Текст книги "Ночи Калигулы. Восхождение к власти"

XLV

Лупанар, куда Макрон привёл Калигулу, действительно выглядел роскошно. Но роскошь эта была показной. Случайно подобрана золотая и серебрянная посуда: ни одно блюдо не гармонировало с другим. Моль выжрала проплешины на узорчатых занавесках. Кислым, как уксус, казалось вино, выдаваемое толстым, краснолицым хозяином заведения за цекубское.

Макрон развязно потребовал лучшую кубикулу и двух девок, что и было предоставлено ему незамедлительно.

– Выбирай, какую желаешь! – широким жестом предложил Макрон, когда он и Калигула остались наедине с гетерами.

– Обеих! – заявил Калигула, обнаглев от плохого вина.

– Клянусь Юпитером, замечательный выбор! – ободряюще засмеялся Макрон.

Калигула, пьяно пошатываясь, подошёл к двум полуголым гетерам, рыжей и черноволосой. Наткнулся на маленький деревянный столик и, выругавшись, отшвырнул его ногой. Прищурившись, оценил взглядом рыжую. Пышные волосы девушки укрывали обнажённые плечи. Тёмные кружки сосков просвечивали сквозь прозрачную ткань пеплума.

«Если я выпью ещё полбутылки – она будет похожа на Друзиллу!» – с неоспоримой хмельной логикой подумал Калигула.

– Ты! – ткнул он пальцем в грудь черноволосой. – Иди к моему другу! А ты раздевайся!

Плавно покачивая крутыми бёдрами, рыжая девка неспешно подобрала край пеплума. Но эта чарующая медлительность, соблазняющая многих мужчин, не понравилась капризному внуку императора. Хрипло засмеявшись, он сорвал с неё пеплум. Затрещала, разрываясь, тонкая ткань; испугалась пышнотелая гетера.

– Ты подлая, бесстыжая сука! – пьяно навалившись на неё, шептал Калигула. – Тебе по нраву его ласки? Тебе нравится, когда он целует и мнёт твоё тело?!

Эти полубезумные слова предназначались для Друзиллы. Но Друзилле он никогда не посмел бы их сказать. И потому говорил незнакомой шлюхе. И страстно желал избить её, чтобы отомстить неверной возлюбленной-сестре. Логика пьяных!

– Если ты сука – то будь ею до конца! Становись на четвереньки!

Толчками и приказами он вынудил девушку опуститься на колени. И хрипло рассмеялся, когда гетера с наивным бесстыдством выпятила зад. И, не снимая сандалий, больно ударил ногой по розовым ягодицам.

Макрон, волосатую грудь которого неспешно целовала черноволосая девка, озабоченно приподнялся на ложе. И сразу же успокоился, увидев на полной шее гетеры медный ошейник: девушка была рабыней хозяина лупанара. А значит, её можно замучать – за дополнительную плату.

Префект претория в истоме откинулся на ложе, безвольно покоряясь губам и рукам умелой гетеры. И краем глаза следил за Гаем, устроившемся позади рыжей. В этот миг угловатое, но достаточно миловидное лицо Калигулы изменилось до неузнаваемости. Казалось, он надел маску, точь в точь повторяющую черты его лица, но уродливую! До того исказила облик Калигулы самая низкая похоть, которую не облагораживает любовь, а, наоборот, унижает презрение.

Оставив девку, Калигула вдруг снова помрачнел и болезненно скривился. Оправляя измятую тунику, он поплёлся к ложу Макрона. Префект поспешно столкнул на пол гетеру и утешающе протянул к юноше мускулистые руки.

– Что с тобой, Гай? – спросил он.

Калигула по-детски прижался к сильной груди Макрона и заплакал с бессильной злостью:

– Я люблю, Макрон!.. Я безумно люблю одну женщину, а она спит с другим!

– Кто эта дура? – с солдатской небрежной грубостью поинтересовался Макрон.

Калигула, всхлипывая, отрицательно покачал головой.

– Забудь её! – уверенно посоветовал префект. – Ты, внук императора, можешь иметь всех женщин Рима: рабынь, плебеек и знатных матрон! Если хочешь, я сведу тебя с несколькими патрицианками. В любви они утонченнее и прихотливее глупых гетер! – глаза Макрона масляно заблестели. – Но предупреждаю: с матронами нельзя вести себя так грубо, как с этой рыжей толстухой!

– Ты думаешь? – высокомерно спросил Калигула, вытерев слезы разорванным пеплумом гетеры.

Вместо ответа Макрон скорчил изумлённую рожу и поощрительно засмеялся.

* * *

Лупанар они покинули лишь на рассвете, измучав вдвоём полдюжины гетер. По три девки на каждого! Вполне достойно столь высокопоставленных особ.

Макрон и Калигула сонно брели по просыпающейся Субуре в сторону Виминальского холма. Пробирались мимо них женщины с корзинками, наполненными снедью. Водоносы продавали воду хозяйкам, ленившимся ходить к фонтану на площади. Раздавался в ушах стук сапожничьих молотков. Открывали лавочки почтённые негоцианты, сквозь зубы поругивая нерадивых подручных. Визгливо зазывали покупателей уличные торговцы, предлагая горячие лепёшки, поджареные на свином жире.

– Не желаешь ли отведать вкусной снеди? – прицепился один такой торговец к Макрону.

– Пошёл прочь, – с ленивым равнодушием ответил префект. – Твои мерзкие лепёшки приготовлены на собачьем сале вместо свиного! – и презрительно добавил на ухо Калигуле: – Этот глупец, видать, недавно в Риме и не знает нас в лицо. Иначе не осмелился бы приставать.

Торговец поначалу решил возмутиться и уже открыл рот. Но его поспешно оттащили в сторону товарищи, внушительно втолковывавая, с кем он имел честь говорить. И торговец, с глупой улыбкой на красном лице, долго смотрел вслед Макрону и Калигуле.

– Дорогу носилкам благородного патриция Луция Кассия Лонгина! – громко кричали рабы, расталкивая толпу.

Калигула нервно дёрнул за руку Макрона и увлёк его, удивлённого, в тёмную подворотню.

Восемь темнокожих, обнажённых до пояса рабов пронесли носилки из кедрового дерева. Сквозь прозрачную кисею Калигула увидел сидящего Кассия Лонгина. А рядом с ним, нежно склонив рыжую голову на широкое плечо мужа, находилась Юлия Друзилла. Кассий наклонился к ней и, улыбаясь, что-то говорил. Его тонкие губы и словно вылепленный из гладкого желтоватого воска профиль касался её волос.

Химерное видение проплыло мимо.

– Почему ты не заговорил с сестрой и её мужем? – искренне удивился Макрон.

– Не нравится мне этот Кассий! – ревниво скривился Калигула. – Он недостоин быть мужем внучки императора.

– Но почему? – недоумевал префект. – Род Кассиев действительно был некогда плебейским. Но несколько веков назад причислен к патрициям за многочисленные заслуги перед Римом. Среди Кассиев были консулы и цензоры, полководцы и триумфаторы…

– А все же, с Юлиями он не сравнится! – сердито оборвал его Гай. – И не смей мне перечить, Макрон! Не забывай кто ты, а кто – я!

Макрон нахмурился, прикусив нижнюю губу.

– Прости меня, благородный Гай, – после некоторого молчания произнёс он.

XLVI

Следующий год пролетел незаметно – в лупанарах и кабаках. Оргии следовали одна за другой – среди вина, быстро вянущих венков, прозрачных покрывал танцовщиц, случайных пьяных лиц, звона монет и скрежета надорванных струн.

Утром Макрон, зевая и почёсываясь, тащился кое-как исполнять обязанности префекта. А Калигула устало брёл в Палатинский дворец – отсыпаться до следующей ночи.

По Риму глухо ползли сплетни:

– Гай Цезарь еженощно предаётся разврату в обществе дешёвых шлюх!

– Ну и пусть! – снисходительно пожимали плечами другие. – Он ещё молод. Кто из нас не совершал ошибок в юности? Женится – остепенится!

В сентябрьские календы Калигуле исполнялось девятнадцать лет. Но он все ещё не был объявлен совершеннолетним. Носил юношескую претекту или короткую тунику с солдатскими сапожками-калигами. Мягкий рыжий пушок покрывал щеки и подбородок. Но Гай не сбривал его. Бритьё – отличительная примета совершеннолетник, полноправных римлян.

Накануне дня рождения цезарь Тиберий вызвал внука на Капри.

«Дальше тянуть нельзя, – размышлял император. – Юноши шестнадцати, а то и пяднадцати лет уже облекаются в тоги, ходят на форум, слушают ораторов, учатся праву у мудрых наставников. Кто достигает двадцати лет, будучи несовершеннолетним – обречён на насмешки. Люди начинают сомневаться в его умственных достоинствах. Разве можно позволить, чтобы такое случилось с членом императорской семьи?»

* * *

Гай Калигула добрался до Неаполя сухопутным путём. Он проехал мимо Анция, небольшого городка на морском побережье, чуть пониже Остии. Там родился Гай – в одной из светлых кубикул розовой виллы. Обогнул покрытую виноградниками гору Фалерн. Августовское солнце золотило созревающие гроздья, из которых выжмут вкуснейшее в мире вино.

В Неаполитанском заливе Калигулу поджидало средних размеров судно с двумя рядами весел – бирема. И с каждым плеском за бортом приближался загадочный скалистый остров: личный лупанар Тиберия. Калигулу охватило нетерпение. Никогда прежде он не был на Капри. Наконец он воочию увидит, что правда, а что – вымысел в сплетнях об извращениях императора.

Двенадцать домов составляли знаменитую виллу. Двенадцать – священное число: столько месяцев в году, столько созвездий в зодиакальном круге. Тиберий перебирался из одного дома в другой, нигде не задерживаясь дольше трех-четырех ночей. Послушно кочевали с места на место спинтрии. Рабы таскали за императором картины и вазы, где изображались совокупления богов и богинь.

Одна-единственная дорога вела от пристани к вилле. Преторианцы усиленно охраняли её. Калигула с опаской проходил сквозь строй солдат в красных туниках и кожаных панцирях. Морской ветер ворошил багряные султаны из конского волоса, медные узорчатые пластины защищали волевые небритые подбородки. С этой неподкупной охраной Тиберий чувствовал себя в безопасности. А у каждого посетителя виллы тряслись поджилки от страха.

– Император ждёт тебя, Гай Цезарь, – равнодушно поклонился Калигуле центурион. И указал на аллею, в конце которой прогуливался Тиберий.

Гай, любопытно оглядываясь по сторонам, шёл по мелкому розовому гравию. Сгорбленная фигура Тиберия маячила впереди, между голыми ветками магнолий, с которых свисали вьющиеся побеги плюща. «А где же пресловутые спинтрии?» – думал он.

Калигула остановился за спиной Тиберия и изумлённо замер, позабыв поприветствовать императора. Тиберий, странно улыбаясь, наблюдал зрелище, устроенное только для него одного. Ни в каком цирке, ни на каких игрищах в Риме и провинциях избалованная публика не увидит этого.

На замшелой поляне между низкорослыми маслинами преследовали друг друга обнажённые мальчики, обмотавшие голени козьими шкурами. Они изображали фавнов и сатиров. Развязно дули в глиняные свирели. Плясали, бесстыдно выставляя напоказ обычно скрытые части тела. Нимф и наяд изображали девушки-подростки. Венки из роз и анемонов были единственным одеянием юных красавиц. Нимфы с заученно-сладострастными улыбками увлекали за собой фавнов. Падали в мягкий мох, щедро показывая свои прелести возбуждённым юнцам и старому, похотливо дрожащему императору. И, под нежную музыку невидимых музыкантов, фавны картинно овладевали смеющимися нимфами. А сатиры, под одобрительным взором Тиберия, приставали к фавнам. И колыхались ветви деревьев, и колыхался воздух от их единодушных вздохов. А Тиберий, в изнеможении закатив глаза, исходил дрожью удовлетворённой похоти.

Успокоившись и напустив на лицо обычное насмешливое выражение, император обернулся к Калигуле:

– Ты уже здесь?

Калигула молчал, тяжело дыша и покрываясь красными пятнами.

– Тебе пришлось по нраву представление? – усмехнулся Тиберий. – Жаль, что мои детки знают лишь одну комедию: «Фавн, преследующий нимфу», – и, обняв внука за плечи, удивлённо добавил: – А ты вырос! Присядем на скамью и поговорим.

Тиберий увлёк Калигулу к скамье из жёлтого нубийского мрамора. Гай невольно обернулся и провёл взглядом удаляющихся спинтриев. Их бело-розовые обнажённые тела терялись в густой зелени парка.

– Скажи, кто из них тебе понравился, и ночью я пришлю тебе её. Или его! – добродушно засмеялся Тиберий. Но водянисто-зеленые глаза императора хранили подозрительную насторожённость.

– Мне все равно, цезарь, – растерялся Калигула. – Кого пришлёшь, тем я и удовольствуюсь. Я всецело доверяю твоему вкусу, – льстиво заметил он.

– А ты поумнел! – Тиберий прищурился. – Весьма кстати! В день твоего рождения я решил объявить тебя совершеннолетним.

«Наконец!» – Гай расчувствовался до слез и проникновенно всхлипнул:

– Спасибо, великий цезарь! – и расстроганно склонился к императорской руке, целуя морщинистые суставы пальцев.

Тиберий брезгливо вырвал руку и вытер её о тогу.

– В этот же день я официально усыновлю тебя… – он заколебался, думая: «Назначить Гая наследником, или нет? Пока не стоит спешить. Хватит с него и усыновления!»

«Первая ступень к власти!» – думал Калигула, униженно склонившись у ног императора.

«Мерзкий гадёныш!» – презрительно-добродушно усмехался Тиберий. – «Я с радостью удушил бы его! Но кто тогда наследует мне? Мой внук? Но ведь он не внук мне! Я так запутался, что сам не знаю: люблю ли Тиберия Гемелла, или презираю в нем сына подлого Сеяна! А в Гае течёт та же кровь, что и во мне. Правда, напополам с гадючьей!»

Император тяжело вздохнул, отталкивая от себя надоедливо-восторженного Калигулу. Несколько лет назад выбор казался простым: убить сыновей Германика, чтобы обеспечить императорский венец родному внуку! А теперь?! Тиберий втихомолку обругал злобных старух Парок, немилосердно запутавших нить его жизни.

XLVII

В храме Юпитера, повелителя богов, состоялся торжественный обряд.

Почтённый фламин, с лицом возвышенно-бесстрастным, заколол белого быка. Осмотрел его внутренности и во всеуслышание заявил, что жертва угодна богу-громовержцу.

Жрецы Юпитера торжественно сняли с Гая Калигулы юношескую претексту, и он наконец ощутил на правом плече долгожданную тяжесть настоящей мужской тоги.

Гай горделиво улыбался, подставляя цирюльнику щеки. Железная бритва, скользя по юношеской коже, больно царапала. Но мелкие порезы казались Калигуле пустяками. Ведь он, наконец, стал совершеннолетним. Золотисто-рыжий пух бережно собрали, и Калигула возложил его на алтарь Юпитера. Фламин поднёс к тонким волоскам факел, и через мгновение на белом мраморе алтаря осталась только жалкая горсточка пепла. Серый дымок поднялся к потолку храма и расстаял.

Тиберий внимательно следил за обрядом и втайне посмеивался, опираясь тяжёлым подбородком на жезл. Когда Калигула, облачённый в новую тогу, подошёл к нему, император поднялся со складного табурета.

– Объявляю, что отныне я по законам Рима усыновляю Гая Юлия Цезаря Германика! И наделяю его всеми правами, которыми он может пользоваться в качестве моего сына! – обняв Калигулу за плечи, громко заявил он.

Переждав одобрительный (или удивлённый) шёпот, Тиберий спросил у Калигулы:

– Согласен ли ты?

– Да, отец! – немедленно отозвался Гай.

Пользуясь шумом поздравлений и хвалебных возгласов, Тиберий коварно шепнул Калигуле:

– Сегодня ты мог вступить во владение всем имуществом, принадлежавшим твоему отцу и братьям. Но, согласившись на усыновление, ты тем самым передал мне права на управление твоей собственностью!

Калигула передёрнулся, поняв, что Тиберий обвёл его вокруг пальца. Счастливая улыбка превратилась в горькую гримасу.

– Но, цезарь! Ведь ты выделишь мне ежемесячное содержание, достойное твоего сына?! – в надежде спросил он.

– В ежедневном куске хлеба и мяса я тебе не откажу, – кивнул Тиберий, продолжая с царским достоинством улыбаться толпе. – Но, если твои запросы окажутся слишком высоки – должен будешь сам позаботиться о себе!

– Что же мне делать? – Калигула возмутился в душе. Но, боясь рассердить Тиберия, смотрел на него жалобно и просительно.

– Женись! – посоветовал император.

– Но я ещё молод… – растерянно протянул Гай.

– Ты уже мужчина и полноправный римский гражданин, – хладнокровно возразил Тиберий. – Твой отец Германик тоже женился в возрасте девятнадцати лет. Каким счастливым он выглядел в день свадьбы!.. Следуй его примеру!

– Но кого мне выбрать в жены?

– Кого хочешь! – Тиберий явно насмехался над растерянностью юноши. – Я не жестокосерден, и позволю тебе выбрать невесту по сердцу.

Калигула молчал. Уголки тонких губ обиженно поползли вниз.

– У сенатора Марка Юния Силана имеется юная дочь, – с напускным сочувствием продолжал император. – Силан даёт за ней приданное в полмиллиона сестерциев. Говорят, девушка хороша собой и воспитана в строгости. Женись на ней! Заодно избавишь меня от обязанности кормить тебя! – жёстко закончил он.

– Но я её не знаю! – чуть не плакал Калигула.

– Нанеси отцу визит и познакомься! – Тиберий был неумолим. В обведённых синевой глазах сверкало холодное презрение. – Твоя глупость становится докучливой! За двадцать дней, проведённые со мной, ты успел изрядно надоесть мне. Убирайся в Рим и позволь мне отдохнуть от тебя!

Тиберий раздражённо осмотрел Калигулу и, слегка прихрамывая, вышел из храма. Позолоченные носилки ждали императора у мраморных ступеней. Жаркое неаполитанское солнце окрасило оранжевым листья лаврового венка, украшающего лысеющую седую голову старика. Остановившись у носилок, Тиберий прикрыл глаза ладонью и пристально всмотрелся в синеву Тирренского моря. Мутным дымчатым пятном виднелся на горизонте зачарованный остров – убежище ненастоящих нимф и сатиров, змей, павлинов и ощипанных орлов.

* * *

Калигула возвращался в Рим, гордясь совершеннолетием, но пристыженный и оскорблённый. В носилках небрежно валялся кожаный мешок с деньгами. Жалкая сумма! Спинтриям Тиберий даёт больше.

«Что делать? Как жить? – удручённо думал Гай. – Жизнь в Риме стоит дорого. Удовольствия, оргии и попойки – ещё дороже! Может, и впрямь жениться на богатой невесте?»

Какова она, дочь Юния Силана? Калигула смутно помнил суетливого, румяного толстяка сенатора. Но сколько ни напрягал память – девушку не мог припомнить.

«Нет! Никогда не женюсь ради денег на незнакомой мне женщине! – досадливо гримасничая, думал он. – Может, она окажется пустой, тщеславной и развратной, как некоторые римские матроны?! К тому же, зачем жениться на одной, если, не женясь, можно иметь многих?!»

Всю обратную дорогу Калигула насмехался над женщинами и женатыми влюблёнными глупцами. Но когда широкая, мощёная ровными булыжниками Виа Аппия привела Гая к стенам Рима, он жестом подозвал раба.

– Знаешь, где живёт сенатор Марк Юний Силан? – небрежно спросил он.

– Да, доминус, – поспешно ответил смуглый раб.

– Сначала заедем в термы. Затем проводишь меня к дому Силана, – распорядился Калигула.

XLVIII

Марк Юний Силан встретил Калигулу с радостным подобострастием. Сенатор происходил из старинного семейства Юниев. Выходцем из того же рода, но другой ветви, был Марк Юний Брут – убийца Юлия Цезаря.

Силан был невысок, с круглым полным животом в складках расшитой дубовыми листьями тоги, румяный и кудрявый не от природы, но стараниями рабов. Он суетливо усадил гостя на мраморную скамью в атриуме. И сел напротив, сцепив вместе толстые короткие пальцы и умильно любуясь Калигулой.

– Никогда ещё тога совершеннолетнего не ложилась на более достойные плечи! – восторженно заметил сенатор.

Калигула снисходительно улыбнулся льстецу. Эту фразу он слышал уже раз двадцать из разных уст. И отвечать на неё казалось излишне. Калигула заёрзал на скамье, разглядывая обстановку Силанова дома.

– Мрамор слишком твёрд для тебя? – спохватился Силан и, не доверяя рабам, лично бросился в опочивальню. Вернулся, неся полдюжины шёлковых подушек. И принялся заботливо подкладывать их за спину гостя.

Гаю понравилась неуёмная лесть сенатора. Получалось забавно: Калигула униженно льстит императору, все остальные униженно льстят Калигуле.

Гай немного приподнялся на скамье и откровенно почесал задницу как раз в тот момент, когда Юний Силан подсунул ему под зад мягкую подушку. Не переставая почёсываться, Гай величественно уселся и, скаля зубы, улыбнулся сенатору. Силан сладко засиял. Румянец на полных щеках сделался ещё ярче.

– Твоё посещение – великая честь для моего дома, Гай Цезарь! – пропел он голоском, дрожащим от радости. – Не желаешь ли откушать?

– Желаю, – милостиво согласился Калигула.

Хозяин, подобострастно кланяясь, постоянно забегая наперёд и делая неуклюжие приветливые жесты, провёл гостя в обширную столовую – триклиний.

Три длинных ложа тянулись вдоль стен триклиния, облицованных осколками разноцветного мрамора. Между обеденными ложами стоял большой овальный стол из цитрусового дерева. Узорчатые разводы на столе походили на павлиний хвост.

– Разбрасывай розовые лепестки! – суетливо шепнул Силан рабыне. Ему хотелось показать Калигуле, что в роскоши он ничуть не уступает изнеженным молодым патрициям.

Гай внимательно осматривал триклиний. Усмехнулся причудливой смеси богатства и плохого вкуса или жадности владельца. Роскошный дорогой стол, а на нем – старый кувшин с измятой кривой ручкой. Куски дорогой парчи прикрывают засаленные ложа. В одном углу – сундук, потемневший от старости; в другом – ослепительно-белая статуя Меркурия из гладкого каррарского мрамора. В окнах не было стёкол, ни даже слюды. Они закрывались деревянными ставнями с круглыми отверстиями посередине. Как неуютно бывало здесь в дождливые зимние дни.

– А вот и моя жена, Клавдия! – Юний Силан представил Калигуле полную непривлекательную матрону лет сорока. – Она состоит с тобой в дальнем родстве.

Гай мельком осмотрел жену Силана, притязавшую на родство с императорской семьёй. Калигула редко вспоминал о своём происхождении из семейства Клавдиев. Его прабабка Ливия бросила первого мужа Нерона Клавдия, чтобы выйти замуж за будущего императора Октавиана Августа. Был у Ливии тогда четырехлетний сын, Тиберий – нынешний император. А через три месяца родился другой – Друз, отец Германика. Но и Тиберий, и Германик были приняты в род Юлиев. Калигула уже родился Юлием.

– А где же твоя дочь? – спросил он, шаря рукой по блюду с устрицами, подставленному рабыней.

Юний Силан наливал гостю вино в серебрянный кубок и восторженно замер. Теперь ему стала ясна причина неожиданного посещения Гая Цезаря. Вино наполнило кубок и переливалось через край, пачкая руки и тогу сенатора. Лишь тогда он опомнился.

– Сейчас она прийдет! – визгливо заверил он Калигулу и выскочил из триклиния, увлекая за собой неповоротливую жену.

– Скорее приведи Юнию, – поспешным шёпотом велел Силан жене. – И помоги ей одеться и причесаться поприличнее. Какая честь, какая честь!… – захлёбывался он от восторга, потрясая в воздухе дрожащими руками.

– Не приведу. Что ей здесь делать? – заупрямилась жена.

– Глупая! – Юний Силан рассерженно дёрнул супругу за волосы. – Разве ты не понимаешь? Если Юния понравится Гаю Цезарю – он возьмёт её в жены!

– Это ты глупец! – рассердилась Клавдия. – Неужели ты не слышал, что Гай Цезарь каждую ночь проводит в лупанарах, напиваясь до непотребства и бесчинствуя в дурной компании? И ты готов ради собственного честолюбия отдать дочь такому человеку? Да будь он хоть сам император! Юния не будет счастлива с развратником!

– Молчи, молчи! – Силан растерянно закрывал рот жене и отчаянно кивал головой в сторону триклиния. – Если он услышит – никогда нам не породниться с императорской семьёй! Это в лучшем случае. В худшем – нас ждёт изгнание! Или ты забыла, как покойный Август преследовал врагов?

– Ну, хорошо! – присмирела Клавдия. – Я пойду за Юнией. И убери свои паучьи руки от моего лица! – возмущённо оттолкнула она мужа. – Надеюсь, наша дочь не понравится Гаю Цезарю.

– Неразумная! – возмущённо шипел Силан вслед удаляющейся жене. – Юния будет жить в роскоши и почёте, которые тебе и не снились! А если Гай Цезарь изредка заглянет в лупанар – так что с того? Все мужья время от времени изменяют жёнам. Главное, чтобы он чтил и уважал нашу дочь!

Клавдия резко остановилась и обернулась к мужу. Полный подбородок нервно вздрагивал.

– Что ты сказал? Все мужья изменяют жёнам?.. – плаксиво проговорила она, угрожающе глядя на Силана.

– Кроме меня! – испуганно заверил он, подходя к жене и делая попытку обнять её.

Крупная Клавдия с презрением оттолкнула маленького Силана. И, громко стуча подошвами сандалий, обиженно ушла в глубину дома.

«Ну вот! Месяц ежедневных упрёков! – неподдельно расстроился сенатор. – Надо же было так глупо проболтаться!»

Клавдия вернулась в триклиний в сопровождении дочери. Шестнадцатилетняя девушка, скромно опустив карие глаза, присела на край соседнего ложа. Калигула внимательно осмотрел Юнию Клавдиллу. Гладкие темно-каштановые волосы были зачёсаны на прямой пробор. Свободная голубая туника скрывала фигуру, вместо того, чтобы подчёркивать. Блеском волос и нежностью тонкого лица Юния напомнила Калигуле весталку Домитиллу. Только, вместо белой повязки жрицы Весты, волосы девушки украшали две серебрянные полоски диадемы. Воспоминание о Домитилле неприятно царапнуло сердце, но тут же исчезло.

– У тебя красивая дочь, Марк Юний, – заметил Калигула, указывая на девушку обгрызанной фазаньей ножкой.

Юния ещё ниже опустила голову, смущённо улыбаясь похвале. Отец уже не скрывал буйной радости.

– О, да! Красотою она пошла в мать! – возбуждённо лепетал он, не заметив насмешливого взгляда Гая, пущенного в сторону увесистой матроны. – Кроме того, Юния воспитана в старинных традициях. Она умеет ткать, прясть, вышивать золотыми нитями, варить сладости…

«Надо же, сколько достоинств! – легкомысленно хмыкнул Калигула. – И все они мне безразличны. Единственное, что мне важно: хороша ли она в любви».

Наевшись до отвала, Калигула ополоснул запачканные жиром руки в розовой воде.

– Юния, отведи гостя в сад, – немедленно велел Силан. – Покажи благородному Гаю вишню, привезённую из Тавриды.

Тавридская вишня росла в самом отдалённом уголке сада, за фонтаном и густым кустарником. Калигула, скучая, осмотрел тощее деревце, коричневая кора которого слегка отливала красным.

– Что ещё растёт в твоём саду? – спросил он у Юнии.

– Есть водяные лилии, цветущие в пруду, – ответила девушка, указывая на водоём.

Калигула издалека оценил пруд: он был хорошо виден из окон Силанова дома. А вишня скрывалась за густым кустарником. И что творилось в зарослях – не могли различить Юний Силан с супругой, прячущиеся за деревянными створками окна.

– Нет. Побудем здесь, – решил Калигула, сообразив почему хитрый сенатор велел дочери показать гостю именно незаметную вишню, а не лилии или аравийские пальмы, посаженные у входа в сад.

– Как тебе угодно, Гай Цезарь, – охотно согласилась Юния.

– Зови меня Калигула, – ответил Гай. – Это прозвище дали мне солдаты в германском походе. Близкие друзья зовут меня так.

– Благородный Калигула, – послушно повторила девушка. – Я буду звать тебя, как ты прикажешь.

– Вот как! – ухмыльнулся он. – Ты готова сделать все, что прикажу?

Юния удивлённо молчала.

– Тогда я приказываю тебе поцеловать меня! – велел Гай, обнимая испуганную девушку.

Юния не противилась настойчивому поцелую. Широко раскрыв карие глаза, она прижалась к Калигуле. Стройный, высокий, золотоволосый юноша понравился ей. Дурные слухи о его образе жизни ещё не достигли ушей девушки.

– Ну же, приоткрой рот, – шептал он, настойчиво стараясь раздвинуть языком мягкие покорные губы.

Юния наивно последовала приказанию.

– Ты не умеешь целоваться, – заметил Калигула, основательно облизав полость её рта.

– Я никогда прежде не целовалась, – залилась краской стыда девушка.

– Это хорошо, – одобрил Калигула. – Мне не нужна жена, которая целуется с кем попало. Но обещай научиться любовным ласкам, которые мне по нраву.

– Обещаю, – пролепетала Юния Клавдилла, сладко млея: «Жена?!. Неужели внук императора хочет жениться на мне? О Венера, какое счастье!»

– Тогда целуй меня, как я только что показал!

Юния послушно прильнула к Калигуле приоткрытыми губами.

– Уже лучше! – взволнованно заметил он. – А теперь подними тунику!

– Нет, – просительно откликнулась девушка.

– Ты стеснительна! – отметил Гай, сползая губами по её шее. – Для жены это хорошо!

Рука его бесстыдно полезла в вырез голубой туники. Юния неловко высвободилась и отбежала на несколько шагов.

– Я сделаю все, что ты пожелаешь, благородный Гай Калигула, – пообещала она. – Но только после свадьбы.

– Я женюсь на тебе. Ты мне нравишься, – убеждённо заявил Гай. – «А деньги твоего отца – ещё больше!» – подумал он.