Текст книги "Ноев ковчег доктора Толмачёвой"

– Какого же черта вы тут комедию ломали! – Возмущенная Таня остановилась и уставилась на незнакомцев.

– Подурачиться решили, простите идиотов! – миролюбиво сказал седоватый. – В Париже так и тянет на приключения. Что, вообще-то, нам не свойственно, вы не подумайте. – Седоватый смотрел на Таню шутливо и вместе с тем изучающе. – Мы шли с приятелем да и поспорили, какой национальности самые красивые девушки в Париже. А тут вы сидите. Я посмотрел на вас и сказал: «Москвичка!», а вот он, остолоп, стал утверждать, что вы с Украины.

– Откуда-нибудь из Днепропетровска! – добавил Лис. – Я сам оттуда родом. Там оч-чень красивые девушки!

Таня не знала, рассердиться ей или рассмеяться.

– А как вы определили, что я из Москвы?

В мужчинах она не чувствовала больше опасности и спросила это без кокетства, без напрашивания на комплимент. Заданный тон был принят. Лис прекратил изгибаться и спокойно встал рядом с товарищем. Со стороны можно было подумать, что они ведут обычный, несколько шутливый разговор.

– Да я как глянул, как вы сидите здесь на скамейке – одинокая, грустная, задумавшаяся о чем-то своем, – сообщил седоватый, – так сразу понял: так сидеть может только русская женщина.

– Я это тоже понял! – сказал Лис. – Только я подумал, что вы здесь на работе, – без обиняков добавил он. – Нет?

Таня посмотрела на него с недоумением.

– Вы меня за проститутку, что ли, приняли? – Она так удивилась, что даже не сумела как следует рассердиться. – Сразу видно, что вы Парижа не знаете. Здесь проститутки на лавочках не сидят.

– А где они сидят? – с подковыркой спросил Лис, и Таня вдруг поняла, что он притворяется, все ему на самом деле прекрасно известно. Она уже хотела сказать что-то резкое, как седоватый бросил Лису: «Помолчи!»

– У меня мать вот так, задумавшись, сидела в деревне на завалинке под Рязанью, – сказал он серьезно. – А почему я подумал, что вы из Москвы… – он сделал паузу. – Так это я просто так сказал, наугад!

Седоватый вдруг весело рассмеялся, и у него запрыгали от смеха щеки и подбородок, и дрогнул немаленький уже живот, выглядывающий из дорогого пиджака.

– Вот ведь надул! – хлопнул себя по коленкам Лис, будто в полном восторге. – Вот ведь умеете вы надуть, Филипп Иванович! А ведь я поверил, честное слово, поверил! – Лис еще долго крутил потом головой.

– Филипп Иванович, – протянул седоватый для знакомства руку Тане.

– Таня. – Она почувствовала, что он на самую малость задержал ее руку в своей.

– А вы что делаете в Париже, Таня? На экскурсии?

– Нет, работаю здесь. Я на стажировке, – произнесла Таня не без некоторой гордости.

– Неужели у кинозвезд бывают стажировки? – тут же вылез вперед Хитрый Лис. – А-а-а, мы догадались, вы модель!

– Я врач, – улыбнулась Таня грубой лести. – Стажируюсь по клинической биохимии.

– А у меня дочка тоже врач, – сказал седоватый.

– Бывают совпадения. Мне пора.

Таня действительно собралась уходить. Лис со значением взглянул на седоватого.

– Знаете, – седоватый осторожно взял Таню за руку. – Вы нас не бойтесь. Мы безобидные. Поедемте с нами на Елисейские Поля! Мы скоро уезжаем, собрались там поужинать. Составьте нам компанию!

Таня попыталась решительно отказаться.

Хитрый Лис тоже состроил самую серьезную мину.

– Без всяких задних мыслей, – сказал седоватый и отпустил руку Танину. – А потом мы вас доставим, куда скажете.

Таня заколебалась: она никогда не была в дорогих ресторанах на Елисейских Полях, с Янушкой они довольствовались маленькими кафе. Задумчиво вздохнула. Люди, кажется, приличные.

– Значит, едем! – покровительственно улыбнулся седоватый.

– Метро в ту сторону! – показала Таня и собралась вести своих спутников к бульвару Сен-Мишель.

– Поедем на такси!

Филипп Иванович как бы просительно подмигнул Тане, и она остановилась в нерешительности.

– Тогда нам лучше выйти на улицу Вожирар…

– Да, как скажете.

Лис, моментально определив направление, обогнал их и, когда Таня с седоватым вышли из сада, тут же остановил такси.

– К площади Согласия или к Триумфальной арке? – Таня вопросительно посмотрела на Филиппа.

– Где поприличнее, – заметил Лис, и Таня велела таксисту остановиться посредине, у так называемой Клумбы.

– Если столик не заказан, в пафосное место не пустят, – на всякий случай предупредила она. – Да и я в своей куртке не пройду дресс-контроль.

– Да ради вас, Танечка, мы и не пойдем сейчас в самое пафосное место, – успокоил ее Хитрый Лис.

Потом Таня не смогла бы вспомнить в деталях, как выглядел ресторанный зал. Место действительно оказалось не самое пафосное, но все равно с яркой позолотой, обилием цветов, картинами на стенах и роскошно оформленным меню с винной картой. Она была напряжена, и даже вино (какое-то, по ее понятиям, безумно дорогое) не могло снять напряжение. По спокойной простоте манер, с которой оба ее спутника держались в ресторанном зале, она определила, что они достаточно часто бывают в таких местах. Но и Тане не хотелось показаться пустышкой. Она скромно поддерживала разговор, сдержанно улыбалась шуткам, которыми перекидывались Лис и седоватый, но не расслаблялась и в дешевое кокетство не ударялась.

Вечер удался. Скучно никому не было. Филипп Иванович расспрашивал Таню о ее работе, о родителях, о Париже… Лис налегал на еду и внимательно слушал. Как Таня узнала потом, он оказался очень знающим и тонким юристом.

Когда они вышли на улицу, был уже поздний холодный вечер. Таня подняла воротник куртки, запрокинула голову. В зареве огней совсем не было видно неба, только высоко вверху шумели кроны платанов. Ветер подхватил ее длинные светлые волосы, запутал их и стал развевать, как флаг. Таня схватилась за голову обеими руками, закрутила волосы в жгут, спрятала под куртку. Филипп Иванович с прищуром следил за ней, за ее руками, за фигурой, за тем, как она быстро убирает волосы и со лба.

– Пройдемся, Таня?

Седоватый кинул взгляд на Лиса, и тот, сославшись на усталость, умчался на такси к себе в гостиницу.

Таня вытащила из сумки косынку, повязала на голову, в нерешительности остановилась. Филипп Иванович весело подмигнул ей. Таня не возражала пройтись. «На таком ветру вполне могу подхватить инфлюэнцу, как и соврала сегодня мадам Гийяр», – весело подумала она.

– Мне ведь, Танечка, нужна ваша помощь, – доверительно склонился к ней Филипп. – Помогите мне выбрать подарок для дочери.

Таня с интересом взглянула на него, а сама подумала: «Врет!» Такой человек вполне сам может выбрать подарок. Были бы деньги, а уж подарок из Парижа… Достаточно зайти в любой магазин.

– Хорошо! – Она повыше застегнула молнию на куртке. – В какой магазин пойдем?

Вокруг шумела яркая, разноязыкая туристическая толпа. Тане было приятно чувствовать себя ее частью, беззаботной и легкой. Однако она подумала и добавила:

– Но я должна вас предупредить, что цены здесь безумные.

– А мы посмотрим, – взял ее под руку Филипп Иванович.

Впереди горела огнями Триумфальная арка. Инстинктивно Таня повернулась в ее направлении. Вдруг около тротуара остановилась сияющая длинная машина. Задняя дверца салона открылась, оттуда высунулась тонкая рука, унизанная блестящими перстнями. Рука разматывала тонкий поводок. Тут же с визгом из машины выскочила маленькая, трясущаяся, будто студень, собачка, присела на краю тротуара, сделала свои дела, секунду поскребла задней лапкой по голому асфальту и с прежним визгом запрыгнула обратно в машину. Рука захлопнула дверцу, машина умчалась. Таня посмотрела машине вслед, и ей почему-то расхотелось ходить по магазинам.

«Пора домой, пока действительно не простудилась, – подумала она. – Еще заскочу к Янушке, если она не спит. А этот, – она мысленно кивнула в сторону своего спутника, – вполне может пройтись по магазинам сам».

– О чем задумались, Танечка? – Он оказался чутким, этот Филипп Иванович.

– Вы меня простите, но я замерзла, и мне пора. Вы ведь придумали насчет дочери?

Он удивился.

– Нисколько не придумал. Дочка у меня – приблизительно ваша ровесница и, между прочим, тоже врач.

– Вот как… – Тане стало неудобно. – Ну, я не знаю, как быть. Мне действительно пора. Завтра рано вставать на работу, а магазины сейчас работают очень немногие. Только самые пафосные. И не факт, что мы в них что-нибудь найдем.

Филипп Иванович испытующе смотрел на нее. Тане стало еще неудобнее.

– Ну честное слово! Вы завтра сами сходите на улицу Мира, или в «Лафайет», или пройдитесь по Риволи…

– Так, – Филипп Иванович притянул ее к себе за воротник куртки. – Не хитри. Не хочешь оставаться со мной – твое дело. Где у тебя мобильник? Записывай телефон.

Таня сразу отметила этот свойский покровительственно-хозяйственный тон, в котором вовсе не нуждалась, но какая-то сила не позволила ей возражать. Не узнавая себя, она послушно вытащила мобильный.

– Записывай, – Филип Иванович надиктовал ей номер. – Если надумаешь – позвони. Я буду в Париже еще неделю.

Таня молча спрятала телефон.

– До свидания. И спасибо за ресторан.

– Вам спасибо.

Он вдруг опять шутливо склонился, как в первый раз, в начале их встречи. Таня повернулась и хотела бежать к метро.

– Постой! – Филипп Иванович подошел к обочине и поднял руку, подзывая такси. На улице было холодно для прогулки в одном костюме, а он еще и расстегнул пиджак. Тонкая рубашка белела на груди, а модный галстук, лихо запрокинутый ветром, лежал на плече. «Совсем, как в песне «Милорд», – подумала Таня:

 
Votre foulard de soie
Flottant sur vos épaules
Vous aviez le beau rôle
On aurait dit le roi
Vous marchiez en vainqueur
Au bras d’une demoiselle
Mon Dieu! qu’elle était belle
J’en ai froid dans le coeur»[4]4
  Ваш шелковый платок /Развевался на плечах, /Ваша роль была прекрасна, /Вы словно были королем… /Вы шли самодовольно /Под руку с девушкой. /Боже! Как она была красива, /От этого похолодело у меня в сердце (фр.).


[Закрыть].
 

Таня представила свой замерзший красный нос. Да, похоже, Эдит Пиаф пела не про нее.

Такси остановилось. На крыше горел белый плоский фонарь, означавший, что машина свободна.

– Говори адрес!

Таня наклонилась к водителю, назвала. Шофер посмотрел на Филиппа Ивановича и вышел из машины – открыл перед Таней дверцу заднего сиденья.

– Вот так-то лучше, – сказал Филипп Иванович и протянул Тане деньги.

– Не надо, у меня есть, – сказала она и села в машину, хотя поездка на такси в ее пригород съела бы Танин недельный бюджет.

– Ладно-ладно! – Деньги отправились в сумку.

Шофер посмотрел в зеркало на Таню.

– Поехали, – буркнула она.

Такси тронулось. Филипп Иванович остался стоять у бордюра, и светлый галстук все так же развевался у него на груди. А Таня все вспоминала его умный спокойный взгляд из-под кустистых бровей и не могла догадаться, кого же он ей напоминает.

6

Аркадий Петрович Барашков – штатный доктор коммерческого отделения «Анелия» при большой городской больнице – положил на рычаг трубку отделенческого телефона и задумался. Только что он звонил Тине Толмачевой – по поводу ее возможной госпитализации. В течение примерно семи лет Валентина Николаевна была его заведующей, другом, любовницей и коллегой. Теперь же он как был врачом (хорошим, между прочим), так им и остался, а вот в Тининой жизни произошли колоссальные изменения. Их производственный роман прервался спокойно, без эксцессов (за это Барашков был Тине особенно благодарен). Их любовь была скорее дружбой с примесью секса, чем безумной страстью. И когда Тина дала ему понять, что не хочет продолжения, он не только с этим смирился, но даже, пожалуй, обрадовался. Он был женат, Тина – замужем, и хоть ее брак тогда расстроился (не из-за их романа, кстати, из-за другого мужчины), ему удалось сохранить и с собственной женой, и с Тиной прочные, хорошие отношения. С женой – семейные, с Тиной – коллегиальные. Он даже не ревновал Тину к этому другому мужчине. То, что прошло, вернуть невозможно. Но его ужасно раздражало, что этот другой относится к Тине неподобающим образом.

Время от времени Аркадий виделся с Тиной. Отделение их сначала закрыли, потом преобразовали в коммерческое. Валентина Николаевна ушла тогда из принципа, а его, Барашкова, уговорила остаться. Она считала, что именно он достоин стать ее преемником. Но главный врач распорядился по-другому. Он сделал новой заведующей отделением Машу – в то время еще сопливую девчонку, которую все они в отделении звали Мышкой. Правда, не обошлось без влияния Машиного отца. Кем он у нее был, не знал в отделении никто, но в нужную минуту отец всегда выпрыгивал, как черт из табакерки. И за эти два года начальствования Марья Филипповна Одинцова очень изменилась – стала совсем не похожа на прежнюю девочку с хвостиком на затылке. Появились уверенность, спокойная рассудительность ответственного руководителя… Впрочем, на Машу Барашков был не в обиде.

Он по-прежнему считался лучшим врачом в отделении. А вот с Тиной случилась беда. Именно Барашков был свидетелем ее тяжелого приступа, развившегося в кому. Причиной послужила маленькая опухоль. Маленькая, да как говорят, удаленькая. Хоть и доброкачественная, а расположенная в таком месте в надпочечнике, что чуть не оборвала Тинину жизнь.

У Аркадия до сих пор холодело сердце, когда он вспоминал Тинину операцию. К счастью, и оперировали Тину по старой памяти здесь, в больнице, и наркоз давал он сам, и выхаживали в их отделении. Правда, работал с ними радикальный борец за коммерциализацию всей медицины – доктор Владислав Федорович Дорн, но он, Аркадий, на этого деятеля мало обращал внимания. Чего не скажешь о засидевшейся в девках Мышке, задумался Барашков. Как-то уж надолго в последнее время застревает красавчик Дорн в ее кабинете. Аркадий вздохнул. Черт с ними, в конце концов, это их дело. Его гораздо больше беспокоила Валентина Николаевна. Почему-то она упорно не хотела ложиться на обследование.

Аркадий предполагал почему. Наверное, все-таки дело было в деньгах. Аркадий знал, что Тина не работала, работать она пока физически не могла, но и ее «друг» и сожитель Володя (Аркадий всегда морщился, когда вспоминал о нем) тоже не особенно упирался.

Он как-то напрямую спросил Тину, что такое происходит с этим ее «другом». Боже, с каким драматизмом поведала она азарцевскую историю! Барашков при этом чуть не рассмеялся. Чего у нас только в стране не бывает! Отбирают не только косметологические клиники, а целые отрасли производства, что же теперь, всем вешаться? Вот и нашел прекрасный выход этот «друг» – повеситься больной женщине на шею! Но черт бы с ним, если бы у самого Барашкова были деньги. Он, не задумываясь, дал бы Тине сколько нужно на обследование. Но денег у него не водилось, а затягивать с госпитализацией было нельзя. По больнице ходили странные слухи. Кто-то рассказывал, что главный врач в приватной беседе жаловался, что Маша заведование «не тянет» и он держит ее до сих пор потому, что не хочет связываться с ее папашей, кто-то предполагал, что с проведением реформы ОМС все коммерческие отделения в больницах просто прикроют… В общем, волноваться было из-за чего. Но самое главное, Барашков знал Тинин характер: для любого больного она могла в лепешку разбиться, а для себя – пальцем не пошевелит. Нет, любым способом надо заманить Тину в больницу!

Аркадий вышел из ординаторской, которую делил с Дорном, и пошел по коридору. Сегодня его дежурство. Скукота по сравнению с тем, какая жизнь кипела здесь раньше. На сестринском посту никого нет. Теперь это стало естественным, раньше казалось недопустимым. Конечно, у койки каждого больного теперь есть тревожная кнопка. Раньше-то больные сами орали на весь коридор. Правда, у них в реанимации орать не могли, но во всех других отделениях по ночам было невозможно спать – и стоны, и охи, и вскрики. Теперь не то. Идешь по больнице, как по пустыне. И коек меньше, и доктора редко когда увидишь, а сестры разбегутся вечером по комнатушкам и там сидят.

Барашков грустно усмехнулся. Прав оказался его сосед по ординаторской Дорн. Слова Гиппократа теперь не истина. «Нас трое у постели больного – его болезнь, смерть и врач…» Болезни унифицированы, врач с больным разговаривает не больше двух минут в день, а все остальное время печатает на компьютере бумажки. А за все его прегрешения расплачивается не его совесть, а сам больной, его родственники, в редких случаях – главный врач, и еще реже – страховая компания… Бедный, бедный, наивный Гиппократ!

Барашков открыл дверь в комнату, где сестры обычно пили чай. Там было темно, только в дальнем углу светился отблеск экрана развернутого к кушетке небольшого телевизора. Рыжеволосая медицинская сестра Раиса додежуривала последние ночи перед декретным отпуском.

– Что смотришь, красавица? – поинтересовался Аркадий, повернув выключатель. Комнатку залил ненатуральный зеленоватый свет.

– «Давай поженимся», – буркнула Раиса, одернув на животе медицинскую пижаму.

– Весьма актуально, – заметил Аркадий без всякой задней мысли. – Может, ты бы лучше прогулялась по палатам? Спросила бы у больных, кому чего нужно? Беременным-то ходить, кстати, полезно.

– Сами позовут, если что, – Раиса опять уставилась в экран. – Таблетки я разнесла, уколы сделала. Какие еще ко мне вопросы?

– Ты чего злая такая? – удивился Аркадий, подходя ближе.

Он как-то раньше не обращал на Раису особенного внимания – ну, работает и работает медсестра, ну, беременная и беременная. Молодая девка, естественный процесс… А сейчас он заметил и нездоровую бледность кожи, и некрасиво выдвинувшуюся вперед нижнюю челюсть, и припухший нос… А самое главное, выражение лица у Раисы было не задумчиво-покорно-умиротворенным, как у большинства беременных на последних сроках, а напряженным и замкнутым, даже загнанным, он бы сказал. И вот это ему совершенно не понравилось. «Раньше-то девка сияла, как медный тазик», – вспомнил он.

Аркадий взял стул и придвинул его к кушетке, на которой лежала Раиса.

– У тебя что, проблемы?

Райка молча глядела на экран, но Аркадий понял, что она ничего не видит.

– Ну, чего молчишь-то?

– А чего говорить? Никому не нужна, никто ничего не замечает… Будто все так и надо.

Аркадий шутя показал пальцем на живот.

– Ну, это и замечать не надо. Само в глаза прет.

– Угу. – Райкино лицо перекосилось от злости. Только папашка замечать почему-то ничего не хочет.

Барашков некоторое время осмысливал Райкины интонации.

– Так ты не замужем, что ли, Раиса?

Она обиженно-гневно вскинула на него глаза.

– А вы что, на свадьбе на моей, что ли, гуляли?

Аркадий растерялся.

– Я не гулял, но…

– Вот вам и «но»! Вы вообще тут ходите весь в себе, ничего и никого не замечаете… Все отделение уж небось все уши друг другу прожужжало, а вы да Марья Филипповна еще как с луны свалились. Сегодня, например, вызывает меня к себе и как ни в чем не бывало спрашивает, с какого числа меня в декрет отправлять. Будто не знает!

– А почему она должна знать? – Аркадий понял, что как-то не врубается.

– Да все она знает, только притворяется, зараза, виду не подает!

Барашкову даже стало интересно. «Ничего себе! У нас в отделении, оказывается, происходят какие-то таинственные интриги… А я-то хожу себе по больным и действительно совершенно не в курсе». Конечно, Аркадий не то чтобы очень интересовался сплетнями, но ему показалось странным, что вокруг происходит нечто необычное, а он об этом узнает последним. Видно, действительно, оторвался от народа.

– Так что же все-таки произошло?

– Ничего не произошло!

Раиса спустила ноги с кушетки, грубо отодвинула стул вместе с сидевшим на нем Барашковым, встала и прошлась по комнатке, разминая спину.

– Ну, колись! Расскажи, что случилось, – легче будет, – потребовал Аркадий.

– Что случилось, что случилось… Случилось то, что Марья Филипповна отбивает у меня жениха! Что в общем-то неудивительно, с ее папашкой и с ее материальным положением. Бедная медсестричка и богатенькая заведующая – можно предположить, в чью пользу будет счет.

– А жених – это вот этот?.. – Аркадий снова осторожненько указал пальцем на Райкино пузо.

– Догадливый вы! – с издевкой повернулась к нему Раиса, шлепнулась задом на табуретку у маленького столика и вдруг громко зарыдала басом.

– Да… – Барашкову уже было неудобно, что он влез в эту историю.

– Успокойся, ты… выпей водички… – Он плеснул воды из чайника в чашку и протянул Раисе. – А ты точно знаешь, что этот… м-м… твой жених переметнулся к Мыш… к Марье Филипповне?

– Как мне не знать, если он и сейчас у нее сидит, а ко мне даже и не заглядывает… – И Раиса снова злобно зарыдала, будто загавкала.

Барашков так удивился, что даже не сразу смог свести концы с концами. «Сидит у Маши? Сейчас? А кто у нее там сейчас сидит?»

– Так это Дорн, что ли?

– А кто ж еще? Все отделение уже давным-давно знает…

Барашков даже отодвинулся на своем стуле.

– И ты этого идиота любила?

Раиса выпрямилась у столика и вытерла слезы ладошками.

– Любила не любила… Теперь какая уж разница!

– Да не верю я, что твой Дорн любит Машу! – Барашков успокоительно положил руку на спину Райке. – Он вообще-то, по моим наблюдениям, любить никого не может.

– Господи! – затряслась Раиса в новом припадке то ли плача, то ли истерического смеха. – Что вы думаете, мне его любовь, что ли, сейчас нужна? Что я буду одна с ребенком-то делать? Без мужа, без квартиры, без денег… Как вы все по-дурацки, мужики, понимаете!

Она в раздражении скинула руку доктора со своего плеча, встала и стала подводить глаза возле маленького зеркала над раковиной.

– Да… Прямо я не знаю, что тебе на это, Раиса, и сказать… – растерянно почесал в затылке Барашков. – Думать надо было, с кем связываешься…

– Большое мне облегчение от ваших слов, – скривилась Раиса. А потом вдруг с надеждой подняла к Барашкову голову: – А вы припугнуть его не можете? В отделении, я знаю, Владик только вас одного и боится.

– Как же я его припугну? Сейчас не советские времена, чтобы в местком бегать жаловаться, – сказал Аркадий.

Новость, что Владик Дорн его побаивается, Аркадия обрадовала. «Пусть побаивается! А то строит тут из себя больно умного!» Но все-таки чем конкретно помочь Раисе, Барашков не знал.

– А тебе действительно скоро в декрет идти? – без всякой задней мысли спросил он, потому что не знал, что еще спросить.

– Да я уж месяц почти переходила! – некрасиво вытянув губы, промычала опять сквозь слезы Райка. – А думаете, из-за чего переходила? Из-за зарплаты! В декрете я вообще мизер получу, а у этого козла, – она кивнула в сторону Машиного кабинета, – хрен допросишься!

Барашков оценивающе глянул на живот и поверил. Своей высшей точкой живот уже доходил до конца мечевидного отростка грудины. Это Барашков понял с одного внимательного взгляда. «Нехорошо, – подумал он. – Как бы то ни было, женщина на восьмом месяце беременности должна отдыхать на подушках в просторной постели, а не бегать делать уколы по отделению…»

– Знаешь, я, пожалуй, поговорю об этой ситуации с Марьей Филипповной, – сказал он и вышел из комнаты.