Текст книги "Слово"

Вместо того, чтобы посмотреть на снимок, Эдлунд уставился на Ренделла.

– О чем вы говорите, Стив? Естественно, это я делал этот снимок. Кому еще могли позволить это сделать? Я единственный фотограф проекта Воскрешение Два, единственный, кто прошел все проверки, единственный, кого наняли делать наилучшие снимки для вашего отдела. Я сам отснял все фотографии и потом их все отпечатал. Что вообще заставляет вас подумать, будто это не я делал этот снимок?

– Только лишь потому, что он выглядит непохожим на все остальные. У него другое качество и – я бы сказал – стиль.

– Качество? Стиль? Никак не пойму, к чему вы ведете.

С легким раздражением он снова глянул на снимок, поворачивая в руках так, чтобы получше рассмотреть в полутьме коридора. На сей раз он изучал его более внимательно.

– Оскар, особое внимание обратите на строках четыре и пять в первой колонке, – настаивал Ренделл.

– Так, все в порядке. Читаются великолепно. Все очень разборчиво.

– К этому я и веду, – сказал Ренделл. Он размышлял над тем, стоит ли раскрывать перед Эдлундом свои истинные сомнения; в первый раз, когда он вместе с настоятелем Петропулосом изучал эти строки, те были не совсем четкими, как должно было выглядеть и на самом папирусе, и вот сейчас, каким-то чудом, они сделались прекрасно различимыми, как на фотоснимке, так и на оригинальном папирусе. Ренделл решил пока что не распространяться об этом, скорее уж притвориться, будто он видел папирус ранее.

– Оскар, когда я видел папирус в первый раз, эти строчки были среди самых трудных для прочтения, практически неразличимые. В арамейских буквах совсем невозможно было увидеть все эти закорючки или хвостики. А здесь, на фотографии, они различаются очень четко. Для меня это загадка.

– Для вас это загадка, а для фотографа здесь все ясно. Когда мне дают нечто вроде фрагмента папируса с двумя-тремя затертыми, размытыми или грязными зонами, я применяю то, что называется техникой маски, чтобы усилить контраст. Если я использую большее время экспозиции, чтобы выявить все тонкие или размытые значки текста, тогда имеется опасность переэкспонировать всю страницу. Поэтому, во время копирования, я перекрываю поток света для некоторых участков. Я закрываю определенные части папируса, для которых требуется, может, треть выдержки, нужной для потемневших или размытых участков. И от с помощью этой техники маскирования я могу получать довольно-таки однородный, хорошо читаемый негатив или отпечаток. Таково техническое объяснение тому, что если на оригинале папируса вам встречаются плохо разборчивые места, то на фотографии все видно четко. Давайте покажу.

Он придвинул отпечаток поближе к Ренделлу.

– Вот здесь как раз можно видеть, как моя техника маскирования и выявила все значки арамейского текста в четвертой и пятой строке, сделав их более четкими. Вспоминаю, что на этом папирусе было еще одно место, такое же почерневшее и едва различимое, пока я… – Тут его голос сорвался, а сам Эдлунд, указал на нижнюю часть колонки с арамейским текстом. – Странно, – пробормотал он.

– Что здесь странного, Оскар? – спросил его Ренделл.

– Вот эта нижняя часть. Здесь снимок переэкспонирован. Чуточку, но все-таки. Эта часть не маскировалась или же… маскировалась, но плохо. Для того, чтобы убрать поток света, подносят лист картона, но здесь… здесь это провели очень плохо, совсем не так, как это делаю я. А я уверен – во всяком случае, ранее был уверен – что сбалансировал выдержку и выровнял освещенность по всему листу. Я же уверен, что делал это. Я видел эти снимки сотни раз и всегда был удовлетворен результатом. А вот здесь появилась переэкспонированная часть. То есть, я хочу сказать, что невооруженный глаз, неопытный зритель, наверное, ничего и не заметит. Но только не для моего глаза. И я никак не могу это объяснить.

Ренделл осторожно забрал фотографию.

– Но, может быть, это не вы делали данный снимок, Оскар?

– Я делал его, потому что делал их все, – упрямо настаивал тот. – И, тем не менее, эта паршивая работа на мою не похожа. Странно, что такое случилось.

– Согласен, – в слово ему сказал Ренделл. – За последнее время в проекте произошло много странного.

Ему хотелось добавить, что странностью было и то, что несколько размытых для глаза строчек на Горе Афон внезапно сделались более четкими здесь, в Амстердаме. Странным было и то, что определенный папирус исчез в тот самый день, когда ему захотелось увидеть его, чтобы совершенно необъяснимо возникнуть на следующий день. Странным было и то, как негатив, который он желал сравнить с имеющейся у него фотографией, якобы, с которого этот снимок был сделан, был уничтожен огнем парой часов назад. Имелась еще одна странность, что техника маскирования Эдлунда была применена им самим совершенно непрофессионально только лишь на одном снимке, тот самом снимке папируса номер девять.

Для Ренделла все эти сомнения и странности оставались вопросами, на которые удовлетворительных ответов не находилось. И, понятное дело, без столь важного негатива, со своей незыблемой уверенностью в том, что он является единственным и неповторимым фотографом проекта, Эдлунд никаких ответов на эти вопросы дать не мог.

Ренделл подозревал, что если не будет кого-либо, где-либо, способного поддержать его сомнения или же вообще навсегда отбросить их, ему придется посвятить себя Воскрешению Два только лишь со слепой верой. Но он понимал, что это сложно, практически невозможно, обрести слепую веру, имея глаза открытыми. Вот только, на что открытыми?

Эта мгновенная мысль буквально поразила его, и тут его глаза открылись на возможное решение проблем, которое он совершенно проглядел, самое очевидное из всех решений.

– Оскар, вы не против, если я воспользуюсь вашим телефоном?

– Он у вас за спиной, висит на стене. Так что валяйте. А теперь, если вы разрешите, я пойду и займусь уборкой.

Ренделл поблагодарил фотографа, подождал, пока тот не выйдет, и набрал номер Воскрешения Два.

Телефонистке на коммутаторе он сообщил, что желает переговорить с отцом настоятелем Петропулосом. Через мгновение его соединили с секретарем доктора Дейчхардта.

– Это Стивен Ренделл. Настоятель Петропулос все еще у вас?

– Да, господин Ренделл. Он только вернулся с ланча, который в его честь устроили издатели. Сейчас он совещается с ними в кабинете доктора Дейчхардта.

– А вы бы не могли звякнуть туда? Мне бы хотелось переговорить с ним.

– Прошу прощения, мистер Ренделл, но мне дали инструкции, чтобы не было никаких телефонных звонков.

– Погодите, никто на вас не будет сердиться. Издатели знают, что это я пригласил настоятеля сюда. Так что, можете устроить им перерыв. Это крайне важно.

– Не могу, мистер Ренделл. Доктор Дейчхардт предупредил очень строго, чтобы им не мешали.

Тогда Ренделл испробовал другую тактику.

– Ну ладно, как долго настоятель еще будет там?

– Доктор Дейчхардт проводит настоятеля в аэропорт через сорок пять минут.

– Прекрасно. Тогда я приеду через полчаса. Вы сможете передать отцу настоятелю сообщение, когда он будет выходить?

– Да, конечно.

– Скажите ему… – Ренделл тщательно подбирал слова в уме, после чего медленно продиктовал их в трубку:

– Скажите ему, что Стивен Ренделл желает ненадолго встретиться с ним перед тем, как отец настоятель уедет в Шипхол. Передайте, что я был бы весьма благодарен ему, если бы он смог заглянуть ко мне в кабинет. Скажите, я хочу… лично поблагодарить его и пожелать счастливого пути. Можно будет это сделать?

Секретарь пообещала. Удовлетворенный Ренделл повесил трубку и выскочил на улицу, чтобы найти такси.

Через двадцать пять минут он вернулся на первый этаж отеля “Краснапольски”, горя желанием показать отцу настоятелю странную фотографию папируса номер девять.

Он вошел к себе в кабинет, готовясь подождать гостя из Греции здесь, как вдруг понял, что в комнате кто-то есть.

В другом краю кабинета находился Джордж Л. Уилер, причем, Уилер, которого Ренделл никогда не видел. С грубого лица издателя совершенно исчезла улыбочка угодливого коммивояжера. Уилер был разъярен. Его огромная туша нависла над Ренделлом.

– Где, черт подери, вы были? – рявкнул он..

Удивленный неожиданной агрессивностью своего работодателя, Ренделл замялся.

– Ну… я хотел подобрать кое-какие фотографии для рекламной кампании и…

– Только не надо впаривать мне эту чушь, – заявил на это Уилер. – Я знаю, где вы были. Вы были у Эдлунда. Именно там.

– Правильно. У него был пожар в лаборатории, и мы…

– Я знаю все про этот хренов пожар. Мне только хотелось знать, какого черта вы вынюхивали там. Вы были там вовсе не по причине ваших долбаных рекламных снимков. Вы были там, потому что до сих пор занимаетесь херней с этим вашим папирусом номер девять.

– У меня появились дополнительные сомнения, и мне хотелось кое-что проверить…

– С Эдлундом. Когда же тот не смог вам помочь, вы решили побеспокоить настоятеля, – сердито заявил Уилер. – Так вот, я пришел сюда сказать, что вы не увидите монаха ни сегодня, ни завтра, ни когда-либо. Он выехал в аэропорт десять минут назад. И если у вас хоть на мгновение появится шальная идея еще раз связаться с ним, в Хельсинки или на Горе Афон, неважно, забудьте о ней. Его предупредили ни с кем не контактировать, ни с кем не говорить, включая и наш собственный персонал, о чем-либо, связанном с Евангелием от Иакова. И он совершенно чистосердечно с этим согласился. Он тоже желает предохранить Божье Дело от кого угодно, что изнутри, что снаружи, кто желает доставлять одни только неприятности.

– Погодите, Джордж. Я вовсе не доставляю неприятностей. Мне только нужно быть вдвойне уверенным, что поддерживаемое нами – подлинно.

– Настоятель удовлетворен подлинностью папируса, мы тоже. Так что же делаете вы?

– Я пытаюсь удовлетворить самого себя. В конце концов, я ведь тоже являюсь частью всей операции…

– Тогда, черт подери, и действуйте соответственно! – Уилер был вне себя от злости. – Действуйте как один из нас, а не как член банды де Фроома. Вы притащили сюда собственного человека для проверки папируса, он его проверил и признал подлинным. Чего вы еще хотите?

Ренделл не отвечал.

Туша Уилера сделала шаг вперед.

– Зато я скажу, чего хотим мы. Мы хотим заменить вас, вот что, но мы прекрасно понимаем, что это приведет к отсрочке проекта. Потому мы согласились, что если вы займетесь своим делом и не станете совать нос не в свое дело, мы тоже будем с вами. Мы платим вам огромные деньги затем, чтобы представить нашу Библию общественности. Мы не нанимали вас затем, чтобы вы проводили расследование относительно нашей Библии. Она проверялась уже тысячи раз квалифицированными специалистами, знающими, что они делают. Опять же, мы не нанимали вас еще и на роль Адвоката Дьявола. С нас достаточно одного де Фроома, чтобы теперь еще и вы предоставляли ему помощь и удовольствие. Вы здесь только лишь ради одного. Чтобы продавать нашу Библию. И меня выбрали, чтобы напомнить вам о вашей настоящей работе, и уж будет лучше, если вы займетесь ею – делайте вашу работу и ничего более.

– Я и намереваюсь делать ее, – ровным голосом ответил ему Ренделл.

– Меня не интересуют намерения. Меня интересуют результаты. Нам нужны только результаты. Слушайте меня. Мы знаем, кто пытался уничтожить лабораторию Эдлунда. Мы знаем, что это был один из хулиганов де Фроома…

– Де Фроома? Как мог он сам или кто-либо из его людей туда попасть?

– Неважно – как. Не забывайте о том – кто. Это был де Фроом, в этом мы даем свое слово. Так что теперь у нас нет никаких шансов на переговоры с этой радикальной сволочью. Он безрассуден и готов на все. И мы решили нанести ему последний, решающий удар. Мы готовим его прямо сейчас. Мы еще раз переносим наш день объявления. Мы собираемся сделать это в пятницу, пятого июля. Только что я целый час разговаривал с вашими людьми. Мы уже передоговорились относительно королевского дворца и трансляции по Интелсат. Сейчас мы рассылаем письма и телеграммы, приглашения журналистам. Мы вплотную занялись предварительными сообщениями, чтобы пресса могла настроить публику на то, чтобы через восемь дней она ожидала крупного события. Мы приказали Хеннигу передать вашим людям Библии без переплетов сразу же, как только те будут готовы. Мы хотим, чтобы рекламная команда – и это относится к вам тоже – работала день и ночь, вплоть до самого дня объявления. Нам нужно, чтобы все рекламные материалы были готовы к тому моменту, когда мы отправимся в королевский дворец, чтобы рассказать всему миру про нашу Библию. Вы слышите меня, Стив? С этой минуты ничто уже не должно помешать вашей работе над этим.

– О’кей, Джордж.

Уилер направился к выходу, толкнул дверь, повернулся.

– Что бы вы не искали, Стив, даю вам слово, этого вы не найдете. Потому что его просто не существует. Так что, хватит охотится на призраков и доверьтесь нам.

После этого он ушел.

А Ренделл остался со своими вопросами и без каких-либо ответов. Совершенно неожиданно он вспомнил, что осталось еще кое-что. Еще один призрак.

Еще один. Последний, у которого могут быть ответы.

Впервые за последнее время он захотел встретиться с Анжелой Монти.

* * *

РЕНДЕЛЛ РАБОТАЛ ДОПОЗДНА СО СВОИМИ людьми, так что только в десять часов вечера он смог уйти, чтобы устроить долго оттягиваемую встречу с Анжелой.

Чем сильнее он желал этого воссоединения с нею, тем больше он его боялся. С того времени, как он узнал в Париже, как обманула его Анжела, с поездки на Гору Афон, в течение которой он внутренне ненавидел эту девушку, столько всего произошло, что злость постепенно уходила. Тем не менее, остатки недоверия отравляли Ренделлу душу. Если бы у него был выбор, он продолжал бы оттягивать их свидание и неизбежный момент истины. Но Ренделл знал, что выбора у него нет – он просто обязан увидеть Анжелу. Слишком многое было поставлено на карту.

Когда Ренделл робко постучал в дверь номера 105 в гостинице “Виктория”, он был настроен на то, чтобы вести себя с Анжелой холодно, бесстрастно, по-деловому. Но когда дверь открылась, показав ее, эти развевающиеся темные волосы, обольстительные зеленые глаза, сладострастное тело, подчеркнутое белоснежным неглиже, он почти что забыл о своем намерении. Он с радостью ответил на объятия Анжелы, вдыхая запах ее духов, чувствуя прикосновение ее пышной груди, теплоту ее плоти. Тем не менее, он попытался взять себя в руки. Скользнув губами по ее щеке, Ренделл оторвался от девушки и прошел в ее комфортабельный номер.

После этого были какие-то необязательные слова: отчет о порученных ей исследованиях, сожаления о его выросшей загруженности по причине переноса срока; Анжела смешала двойной шотландский виски с водой для него, а себе налила коньяку. Ренделл никак не мог перейти прямо к J’Accuse <Допрос, расследование (франц.)>, и каждая уходящая секунда затрудняла начало атаки на честность Анжелы, равно как и то, что за ней должно было последовать.

Но он пытался перевести их болтовню на дело. Ренделл испытывал затруднения. Здесь все нужно было провести одним ударом. Фотографии. Необходимо поднять проблему фотографий. Для рекламной кампании нужно было множество самых различных фотографий. Ренделл считал, что с этим заданием справится Эдлунд. К несчастью, Эдлунд этого сделать не мог. Ренделл рассказал Анжеле про пожар в фотолаборатории. Анжела посочувствовала несчастью. После этого Ренделл напомнил ей о их первой встрече в Милане, когда она рассказывала о целой коллекции имеющихся у нее снимков, фотографий, сделанных ею самой и ее отцом во время раскопок в Остиа Антика..

– Эти фотографии с тобой? – спросил он у Анжелы. – Более всего мне хотелось бы увидеть любые фотографии, которые твой отец сделал с папирусов Иакова, когда он их только нашел, но еще лучше, увеличенные снимки уже обработанных папирусов.

Ну конечно же, она взяла их с собой в Амстердам, целую кучу самых разных фотографий. Анжела подошла к шкафу и вытащила из него картонный ящик, открыла его и высыпала снимки на зеленый ковер прямо в центре комнаты.

Спустя полчаса, они все еще сидели на ковре: Ренделл без пиджака, скрестив ноги, осматривая каждый поданный ею снимок.

Все эти визуальные доказательства раскопок показались Ренделлу весьма интересными. Среди всего прочего они дали возможность ему впервые увидеть профессора Монти, маленького, полненького пожилого человека с добрым, ангельским личиком учителя-органиста. Здесь же были итальянские рабочие в траншеях, покрытые потом и пылью под жарким солнцем. Было несколько фотографий самой Анжелы и ее старшей сестры, Кларетты, более высокой, более худощавой и не такой красивой, в поле с отцом после триумфа находки. Имелись снимки с профессором Монти, представляющим свои находки, только арамейский текст на папирусах был совершенно неразличим из-за большого расстояния. Здесь имелось все, кроме того, о чем Ренделл думал.

Он закончил рассматривать последнюю пачку снимков и поднял голову.

– Прекрасно, Анжела. Многие из них будут очень полезны для нашей рекламной кампании. Я возьму их на выходные, просмотрю, и самые качественные мы размножим.

Анжела не отводила глаз от Ренделла.

– Что-то в твоем голосе не чувствуется энтузиазма.

– Да нет, они хороши. Но я надеялся – ну, я очень надеялся на то, что среди этих фотографий будут и увеличенные снимки папирусов.

– Если я правильно помню, они были, – сказала Анжела. – Мой отец частенько просиживал часами, изучая снимки. Все это было еще перед тем, как подлинность папирусов была подтверждена, и сами они были переданы итальянским правительством издателям в аренду. Отец даже выучил арамейский, поэтому мог читать папирусы так же хорошо, как будто те были написаны по-итальянски или по-немецки. Практически говоря, он заучил их на память, каждый фрагмент, каждый значок, чем он страшно гордился и даже любил хвастаться.

– И где же эти увеличенные снимки теперь?

– Не знаю. Я пыталась найти их перед своей поездкой в Амстердам, но не смогла отыскать ни одного. Я даже спрашивала у отца, но он же типичный рассеянный профессор. Он просто не помнил, что могло с ними случиться. Думаю, что его это и не беспокоило. Ведь он уже сфотографировал их все в памяти. Но мне кажется, что он, скорее всего, передал снимки в министерство, а уже те переправили их доктору Дейчхардту. – В голосе Анжелы прозвучала надежда. – Может ты спросишь у Дейчхардта?

– Да, я так и сделаю.

– Тем не менее, насколько мне помнится, у тебя имеется и собственный набор, сделанный мистером Эдлундом.

– У меня он имеется, только… ладно, это уже неважно. Мне просто хотелось увидеть и некоторые другие снимки.

Анжела внимательно поглядела на Ренделла. Тот пытался избегать ее взгляда, деловито собирая разбросанные фотографии и укладывая их назад в ящик.

Покончив со снимками, он понял, что Анжела все еще изучает его.

– Стив, тихо произнесла она, – почему ты меня избегаешь?

– А разве я тебя избегаю?

– Да. Что-то случилось. Когда ты снова будешь любить меня?

Ренделл чувствовал, как одеревянели мышцы его шеи.

– Тогда, когда я вновь буду тебе верить, – ответил он.

– А сейчас ты мне не веришь?

– Нет, – довольно резко сказал он. – Нет, Анжела, я тебе не верю.

Вот. Наконец-то. Ренделл почувствовал облегчение, но вместе с тем и возросший гнев по отношению к этой девушке и, одновременно, правоту этого гнева. Он встретил ее взгляд, приготовившись к ее возражениям. Но Анжела ничего не говорила, не проявляла никаких видимых реакций. Ее прекрасное лицо, если не считать зрачков, оставалось неподвижным.

– Ладно, – сказал он. – Ты сама напросилась. Так что давай уже закончим с этим.

Анжела молча ждала продолжения.

– Я не верю тебе, потому что не могу верить тебе уже ни в чем, – сказал Ренделл. – Ты солгала мне на прошлой неделе. Ты лгала мне и раньше, только тогда это была мелкая ложь, особой важности не имеющая. На сей же раз ложь была крупная, и она может быть крайне важной.

Он ожидал ответа с ее стороны, но его не было. Девушка казалась, скорее, опечаленной, чем возмущенной.

– Ты лгала мне относительно Горы Афон, – продолжил Ренделл. – Ты рассказывала, будто ездила туда с отцом на встречу с Петропулосом. Ты говорила, что отец настоятель изучил папирусы и подтвердил их подлинность, помнишь? Только все это была наглая ложь, Анжела. Я знаю. Потому что я сам отправился на Гору Афон. Тебе известно, что на прошлой неделе я был на Горе Афон?

– Да, Стив, знаю.

Ренделл не стал выяснять, откуда ей это стало известно. Нельзя было сбиваться с выбранного пути.

– Так вот, я был на Горе Афон. А ты там не была. Ни одной женщине, ни одному существу женского пола не разрешено пребывать на полуострове уже более тысячи лет. Женщин изгоняют из того места. Так что ты там никогда не была, равно как и твой отец. И настоятель никогда не видел твоего отца – а также и его папирусов, вплоть до сегодняшнего утра. Не станешь же ты это отрицать?

– Нет, Стив, не могу и не стану. – Она почти что шептала это. – Да, я солгала тебе.

– Тогда, как ты можешь ожидать, что я буду верить тебе… доверять тебе… верить во что-либо, что ты мне еще расскажешь?

Анжела прикрыла глаза, провела по ним пальцами, а потом снова глянула на Ренделла, и в этом взгляде было страдание.

– Стив, я… я даже не знаю, смогу ли когда-нибудь достучаться до тебя. В тебе слишком много от головы, а не от сердца. Только сердце может понять, что иногда ложь может стать самой правдивой вещью, когда кто-то говорит от всего своего сердца. Стив, когда ты звонил мне из Парижа, мое сердце могло слышать какую-то часть тебя, чувствовать какую-то часть тебя, твоей натуры, которая беспокоит меня более всего и которая мне меньше всего нравится.

– И что же это? – агрессивно заявил Ренделл.

– Твой цинизм. Твой иррациональный, оборонительный, направленный на защиту самого себя цинизм. Возможно, что он тебя в чем-то и защищает, Стив, удерживает тебя от неприятностей и забот. Но ведь это еще и анти-жизнь, и она становится между тобой и жизнью, защищая тебя самого от глубокой, истинной любви. Личность без веры любить не может. Я слышала тебя, когда ты разговаривал со мной из Парижа. Я чувствовала, что ты вновь сомневаешься в подлинности открытия моего отца. Я видела, что ты теряешь то небольшое доверие, которого достиг ранее. Ты вновь становился тем самым Стивеном Ренделлом, который не может быть близок со своими родителями, женой, своим ребенком, с кем бы-то ни было. Перед лицом стопроцентных доказательств со стороны самых опытных и уважаемых ученых и исследователей Библии ты вновь пытаешься дискредитировать чудо, открытое моим отцом в Остиа Атика. В Париже, на Горе Афон ты всегда выискивал что угодно, для кого угодно, даже для Сатаны, лишь бы тот был согласен в оправдании твоего собственного цинизма. Что ж, я уже не могла воспрепятствовать и сопротивляться этому. Мне хотелось прекратить это. Не только ради собственного отца, поверь, но ради тебя самого. Поэтому я сказала тебе первое, что пришло мне в голову. Я вспомнила про настоятеля Петропулоса с Горы Афон. Я же печатала все письма, когда мой отец переписывался с ним. Но я ничего не знала про Гору Афон, потому-то так грубо и глупо солгала тебе. Да, я обманывала, я была готова лгать, говоря, что была на Горе Афон, говоря все что угодно, лишь бы отвратить тебя от уничтожения того последнего, что имело значение для твоего же существования. Все было так, будто тобой полностью овладела навязчивая идея сделать то, чего не удалось де Фроому – разрушить Воскрешение Два, дело жизни моего отца, новую добрую надежду для всего человечества и, наконец, наши личные отношения и твою собственную личность. Вот что я хотела предотвратить, Стив. Только мне это, очевидно, не удалось. Под влиянием импульса ты отправился на Афон, а когда отец настоятель не согласился с твоими сомнениями и поддержал нас, ты все равно почувствовал неудовлетворенность. Тебе и этого было мало. Хотя факты подтверждались снова и снова, ты все равно должен был продолжать свое дело. Не знаю, чего ты ищешь в этот раз. Но я же вижу, что эти фотографии тебе совершенно не интересны. Ты выискиваешь чего-то другого – что угодно – нечто, что скажет тебе, что ты прав, оставаясь неверующим, никому и ничему не доверющим. И мне нужно снова обманывать, лишь бы остановить тебя. И я буду обманывать тысячекратно, лишь бы прекратить твое саморазрушение.

Анжеле не хватало дыхания. Она выглядела совсем ослабевшей.

Она потянулась к его рукам, без слова ожидая его понимания.

Наконец она вновь заговорила:

– Стив, я люблю тебя. Я сделаю все что угодно, лишь бы ты любил меня… чтобы ты обрел веру, веру в меня и в то, во что верю я сама – в проект. С этой верой ты сможешь познать любовь, не только для меня, но и для себя самого. Возможно ли такое?

Ренделл глянул ей прямо в глаза.

– Такое возможно, – ответил он.

– И как же? Что я могу сделать для этого? Я же сказала, что сделаю все возможное, все, чего ты попросишь.

– Все возможное? – мягко повторил он. – Отлично. Я хочу, чтобы ты завтра взяла меня с собой в Рим.

– В Рим?

– Я хочу встретиться с твоим отцом.

– Моим отцом, – еле слышно повторила Анжела. – Для тебя это так важно?

– Я хочу встретиться с человеком, который открыл Слово. Я хочу показать ему фотографию, задать ему вопрос. Он последний, на самом конце линии. После того, как я встречусь с ним, я остановлюсь. Ведь именно этого ты хочешь, правда? Чтобы я остановился? Чтобы я обрел веру? Теперь все зависит от тебя, Анжела. Все в твоих руках. Ты отвезешь меня к своему отцу?

– И это… и это разрешит все сомнения относительно меня?

– Да.

Он глубоко вздохнула, задержала дыхание и только потом выдохнула.

– Хорошо, Стив. Это… это ошибка, но сделать ее необходимо. Завтра мы полетим в Рим. Ты встретишься с профессором Августо Монти. Ты встретишься с ним лицом к лицу. Возможно, это все и разрешит.