Текст книги "Я вернусь через тысячу лет. Книга 2"

Раз уж прилетел, надо раздать инструмент. Чтоб потом не терять на это ещё один день.

– Как зовут твоего брата, Тили? – опрашиваю я.

– Виг.

И я ору в мегафон над селением:

– Фор! Виг! Фор! Виг!

Посадку вертолёта наблюдали многие, и Фор с Вигом появляются быстро. Благо топать им до вершины недалеко.

Фора я почти узнаю – как старого знакомого. Он словно сошёл с картины «Das Kampf zum Weib», репродукцию которой разглядывали мы на семинарах по первобытной психологии в «Малахите». Полотно написал немецкий художник ещё в конце девятнадцатого века, и имя его давно вылетело из головы. А картина и сейчас перед глазами. Два крепких, полностью обнажённых заросших волосами мужика чуть присели перед яростной схваткой и оскалили зубы. Один постарше и пошире в плечах. Другой повыше, помоложе и поизящней. Оба мускулистые и злые. Оба написаны в тёмных тонах. А за ними – обнажённая белокожая пышноволосая красавица. Вполне современного немецкого типа. Стоит вальяжно, руки в боки, и ножку отставила. Ждёт результата схватки. А схватка определит, чья красавица будет, кому достанется…

– Вот так это и решалось на самом деле? – наивно спросила Бирута академика истории Сиваконя, который вёл у нас психологические семинары.

– Чаще всего именно так, – грустно ответил он. – Вы с этим ещё встретитесь, если долетите до планеты Рита.

Долетели. Встретились. Хорошо хоть, не сильно удивились – были к этому готовы.

Между прочим, жена Сиваконя вела в «Малахите» курс медсестры, обязательный для всех девушек. И были супруги Сиваконь рослые, крепкие, спортивно сложённые. Когда они шли рядом по «малахитским» аллеям, курсанты за их спинами шутили:

– Вон Сиваконь и Сивалошадь пошли.

Грубые порой гуляли у нас шуточки – на школьном уровне. Но ведь и были мы всего лишь вчерашними школярами. А сегодня, хочешь – не хочешь, приходится решать судьбы племён…

Фор напоминает мне мужика постарше с той жестокой немецкой картины. Почти копия! Только шкура на поясе болтается… Грозный вообще-то у него вид. Но, когда он понимает, что возле вертолёта живая невредимая тоненькая Тили – всё в нём меняется. Сразу! Он как бы сползает на колени, огибается в дугу, опускает лоб к земле. А потом поднимает голову уже совсем другой человек – не грозный, а потрясённый, счастливый и несчастный одновременно, в какие-то секунды понявший, что одна дочь спасена, а другая погибла.

Если бы он сыграл это на сцене – вызвал бы взрыв аплодисментов. В любом зале! Это было бы на уровне великих драматических актёров. Но, может, потому они и стали великими, что честно донесли до сцены сильные страсти из жизни?

Ничего ему не надо объяснять. Он всё сразу сообразил. Первый признак умного человека.

Виг сдержаннее – просто стоит неподвижно и молча плачет.

Такой же тоненький и сероглазый как Тили, и очень на неё похожий. Может, старше её на годик, может, на годик моложе – не разберёшь.

Я выношу из вертолёта ещё один мыслеприёмник и осторожно натягиваю на голову Фора. Он не сопротивляется, доверяет. Может, и видел и держал в руках эту тоненькую пружинящую дугу, когда Тили принесла мои подарки в свою пещеру?

– Уйлу сегодня в племени купов, – сообщаю я. – Уйлу распорядился отдать вам оружие сынов неба. Оно годится и для защиты от хуров и для расширения ваших жилищ. Этим оружием можно работать каждый день и прогонять врагов. Уйлу распорядился, чтобы оно было в каждой пещере. Чтобы все могли работать и защищаться. Берите!

Я открываю цифровой замок «инструментального» контейнера, распахиваю дверцы и подаю оттуда Фору первые геологические молотки, каёлки, лопаты. Он принимает их потрясённо, передаёт Вигу, а за Вигом уже стоят другие люди, и каёлки с молотками и лопатами быстро текут вниз по цепочке. Как вёдра с водой на деревенском пожаре… Организованное племя! Собственно, иное и не смогло бы построить такой удобный посёлок.

– Оружие должно быть в каждой пещере, – напоминаю я. – В каждой!

– Я понял, – кротко отзывается Фор.

Впервые приходится мне осуществлять древнюю ленинскую идею вооружённого народа. Он должен стать непобедимым. Дай-то Бог!

…Когда контейнер опустел, когда тихие ту-пу, как бы придавленные недавним несчастьем, постепенно ушли с вершины холма, Тили положила мне обе ладони на грудь и попросила:

– Пойдём в мою пещеру!

Это никак не входило в мои планы. Сейчас надо в Город – сдать анализы. И на космодром – там Розита… Конечно, полезно и пещеру посмотреть. Но только не сейчас! Всё как обычно: сейчас некогда!

Но ведь и не откажешься – обидятся. И потом уж могут не позвать.

– Зачем в пещеру? – спросил я.

– Хочу тебе что-то показать.

– Может, потом? В другой раз? Я ещё прилечу.

– Нет! В этот! – Она опустилась к моим ногам и обняла их. – Пойдём в мою пещеру!

И Фор снова осел на землю и попросил:

– Пойдём в мою пещеру!

И Виг стал на колени и что-то сказал. Но на нём не было мыслеприёмника. И я мог только догадываться о смысле его слов.

– Пойдёмте! – согласился я и запер дверку вертолёта.

Мы спускались по тропкам и ступенькам совсем недолго – минуты три-четыре. И вот я вхожу в жилище пещерного человека. Не того, который жил десятки тысяч лет назад, а того, который живёт в пещере сегодня, сейчас.

Тут сумрачно, тихо, прохладно и просторно. У дальней стенки я вижу целый склад оружия: копья, палицы, луки, пучки стрел. И среди всего этого геологические молотки и каёлки, которые я подарил Тили. Видно, они воспринимаются тут прежде всего как оружие. Собственно, и Уйлу их так воспринял.

Возле входа – несколько шкур и плоских плит песчаника. Между двумя плитами – следы небольшого костра. Здесь, видимо, готовят пищу в дождь. А в ясную погоду – на балконе. Там и сейчас тлеет костёр.

Возле плит песчаника – завязанная пухлая шкура, явно наполненная водой. А рядом – два белых пластмассовых ведёрка, тоже с водой. Совсем недавно подарил я их Тили. А кажется, сто лет с тех пор прошло… Вёдра покрыты широкими кусками слегка выгнутой серой древесной коры. А я-то искал – чем мне своё ведёрко в палатке покрыть?.. До древесной коры не додумался…

Из центральной «залы» узкие проходы ведут в разные стороны. Там, видимо, индивидуальные спальни. Но туда меня не приглашают. Тили подводит меня к одной из стен и говорит:

– Посмотри,

На стене рисунки. И всё очень странно. Сероватая известняковая поверхность, прилично выглаженная. На ней громадное чёрное пятно. А по этому чёрному пятну – белые процарапанные рисунки. Я вижу среди них вертолёт – с остановившимися, изогнутыми лопастями винта. Это как бы центральный рисунок. Он сразу бросается в глаза. Возле вертолёта – крупный зверь с распушённым, изогнутым вверх хвостом и острыми торчащими треугольником ушами. То ли рысь, то ли пантера. Глаза кошачьи, хищные, беспощадные… Для одного глаза умело использовано естественное углубление в стене. В нём только точка добавлена – зрачок. Глаз глядит как живой. А вся фигура зверя – по сути два треугольника, которые соприкасаются вершинами. На одном треугольнике хвост – вверх, на другом голова – вниз. Просто, лаконично…

Пониже вертолёта – каёлка, геологический молоток, штыковая лопата. Всё в один ряд и совершенно точно. Так сказать, заготовка для натюрморта… Чуть подальше – группа людей, все со спины, впереди – низкорослые, узкоплечие, широкобёдрые и безоружные. Видимо, женщины. Позади – явно мужские широкоплечие фигуры, с копьями и палицами. Одно копьё наставлено в спину женщине.

А над вертолётом – мужчина с волнистыми волосами, как бы подхваченными ветром. И тело закрыто неопределённой одеждой, намеченной волнистыми линиями.

– Это ты, – говорит Тили.

Видимо, одежду мою разглядеть она не успела. Или не запомнила.

– Очень хорошо! – Я улыбаюсь. – А это кто? – И показываю на группу людей.

– Это хуры. – Тили мрачнеет. – Угоняют наших женщин. Я это видела уже два раза.

– Давно ты рисуешь?

– Всю жизнь.

– А где остальное?

– Ещё вот здесь. – Она осторожно поворачивает меня к противоположному участку стены, сильно закопчённому, и я вижу бегущее стадо косуль. Лес тонких изогнутых в беге ног, колючую поросль маленьких рожек, вполне грамотное выдвижение одного контура из-за другого. Как будто знает Тили принцип мультипликации.

А, собственно, почему бы ей этого и не знать, если аналогичные рисунки бегущих животных были когда-то найдены в пещерах эпохи палеолита на территории Франции? Нам в «Малахите» показывали снимки тех всемирно известных рисунков. Право же, они были не лучше этих, сделанных тонкими рукам Тили.

– А ещё есть? – спрашиваю я.

– Всё здесь. Сотру – и опять рисую. Все посмотрят – опять сотру.

– Чем ты рисуешь?

– Вот. – Она нагибается, подаёт мне камень. Кусок твёрдой красной яшмы с острым концом. Значит, где-то поблизости ещё и яшма есть? А в красной яшме нередко прячутся и золото и пирит. Знаю это по Берёзовскому золотому руднику на Урале, возле моего родного города. Сам в детстве рылся в берёзовских отвалах, искал красную яшму. И, вместе с нею, находил пирит.

– Как ты делаешь чёрный фон? – интересуюсь я.

– Вот так! – Тили подбегает к двум плитам песчаника возле входа, опускает между ними кисть руки, двигает её там вверх-вниз и показывает мне чёрную ладонь. Сажа!

Ладонь Тили старательно обтирает о светлый кусок стены и он становится почти чёрным.

– Теперь можно рисовать, – говорит девушка. – Или наоборот. Сначала нарисую, потом потру сажей. Она останется в царапинах.

Входя в пещеру, я допускал, что здесь будет вонять. Но никакой вони нет. По верху пещеры отчётливо тянет свежий ветерок. Видимо, где-то в дальних «комнатах» открыта «форточка» наружу. И значит, у прекрасных этих строителей уже есть представление о вентиляции. И хватает физической закалки, чтобы выдерживать непрерывный сквозняк.

А может, они умеют ещё и закрывать «форточки» подходящими камнями? Умеют же урумту закрывать северные входы…

Из узкого «коридора» выходит женщина среднего возраста и протягивает мне кхет.

– Тулю? – спрашиваю я.

– И, – отвечает женщина.

– Мама, – поясняет Тили.

– Дай нож! – прошу я её. – Не умею откусывать кхет зубами.

Тили снисходительно улыбается, будто сожалеет о слабости моих зубов, вынимает из-за пояса кожаные ножны, из ножен – охотничий нож, подаёт мне.

Я отрезаю верхушку кхета и вынужденно выковыриваю содержимое ножом. Все следят за мной очень внимательно. Может, потому, что такого роскошного ножа никогда не видали. Может, потому, что интересно: как едят сыны неба? Потом пойди-ка объясни им, что ножом есть неприлично!.. Но ведь и с ложкой за голенищем ходить – тоже не очень-то…

Впрочем, что там ложка!.. Читал я когда-то, что «миротворец» Александр Третий за голенищем носил резиновую фляжку с водкой. На любой момент!.. И каким только пьяницам ни доставалась бедная моя Россия!

Выскрести ножом всю сладковатую кашицу из кхета, понятно, не удаётся. Да я к этому и не стремлюсь. Нож вытираю платком и возвращаю Тили. Кожуру кхета кладу к стенке. Мимоходом фиксирую пристальные завистливые взгляды Фора и Вига, направленные на нож. Они буквально глаз от него не отрывают. Вряд ли долго он у Тили удержится…

– Мне пора, – говорю я. – Сыны неба ждут меня.

– Тут твой дом, – отзывается Фор. – Когда захочешь.

Выходя из пещеры, я обнаруживаю на площадке перед нею целую мастерскую, подобную той, что развёрнута в селении купов оружейником Биром: крупный гранитный валун и два «сидения» возле него – из тех же плит песчаника. А вокруг них – кучки кремнёвых осколков и необработанных кремней, недоделанные наконечники стрел и копий, изогнутые костяные «кинжалы» из коротких оленьих рогов. Таких «кинжалов» не видел я ни в мастерской Бира, ни в руках купов.

Сюда бы тоже слесарный верстачок доставить!.. С набором инструментов… Здесь бы поняли, что к чему…

Проводить меня идут все, кроме Тулю, и возле вертолёта Тили приглашает:

– Приходи ещё! Я всегда жду тебя.

– Приду! – обещаю я. – Берегите эти дуги! – Я показываю на мыслеприёмник. – Они ещё понадобятся.

Я открываю дверку машины, закидываю в неё пустой контейнер и решаю не трогать, не открывать контейнер с аккумуляторами от «Контура». На материке он не нужен – аккумуляторы наполовину сели. Мне они тоже пока ни к чему. Пусть подождут.

Через две минуты я уже в воздухе. А Фор и его семья стоят на холме, пока я не теряю их из виду.

42. Что может быть прекрасней уходящей любви?

День пролетел как одно мгновенье, впереди был вечер, а на Материке – про себя я впервые назвал его Центральным! – вечер уже наступил. Утих ли шторм на море?

– Диспетчерская! – Я нажал кнопку на пульте. – Диспетчерская! Отзовись!

– Диспетчер слушает.

Голос Армена. Значит, Резников отработал свою смену.

– Говорит Тарасов. Добрый вечер, Армен! Как там шторм? Утих?

– Давно. Я уж тебя не тревожил. Анатолий мне всё объяснил. Ты, похоже, забегался?

– Весь в мыле!

– Идёшь к нам? Или забирать машину?

– Иду. Включи, пожалуйста, пеленгатор на космодроме.

– Ты не в Город?

– В Город – потом. Сначала на корабль.

– Что-то зачастил ты на корабль…

– Там мой дом.

– А я думал, твой дом у Тушина.

Я промолчал. Обсуждать эту тему с кем-либо считал излишним. Подумалось, что сейчас Армен спросит о результатах моего полёта на север, во владения урумту. Раз уж Анатолий всё рассказал… Но Армен не спросил. Молодец! Чем меньше об этом знают, тем лучше.

Почти одновременно мы с ним сказали друг другу ставшее уже привычным «Ухр!» – и отключились. Я остался один – на целый материк и на целое море.

Поначалу я хотел идти вдоль правого берега Аки, который не знал. Ибо раньше всё летал над левым. Но потом сообразил, что минутки сейчас на меня не давят – может, впервые на Западном материке! – и я могу сделать небольшой крюк, чтобы посмотреть селение айкупов. Сейчас на это уйдут лишние минутки, а потом пришлось бы выложить целый день.

Крутанув чуть направо, на юго-восток, я оторвался от Аки и пошёл над лесами вполне субтропическими. Пальмы широколистные и пальмы остролистые – типа южноамериканской араукарии; золотистые полянки, заросшие редкими кактусами, громадные пышные одиночные деревья на полянках, вроде наших чинар, платанов или баобабов, сплошной зелёный покров местных джунглей, в котором не различишь деталей и сквозь который ничего не видно – всё это ползло под вертолётом непрерывным ковром самых различных зелёных оттенков.

В старой монографии о Поле Гогене, где выискивал я детали его жизни среди туземцев на острове Таити, вычитал когда-то, что художник различает в десятки раз больше цветовых оттенков, чем не художник. И одних только зелёных – чуть ли не полтора-два десятка. А моему глазу, наверное, больше семи зелёных не насчитать. Интересно, сколько зелёных оттенков видит Тили? Как вообще у неё с цветом? Пока что я видел только чёрный да белый… С композицией у неё нормально – справляется. Рисунок не рассыпается. Линия твёрдая – не мечется, как у меня, когда пытался рисовать… Привезти ей, что ли, из поездки набор хотя бы детских акварельных красок, фломастеров, цветных карандашей да бумагу для рисования? Таланты надо поддерживать! В «Малахите» это нам каждый день твердили…

Впереди слева мелькнули костры, и я понял, что вышел на айкупов почти точно. Чуть довернул налево и увидел хижины. Такие же, как у купов. И так же поставленные входами на восток. Чтобы солнышко пораньше будило… Хижин было много. Понадобилось дважды облететь селение, чтобы досчитать примерно до полусотни. Фотоаппарата наверняка в машине не имелось, и некогда было его искать, но не беда: спутник сфотографирует.

Селение стояло на высоком левом берегу притока Аки. Выше и ниже селения по берегу отлично просматривались естественные полянки, вполне пригодные для посадки вертолётов. Правый берег был низким, безлесым, и, видимо, на большое расстояние уходил под воду при разливах. А между правым и левым берегом торчал вытянутый по течению островок с чинарами-баобабами и временными шалашами. Совсем как у купов. Похоже, купы, вышедшие отсюда, искали у природы именно то, что видели и к чему привыкли в здешнем селении. И нашли! И от этого принципа их теперь не оторвёшь. По крайней мере, быстро…

Невольно вспомнилось, что две речушки пересёк я по пути сюда. Они текли параллельно Аке и впадать могли только в её приток, на котором и стояло селение айкупов. Наверняка южнее можно найти ещё такие же речушки. Все они создают оборонительные рубежи – вроде Кривого ручья у купов. За водными преградами, с островом в тылу, племя может чувствовать себя неплохо защищённым.

Айкупы, понятно, видели вертолёт впервые. Но реакция была сдержанная, как и у купов. Страха не обнаруживали. Может, потому, что шума не было? Или потому, что не чувствовали себя в чём-то виноватыми? Не чувствовали себя ворами?.. Стояли между хижинами спокойно, глядели вверх, возможно, что-то кричали. Да и я держался высоко.

А ещё через полчаса я шёл над утопающим в вечерних сумерках морем, оно постепенно тонуло в быстро надвигающейся темноте, убаюкивающе плескалось внизу белыми барашками волн и казалось скучным. Впереди был притихший корабль, встреча с Розитой, ещё одна ночь любви в звездолёте, неизменные её «…это потом. А сейчас…», и думать хотелось только про то, что будет скоро, вот-вот…

Давно известно: до середины пути человек думает о том, что осталось позади, а когда середина пройдена – о том, что ждёт впереди. Значит, прошёл я уже свою середину.

На космодроме я сообщил Армену о посадке и запер вертолёт необычным цифровым шифром, чтобы кто-нибудь случайно на нём не улетел. В машине остались ранец и анализы крови. Не хотелось тащить это в корабль на несколько часов.

На койке моей опять лежал прозрачный пакет с вычищенным и отглаженным костюмом, который снял я тут совсем недавно. Видно, хозяйственные роботы корабля не были перегружены. Оно и понятно: звездолёт почти опустел.

Только сейчас подметилось: костюмы кладут именно на мою койку, а не на койку Бируты. Старые программы не стёрты, не отредактированы. Для роботов Бирута ещё жива. Только костюмов её нет…

Опять я принял душ, отправил в переработку один костюм, надел другой и вызвал по корабельной связи Розиту.

Отклика не было. Ни через минуту, ни через две, ни через пять.

Тогда я вызвал её по личному радиофону. Где бы ни была она сейчас, везде должен был зуммерить её радиофон. По всему Материку. И даже по Западному и по Восточному, где нет сегодня ни одного землянина.

Отклика не было.

Вообще-то ни разу не вызывал я кого-либо по радиофону из корабля. Может, противорадиационная обшивка фонит?

Я вышел наружу, спустился по трапу и снова вызвал Розиту.

Отклика не было.

Ну, что делать? Повезу кровь сдавать. Медицинские лаборатории работают круглосуточно.

Когда идёшь куда-либо в вертолёте, положено доложиться. Диспетчер должен знать, где находится каждая машина и куда она идёт. Если идёт…

– Диспетчерская! Тарасов говорит. Иду в Город.

– Не поспалось тебе на корабле? – Армен явно усмехается там.

– Не поспалось, – соглашаюсь я. – Кровь дикарей стучит в моё сердце.

– Ты ещё помнишь «Тиля Уленшпигеля»?

– А почему бы и не помнить? Вечная книга!

– В Городе посади машину на восьмой квадрат. Она тогда сама отметится. Чтоб тебе не звонить…

– И тебя не будить?

– А что? Ты сейчас один в воздухе. На всей планете.

– Спокойной ночи!

– И тебе!

На крыше Города я опять запираю вертолёт необычным шифром. Чтоб не таскать с собой ранец. Чтоб спуститься на второй этаж налегке. Будто из квартиры вышел… Перед дверью лаборатории проверяю надписи на холодильничках: «Вождь Уйлу», «Охотник Сар». Нормально! Не перепутают! Анализы прошу отдать Лидии Тарасовой. Всё! Спокойной ночи!

И вот снова я на крыше и снова вызываю Розиту. Минуту, две, пять… Гудки падают в пустоту. Ведь где-то здесь она, подо мною. В одной из почти пятисот квартир. Может, заночевала у Бахрамов? Может, в студии уснула на диванчике? А что, если вдруг в больницу попала? С каким-нибудь прободным аппендицитом?

В моём тедре больницы нет. Но на вертолётной площадке висит список служебных номеров. Как раз под фонарём. Ищу приёмный покой. Набираю его номер на своём радиофоне – медленно, осторожно, чтоб не ткнуть пальцем не в ту кнопку. Ошибёшься – разбудишь человека. Ночь!.. Представляюсь, спрашиваю:

– Верхова в больницу не поступала?

– Нет.

– Спасибо.

Совсем недавно вот так же мамочка моя меня вызывала. Когда был в Нефти, с Розитой… А я отмалчивался. Теперь я – в тогдашнем положении мамочки.

А может, Розита в Нефть махнула? Говорила же, что там у неё дела, что выводит юную радиостудию на общий уровень…

Однако вызов отсюда доходит и в Нефть. Мама как раз отсюда вызывала, там прекрасно зуммерило.

И вообще: можно отсюда вызвать гостиничного портье и спросить, там ли Верхова. Так просто всё!.. И страшно от этой простоты. Ну, вызову, ну, спрошу, ну, получу «нет», – а потом что?

Где же она? Вернулась к Женьке? Метнулась к Веберу? С какого отчаяния? Неужели конец?

Что же делать сейчас? Что делать?

Сядь, Сандро, не спеши, подумай! Не пори горячку! От того, что ты сейчас сделаешь, многое будет потом зависеть. И долго! Не наломай дров! Не спеши! «Ты всегда был торопыгой!» – так мама говорит. Не будь торопыгой сейчас! Ещё не вечер… Жизнь не кончилась…

Недалеко от вертолётной площадки – открытое кафе. Столики, стулья, тенты… Пёстрый весёлый фонарик горит посреди поблёскивающих никелем автоматов с различными напитками, пирожными, пирожками, шариками мороженого и зефира. Никого нет. Ты один на крыше, Сандро. Никто не стоит над душой и не торопит. Сядь, подумай!

Оставаться в Городе бессмысленно. Ни до утра, ни даже на час. Сдал кровь – и никаких дел тут нет. Все твои дела теперь на Западном материке. Вот там их невпроворот. Только успевай! И за них с тебя спрос. Правда, не сейчас. Пока Женька председатель, фиг он с меня спросит! Но потом целый год его не будет. Спрос вернётся…

Значит, думать нужно прежде всего об этом. И всё подчинить этому. А не чему-нибудь другому. Не психовать!

Где Розита? С кем она? Ну, не всё ли равно, с кем? Если не с тобой – так не всё ли равно?

Не хочется думать об этом. Но думается. «Мы не вольны в течении наших мыслей так же, как и в обращении нашей крови». Эти слова великого древнего врача Галена мама повторяла много раз – с самого моего детства. И учила не стыдиться никаких мыслей. Хотя и предупреждала: не все мысли надо высказывать. Чем больше их при себе оставишь, тем богаче будешь. Если, конечно, не рвёшься в политические вожди и не стремишься к тому, чтобы твоя мысль непременно овладела народными массами.

Сейчас надо уходить на Западный материк. Там теперь твоё место, Сандро! Там, а не тут… Как уходить? Заправить вертолёт и уйти прямо с этой крыши? Но ведь там не включён пеленгатор. Ночь. Луны тут нет. Море везде одинаково. Береговые ориентиры и не видны и не известны. Маяков на планете пока не водится. Можно залететь чёрт знает куда.

Значит, прямо с крыши – отпадает.

Из Нефти можно дойти на ранце. Дорога знакомая. К тому времени и светать начнёт. При всём желании не собьёшься. В Нефти склад автоматизирован, кибер включается за секунду, и можно ночью получить всё, что твоей душе угодно. Вплоть до красок и карандашей для пещерной художницы Тили… Не говоря уж о новом охотничьем ноже, без которого там трудновато. В Нефти можно оставить вертолёт, перескочить на ранец, заглянуть в гостиницу и справиться, не затерялась ли там случайно Верхова. Мало шансов, конечно, почти что ничего – но хоть один-то есть? Вот пусть он и светит всю дорогу в Нефть, и незачем тревожить сейчас автоматически отключаемого на ночь кибера-портье. Прилечу – разбужу…

Из двух извечных российских вопросов – «Кто виноват?» и «Что делать?» – один, можно сказать, решён. Что сейчас делать, ясно. А уж кто виноват – разберусь в пути. Это не так срочно.

Поднимая вертолёт, надо сообщить диспетчеру. Но Армен Оганисян наверняка спит сейчас на своём боевом посту сном праведника. И пусть спит себе спокойно! Найдётся утром вертолёт – не в Городе, так в Нефти. А то пойдут вопросы – почему? зачем? И утром разговоры: Тарасов, мол, тут всю ночь болтался, как пьяный из кабака… Бесцельно, бессмысленно… Каждый ведь понимает всё по-своему. А истинной причины никто не знает и не узнает никогда. Одна Розита поймёт, в чём дело, когда услышит о моих ночных метаниях. Но и она, разумеется, никому ничего не объяснит. Спишут всё на странности моего характера. И, в конце концов, догадаются, что никому я за эту ночь никакого худа не сделал. И на том спасибо! Большего сейчас я сам с себя спросить не могу.

Итак – в вертолёт. И последнее «прости» перед его ступеньками: последний вызов. Минута, две, три… Хватит!

И вот кольцо Города уходит под ноги, и надвигаются тёмные леса, и впереди одна светящаяся точка – рудник. Ферма останется слева, она спит, и все коровы там спят, и все куры, гуси, утки, кто там ещё… А рудник не спит. Роботы на нём трудятся круглосуточно, и потому железа с марганцем нам хватает, и приличные ножи в Нефти я наверняка выбрать смогу. Из отечественной, так сказать, стали. Из местной.

Ну, а кто может быть виноват? – Конечно, я! Первый спрос – с себя! Так приучен… Дважды очень даже всерьёз Розита просила подумать о нашем будущем. А я отшучивался и предлагал ей рай в шалаше. Что она – Тили или Лу-у, которая в шалаше родилась и всегда будет ему рада? Нельзя же требовать от человека того, на что он органически не способен! И нельзя осуждать его за то, что он собою распорядился так, как ему показалось лучше. Каждый волен собою распорядиться. Даже я! И никто, кстати, не осуждал меня, когда я, распорядившись собою, впервые перескочил пролив Фуке. Все приняли это как должное. Человек всегда имеет право… перейти на этот материк…

Всё, вроде, решил спокойненько – и кто виноват, и что делать. И надо чётко понимать, что происходит. Больно это понимать или не больно, страшно или не страшно – надо быть с собою честным до безжалостности. Как мамочка моя в крутых переломах…

Уходит моя пылкая любовь. Неожиданно и быстро. Уходит… Какой-то древний поэт сказал: «Что может быть прекрасней уходящей любви?» Действительно, что?

А дальше? Работать надо! Я ведь шёл на Западный материк ради работы, а не ради любви земной женщины. Мне же – великолепным сюрпризом! – была дана такая любовь – пылкая и сладкая. Пусть даже и ненадолго… Насколько беднее и темнее оказалась бы моя жизнь, если бы этой любви не случилось!

Но вот уйти с Западного материка я уже не могу. Ни в Город, ни в Нефть, как предлагала Розита. Отец с малолетства учил: «Взялся за гуж – не говори, что не дюж!» И отступить от этой науки я не способен. Въелось! Таким, видно, и помру. И в смертный свой час снова и снова вспомню Розиту – как прекраснейший, хоть и краткий кусок своей жизни. Вспомню без обиды, без досады. Спасибо, красавица, что была! Подарок судьбы!

…В Нефти я запираю вертолёт обычным шифром. Все земляне им пользуются. Ранец – на мне, кровь дикарей – в городской лаборатории, машина больше не нужна.

Кибер-портье в гостинице, пробудившись по моему требованию, известил на экране, что Верхова тут не появлялась и номер для неё никто не заказывал.

По безлюдной ночной улице потопал я на склад, разбудил кибера и там. Он охотно выдал мне стандартный школьный набор акварели, фломастеров, карандашей, кистей и тетрадей для рисования. Всё это сразу попало в сумку, стопки которых лежали прямо у входа. Охотничьи ножи выехали на транспортёре в трёх модификациях. Я подумал и взял все три. Пора дарить нож Тору. А может, и Сару. В общем-то, я им уже вполне доверяю. Перочинных ножей с колечками решил взять сразу два десятка. Уходят они быстро, а когда будет у меня следующее хозяйственное пополнение – дело тёмное. В любом случае за Женькино «царствие» снабжение осложнится. Разве что в еде не откажут. Теперь надо бы крупных иголок прихватить для Сара, дополнительную ножовку для Кыра, что-нибудь для Лу-у… Второе зеркальце, к примеру, покрупнее первого, и, наконец, бусы какие-нибудь.

– Есть бусы? – спросил я кибера.

– Стеклянные, – равнодушно ответил кибер на экране. – Три цепочки.

Я взял все три. Не глядя. Они были в пакетиках.

И прямо из дверей склада пошёл на ранце от Нефти к проливу Фуке.

В Нефти начиналась наша любовь. В страну любви приходят вдвоём. Уходят из неё всегда по одиночке…

Уже над Западным материком, над пещерами урумту, вдруг вспомнил я, что мегафон остался в вертолёте, и другого у меня нет.

Но не возвращаться же! Как-нибудь перебьюсь.

В конце концов, любимые мои урумту, похоже, перестали бояться и вертолёта, и мегафона. Кого ещё тут пугать?

Мегафон был первым подарком Розиты, первым сигналом её заботы обо мне. И теперь он ушёл. Как и любовь Розиты уходит из моей жизни.

Лет мне ещё очень мало. Физической жизни впереди – много! Но того, что было у нас с Розитой, никогда больше у меня не будет. Мы Богом созданы друг для друга. Это не повторяется. Однако, видно, не судьба… И надеяться не на что. Это бывает лишь раз в жизни. Да и не в каждой жизни вообще.

Мне ещё очень крупно повезло!