Текст книги "Ночи Калигулы. Восхождение к власти"

LIII

На следующий день Агриппина посетила сестру, Юлию Друзиллу.

– Ты изменила к лучшему старый дом Кассиев! – удовлетворённо заметила она, разглядывая заново обставленный атриум. В нишах стояли стройные этрусские и танагрские статуэтки, в мраморных вазах цвели заморские деревца. Источник посреди атриума был облицован зелёным мрамором и превращён в фонтан. В углу клевал пшеничные зёрна павлин, прикованный за ногу золотой цепочкой. Рабыня, приставленная к капризной птице, поспешно собирала испражнения, неприятный запах которых не смеет беспокоить госпожу и гостью.

– Да, Луций не жалеет денег на мои причуды, – улыбнувшись, заметила Друзилла.

– Счастливая… – вздохнула Агриппина, садясь в мягкое складное кресло. – Если бы ты знала, каким жадным оказался мой муж!

– Не может быть, – искренне удивилась сестра. – У тебя много новых украшений!..

– За которые Агенобарб не собирается платить! – злобно докончила Агриппина. – Ещё немного – и торговцы будут прятать товар при моем приближении.

– Бедная, – Друзилла погладила сестру по руке.

– Не жалей меня, – высокомерно отозвалась Агриппина, дотронувшись до нового опалового ожерелья. – Я найду сотню способов отомстить Агенобарбу!

Последние слова прозвучали очень резко, почти крикливо. Павлин удивлённо поднял голову, посмотрел на сестёр и противно заорал, открывая клюв и напряжённо шевеля языком.

– Замолчи, гадкая птица! – Друзилла швырнула в него недоеденным яблоком и засмеялась: павлин, казалось, ответил сварливой Агриппине, уловив в её голосе сходство со своим собственным.

– Помоги мне отомстить, сестра, – перейдя на шёпот, попросила Агриппина.

– Как? – тихо отозвалась Друзилла.

Агриппина помолчала, старательно жуя персик. Запила его разбавленным вином и, обретя нужную храбрость, заявила:

– Мне нравится некий молодой человек по имени Пассиен Крисп. Но Агенобарб следит за мной так пристально, что я не могу сказать ему ни слова. Он безотказно отпускает меня только в твой дом. Пригласи к себе Криспа, когда твой муж будет в отъезде, и извести меня запиской.

Агриппина умоляюще сложила ладони и состроила просительную гримасу.

– Хорошее ли это дело, сестра? – Друзилла покачала головой. – Если Агенобарб узнает – прибьёт и тебя, и Криспа!

– Тебе ли учить меня? – возмутилась Агриппина. – Не притворяйся передо мной верной женой! Я ведь видела, как братец Гай посещал тебя ночами!

– Зачем вспоминать былое? – обиженно огрызнулась Друзилла. – Теперь я люблю Кассия.

– Вот-вот! Ты всегда готова любить того, с кем спишь! – злорадствовала Агриппина. – Сегодня Кассия, вчера – Гая. А завтра кого?

– Молчи… – умоляюще простонала сестра. – Если рабы услышат – мне конец! Я помогу тебе.

– Пригласишь Криспа в один из ближайших дней? – Агриппина с хрустом надкусила румяное яблоко. Сладкий сок потёк по подбородку, как у вакханки, забывшейся на оргии.

– Посмотрю, что могу сделать, – уклончиво ответила Друзилла.

– Пойми, сестра, – шептала Агриппина, возбуждённо блестя глазами. – Жизнь без любви – смертная тоска. Если любишь кого-то – отбрось в сторону глупые слова о супружеской верности, ищи любовника, отдавайся ему и не думай о том, что скажут другие! Мужчины, не стыдясь, посещают лупанары. Почему же нам, женщинам, нельзя платить им тем же?!

– Мой Кассий не ходит по лупанарам! – возмутилась Друзилла.

– Не будь так уверена! – засмеялась Агриппина, зло прищуривая дымчато-зеленые глаза. – Я тоже прежде так думала об Агенобарбе. До тех пор, пока однажды ночью поцеловала его, вернувшегося домой, в шею. И ощутила запах чужих благовоний, чужой женщины!.. Послушай, Друзилла! – потянулась она к сестре. – Если тебе посчастливится найти любовь – люби и не заботься о последствиях! Ни один мужчина не стоит нашей верности. Даже твой хвалёный Кассий!

– Ты не права, – качая головой, шептала Друзилла. Агриппину она не могла убедить. Но ведь не сестру, а саму себя пыталась убедить Юлия Друзилла.

* * *

Ночью слабо мерцал светильник у изголовья постели. Друзилла опёрлась спиною на бронзовое изголовье. Кассий, довольный и уставший, положил голову ей на грудь. Друзилла ласково перебирала темно-каштановые волосы, целовала лоб, подёрнутый смуглой желтизной.

– Ты меня любишь? – задала она неизбежный, всегда старый и всегда новый вопрос.

– Конечно, люблю… – томно простонал Кассий, ища губами её податливое тело. – Разве я недостаточно доказал тебе?

– Я тоже тебя люблю. И докажу тебе! – с твёрдой решимостью пообещала Друзилла.

LIV

Юлия Друзилла выбралась из носилок и быстрым лёгким шагом поднялась по ступеням Палатинского дворца.

– Брат дома? – с небрежной улыбкой спросила у преторианца, застывшего у входа.

– Гай Цезарь в своих покоях, – отрывисто ответил солдат, глядя перед собой.

Друзилла встретила Калигулу в пустом просторном переходе. Он был один. Нагнулся, чтобы поправить развязавшийся ремешок сандалии. Заслышал шаги и обернулся, продолжая опираться на одно колено. И замер, увидев Юлию Друзиллу. Тонкие губы болезненно задрожали.

Отчаянно призывая спокойствие, она осторожно приблизилась к брату.

– Ты все-таки пришла… – выдохнул он и прильнул лицом к её ногам. Друзилле показалось, что Калигула плачет. Таким горячим было его дыхание, и такими страстными – порывистые объятия.

– Я пришла посетить тебя и твою жену, – Друзилла с ласковой настойчивостью высвободилась из рук Калигулы.

Он поднялся. Губы уже не дрожали. Гай привычно скривил их в улыбке сарказма. Снял одну маску и тут же надел другую, как опытный актёр на подмостках.

– Счастлив ли ты? Хорошая жена – Юния Клавдилла? – расспрашивала сестра.

– Юния похожа на сласти, которые она сама варит из мёда и залежавшихся яблок! – ухмыляясь, зашептал Калигула на ухо Друзилле. – Она до того сладка и навязчива, что меня вот-вот стошнит! Идём, сама посмотришь! – он игриво потянул сестру за край вышитой серебрянными нитями столы.

Юния простодушно обрадовалась, увидев мужа и свояченицу. Она подошла к Калигуле и нежно поцеловала его в щеку. Пухлые губы девушки были крепко сжаты и вытянуты в трубочку. Но Друзилла, наблюдая её поцелуй, передёрнулась с отвращением.

– Приветствую тебя, дорогая Юлия! – радушно улыбнулась ей Клавдилла. – Твоё посещение – радость для меня и Гая! Садись вот сюда!

Друзилла присела на ложе, проникаясь все большей неприязнью к жене брата. Наивная Юния не замечала этого.

– Отведай эти сласти, – хлопотала она около Друзиллы, подставляя ей блюдечко с вареньем. – Я сама их варила!

Друзилла с лёгкой брезгливостью облизала золотую ложку с ручкой в форме козьего копытца.

– Тебе понравилось? – напрашивалась на похвалу Юния. – Если хочешь, я расскажу секрет приготовления.

– Не надо! – насмешливо поморщилась Друзилла. – Я не готовлю еду. Для этого существуют рабы.

Юния, почувствовав насмешку, перестала улыбаться.

– А я готовлю сама, – с тихим достоинством ответила она. – Мне нравится. И Гаю тоже нравится, как я готовлю.

Обе девушки перевели взгляд на Калигулу. Он криво улыбался, слушая жену. И Юния Клавдилла смутилась, чувствуя, что почему-то проиграла, несмотря на свою правоту. Но, как ни силилась, не могла понять – почему.

Зато Калигула безошибочно понял, почему Друзилла так враждебна к Юнии. В ней говорила ревность! Любовь скрыть можно, но ревность никак не скроешь.

Коварно усмехаясь, он подошёл к жене и поцеловал её в шею. А зеленые глаза его пристально следили за Друзиллой.

Друзилла выпрямила спину, стараясь унять неприятную дрожь в позвоночнике. Снисходительно улыбнулась сияющей Юнии. Но улыбка получилась нервной и натянутой, и, казалось, причиняла боль губам.

«Зачем я пришла сюда?» – тоскливо думала Друзилла. И тут же отвечала себе: «Чтобы убедиться в том, что былое уже ничего не значит для меня! По неопытности я совершила глупость. Тому виной – моё былое одиночество и страх перед превратностями судьбы. Но теперь у меня есть Кассий – моя жизнь, моя любовь… Ради него и ради меня самой я сегодня пришла сюда, чтобы положить конец былому!» Но, настойчиво убеждая себя, Друзилла продолжала смотреть в завораживающие, расширенные зрачки Калигулы.

Млела Юния Клавдилла, подставляя плечи неспешным томным поцелуям мужа. Длинные гибкие пальцы его почти касались её груди. А глаза говорили: «Поцелуи эти – тебе, и ласки – тебе, если ты захочешь! Если нет, я отдам их другой». Глуповатая улыбка блаженства блуждала на губах Юнии. И Друзилла вспоминала, как прежде обнимали и ласкали её эти сильные руки с голубоватыми прожилками. В голове шумело, вихрем путались нестройные мысли. «Если тебе посчастливится найти любовь – люби!» – хохотала Агриппина. Призрачный облик сестры затмевала бабка, скрежещущая: «Забудь других мужчин!» «Нам суждена особая любовь!» – по-змеиному шептал Калигула. А поверх всех этих бледных теней витал Кассий, поворачиваясь к Друзилле тонким профилем камеи: «Ради тебя я поступаюсь честью римлянина…»

Друзилла отчаянно помотала головой, отгоняя бредовые видения. Исчезли бабка, сестра и муж. Но Калигула по-прежнему смотрел на неё суженными змеиными глазами, впиваясь губами в шею другой женщины.

– Брат, мне нужно поговорить с тобой, – резко выкрикнула она и облегчённо вздохнула, когда он отцепился от шеи Юнии.

– О чем?

– О моем муже.

Калигула тонко улыбнулся.

– Иди на кухню, – велел он жене. – Присмотри за поваром, чтобы жаркое было приготовлено по моему вкусу.

Юния колебалась, удивлённо глядя на мужа.

– И позаботься, чтобы никто не заходил в опочивальню! – холодным тоном продолжал он. – Сестра желает без помех рассказать мне о своих семейных невзгодах.

Видя сомнения жены, Калигула напоследок крепко поцеловал её в уголок губ. Ласка убедила Юнию Клавдиллу сильнее слов, и она вышла из покоев.

– Идём в опочивальню, – призывно улыбнулся Гай Друзилле.

Она отрицательно качнула головой.

– Идём, – настаивал он. – Там никто не помешает нашему разговору.

В опочивальне Друзилла присела на ложе.

– Так значит, здесь ты спишь с Юнией? – любопытно оглядываясь, заметила она.

– Ты хотела поговорить со мной о Кассии, а не о Юнии, – усмехнулся Гай, подходя к Друзилле.

Он нависал над ней, ещё более высокий и статный, нежели три года назад. Его дыхание ворошило рыжие локоны на голове Друзиллы. Но она не осмеливалась поднять голову и взглянуть в лицо Калигуле. Склонив голову, она притворилась, что пристально рассматривает узор, вышитый зулотом на поясе, стягивающем тунику. И в душе боролась с желанием обхватить руками крепкие юношеские бедра и прильнуть к ним разгорячённым лицом.

Горела кожа на щеках Друзиллы, или горела плоть под тонкой кожей, или горела кровь, пульсирующая в плоти… Она перевела взгляд выше и увидела в вырезе туники рыжеватые волоски, покрывшие грудь. Три года назад тело Гая было ещё гладким и безволосым. Он изменился за минувшее время. Но Друзилле нравились эти волоски, ведь они свидетельствовали о мужестве Калигулы.

– Нет! – в изнеможении прошептала она. – Ты – мой брат. Всякая связь между нами – извращение.

Калигула прижал к себе её голову. Исступлённо зарывал пальцы в рыжих волосах. И задыхался от счастья, чувствуя всем телом близость Друзиллы.

– Забудь о нашем родстве, – шептал он. – Однажды мы о нем забыли…

– Тогда мы были одиноки, – монотонно отвечала она. – Заброшенная вилла, строгая неприветливая бабка… И страх! Дикий страх! Умерла мать, умерли братья… Император ненавидел нашу семью за то, что в нас течёт более знатная кровь. Ведь мы – правнуки Августа, а он – пасынок, случайно подвернувшийся под руку при отсутствии других наследников! Каждый день мог оказаться для нас последним.

– А что изменилось? – глухо спросил Калигула. – Мы по-прежнему одиноки, и Тиберий по-прежнему ненавидит нас.

Друзилла заметила слезу, скатившуюся по щеке Гая. Зубы болезненно закусили дрожащую губу. Лицо его посерело, покрылось гусиной кожицей. Калигула боялся! Он вырос сильным, высоким. Привлекательное лицо порою принимало злое, презрительное выражение. Но страх, в котором Калигула жил с семилетнего возраста, не исчез. В теле двадцатилетнего мужчины прятался запуганный, мечтающий о мести мальчик. Друзилле стало жаль его.

– Изменилось, – попыталась улыбнуться она. – У меня появился Луций Кассий Лонгин. А тебя за дверью ждёт Юния.

– Ну и что? – капризно возразил Калигула. – Юния и Кассий – чужие, случайные люди. Мы с тобой близки, как никто! Нас связывает кровь, а чувство – ещё больше! Как я тосковал по тебе все это время! – он с настойчивой нежностью уложил Друзиллу на постель. И она не противилась, покорная, как и прежде.

«Будь что будет!» – подумала она, охваченная желанием, тем более сильным, чем более запретным было оно. – «В конце концов, Гай был моим первым мужчиной, и в глубине души я всегда принадлежала ему!»

* * *

Юния Клавдилла указывала повару, каким вином следует поливать жаркое, как подавать трюфеля. Она не замечала непонимающе-насмешливых взглядов рабов, полагающих, что столь старозаветная супруга уместна в провинции, но не в императорской семье. Юнии казалось, что хлопотами о домашнем быте она завоюет любовь мужа.

– Готово, – удовлетворённо отметила она, пробуя соус позолоченой ложкой. – Подадите на стол, когда я велю, – это был единственный приказ, уместный для хозяйки богатого дома, и рабы покорно склонились перед нею уже без насмешки.

Юния вышла из кухни. Окрылённая, прошла через сад и застучала подошвами сандалий по крытой галерее. Подошла к супружеским покоям, думая о том, как смягчит сердце свояченицы вкусным обедом. Два преторианца, охранявшие вход, неожиданно преградили ей путь.

– Прости, домина, но твой супруг велел никого не впускать, пока он беседует с сестрой, – учтиво, но твёрдо проговорил один из них.

– Но я… – непонимающе начала Юния.

– Приказ касается всех без исключения, – последовал неумолимый ответ.

Юния Клавдилла, кусая губы, присела на мраморную скамью в галерее. Рядом с ней, в нише, стояла статуя Амура, вырезанная из чёрного гладкого мрамора. Юния машинально, не думая, рассматривала едва заметный изъян на гладкой отполированной ляжке крылатого младенца. Ей показалось, что из-за парчового занавеса доносится смех, шёпот и странная возня. Наверное, показалось, потому что стражники оставались равнодушно неприступными. К тому же, Калигула был не один, а с сестрой. Ведь не будет же он в присутствии сестры приставать к рабыням! Юния задумалась: что делать, если она когда-нибудь застанет мужа с другой женщиной? Ведь такое бывает! Юния сама видела, как отец однажды целовал рабыню за кухонной дверью. Но, если боги будут милосердны к Юнии, ей никогда не доведётся испытать горькое разочарование!

Послышались шаги. Юния вздрогнула и приподнялась. Занавес у входа отдёрнулся чьей-то рукой – рукой Калигулы. Из покоев, столкнувшись лицом к лицу с Юнией, вышла Друзилла. Две молодые женщины в течение мига рассматривали одна другую.

Юния отметила про себя жалкий вид Друзиллы: красное испуганное лицо, растрёпанные волосы, измятая туника… «Что с ней случилось?» – недоумевала девушка. Особенно непонятно выглядела измятая туника.

Друзилла отвела взгляд и, не попрощавшись, быстро направилась к выходу из дворца. Юния смотрела ей вслед, наблюдая, как Друзилла на ходу набрасывает на волосы и плечи широкое синее покрывало.

– Ты уже здесь? – холодно спросил Калигула, высунув голову между складками занавеса.

– Что с ней? – удивлённо отозвалась Юния, все ещё глядя на удаляющуюся Друзиллу.

Глаза Калигулы незаметно сверкнули злобой.

– Моя сестра плакала, жалуясь на несчастную супружескую жизнь, – сухо ответил он.

– Но зачем она измяла тунику? – недоумевала Юния.

– Заходи скорее! – грубо прервал её Калигула. И Юния испугалась, впервые заметив в глазах мужа злобную ярость, обращённую не на рабов (что было бы понятно), а на неё.

LV

Ночью Кассий Лонгин пытался приласкаться к жене. И впервые, после двух лет супружества, – безуспешно. Друзилла оставалось вялой и безучастной. Болезненный румянец на щеках был заметён даже при неярком свечении масляной лампы.

– Что с тобой? – спросил Кассий, настойчиво пытаясь расшевелить её.

– Оставь меня в покое. Я устала, – отворачиваясь, гримасничала Друзилла.

– Что случилось? – заботливо расспрашивал Кассий.

– Болит голова, – раздражённо простонала она.

Кассий изумлённо приподнялся на локтях. Никогда прежде жена не поворачивалась в постели к нему спиной. Она с нежностью разделяла его ласки, стонала от истомы в его объятиях…

– Ты изменилась в последние дни, – обиженно заметил он. – Избегаешь близости, стала раздражительной и равнодушной. Или я обидел тебя чем-нибудь?

Друзилла молчала, глотая слезы.

– Может, ты беременна? – неожиданно обрадовался он.

– Не знаю… – прошептала Друзилла. – Наверное, нет.

Вытерев мокрое лицо о подушку, она повернулась к мужу.

– Я плохо себя чувствую, вот и все. Через неделю пройдёт.

– Ты больна?.. – Кассий беспокойно дотронулся до её лба, вгляделся в покрасневшие глаза. – Может, покинем в Рим и проведём несколько месяцев на кумской вилле? Мне нужно уладить неотложные дела с арендатором земель.

– Нет, – стараясь казаться мягкой, улыбнулась Друзилла. – Долгое путешествие утомит меня. Едь сам. Когда вернёшься – я уже вылечусь, и все будет по-старому… – и, преодолевая нежелание, она ласково обняла мужа.

Кассий уснул. Друзилла внимательно прислушалась к ровному дыханию и выскользнула из постели. Накинув на озябшие плечи шерстяную столу, она быстро царапала грифелем на восковой табличке:

«Кассий уезжает в Кумы на неопределённое время. Я приглашу Пассиена Криспа на обед в десятый день до ноябрьских календ. Приходи в сопровождении брата Гая и его жены. Лучше, если Юния Клавдилла не явится ко мне».

Старательно сложив вместе две таблички, Друзилла выглянула в коридор и тихо подозвала бодрствующего у опочивальни раба.

– На рассвете отнесёшь это послание в дом бывшего консула Домиция и вручишь моей сестре, Юлии Агриппине, – вместе с табличками Друзилла всунула в руку рабу серебрянный сестерций.

– Как прикажешь, домина, – радостно улыбнулся он.

* * *

В десятый день до ноябрьских календ Юлия Друзилла проснулась рано. Широкое ложе казалось пустым и просторным в отсутствие Кассия. Она широко раскинула руки и ноги, довольно потягиваясь. Бронзовая лошадь на изголовье уже не удивляла Друзиллу и казалась ей глупой и смешной, как все старомодные, утратившие блеск новизны вещи. «Эта лошадь скалит зубы, как Кассий в любовном экстазе!» – с иронией подумала она и развеселилась.

Услышав шум в опочивальне госпожи, вошла рабыня Гета, которая с детства прислуживала Друзилле. Рослая белокурая Гета знала тайны госпожи. И потому Друзилла щедро дарила германке поношенные шёлковые туники и недорогие украшения. А Гета преданно молчала, надеясь обрести когда-нибудь желанную свободу и вернуться в северные леса, которые шестнадцать лет назад она покинула пленницей победоносных римских легионов.

Гета принесла горшочек с тёплым, ещё дымящимся ослиным молоком. Поставила его на треногий столик, рядом с зеркалом. Рабыня умело добавляла в молоко мази и притирания, аравийский ладан и засушенные розовые лепестки.

Друзилла присела на табурет и посмотрелась в серебрянное, отполированное до блеска зеркало.

– Сегодня у меня будут гости, – заявила она, пристально разглядывая веснушки на тонком носике. – Сестра, брат с женой и… – она слегка запнулась и тут же продолжила: – И один дальний родственник.

– Да, домина, – отозвалась рабыня, осторожно накладывая на лицо Друзиллы жидкую молочную смесь.

– За обедом пусть рабы поставят кушанья на стол и сразу же удалятся, – невнятно продолжала Друзилла, из-за маски почти не двигая губами. – Только ты одна останешься прислуживать.

– Как прикажешь, домина, – Гета, склонившись, смазала оливковым маслом узкие ступни Друзиллы и надела ей на ноги высокие голубые сандалии из мягкой кожи.

Выждав положенное время, рабыня отёрла лицо госпожи и поднесла зеркало. Друзилла вгляделась в своё отражение и осталась довольна. Мягкая шелковистая кожа стала ещё мягче и шелковистее. Коричневатые веснушки побледнели и сделались почти незаметными. Закрыв глаза, Друзилла отдалась умелым рукам рабыни. А когда снова посмотрела в зеркало – встретилась взглядом с красавицей. Гета тонко подвела сурьмой зеленые глаза, придав им особый глубокий блеск; наложила на скулы розовые румяна; старательно расчесала щёткой и уложила в локоны рыжие волосы.

Друзилла облачилась в серо-голубую, блестящую, как перламутр, тунику. Поверх туники накинула прозрачную шёлковую столу, бледно-серую с голубым отливом, густо затканную золотыми звёздочками. В этом наряде, казалось, будто она только что сошла с облака.

Друзилла вышла в атриум, прихватив с собою список стихов Катулла. Сев на скамье и приняв изысканную позу, она приготовилась к встрече гостей.

Пассиен Крисп прибыл первым. Он церемонно поприветствовал хозяйку и присел рядом с ней, на другой край скамьи. Разговор не вязался. Учтивый Крисп неловко улыбался и украдкой оглядывался по сторонам. Друзилла тоже не знала, что сказать. Пассиен Крисп славился, как хороший оратор. Он принимал участие в судах и даже выступал на собраниях в сенатской курии. Рим знал о его огромном богатстве и не меньшем честолюбии, скрывавшемся под напускной скромностью. О чем можно говорить с Криспом, не показав себя глупой и необразованной девушкой?

– Нравятся ли тебе стихи Катулла, благородный Крисп? – Друзилла, нечаянно взглянув на принесённый свиток, наконец нашла тему для разговора.

– О да! – оживился гость. Оживился не чрезмерно, соблюдая меру приличия. – Особенно то место, где Катулл говорит о Лесбии… – и тут же заткнулся, мысленно ругая себя за недогадливость: нехорошо мстительный Катулл говорит о неверной Лесбии! Хоть и очень живописно.

И снова воцарилось неловкое молчание. К облегчению Друзиллы и Криспа, раздался шум. В атриум, принеся с собою прохладную свежесть улицы, вошли Агриппина и Калигула с Юнией.

Мягко засияли мглисто-зеленые глаза Агриппины, когда она увидела Пассиена Криспа. Погрустнела, продолжая гостеприимно улыбаться, Друзилла при виде несносной Юнии. Обострённый ревностью глаз Друзиллы заметил простоту наряда соперницы.

– Приглашаю всех в триклиний, – нежно пропела она и повернулась, подняв за собой серо-голубое облачко прозрачного шелка с золотыми блёстками. Зарябило в глазах у очарованного Калигулы.

Устроившись вокруг стола, гости поочерёдно нахваливали нежную баранину и жирную свинину, пахнущую тмином и базиликом. Вино пятнадцатилетней давности из погребов Кассия оживило разговор. Пассиен Крисп оправился от неловкости и теперь уверенно декламировал Овидия мягким звучным голосом. И столь проникновенна была его речь, что Агриппина, пристойно делившая с ним длинное обеденное ложе, тихонько вздохнула.

– Гай Цезарь, – окончив декламацию, Крисп почтительно приложил ладонь к груди. – Слыхал я о твоём великом даровании в ораторском искусстве. Не откажи в чести нашей скромной компании.

– Охотно, – согласился подвыпивший Калигула. И будничным тоном прочёл:

 
Ты беспощаден, жесток – говорить ли про все остальное?
Пусть я умру, коли мать любит такого сынка.
Всадник ты? Нет. Почему? Ста тысяч, и тех не найдёшь ты.
Ну, а ещё почему? В Родосе ты побывал.
 

Пирующие онемели, на мгновение прекратив жевать. Каждый узнал стихи об императоре Тиберии, которые, прячась от представителей властей, декламировали на улицах бродячие певцы. Говорили они о том, что Тиберий не может считаться всадником, потому что его состояние не насчитывает положенных четырехсот тысяч сестерциев. Он не имеет даже прав римского гражданина, потому что восемь лет прожил в ссылке на Родосе.

– Замечательно! – после минутной заминки восторженно выдохнул Крисп. – Никому не дано сравниться с тобой в науке красноречия!

«Равно как с тобой – в подобострастии!» – ухмыльнулся Калигула. А вслух произнёс:

– Пью за твоё здоровье, Крисп! – и приподнял до уровня глаз розовую хрустальную чашу.

– А я – за твоё! – немедленно отозвался патриций. – столько кубков я выпью в твою честь., сколько букв в твоём имени!

Гета, неслышно двигаясь, неустанно наполняла быстро пустеющие кубки. Характерные пунцовые пятна выступили на щеках Агриппины.

– А почему женщинам не позволено возлежать за столом, положив ноги на кровать? – слегка пошатываясь, возмущённо спросила она. – Разве у женщин ноги хуже мужских, что они должны держать их на полу?! Это несправедливо! И неудобно!

– Ну что ты, благородная Юлия, – обернулся к ней Крисп. – Женские ножки настолько прекраснее и соблазнительнее мужских! Женщины поступают милосердно, не выставляя их напоказ. Иначе мужчины, засмотревшись на их божественную красоту, забудут о еде!

– А я хочу лежать за обедом! – смеясь, настаивала Агриппина. – Прочь обувь! – она развязно стянула с ног красные башмачки и зашвырнула их в угол, едва не угодив в этрусскую статую.

– Правильно, сестра! – одобряюще усмехнулся Калигула, глодая баранье рёбрышко. – Мне давно уже надоели эти лицемерные речи о былых обычаях. «Наши предки презирали роскошь», «наши предки ели простую пищу с чесноком», «наши предки избегали разврата»… Наши предки давно умерли! – возмущённо выкрикнул он. – Что же, и нам теперь умирать, чтобы во всем походить на предков?!

– Нет ничего постыдного в роскоши, – подтвердил Крисп, тайком поглядывая на ноги Агриппины. – Изысканный образ жизни достоин людей изысканного ума!

– Простотою довольствуются лишь простаки! Если я стану императором – повелю женщинам возлежать за обедом, как мужчины! – добавил Калигула и слегка толкнул молчаливую застенчивую жену: – Клавдилла, снимай сандалии!

– Мне стыдно, – покраснев, шепнула Юния Клавдилла.

– Снимай, я сказал! – рассердился Гай. – Не перечь мужу! Если я велю тебе снять тунику – ты и это должна сделать!

Прозрачная слеза скользнула по гладкой розовой щеке Юнии.

– Да ты уже пьяна! – выкрикнул Калигула. – Иди проспись!

Друзилла, сверкнув зелёными глазами, немедленно подхватилась с ложа.

– Если ты устала – я отведу тебя в опочивальню! – медовым голосом предложила она Юнии. И настойчиво потянула девушку за руку, крича: – Гета, проводи дорогую родственницу в мою комнату! Сделай ей расслабляющий массаж с лавандовым маслом. И побудь с Юнией, пока она не отдохнёт.

– Иди, иди! – Калигула подтолкнул к выходу изумлённую, упирающуюся жену.

– Я тоже устала и хочу отдохнуть! – хохотала пьяная Агриппина. – Пусть Пассиен Крисп проводит меня в пустую кубикулу!

Подскочил на ложе истомлённый желанием Крисп. И снова прилёг, просительно глядя на Калигулу, лениво отправившего в рот пару устриц. Друзилла ободряюще склонилась к Пассиену:

– Дом пуст, – со значением глядя в лицо Криспа, сказала она. – Юния и Гета заняли последнюю с правой стороны опочивальню. Остальные – свободны. Помоги уставшей Агриппине!

Крисп, задыхаясь от счастья, подхватил на руки смеющуюся Агриппину и поспешно выбрался из триклиния.

– И сделай ей массаж с благовониями! – крикнул им вдогонку Калигула.

– Наконец, мы одни… – томно прошептала Юлия Друзилла, перебравшись на ложе брата.

– Ты сегодня необыкновенно хороша, – Гай обнял девушку, и его перекошенное презрением лицо умилённо смягчилось.

– Ты был злым с Юнией, – с удовлетворённой радостью отметила Друзилла.

– Я со многими бываю злым, – согласился Калигула. – Но с тобой – никогда!