Текст книги "Феликс Медведев. Козырная судьба легендарного интервьюера, библиофила, игрока"

Партош против Мессинга. Один-ноль в нашу пользу

Среди тех, кому Феликс помог раскрыться, заявив о них миру, были не только артисты. Супружеская пара астрологов Павел и Тамара Глоба стали известны во многом благодаря знаменитому журналисту, мнению которого публика доверяла: Медведева интересуют только настоящие «звезды» – яркие, самобытные, а, значит, достойные внимания.

Впервые об астрологах Павле и Тамаре Глоба зрители узнали из «Зеленой лампы». Именно Феликс Медведев дал «путевку в жизнь» этой яркой паре, как и многим другим героям своей телепередачи

После десятилетий «выкорчевывания» из культуры, истории и политики ростков неординарности, «обрезания» побегов, растущих не в заданном направлении, планомерного, по-мичурински фанатичного выращивания населения, чьи принципы, цели и задачи вписывались бы в стерильную советскую схему, настало поистине невероятное время. Словно у машины, набирающей разгон с горы, слетели тормоза. Невесть откуда, из тайных укрытий, вдруг, как грибы после дождя, появились нестандартные личности. Советское общество напоминало встревоженный улей: все зашевелились и загудели. Как и во всякое безвременье, явственно запахло мистикой. С экранов телевизоров в людей вперились, не моргая, жутковатые черные глаза Анатолия Кашпировского, которому не давала покоя слава доктора Франкенштейна. «Ведьмак № 2» Алан Чумак получил собственные несколько минут в день на одном из центральных каналов ТВ, чтобы производить перед камерой некие пасы руками и пришептывания губами: эти манипуляции должны были, почти по методу Иисуса Христа, обращать воду в волшебное питье. Пенсионеров, падких на посулы мгновенного омоложения и обогащения, вечерами в одночасье сдувало с дворовых скамеек – они торопились к голубым экранам, заставленным трехлитровыми банками с водой… Астрологи и звездочеты, экстрасенсы и йоги, последователи различных экзотических религий и свидетели визитов НЛО – в глазах рябило от многообразия мнений, предложений, истин и советов.

К экстрасенсам и провидцам Феликс относился по-особому и это неслучайно. Его дед, доктор Золтан Партош, весьма неплохо владел методикой гипноза, правда, применял его только в лечебных целях. Нечто похожее, кармически-экстрасенсорное, передалось по наследству внуку. И это «нечто» однажды помешало знаменитому Вольфу Мессингу. В 60-х годах, когда волею судеб Феликса занесло в Курган, туда же, как сейчас говорят, в рамках турне, приехал знаменитый маг и чародей Вольф Мессинг. Неизвестно, чего больше в судьбе этого человека – правды или вымысла, чудес или мастерского блефа. Курганцы, не избалованные визитами знаменитостей, толпились у местного Дома политического просвещения. Но в зал, рассчитанный всего на сто мест, впускали только по особым приглашениям. Видимо, местные обкомовские мудрецы не хотели лишний раз рекламировать Мессинга, политический портрет которого был несколько расплывчат.

Феликс, как представитель прессы, получил «доступ к телу». Тщательно подготовившись к встрече с неизвестным, он собирался предложить экстрасенсу найти припрятанный в пиджаке блокнотный лист со стихами Вознесенского, а после выступления планировал пообщаться со звездой накоротке. Но наполеоновским планам Феликса не суждено было сбыться. После стандартного сеанса с поиском часов-ключей-браслетов помощница Мессинга пригласила добровольцов на сцену. Дружелюбно-взбудораженный, как всегда перед любопытным знакомством, корреспондент легко выпорхнул из первых рядов. Едва увидев гостя, Мессинг неожиданно напрягся…

– Сосредоточьтесь, – сухо приказывает он.

Журналист пробует выполнить команду Мессинга, не очень, правда, понимая, что тот имеет в виду. На чем сосредоточиться? Или на ком? «Он пронзил меня острым, сверлящим взглядом, – рассказывает Феликс. – по-видимому, подавая в глубины мозга экстрасенсорные флюиды. Но я, сам того не понимая, не поддавался телепатическому напору. Маг нервничал, повторяя снова и снова: «Сосредоточьтесь!.. Сконцентрируйтесь!..»

Публика притихла, не отрывая глаз от сцены. По залу прокатился легкий гул. Феликс не знал, что ему делать, и немного растерялся. Несколько минут Мессинг прожигал его глазами. Проникнуть в святая святых незнакомца не получалось. Нервно, даже жестко гипнотизер попросил гостя покинуть сцену. Феликс так и не понял, что произошло, сел на свое место и, несколько смущенный, досмотрел программу. Подойти к Мессингу после выступления он не решился. «Больше мне не приходилось общаться со знаменитым медиумом XX века, о чем, как журналист и человек, очень сожалею до сих пор. Может быть, при встрече он объяснил бы мне, что тогда произошло на сцене курганского политпроса, почему ему не удалось меня «расколоть». Если, конечно, он не забыл о той давней гастроли», – вспоминает Феликс.

«Она открыла мне Америку…»

Джуна Давиташвили была, вероятно, самой загадочной и спорной звездой на советской звездной карте 80-х. О ней говорили, писали, ей не верили, ее боялись, ее боготворили. Хрупкая, стройная женщина с темными восточными глазами, мерцающими по-русалочьи, она непостижимым образом излечивала людей от тяжких недугов. Ей были благодарны и всевластные обитатели Кремля, и кумиры западной публики. Среди гостей Джуны – Федерико Феллини, Настасья Кински, Ричард Гир, Марина Влади, Святослав Рерих, Артур Кларк, Габриэль Гарсиа Маркес… Она уговаривала Андрея Тарковского: «Не уезжай, я помогу тебе…» Приветливо встречала Андрея Вознесенского, Андрея Кончаловского. «И это только Андреи, – говорит Феликс. – Да всех и не перечтешь. А Евгении, Эльдары, Ираклии, Александры… Фамилии поставьте сами. Несложно».

Феликс обожал ночные посиделки в арбатской квартире Джуны. Блестящее общество собиралось «вокруг дымящегося чана с картошкой, чая с пирогами, пахлавой и вареньем. Разносолами, закусками, горячим супом с укропом и кинзой. Водкой и вином. Но в меру», – улыбается Феликс.

С легендарной Джуной Давиташвили Феликс подружился в середине 80-х. Организовывая творческие вечера журнала, он нередко приглашал знаменитую на всю страну целительницу. На заднем плане – актер Михаил Козаков. Именно он впервые прочитал в телепередаче «Зеленая лампа» одно из лучших стихотворений Иосифа Бродского «На смерть маршала Жукова», тем самым открыв советскому зрителю запрещенного властью поэта. Центральный дом журналистов. 1987 г.

Однажды, еще в году 80-м, «огоньковец» Сергей Власов написал о Джуне большую статью. Он рассказал о ее мытарствах, о непростой жизни, об удивительном даре, в который не верит традиционная медицина. Перед публикацией статьи небольшая часть будущего тиража, отпечатанная на качественной финской бумаге, доставлялась в ЦК КПСС, чьим печатным органом, собственно, и был журнал. Пятничным утром, незадолго до печати основного тиража, по спецтелефону с металлическим гербом на диске, именуемому среди посвященных «вертушкой», раздался звонок. Холодным тоном кто-то потребовал Софронова.

– Его нет, он будет позже, – затрепетала секретарша Таня.

– Дежурного редактора!

Владимир Николаев, заместитель главного редактора, пулей подлетел к телефону.

– Это что же, вашу мать, вы себе позволяете?!. Что за вольности?! – неистовствовал главный идеолог компартии.

Выяснилось, что речь идет о статье, посвященной врачевательнице из Тбилиси. Что уж в публикации могло взбесить Суслова, неизвестно, но было очевидно одно – назревает колоссальный скандал. Кому звонить? Как решить проблему? До запуска тиража оставались считанные минуты. И тогда Николаеву пришла в голову спасительная мысль – позвонить самой Джуне. Ее разыскали. Выслушав заместителя главного редактора «Огонька», она бросила: «Ждите». Побежали томительные секунды… Ситуация могла повернуться как угодно. И тут раздался звонок «вертушки». С замиранием сердца сняв трубку, Николаев услышал одышечное:

– Можете печатать…

Он узнал голос. Звонил Леонид Ильич Брежнев.

Такова «огоньковская» легенда.

Естественно, что Феликс, журналист-«астроном», первооткрыватель имен и чудес, не мог проигнорировать звезду по имени Джуна. Он не на шутку увлекся ею, загадкой ее дара, силой ее личности. Он проводил с Джуной много времени, наблюдая именитых гостей ее арбатской квартиры, удивляясь таланту хозяйки обольщать, обожать, помогать. Феликс копил материал для сенсационной публикации в «Огоньке», когда мятущийся дух импресарио вырвался наружу. Он предложил Джуне выступить на сцене Центрального дома литераторов на встрече с редакцией и авторами «Огонька».

Чародейка произвела настоящий фурор. Собравшиеся были заворожены космическим черно-золотым одеянием гостьи. Джуна читала свои стихи и отвечала на десятки вопросов, которые беспрестанно доносились из зала. Но не все приняли эскапады целительницы с восторгом. Несколько человек, возмущенные происходящим действом, покинули зал. Среди них был друг Феликса поэт Петр Вегин. В тот же вечер он влетел в квартиру Татьяны Ивановны Лещенко-Сухомлиной и с порога закричал:

– Я не выдержал ее вульгарности и ушел со сцены!.. Это же профанация, – переживал он. – Какой низкий уровень вкуса надо иметь, чтобы эта дама нравилась… Поражаюсь Феликсу!.. Впрочем, он же журналист. Ему лишь бы была сенсация!.. Он фиксирует творчество другого, не свое…

– Петя, – успокаивала его мудрая женщина. – Феликс – двойной. Один Феликс, которого я люблю и вижу в нем что-то ценное, а другой – мальчишка, которому импонируют успех, деньги, знаменитости, словом – поверхностность жизни. Первому Феликсу передай от меня привет, а другому – никакого от меня привета!

Когда Татьяна Ивановна на правах старинной и мудрой подруги пыталась вразумить Феликса, он нахмурился и закричал:

– Моя Джуна! Ничего плохого слышать о ней не хочу! Она замечательная!

«Он очень искренне это кричал, и мне понравилось, что он способен встать грудью на защиту друга», – записала в тот день Татьяна Ивановна в своем дневнике.

Именно с легкой руки Джуны Давиташвили Феликс стал «послом доброй воли» в закрытом для него когда-то зарубежье.

«Открытие Америки» наметилось в один из ноябрьских вечеров 1987 года, когда гостями Джуны были работники Советского комитета защиты мира. Они рассказали, что по инициативе Михаила Сергеевича Горбачева планируется беспрецедентная перестроечная акция – «прививка правды». В самую одиозную страну Нового Света отправлялась группа граждан, представляющих все культурные слои советского общества. Группе поручалось пойти на сближение с американцами на всех уровнях. При этом США обещали ни в чем не ограничивать любознательность советской делегации. Хотите в штат Юта? Пожалуйста! Хотите встретиться с президентом США? Нет проблем!

Заслушавшись сказкой о воле-вольной, Феликс сидел не шелохнувшись… «Вот бы мне, а? С президентом-то повидаться… – фантастические перспективы кружили ему голову. – Или у диссидента какого-нибудь взять интервью…»

– Евгения Ювашевна, – обратился один из гостей к хозяйке. – Мы хотели бы рекомендовать вас в состав делегации.

– Не знаю, – покачала головой Джуна. – А что для этого нужно будет делать?

– Ну как полагается – анкеты заполнить, сходить на инструктаж…

– Куда?!. – изогнула она смоляную бровь.

– Куда скажут, – ответил гость и мягко добавил. – Ну вы же понимаете…

– Нет, – отрезала гордая Джуна. – Ни на какой инструктаж я не пойду и анкеты заполнять не буду.

Гости притихли. Ангел-хранитель, не оставлявший нашего героя без внимания, мягко коснулся тонкого запястья Джуны. Она вдруг посмотрела на Феликса и предложила:

– Вы лучше Феликса возьмите. Он известный журналист, ему это будет интересно. Правда, Феликс?

– Конечно, – откликнулся ошарашенный Феликс, не веря своей удаче.

– А что, прекрасная мысль. Феликс Николаевич, вы действительно согласны?

С замечательным поэтом Арсением Тарковским и его женой и музой Татьяной Озерской Феликс провел десять интереснейших вечеров в Переделкино

Оборотная сторона фотографии с автографом

Через два месяца, 13 января 1988 года советский десант в составе космонавтов, писателей, ученых, артистов и министров высадился на американскую землю в аэропорту города Вашингтона. Вместе с ними с торжествующим лицом Колумба вышагивал Феликс Медведев. В отличие от плохо информированного Христофора наш герой прекрасно знал, в какую страну он приехал. Америка 80-х для большинства советских граждан была страной-легендой, висячими садами Семирамиды и логовищем хищных «мистеров Твистеров» с толстыми сигарами в зубах. Именно этой воинственной державой советская пропаганда дольше полувека пугала свой народ, как тюремный надзиратель пугает заключенных камерой-одиночкой. И вдруг за этой железной дверью, неожиданно распахнутой властным повелением, оказалась не холодная бетонная стена, а целый мир… Каким же он оказался для огоньковца Феликса Медведева?..

«Я сразу понял – нам врали!»

Это было короткое и доброе время. Время, когда американцы с интересом учили первые «spasibo», «perestroika», «glastnost» и с изумлением узнавали, что не все русские носят шапки-ушанки, бороды, бутылку водки в кармане телогрейки и водят на цепи ручного медведя. Русские, в свою очередь, стремились узнать «как оно там, на Западе?» и дружелюбно тянули носами в сторону Атлантики. Интеллигенцию по обеим сторонам океана охватил приступ романтизма. На первой встрече советской делегации с американцами в Вашингтоне царило праздничное настроение. Говорили о переменах, о дружбе двух народов, о перспективах в отношениях между СССР и США.

– Между прочим, – вскочил с места журналист, представляющий на американской земле советскую прессу. – У меня есть гениальное предложение.

Присутствующие заинтересованно притихли. Мало кто решился бы сходу охарактеризовать свое предложение как «гениальное».

– Предлагаю не мелочиться и создать единое государство! – он раскинул руки, показывая, каким огромным и сильным оно будет. – У меня и название есть! АМЕРОСС!

Американцы, умеющие ценить добрый юмор, встретили предложение бурным восторгом.

Автором масштабного проекта был, конечно же, Феликс Медведев.

Едва ступив на американскую землю, Феликс понял: «Нам врали». Не было видно ни вражеских амбразур, ни злобных демонстрантов с плакатами «Russians go home!», ни сверкающих лимузинов на фоне нищенских толп. Вокруг кипела самая обычная жизнь человеческого муравейника: автобусы и поезда метро везли пассажиров, люди спешили на работу, несли из магазинов покупки, обсуждали на улице или в кафе повседневные дела, так же, как и москвичи, озабоченно поглядывая на часы… Ощущение свободы вдруг охватило Феликса. У него разбегались глаза, разлетались руки и ноги от неуемного желания все увидеть и все успеть. Для советской делегации была подготовлена плотная программа, куда сложно было вклинить «самоволку», но Феликс никогда не входил в число любителей ходить по струнке. У него составился собственный список встреч. С первых же суток он начал обрастать новыми знакомствами, деловыми и творческими предложениями… Каждый раз, когда он запоздно возвращался в отель, к нему бросался консьерж с воплем «Месседж!».

«С той поры десятки раз пересекал я границы разных стран Европы и Америки, встречался с сотнями людей, многое повидал, пережил, перепонял, но те первые встречи в США запомнятся на всю жизнь», – заметит потом Феликс в своей книге «После России».

Именно в Америке состоялось его первое интервью с советским диссидентом. Им оказался ни много ни мало сам Иосиф Бродский.

Телефонное интервью с Нобелевским лауреатом

Трудно себе представить другого человека, чья жизнь подчинялась бы настолько не логическим, а поэтическим правилам. Не получивший среднего образования, юноша со слабым здоровьем, вынужденный заниматься прозаическим ремеслом фрезеровщика, матроса, истопника, рабочего в геологических экспедициях, гонимый на родине как тунеядец, поскольку поэзия в 70-е приравнивалась к тунеядству, в 23 года был осужден за желание писать о том, о чем просит душа, и сослан в Архангельскую область. Он ворочал там тяжеленные валуны, надсаживая больное сердце, но изучал английскую поэзию и не жаловался на жизнь. Позорная травля беззащитного дарования привлекла внимание мировой общественности и те, кто поднялся на защиту Бродского, положили начало правозащитному движению в СССР. Оказавшись в 1972 году перед выбором – «психушка» или «еврейский маршрут», Бродский выбрал изгнание, а значит – жизнь… К 1988 году, когда Феликс прилетел в США, Иосиф Бродский считался одним из самых ярких русских поэтов ХХ века и был обладателем Нобелевской премии мира по литературе. Никогда не учась преподавательскому делу, он превращал каждую университетскую лекцию в гимн поэзии…

«Наверное, у каждого, кто любит стихи, был или будет свой Бродский, – заметил Феликс. – У меня тоже – свой…» Впервые он услышал о нем в конце 50-х, когда заговорили о том, что живет в Ленинграде молодой, но очень талантливый поэт, стихи которого, переписанные вручную или напечатанные на печатной машинке, ходят в списках. После суда над поэтом замшелые районные газетчики (Феликс тогда жил в Покрове, а работал в Петушках), в глаза не видавшие стихов Бродского, шипели: «Так ему и надо, клеветнику!» Когда на Западе выходит первая книга стихов Бродского «Стихотворения и поэмы. 1965», Феликс начинает охоту за ней. Страстный любитель поэзии, библиофил, он не ведал, как долго будет длиться эта охота. Феликсу повезет, когда поэт Петр Вегин перед отъездом в эмиграцию подарит Феликсу вожделенный томик с дарственной надписью, сделанной автором на писательском симпозиуме в Белграде.

В одну из поездок в Ленинград в середине 80-х Евгений Рейн, знаменитый поэт и близкий друг Бродского, покажет Феликсу дом на Фонтанке:

С Евгением Рейном Феликс познакомился в 70-х годах в Ленинграде. Друга Иосифа Бродского Феликс считает одним из самых ярких поэтов России. Евгений стал героем книги Феликса Медведева «Мои великие старики»

– Здесь его судили. Фамилия судьи – Савельева…

Феликс окинул взором мрачное строение. «Черная отметина в истории поэзии», – подумалось ему.

– Ты давно не видел друга?

– Да как он уехал, почти пятнадцать лет… – вздохнул Рейн.

В мозгу у Феликса зажглась мысль – увидеть Бродского, взять у него интервью… За годы изгнания поэт ни разу не встречался ни с кем из представителей «равнодушной Отчизны».

И вот, в 1988 году холодная Отчизна стала оттаивать… Наш герой, как хорошая гончая, всегда державший нос по ветру, на этот раз умудрился обогнать ветер. Куратор советской «полярной экспедиции», сотрудник всенепременнейшего КГБ, вытаращил глаза, когда Феликс, воодушевленный обещанием доступа «хоть в Пентагон или Лэнгли», доверчиво спросил:

– Скажите, а с Бродским можно увидеться? Я бы хотел взять у него интервью…

– С кем? С Бродским?!. – не верил своим ушам куратор.

– Ну да, с Бродским, – нетерпеливо кивнул Феликс, досадуя на непонятливость собеседника.

– Ни в коем случае! – выдохнул гэбэшник. – И вообще, имейте в виду, товарищ Медведев, – мы на территории враждебного государства. Никаких встреч с предателями Родины! Знаете, как было на фронте?!. – окончательно распалился «товарищ Иванов». – Шаг в сторону – стреляли без предупреждения!

Феликс благоразумно промолчал в ответ на бурную эскападу. «Боже мой, какой нервный», – подумал он, отходя от куратора. Вернувшись в номер гостиницы, Феликс не на шутку задумался. «Что он имел в виду? – злые бесцветные глаза все еще будто смотрели на него. – Шаг в сторону Бродского – и к стенке…» Голова закипела. Быть в Америке и не увидеться с Бродским?.. Ну уж нет! Такого промаха я не сделаю!»

Не зная, что предпринять, он применил аутотренинг по-русски: хлебнул водки. Полстакана национального эликсира счастья – и страх, мерзким холодным щупальцем окрутивший было сердце, отступил. «Кукиш вам с маслом! – решил журналист. – Бродский еще вернется! А вы – вы все сгинете!»

Феликс знал, как незадолго до этого Владимир Солоухин, «оторвавшись» от писательской делегации, сбежал в Вермонт, к Солженицыну. Правда об их встрече знали только самые верные люди. Феликс понимал, что хранить в тайне свой разговор с Бродским он сам не только не сможет, но и не захочет. В конце концов, журналист он или нет?!.

По нью-йоркскому номеру 929-04-81 ответили, что Иосиф Бродский уехал в Саутхедли, в 400 милях от Нью-Йорка. Сразу возникло два варианта – ехать или звонить. Конечно, лучше ехать, чтобы встретиться лично. Но как и на чем? Теоретически можно взять в аренду машину, но водитель и полиглот из Феликса, прямо скажем, никудышные. Поработать на Феликса личным водителем согласился русский американец Эдуард Нахамкин, удачливый торговец предметами искусства.

– Я тебя отвезу к Иосифу, – уверенно бросил он.

Но тут на Атлантическое побережье навалился снежный циклон, и передвигаться по дорогам стало невозможно. 10 сантиметров снега, на которые русский автолюбитель не обратил бы внимания, для американцев – стихийное бедствие. Все засели по домам…

Феликсу ждать у моря погоды больше трех дней нельзя – делегация отправляется в другую точку маршрута. Журналист в панике. Сейчас, в эпоху спутниковой связи и других технических чудес, можно запросто увидеться с человеком, находящимся на другом краю мира, по Skype, но в те времена только старый добрый телефонный аппарат, отправляющий старый добрый сигнал по старым добрым проводам, мог соединить мятущиеся души. Междугородняя связь – подарок судьбы, международная – почти чудо.

Феликс снова мчится к доброму Эдуарду и просит его предоставить телефон для связи с Бродским. Тот не только соглашается, но и просит своего зятя подключить к телефону магнитофон. Но как только Бродский произносит первую фразу, сбывается главный ночной кошмар Феликса – магнитофон ничего не записывает! Может быть, его выводит из строя взаимное волнение собеседников, сжимающих трубки. Тогда Феликс хватает ручку и начинает лихорадочно записывать своим образцово-нечитабельным почерком драгоценные фразы… Вот так оно и состоялось, это первое интервью опального поэта, Нобелевского лауреата, советскому журналисту, поправшему идеологические запреты. Обычный телефонный шнур не просто соединил двух людей, он соединил две эпохи, две судьбы, два мира…

– Вы ощущаете ностальгию? – неожиданно для себя спросил Феликс в конце интервью.

– Ностальгию? Как можно сказать об этом? Что это? Отказ от требований реальности? Я всегда старался вести себя ответственно, не предаваться сентиментальностям…

…Иосиф Бродский не хотел, чтобы его считали борцом с советской властью или мстителем за нанесенные в молодости обиды. Даже когда ему усиленно напоминали о том, сколько ему пришлось пережить в СССР, он просил не «драматизировать» события тех лет. Власть словно обижалась на такое игнорирование нанесенных ею обид, вероятно, ей, по каким-то садомазохистским причинам, хотелось, «чтобы помнили». Иначе сложно объяснить тот бесчеловечный факт, что родителям Бродского двенадцать раз отказывали в праве увидеть своего сына, даже когда он, смертельно больной, переживал очередной инфаркт… Он так и не приедет в Россию, не увидит, как весенний паводок ломает лед на Неве, как пронзает неба синеву золотой шпиль Адмиралтейства…

Он старался не помнить зла… Невероятно, сколько простого человеческого сочувствия и презрительной жалости в этих вечно актуальных строках его поэтического Назидания:

ОДНОМУ ТИРАНУ

 
Он здесь бывал: еще не в галифе —
в пальто из драпа; сдержанный, сутулый.
Арестом завсегдатаев кафе
покончив позже с мировой культурой,
 
 
Он этим как бы отомстил (не им,
но Времени) за бедность, униженья,
за скверный кофе, скуку и сраженья
в двадцать одно, проигранные им.
 
 
И Время проглотило эту месть.
Теперь здесь людно, многие смеются,
гремят пластинки. Но пред тем, как сесть
за столик, как-то тянет оглянуться.
 
 
Везде пластмасса, никель – все не то;
в пирожных привкус бромистого натра.
Порой, перед закрытьем, из театра
он здесь бывает, но инкогнито.
 
 
Когда он входит, все они встают.
Одни – по службе, прочие – от счастья.
Движением ладони от запястья
он возвращает вечеру уют.
 
 
Он пьет свой кофе – лучший, чем тогда,
и ест рогалик, примостившись в кресле,
столь вкусный, что и мертвые «о да!»
воскликнули бы, если бы воскресли.
 

Январь 1972

Редкий снимок нобелевского лауреата Иосифа Бродского из коллекции Феликса Медведева. В руках у поэта – первая послезапретная публикация стихов в журнале «Новый мир». Стокгольм, 1988 г.

Несколько лет спустя, размышляя о Бродском, о его судьбе, Феликс запишет: «…Есть вещи в этой жизни посильнее и повесомее физической смерти. Книги, поэзия, слово. То, чем художник действительно бессмертен. Это-то у нас, читателей, никто не отберет».