Она немного отклонилась от своего маршрута в сторону Люксембурского сада – уж очень ей нравился Латинский квартал. Здесь она жила первые недели после приезда. – Жизнь дорогая, люди закрытые, никто не откроет тебе дверь, чтобы ты поплакала в жилетку…»

Интересы французов корпоративны, как и у нас: парижане существуют отдельно, провинция живет своей жизнью, а уж про колонистов и говорить нечего – в каждой колонии свои законы. Зато все уже отработано, систематизировано, многое пройдено, пережито многочисленными прошлыми поколениями – и законы, и правила, и манеры, и привычки. Сначала Римская колония, потом церковное иго, потом монархия, потом империя, потом коммуна, наконец, республика… Возраст, отличающийся от российского на тысячу лет, что-нибудь да значит. Вон она сама проработала врачом только два года, а ни у Али, ни у Янушки, ни у Камиллы такого опыта вообще нет. И когда она, Таня, пишет выводы о возможном практическом применении чего-либо, мадам Гийяр читает этот раздел оч-ч-чень внимательно.

Подошла официантка. Таня заказала сэндвич и чашку кофе. Девушка улыбнулась и отошла, сделав короткую запись в блокнотике.

Жаль, что в лаборатории не принято обсуждать результаты опытов вслух. Понятно, что все друг другу конкуренты. И у каждого есть свои положительные стороны. Камилла необыкновенно старательна, аккуратна, пунктуальна и неглупа. Она идеально подходит для работы референтом – у нее порядок во всем, всегда все разложено по пунктам, она всегда все помнит, любую информацию вносит в компьютер, в соответствующий раздел. Французский климат Камиллу тяготит, но она вовсе не собирается сдавать свои позиции. Али – весельчак, полиглот, подвижный, как ртуть. Кроме общих для лаборатории опытов он еще экспериментирует с какими-то своими африканскими порошками – растительными экстрактами. При этом у него всегда таинственный вид, и Янушка даже как-то сказала, что по виду он никакой не ученый, а шаман. На любой вопрос Али умеет на восьми языках ответить: «Не знаю», Таня давно поняла, что спрашивать его о чем-либо бесполезно. Хотя иногда Али проявляет удивительную осведомленность и сообразительность, если считает нужным это показать. И лишь одна Янушка предупредила заранее мадам Гийяр, что не собирается оставаться в Париже. Таня вздохнула. Уедет Янушка – ей будет совсем одиноко.

Официантка принесла заказ. Таня наклонилась над чашкой, с удовольствием вдохнула горячий пар. Хороший все-таки кофе почти во всех парижских кафе! На мотоциклах к Сорбонне подъезжали студенты, группа корейских туристов задрала головы на вывеску улицы – наверное, искали Пантеон.

Таня усмехнулась. Родителей умиляло, что их дочь первый месяц жила неподалеку от улицы Клода Бернара – основоположника патологической физиологии, – где когда-то располагалась его лаборатория. «Какие в жизни бывают приятные совпадения!» – сказал по телефону Тане отец, занимавшийся патологической физиологией всю свою жизнь. Знал бы папка, что комнатка, хоть и называлась студией, представляла собой узкий пенал с окном, выходящим на крышу, в квартире, которая по московским понятиям называется коммунальной. Там не было ни кухни, ни ванной. Небольшая ниша в углу, отделенная занавеской, с дырками в полу обозначала душ, а для того чтобы приготовить кофе, на маленьком столике у окна стояла небольшая плитка. О том, чтобы сварить на ней, например, суп, не могло быть и речи.

Наслаждаясь хорошей погодой, вокруг Тани сидели люди – мужчины и женщины; молодые и немолодые, разговаривали о чем-то, смеялись. У двери в кафе расположился парень с неизвестно откуда выкопанной древней шарманкой. Он сидел на стуле, а для привлечения публики у его ног в деревянной кукольной постели под розовым одеялом, не обращая никакого внимания на заунывные звуки, спали черный кот и белая собачка. У ног шарманщика лежала помятая шляпа.

«Чем живут эти люди? Почему они так спокойно здесь сидят, никуда не торопятся? – думала Таня про посетителей кафе. – Сословие клерков парится по конторам. Сфера обслуживания проводит дни на ногах от открытия до закрытия. Художники, скульпторы сутулятся в музеях и галереях или пытаются продать свои творения на блошиных рынках. Учителя проводят время в школах, врачи – в больницах, рабочие – на заводах. Интересно, люди каких занятий тратят свои лучшие часы в кафе? – Она допила кофе и засмеялась. – Может быть, кто-нибудь точно так же думает обо мне! Что, мол, здесь делает эта молодая женщина? Откуда она приехала, туристка она или кто?»

Таня задумалась. Хотела бы она проводить время свободно? Ездить, куда хочет, гулять, где хочет? Не выходить из дома, если на улице дождь. Не париться на работе в прекрасную погоду, а ехать за город, где поют птицы и имеется множество прелестных мотелей и гостиниц для путешественников и на пару дней, и на пару месяцев.

«Кто его знает, – как-то неопределенно подумала она. – Надо попробовать, чтобы решить, понравится мне это или нет».

Она подозвала официантку и, как уже много раз, отметила ее не напускную вежливость и искреннюю благодарность за чаевые.

Таня вышла из кафе и пошла дальше мимо Сорбонны. Симпатичные девочки и мальчики сидели на ступенях и на тротуарах и говорили о том же, о чем говорят студенты во всем мире, – где разжиться деньгами, как лучше подработать, сдать экзамены, где встретиться с девушкой… Таня с сожалением думала, что ее молодость уже, увы, прошла, и для этих юных мальчиков и девочек она уже взрослая тетка, непонятно зачем забредшая в их цветущую юность. Неожиданно их проблемы показались ей довольно скучными, и Таня поняла, что совсем не хочет возвращаться в глупую молодость, а хочет какого-то определенного положения.

Прямоугольник Люксембургского сада, относительно небольшой, был весь осенен нежной зеленью раскрывающихся почек. Чаша фонтана была наполнена водой, и дети в курточках пускали по волнам старинные парусники, взятые напрокат в небольшой будочке.

Таня подвинула к воде тяжелый стул с коваными ножками, уселась, сняла туфли, закинула ноги на бордюр фонтанной чаши. Снова вытащила мобильник. На этот раз ей повезло – ответил голос мамы.

Как здоровье, как дела – в парижском далеке слова не имели для Татьяны особого значения. Правды ведь ей все равно не скажут, даже если и случится что-то плохое. Ей был важен сам мамин голос, живой, действующий на уровне подсознания. Дающий ощущение того, что она, Таня, не одинока в этом мире, что она любима, что у нее есть дом и там ее ждут. И, не осознавая этого, она готова была слушать мамин голос еще и еще, будто зверек, выдернутый из гнезда, тоскующий по ночам и ищущий пропахшую матерью тряпку.

– А еще какие у вас там новости?

– Вчера случайно встретила в магазине твою Машу. Неплохо выглядит, хоть и растолстела.

– Какую Машу?

– Ну что ты, не помнишь? Вы еще вместе в больнице работали… Ты ее Мышкой звала. Она теперь, кстати, заведует вашим отделением.

Таня засмеялась.

– Ах, мама, если бы ты знала, как мне сейчас безразлична эта Мышка! Я соскучилась по вас с папой. Кстати, он дома?

– К сожалению, нет. Ты ведь нас чудом застала. Мы с папой идем на концерт. Он уже во дворе прогревает машину. А ты собираешься приехать?

Таня задумалась на минутку, но твердо сказала:

– Да, собираюсь!

– Когда?

– Еще не знаю точно. Как будут складываться дела. Но, думаю, не раньше, чем через месяц.

– Мы тебя будем ждать. Пока.

– Пока. А куда вы идете?

Но последний Танин вопрос потонул в океане радиоволн. Связь прервалась, и мамин голос исчез. Таня вздохнула и, несмотря на то что уже потянуло вечерней свежестью, осталась сидеть у фонтана. И мысли ее, вопреки словам, витали в прошлом.

«Мышка-то теперь заведующая отделением, черт побери! – думала Таня. – Как она там? Посмотреть бы, во что одета, как выглядит?» Таня отчетливо вспомнила невысокого роста девушку с хвостиком на затылке, всегда одетую во что-то серенькое, молчаливую до такой степени, что слова не вытянешь. Надо же, Мышка – и на руководящей работе! И где теперь, интересно, Валентина Николаевна, Барашков? Все-таки вместе с ними она провела целых два года!

Ветерок направил струю фонтана в ее сторону, и Таня спрятала кисти рук в рукава куртки, чтобы не промокнуть.

– Вы, наверное, парижанка, – вдруг раздался над ухом чей-то голос. Таня обернулась и увидела, что возле нее в какой-то насмешливо-почтительной позе стоят двое мужчин, впрочем, довольно приличного вида. Один из них как раз и произнес эту фразу с ужасным акцентом. Коснофранкоязычный господин был небольшого роста и чрезвычайно худ. Блондинистые редкие волосы были гладко зачесаны набок, что вместе с почтительно-хитроватым взглядом придавало ему вид тертого в делах лиса.

– Не покажете двум провинциалам, как пройти к Елисейским Полям?

Тане показалось, что Лис с этими словами даже шаркнул ножкой, обутой в дорогой ботинок.

– Это довольно далеко. Нужно ехать на метро, – нерешительно сказала Таня.

– Ну, на метро… – недовольно сморщил вытянутый носик Лис.

Второй господин молча стоял рядом. Лицо его оставалось серьезным, но все-таки что-то еле уловимое в позе, а еще более – в чуть прищуренных глазах уже не очень молодого и, видно, опытного человека показалось Тане подозрительным. Возникло ощущение, что ее пытаются обмануть. Она внимательно всмотрелась в его треугольники бровей кустистым домиком, оценила проблеск седины на висках, на языке парикмахеров и собаководов «соль с перцем», и с неудовольствием подумала: «Напились, наверное, вот и пристают». Но лицо этого, высокого, с бровями показалось ей смутно знакомым.

– Не хотите ли прогуляться с нами к Елисейским Полям? – качнулся к ней Хитрый Лис.

Тане еще год назад ужасно льстило, если вдруг у нее спрашивали дорогу, как правило, американские туристы. Ей доставляло удовольствие объясняться с ними по-английски, вставляя в речь французские названия. Благодаря Янушке, она неплохо знала Париж и с удовольствием козыряла этим. Но сейчас, после разговора с мамой, после мыслей о доме, о Мышке, незнакомцы показались ей прилипалами, ловцами приключений, любителями клубнички.

– А не пошли бы вы куда подальше! – по-русски сказала Татьяна и, гордо перекинув сумку через плечо, встала и попыталась обойти мужчин.

– Ну, я же тебе говорил! Москвичка! И нечего было спорить, – вдруг сказал на чистейшем русском тот, что был повыше и постарше, с седой щетиной.

– Каюсь, не разобрал сразу! Прошу извинить, – нарочито закивал головой Лис. – Я-то думал, что хохлушка. Только крашеная. Готов понести наказание за самонадеянность!