Текст книги "Нравственные идеи и теория «разумного эгоизма» в романе Л. Н. Толстого «Война и мир»"

Нравственные идеи и теория «разумного эгоизма» в романе Л. Н. Толстого «Война и мир»
Irma Narbut

© Irma Narbut, 2024

ISBN 978-5-0056-9992-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

I. Введение. Нравственные идеи и теория «разумного эгоизма» у Л. Н. Толстого

Судя по дневниковым записям и другим биографическим материалам, молодой Толстой внимательно присматривался и к теории «разумного эгоизма» и к теории самоусовершенствования. В его записях можно найти мысли, близкие как к одной, так и к другой точкам зрения.

В действительности же он не был полностью согласен ни с тем, ни с другим направлением. Его нравственная позиция была сложнее, тоньше, если угодно, диалектичнее.

Следуя заветам Белинского, влиянию среды писатели «натуральной школы» придавали особое, можно сказать, исключительное значение. Среда могла перевернуть нравственные представления человека вверх дном, превратить героя в собственную противоположность.

Но ее влияние – не исключительное и не единственное. В условиях сельской жизни злое, самолюбивое начало тоже находило доступ к душе ребенка, и притом довольно легко.

Может быть, весь секрет – в воспитании? Просветители XVIII века, начиная с Руссо, смотрели на душу ребенка как на tabula rasa, на чистый лист, на котором можно писать что угодно. Отсюда их взгляд на воспитание как на решающий фактор формирования личности. Белинский также придавал воспитанию огромное значение, о чем, в частности, свидетельствует его повышенный интерес к вопросам детской литературы.

У Л.Н, Толстого отношение к воспитанию и образованию на протяжении жизни будет меняться. Со временем он дойдет до отрицания университетов.

Другое дело, что воспитание и образование сами по себе, как и среда, не всесильны. Воспитатель не в силах овладеть всей душой ребенка, подчинить ее полному влиянию,

Вопрос о влиянии наследственности и среды на формирование нравственности относится к числу наисложнейших и интереснейших и до сих пор является предметом острейших споров. Современная наука не только не отрицает наследственность в формировании психических и нравственных свойств личности, но признает ее как непреложный, фундаментальный закон. Академик Б. Астауров в выше названной статье утверждает, что этому закону «подвластно становление и таких интегративных характеристик, как инстинкты, темперамент, возбудимость, ум и память, склонность к определенному виду деятельности, способность и таланты, общие черты характера, вроде доброты и жизнерадостности, угрюмости и злобности, и такие эмоциональные реакции, как любовь и сострадание, ненависть и ярость, инстинкт самосохранения и инстинкт самопожертвования – эгоизм и альтруизм».

Следовательно, и в этом отношении взгляд Л. Н. Толстого на человеческую природу был шире, чем у многих его современников и некоторых великих предшественников, того же Руссо, которого писатель почитал.

Добавим к сказанному еще мысль о благотворном влиянии на человека природы, мысль, которую мы найдем и у Руссо, в частности, в его «Юлии, или Новой Элоизе» (часть первая, письмо XXIII), и сделаем вывод, что воззрение молодого Толстого на вопросы нравственного формирования личности характеризуется чем угодно, только не узостью.

Природа человека представлялась Достоевскому очень противоречивой, заключающей в себе и добро и зло. Достоевский еще в ранних произвеениях, в частности в «Неточке Незвановой» (1849), склонялся больше к тому, что зло все же преобладает. Л. Н. Толстой в этом смысле был ближе к Белинскому и Чернышевскому и полагал, что преобладающим началом у человека является все же не зло, а добро. В личности, утверждал он, заложен некий непогрешимый нравственный инстинкт, позволяющий ему отличать добро от зла. Но если Белинский в борьбе со злом придавал большое значение «разумному эгоизму», то Толстой в пятидесятые годы в эгоизме видел не столько средство самоопределения личности (хотя и нс отрицал его полностью), сколько своего рода лазейку для разного рода зла в душу человека. Отсюда его идея самоусовершенствования в духе христианской морали, сближающая его со славянофилами.

Л. Н. Толстой, конечно, впадал в идеализм, когда переоценивал роль индивидуальных нравственных усилий в борьбе со злом и недооценивал «программу социального переустройства жизни, которую разрабатывали революционные демократы. В этом его главное противоречие и как художника и как мыслителя. Но и на самом раннем этапе христианская доктрина нравственности, которая захватила славянофилов, коснулась не всего Толстого, а только какой-то части его души.

Под влиянием «взбунтовавшейся совести и того доброго начала, которое в течение продолжительного времени глушилось злом, диалектика добра и зла является внутренней движущей силой саморазвития и самосовершенствования личности.

II. Проблемы нравственности у Толстого в исследованиях литературоведов

В «Войне и мире» все в движении – и люди и обстоятельства, и время и пространство, и армия и народ. В движении Кутузов, Наполеон, император Александр, московское дворянство и купечество, светский салон Анны Павловны Шерер. Той самой скуки, которая была частицей жизни Евгения Онегина, Печорина, светского общества и которую благословил пушкинский Мефистофель словами: «вся тварь разумная скучает», здесь нет и в помине. Герои «Войны и мира», на какой бы общественной или нравственной ступени они ни находились, испытывают все что угодно, кроме скуки небытия. Им неведом порок томящего однообразия, та «скука неприличнейшая», о которой скажет Достоевский в «Братьях Карамазовых». Жизнь в «Войне и мире» словно пробудилась от сна, все сдвинулось с места, поплыло, поехало, потекло…

Если Николенька Иртеньев ведет уединенную, сосредоточенную в самом себе моральную жизнь, то герои «Войны и мира» познают самих себя и окружающее не иначе как в «сцеплении» с другими людьми, в столкновениях, в борьбе. В полную силу входят те самые обстоятельства, та «среда», которой столь большое значение придавал Белинский и писатели «натуральной школы».

Столкновение носит самый разнообразный, многогранный, многоступенчатый и всеобщий характер. Сталкиваются человеческие страсти и мнения, поколения (молодые и старые), разные социальные группы и классы и даже целые народы и государства.

Среди героев «Войны и мира», кажется, нет никого, кто бы чувствовал себя на своем месте и был вполне доволен своим положением. У каждого из них свои трудности, свои проблемы. Сама Россия, которая весь XVIII век жила смелыми преобразованиями Петра, победами Ушакова и Суворова, славою Ломоносова и Державина, в начале нового столетия самой историей была поставлена перед выбором либо обновиться и сделать шаг вперед по пути прогресса, либо скатиться на положение второстепенной европейской державы и оказаться в зависимости от Англии или Франции. Войны с Наполеоном, и особенно 1812 год, поторопили с выбором и привели в движение всю общественную жизнь снизу доверху.

«Погибла Россия! Погубили!» – говорил со слезами на глазах, умирая, старый Болконский и был не столь уж далек от горькой правды. Он слишком хорошо знал свой «развратный век», чтобы утешаться иллюзиями. Необходимо было многое изменить, в том числе и в нравственном отношении.

О духовном обновлении говорилось и до войн с Наполеоном (Новиков, Радищев); но экспансионистские устремления французского императора и осознание собственной слабости обострили этот процесс. Духовная жизнь героев «Войны и мира» полна действительного исторического содержания. Л. Н. Толстой запечатлел одну из самых драматических и возвышенных страниц в истории становления русского национального самосознания, в том числе и самосознания нравственного.

Л. Н. Толстой к проблемам нравственности был чуток как, может быть, никто в русской литературе. Эти проблемы занимают одно из важнейших мест и в «Войне и мире».

Например, Н. Н. Наумова в пособии для учителей «Л. Н. Толстой в школе»11
  Наумова Н. Н. Л.Н. Толстой в школе. – Л., 1959.


[Закрыть] характеризует «Войну и мир» с самых разных сторон, начиная с истории замысла произведения и взглядов писателя на исторический процесс и кончая композицией, пейзажем и языком, но совершенно не интересуется проблемами нравственного порядка.

К. Ломунов в интересной и содержательной книге «Лев Толстой в современном мире», к сожалению, прошел мимо этих вопросов, хотя именно они за последние годы приобрели особую актуальность и значимость.

Из наших исследователей одним из первых обратился к изучению Л. Н. Толстого с этой стороны А. П. Скафтымов. В 1929 году опубликовал статью «Диалектика в рисунке Д. Толстого», которая в последующих изданиях известна под названием «Идеи и формы в творчестве Л. Толстого». О Толстом вышло особенно много различного рода исследований, в которых внимательный читатель найдет для себя ценные, хотя и не всегда безошибочные суждения и на эту тему.

Из всего богатства и многообразия моральных проблем «Войны и мира» остановимся на том, как решается вопрос о нравственном становлении народа и личности.

Л. Н. Толстой как-то заметил, что если идеал – это высший образец, к которому мы должны стремиться, то норма это тот порог, предел, ниже которого человек не имеет морального права спускаться. Нравственным идеалом для Толстого в «Войне и мире» была жизнь народная.

Ориентир на русский народный национальный характер не был новым ни для Толстого, ни для русской литературы. Истоки идеи народности берут начало в эстетике декабристов. Им принадлежит честь введения в русскую литературу самого понятия «народность» и мысль «узнать» народ через сближение с жизнью народной. Решающее влияние на воззрение декабристов оказала Отечественная война 1812 года и та роль, которую сыграл в ней народ, крепостные крестьяне в солдатских шинелях, ополченцы и партизаны.

III. Нравственность народного характера

Л. Н. Толстой с первых шагов своей литературной деятельности обратился к изображению народного характера, о чем свидетельствуют образы Натальи Савишны в «Детстве», Ерошки в «Казаках» и т. д. Но в «Войне и мире» он ставит перед собою титаническую задачу «захватить все», создать эпический образ народа, соединить лучших представителей из кругов «образованного общества» с подлинными героями 1812 года – простыми русскими людьми. Степень сближения с народом, умение «сопрягать» с ним все свои мысли, побуждения и поступки составляют опорный пункт положительной жизненной программы и одновременно истинную меру высшей нравственной ценности для Л. Н. Толстого.

«Мысль народная» должна была придать «Войне и миру» необходимое единство и ту самую эпическую «цельность», которой недоставало многим произведениям. Но «цельность» толстовской мысли пришла в противоречие с действительным положением «низших классов» и, прежде всего, крестьян, которых Толстой избрал в качестве героев романа. Вольно или невольно, изображая 1812 год, художнику пришлось рисовать два живых человеческих потока: народные массы, солдат, ополченцев и «общество». Хотя они и связаны общей национальной целью, но даже в критические минуты не исчезает социальное различие между офицером и солдатом, барином и мужиком. Пьер оказался в плену. «Все русские, содержавшиеся с Пьером, – читаем у Толстого, – были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по-французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки».

Но не только сословной отчужденностью различаются эти два потока. При их изображении Л. Н. Толстой пользуется противоположными способами художественного изображения. Герои «образованного общества» подчеркнуто индивидуализированы. Люди из народа, наоборот, как бы обезличиваются, лишаются индивидуальных черт. В них художник ищет только то, что их роднит, что составляет родовые признаки народного характера.

Герои из «общества» даны как бы изнутри, субъективно. Каждое движение души фиксируется, анализируется, сопоставляется, обрастает массой бытовых и психологических подробностей, тонко и хитро подмеченных. Характеры простых людей, напротив, изображаются как некая отчужденная человеческая стихия, объективно, без видимого авторского вмешательства. Художник тщательно выписывает солдатские диалоги, рисует батальные сцены, рассказывает о поступках отдельных людей, поступках порой противоречивых, но почти никогда их не комментирует. Бесстрашный и неподкупный судья высшего света, Толстой ни в чем не осуждает народ. Действия народа кажутся ему неподсудными.

Наличие двух «центров» противоречит закону эпического единства. Но Толстой стремится найти выход путем всемерного утверждения моральных основ народной жизни в качестве высшего образца, к которому должны стремиться все сословия и – прежде всего – люди высшего света.

В соответствии с этой идеей Толстой строит «Войну и мир» как бы по принципу «обратной перспективы». Хотя герои из «общества» даны всесторонне и полно, а народ – фрагментарно, но эффект создается обратный: кажется, что народная стихия до краев переполняет страницы произведения, а все остальное, исключая любимых героев, как бы отходит на задний план.

Достигается этот поразительный эффект тем, что за каждой фразой звучит скрытая мысль о том, что все, чем озабочен высший свет, все это не самое важное. Главное скрывается не в себялюбивых людях, хлопочущих о славе, почестях, наградах и выгодах, а в народе. Если и имеет тот или иной герой какую-нибудь ценность, то только постольку, поскольку в делах и поступках выражает народный нравственный идеал.

IV. Идея жертвенности

В «Войне и мире» отношение к идее жертвенности со стороны Л. Н. Толстого резко изменяется, и самое характерное в народе он видит не стремление к самоотречению, а постоянную и неистребимую тягу к жизни. В солдатах ее не заглушает даже смертельная опасность. Они не лишаются природного народного юмора не только в минуты отдыха, но и в бою. Батарейцев Тушина рассмешил какой-то полковник, который, испугавшись падающих пушечных ядер, издалека передавал им приказание об отступлении. Пьера поразили кавалеристы, идущие на сражение: «Кавалеристы идут на сраженье, и встречают раненых, и ни на минуту не задумываются над тем, что их ждет, а идут мимо и подмигивают раненым. А из этих всех двадцать тысяч обречены на смерть, а они удивляются на мою шляпу!»

В исследованиях о «Войне и мире» часто говорится о душевной дряблости Каратаева. Но И. В. Чуприна, пожалуй, ближе к истине, когда утверждает, что ведущей чертой его натуры выступает крепость жизни, здоровье, молодость, несмотря на годы, «гибкость», «твердость», «сносливость».

В русской литературе еще до Толстого укоренилась традиция изображать людей из народа туповатыми в интеллектуальном и нравственном отношении, которые подчас не могут отличить правое от левого. Эта традиция жива была и при Толстом, не исчезла и после него, о чем свидетельствует «Деревня» Бунина.

Л. Н. Толстой показывает своих солдат не только жизнерадостными, остроумными, веселыми, но и любознательными. Они стремятся осмыслить происходящие события, понять общий ход дела, когда наступает решительная минута. Описывая состояние русской армии перед Аустерлицким сражением, Л. Н. Толстой, между прочим, замечает: «Солдат редко желает знать те широты, в которых находится весь корабль его; но в день сражения, бог знает как и откуда, в нравственном мире войска слышится одна для всех строгая нота, которая звучит приближением чего-то решительного и торжественного и вызывает их на несвойственное им любопытство. Солдаты в дни сражений возбужденно стараются выйти из интересов своего полка, прислушиваются, приглядываются и жадно расспрашивают о том, что делается вокруг них». Накануне Бородинского сражения солдаты в батальоне Тимохина не стали водку пить: «не такой день, говорят».

По Толстому, патриотизм народа носил самый искренний, глубокий и естественный характер. «Для русских людей, – говорит он, – не могло быть вопроса: хорошо ли, или дурно будет под управлением французов… Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего». По этой причине русские солдаты стояли насмерть под Бородином, а жители Москвы покинули свои дома.

Л. Н. Толстой восторгается народным патриотизмом, его способностью взять судьбу отечества в свои руки.

«И благо тому народу, который не как французы в 1813 году, отсалютовав по всем правилам искусства и перевернув шпагу эфесом, грациозно и учтиво передает ее великодушному победителю, а благо тому народу, который в минуту испытания, не спрашивая о том, как по правилам поступали другие в подобных случаях, с простотою и легкостью поднимает первую попавшуюся дубину и гвоздит ею до тех пор, пока в душе его чувство оскорбления и мести не заменяется презрением и жалостью».

Традиции Толстого в изображении народа и народной нравственности подхватят, расширят и углубят художники социалистического реализма – А. М. Горький, А. Н. Толстой, А. А. Фадеев, М. А. Шолохов и др. М. Шолохов в «Тихом Доне», этом «шедевре века», по словам А. И. Метченко, нравственную жизнь крестьян, казаков и казачек изобразит с такой глубиной, с какой их еще никто не показывал, а в «Судьбе человека» создает монументальный величественный образ русского солдата, сыгравшего решающую роль во второй мировой войне.

V. Противопоставление высокого нравственного идеала народа и морали светского общества

Высокому нравственному идеалу народа Л. Н. Толстой противопоставляет мораль светского общества. Русские писатели никогда не льстили ни царям, ни высшему свету, но особенно непримирим был к ним Лев Толстой. В «Войне и мире» он беспощадно изобличает и лицемерие, и карьеризм, и корыстолюбие, и трусость, и жадность, и зависть, непомерное тщеславие, и тупость, и слабоумие, и многие другие пороки господ из салона Анны Павловны Шерер и ближайшего окружения самого царя.

Из многочисленных, пороков светского общества, которые делают его жизнь глубоко безнравственной, самым распространенным, так сказать, родовым является ложь, притворство, лицемерие.

Толстой как художник в «Войне и мире» достиг удивительного мастерства по срыванию «всех и всяческих масок». Он постиг искусство одновременного изображения видимого глазом и слышимого ухом и того, что старательно скрыто от человеческих органов чувств. Ему великолепно и крайне экономичными средствами удается показать жест, движение и истинный смысл того, что спрятано за этим жестом, движением или сказанным словом, действительную жизнь и игру в жизнь.

Князь Василий приехал к Анне Павловне, приехал задолго до того, как соберутся гости, в тайной надежде выведать у нее без свидетелей судьбу места первого секретаря при посольстве в Вене,» которое он надеялся получить для своего сына Ипполита. Князь приветствует фрейлину на изысканном французском языке с теми тихими, покровительственными интонациями, которые свойственны состарившемуся в свете и при дворе значительному человеку, справляется о здоровье хозяйки дома.

«Успокойте меня, – сказал он, не изменяя голоса и тоном, в котором из-за приличия и участия просвечивало равнодушие и даже насмешка».

Анна Павловна предпочла не заметить ни равнодушия, ни -насмешки и ответила с тем же притворством, что как можно быть здоровой… когда нравственно страдаешь, хотя если и страдала она в это время, то разве что от кашля.

Люди этого круга не столько жили, сколько играли роли. Анна Павловна, например, возложила на себя обязанности энтузиастки и иногда, «когда ей даже того не хотелось, она, чтобы не обмануть ожиданий людей, знавших ее, делалась энтузиасткой».

Крайнюю степень нравственной деградации можно видеть на примере «подлой породы» Курагиных, как определил ее Пьер. Князь Василий еще способен иногда чувствовать «что-то вроде укора совести». Под влиянием этого остаточного нравственного чувства он пообещал Анне Михайловне Друбецкой похлопотать о переводе ее сына Бориса в гвардию, так как энергичная и настойчивая женщина напомнила ему, что первыми своими шагами по службе он обязан ее отцу. Правда, к этому примешивается еще и страх перед Анной Михайловной, так как он отлично знал, что она не из тех, которые легко отступаются. Это еще более снижает и без того невысокий нравственный потенциал князя.

Но как ни низок моральный уровень князя, у его домочадцев – жены, двух сыновей и дочери – и того нет. Княгиня, например, вместо того чтобы порадоваться удачно обстроенной князем Васильем помолвке Элен с Пьером, мучается завистью к счастью своей дочери, притом настолько, что даже не может скрыть этого от своих гостей. А зависть есть ненависть, поскольку она «действует на человека таким образом, что он чувствует неудовольствие при виде чужого счастья и, наоборот, находит удовольствие в чужом несчастье».

Что же касается их детей, особенно Анатоля и Элен, то в них решительно нет никакого нравственного начала, одна голая видимость внешней респектабельности. Их эгоизм не поддается никакому отрицательному определению.

Фейербах учил отличать злой, бесчеловечный и бессердечный эгоизм от эгоизма доброго, участливого, человечного. Эгоизм Элен и Анатоля был именно злым и бесчеловечным. Анатоль на всю жизнь свою «смотрел как на непрерывное увеселение, которое кто-то такой почему-то обязался устроить для него». «Он не был в состоянии обдумать ни того, как его поступки могут отзываться на других, ни того, что может выйти из такого или такого поступка». По этой причине он не задумываясь затеял историю с похищением Наташи и не знал ни малейшего угрызения совести, как не знала этого и Элен. Губить вокруг себя все живое, насаждать пошлость и разврат стало для Анатоля и Элен чем-то вроде естественной потребности. При этом парадокс заключался в том, что сам Анатоль считал себя «безукоризненным человеком, искренно презирал подлецов и дурных людей и с спокойной совестью высоко носил голову». Что же касается Элен, то ее величавой красотой, светским тактом был на известное время очарован даже такой проницательный человек, как Пьер, а другие прибавляли к этим качествам еще и ум, которого она не имела.

Мутный безнравственный поток высшего света разливается неравномерно. В дни особо тяжких испытаний для отечества он как бы пропадает из пределов видимости. Но как только уменьшается непосредственная угроза, люди «подлой породы» вновь всплывают на жизненную поверхность и с усиленной энергией продолжают свое разлагающее воздействие. И оно понятно: основные моральные и физические издержки войны несут не они, а народ и те, кто с ним связан – Ростовы, Болконские…

Высший свет, несмотря на свою безнравственность, а, может быть, благодаря ей, обладает страшной притягательной силой, особенно для нравственно не окрепших молодых людей дворянского сословия. Задача, по Толстому, заключалась в том, чтобы преодолеть это демоническое притяжение и пойти по пути приближения к народному идеалу, по пути самоусовершенствования.