Текст книги "Холодные глаза"

– Почему?

– Да потому что злодей, блядь, со стороны. Скажи, что лучше – чтобы отец зарубил все семейство или какой-нибудь иностранец?

– Ничего не хорошо, – нервно усмехнулся я.

– Тупой пример. Но это правда. Спокойней, когда понимаешь, что это не местный, не сосед, не родственник.

Когда мы выехали на главную дорогу, Заур вдруг спросил:

– Чё, как тебе?

– Что?

– Все. Вся эта ху… суета. Допросы, ножи, блядь, эти люди. Ожидал такое увидеть?

– Хочу домой, – ответил я на все разом.

– Это хорошо. Наш работник будет через час-два, так что твоя работа закончилась. Покушаем, и сразу поедешь. Мне сказали, что дорогу на одну полосу расчистили. Там небольшая пробка, как только это место проедешь, к восьми часам уже будешь в Махачкале. Забудешь весь этот пиздец, который увидел и услышал. Меня забудешь, – усмехнулся он. – Вот тебе за твои труды. – Он отсчитал три тысячи и положил мне на колени. Я собирался отказаться, но он жестом меня заткнул. – На санаторий, нервы лечить, не хватит, но хоть что-то. Я тебе запретить не могу, если ты собрался что-нибудь писать о том, что увидел, но советую хорошенько подумать. Никто тебя в подвале не закроет, но имей в виду, что можешь расстроить кого-нибудь наверху. Что еще я хотел сказать… Вроде все. Вопросы?

– Что будет с Али?

– Пока ничего. В принципе мы уже можем его забрать на всякий случай в районный участок, но подержим тут, привяжем кого-нибудь к нему. Считай, что домашний арест. Уверен, через день-два мы найдем еще что-нибудь. На него или на кого-то другого. Если будет Али, то надавим, думаю, либо он сдастся… – И тут на полуслове Заур остановился.

– Либо что?

– Либо он на самом деле не помнит, как сделал это. И начнется весь этот цирк. Больной, хромой. Совершил в состоянии аффекта или вообще окажется шизанутый, отправят в психушку до конца жизни. И не получит он ничего за то, что сделал.

– Такое тоже возможно?

– Все возможно… все. Хотя он мужик прямой. Не думаю, что сам будет эту хуйню крутить, а суд может. Тут, бля, такая санта-барбара. Вот захочет кто-нибудь Ахмада с должности сместить и начнет дергать ниточки в суде. Или мое начальство. Тут теперь все на прицеле. Я так, мелочь. Меня даже стремно крайним делать. Слышал такую тему? Для одних проблема, для других возможность. Вот что тут происходит. Я забыл, как тебя зовут.

– Арсен.

– Здесь бомбовые ботишал готовят. – Он ткнул пальцем в кафешку. – Знай на всякий случай, если заедешь сюда по работе.

– Не, хватит с меня этого места.

Машина припарковалась у единственного на все село кафе с типичным для таких мест названием «У Патимат».

Мы сели за столик, и уже через пять минут перед нами появились легендарные, по словам Заура, ботишал и кружки с пакетиками «липтона». Для нас любезно нарезали лимон и дали горсть конфет. Патимат, пышная дама, заправлявшая кухней, помахала следователю рукой, тот махнул в ответ, потом стрельнул глазами в сторону симпатичной, скромно одетой официантки, но ответной реакции не получил.

– Новенькая, что ли… – буркнул он себе под нос. Взял со стола зубочистку и принялся довольно умело орудовать ею во рту.

Еда действительно была невероятно вкусной, но мысли мешали мне наслаждаться ею. Я думал о множестве «если», которые могли возникнуть по ходу расследования, если оно в самом деле будет вестись согласно букве закона. И еще я пытался разгадать, что происходит в голове человека, сидящего напротив. Заур, действуя вилкой, уплетал тягучие лепешки с творогом и сыром, заливал в себя чай и напряженно пытался печатать в телефоне, попеременно бурча что-то матерное то на русском, то на аварском.

– Эти еба… – Он оглянулся по сторонам, будто десятилетний хулиган. – Эти соцсети… Стоит одному, – тут он поубавил громкости, – гондону, – прибавил громкости, – что-то не то ляпнуть, и начинается. – Он показал обеими руками, будто мнет что-то воображаемое.

– Хаос? Паника?

– Во… паника. В прошлом году тут, в ста километрах отсюда, лесной пожар был. Самолетами тушили, набирали воду в Каспийском море – и туда, на лес. В один момент в соцсетях начинаются разговоры жителей села, будто кто-то их отравить пытается. Мужик записывает видео, показывает дохлых куриц, говорит, самолет вечером пролетел, а наутро все сдохло. И, блядь, пошло по всем сетям. Еще три человека вообще в других районах, на севере Дагестана живущие, начинают рассказывать ту же историю. Вот скажи мне, зачем самолету травить шесть из десяти куриц? Блядь, ну зачем?

Я развел руками.

– Вот, бля, я тоже думаю… Взяли того бедолагу, накатали на него административку, еще кое-что прикрутили, полгода в колонии провел. Вышел как новенький. В Бога говорит, поверил.

– Серьезно?

– Так и сказал.

– Не знаю. Мне не кажется, что тюрьма как-то воспитывает.

– А вот это держи при себе. – Он ткнул в меня пальцем. – Знаешь, какой процент уголовников совершает повторно преступления?

– Не знаю.

– Я тоже не знаю. Но он большой. И мне как следователю гораздо удобнее, если потенциальные бандиты сидят в тюрьме. Сон у меня лучше от этого, – закончил он и с удвоенным азартом принялся что-то набирать в телефоне.

Мы сидели у окна и могли созерцать прекрасную, но мрачную панораму села и нависающих над ним грозных снежных гор. Я ощущал их присутствие, как будто сквозь туман за нами наблюдали молчаливые каменные гиганты, судьи, не понимающие, в чем смысл суеты этих букашек…

Сигнал машины, проезжавшей мимо кафе, заставил меня очнуться. Заур в ответ приподнял руку, улыбнулся, не очень искренне сказал «Валейкум салам…» и сразу вернулся к телефону. Мизинцем правой руки он поковырялся в глубинах своего рта. Видимо, зубочистка не очень хорошо справлялась с такой задачей. А я наблюдал за этим персонажем, способным вести жесткий допрос, угрожать человеку, выслушивать оскорбления местных жителей, а потом сесть за столик в кафе, пить чай и ковыряться в зубах.

– О чем думаешь? – вдруг спросил он.

– Просто… – ответил я и отвел взгляд в сторону окна. – Вы отсюда?

– Не. Вот эту гору видишь? – Он указал как раз туда, куда я смотрел. – За ней еще одна гора, а за ней мое село. – Он произнес название, но я его никогда не слышал. Я и об этом селе никогда не слышал. – Маленькое. Может быть, сто пятьдесят хозяйств.

– Местные вас знают.

– Ну, это наш район. В смысле Следственного комитета. Меня сюда прикрепили как выходца из этого района. Чуть что произойдет жесткое, и я уже тут. А так да – пара родственников здесь тоже живет.

– Жена Али? – спросил я, но явно зря это сделал.

Заур несколько секунд смотрел на меня, а потом без каких-либо эмоций сказал:

– Да. Моя сестра. Она переехала сюда, когда вышла за него.

– Вы думаете, он убил ту туристку? – задал я следующий вопрос, потому что решил, что раз уж он ответил на один, то терять нечего. Если бы он захотел, то уже заткнул бы меня.

Заур отложил телефон в сторону, влил в себя остатки чая, отставил кружку, всем своим видом показывая, что сейчас он поделится со мной жизненным опытом.

– Слушай внимательно. Может, тебе тоже пригодится в работе. В жизни происходит много разного пиздеца, и ты с ним часто сталкиваешься. Особенно когда делаешь мою работу и иногда – когда делаешь упорно твою работу тоже. Например, если бы ты не постарался приехать в это село, попасть внутрь того дома, попасть на допрос, ты бы не увидел все это и жил бы нормально. Работа хорошего журналиста и хорошего полицейского похожа – это один ебаный магнит, притягивающий все ебаное зло. Понял? А еще говорят, что мы долго не живем. – Он указал на себя и на меня, видимо, имея в виду полицейских и журналистов. – В общем, ты все это видишь и начинаешь всю эту хуйню примерять на себя. Ну, пропускать через свою мораль. Сам себе судья. Мол, этот черт, тот красавчик, этот виноват, тот ни при чем, так можно, а так нельзя. То есть если ты нормальный пацан, то у тебя есть моральный этот… Блядь…

– Кодекс?

– Да. И ты начинаешь его долбить, пока пытаешься себе объяснить, что за хуйня вокруг происходит. Ты молодой и сопливый. Тебе кажется, что вокруг тебя либо долбоебы, либо просто конченые мрази, а ты у нас такой хороший парень. Это у всех так начинается. По тебе тоже видно, что ты нормальный, а значит, ты думаешь, что остальные, не похожие на тебя, ебанутые на голову. Пока ты тут находился, наверное, уже сто раз успел осудить других, – сказал он и посмотрел на меня изучающе. Он был прав, я только и делал, что судил других согласно своему моральному кодексу, но мне казалось, что так и надо, потому что я трезво вижу, кто и что собой представляет. На это я почти сразу получил ответ: – И ты можешь быть прав, можешь быть не прав. Без разницы. Какой бы ты человек ни был, другим похуй на твою мораль. Каждый для себя хороший человек, и у всех свой кодекс. Но в один момент, когда устанешь от этого, ты перестанешь судить других и начнешь вести себя по-взрослому. А знаешь, как это?

– Как?

– Ты поймешь, что не бывает так, что кто-то полностью чистый, а кто-то полностью грязный. Ты все взвешиваешь и принимаешь примерное решение. Что касается туристки и Али… Там в лесу больше никого не нашли. Никто не знает, от кого она убегала и почему кричала. Там мог быть медведь, змея, даже паук, блядь, но никого не нашли. Там был только он. И мне кажется, что, скорее всего, он и был виноват. Были у него плохие намерения или не было. Может, он случайно ее напугал, а потом побежал за ней, чтобы… не знаю, извиниться, а получилось то, что получилось. Но я веду себя по-взрослому, а значит, запихнул свою мораль куда поглубже. Я не хочу его судить и стараюсь делать свою работу. Но со временем я начал чувствовать этот запах виноватого человека, назови это как хочешь. Хоть, блядь, экстрасенсом. Я чувствую, что с этими охотниками, с этим Али и его «не помню, не знаю» что-то не так. Он что-то скрывает. Мы сейчас ищем девушку, подругу средней, которая была на фотке, узнаем, при каких обстоятельствах была сделана эта фотка, потому что, если судить по фото, то он их знал и преследовал за некоторое время до убийства.

– А другие варианты вы рассматриваете?

– До конца дня приведут еще пять человек. Одного дальнобойщика, не знаю, что он забыл в тот день в этом селе, нескольких соседей, с которыми был конфликт из-за воды. Хабиб построил этот дом только года два назад, хотел провести себе воду через общую трубу, а кое-кто был против, потому что общий напор и так слабый. Это то, что тут в селе, а если ты будешь вспоминать всех врагов, которых он нажил по ходу работы, начиная с Али, то тут мне в голову приходит как минимум человек двадцать, и это только те, кого я точно знаю по именам. Мой опыт говорит, что надо копать там, где больше всего шансов. Так что главным подозреваемым занят я, остальных обработают местные. Если ничего не найдем, то будем искать врагов по профессиональной линии.

Мы еще немного помолчали. Он вернулся к телефону, хмыкнул, шмыгнул, бормотнул…

– Часто у вас такие дни? Ну, как сегодня, вчера…

В ответ Заур повернул ко мне ладонь тыльной стороной и показал четыре пальца, а потом объяснил:

– Сейчас я веду четыре дела. Все убийства. Такого, как это, конечно, нет, но много чего случается. Примерно месяц назад в главном селе этого района, ну, в административном центре, кто-то замучил пенсионеров: бабушку и дедушку. Пытали, чтобы узнать, где те запрятали пенсию. Бабушка скончалась. Дед живой в больнице. И все ради чего? Двенадцать тысяч пятьсот рублей и старый телевизор – вот что досталось шпане, которая это сделала. Стариков мучили. Пиздец. И это тоже впервые на моем опыте. Только начал об увольнении думать – и с ходу посыпались необычные дела.

– Раскрыли?

– Через сорок пять минут. Дом через дорогу. Такие дела быстро решаются. Соседи, родственники, враги. Всякая шпана. В селах все за всех знают. Там были обычные укурыши. И вот теперь мы тут. – Заур мотнул головой в сторону конца села, где на возвышении, слегка поодаль от остальных домов, стоял дом Хабиба.

– Внимание общественности мешает? Все эти публикации в СМИ, интернете…

– Если не учитывать некоторых придурков, которые пишут всякую чушь, то в остальном мне насрать, что там в новостях. Мне мешает только начальство. Вот кого-кого, а их точно пугает мнение общественности. Им кажется, что то, что они три раза в день звонят, ебут мне мозг, орут в трубку, должно как-то помочь в раскрытии. И, кстати, вот что я понял в конце концов, – сказал он, глубоко вздохнув. Затем встал из-за стола, как будто собрался под конец произнести тост: – Они все это делают для себя. Каждый из нас. Ты – чтобы получить просмотры, премию, славу. Твое руководство – чтобы заработать на твоем труде. Мое начальство звонит не чтобы помочь советом, они звонят, чтобы жопы свои успокоить. В надежде, что я скажу, что решил их проблему. Ну или обосрут меня, потому что им надо на ком-то отыграться.

Мы вышли из кафе и сели в машину. Заур завел ее и сказал:

– Самовнушение. Им кажется, что этими звонками они делают все что можно. Вместо того чтобы отправить сюда ко мне еще двадцать человек. Все эти общественники, звезды, проститутки – это все самопиар. Лимон в глаза прыскают, потом включают камеру и называют нас бездарями. Сидя на своей жопе на диване за миллион рублей, требуют, чтобы мы раскрыли преступление! – Он не скрывал ярости. Не похоже было, что ему плевать на происходящее вокруг этого дела в интернете. – Типа, я тут сижу и жопу протираю. Они получают свои эти лайки-шмайки, рейтинги поднимают. И только я тут внутри этого… этого всего. Я и несколько бедолаг, которые даже нормального образования не получили. Ты видел опрос свидетелей? – Он врезал по бардачку, и тот открылся. Вынул какие-то старые выцветшие бумаги, будто бутафорию из полицейских сериалов на НТВ. – Видел? Я – баран, но шесть ошибок в одном предложении не делаю! Вот с кем я работаю в разных горных аулах. Не все такие, но многие. А еще местные… Увидят мужика в погонах – и не только русский язык, аварский тоже забывают. Так что я понял, что лучше просто работать. Делать, делать. Получится – раскрою, не получится – ну, блядь, не получилось. – Он пожал плечами. – А что? Я делаю, что могу, с тем, что у меня есть. Если захотят – пусть увольняют. Но мало кто сможет делать то, что делаю я, и показывать такие цифры. Тем более в горах, в таких условиях.

– Цифры?

– Процент раскрываемости.

– И какой он?

– Хороший, – усмехнулся Заур и продолжил тихо смеяться: – Ну… почти такой же, как официальный. В целом все, конечно, мягко говоря, приукрашено, но мало кто дотягивает, как я, до официальных цифр.

Машина медленно спускалась по заснеженной дороге обратно к гостевому дому.

– Не Шерлок Холмс, конечно, но свою работу я знаю. И если я что-то чувствую, то чувствую. Насчет этих… – Он указательным пальцем ткнул вперед, и как раз за поворотом показался наш временный полицейский участок. Людей там опять стало больше. Появились несколько человек с камерами. Я искренне пожалел полицейских, стоявших там на холоде с самого утра среди агрессивной толпы. – Чувствую, в этой охотничьей истории есть какие-то дыры. Не клеится. Не знаю, что за хуйня, но что-то не клеится. Я почти двадцать лет в этой суете и чисто на опыте чувствую, когда пиздят. По лицу вижу.

Мы почти подъехали, когда я увидел настоящее напряжение в глазах Заура. Своим волчьим взглядом он смотрел на толпу. Или на кого-то конкретного в ней.

– Что за… твою мать… Все-таки приехал! – выругался Заур и, кое-как припарковав машину, вышел из нее и поспешно направился в сторону зевак.

Навстречу ему шел огроменный мужик лет тридцати пяти, два метра роста и сто двадцать килограммов мышц, с идеальной черной бородой. Он растолкал всех, пытаясь пробиться к Зауру, и следователь точно так же разорвал сцепку своих подчиненных, идя навстречу гиганту. Эти два поезда должны были столкнуться, но, когда между ними оставалось метра полтора, Заур крикнул:

– Только попробуй сделать еще один шаг!

Гигант остановился, кинул взгляд за спину Заура на гостевой дом и свирепо, как оскалившийся волк, выдавил из себя короткий вопрос:

– Он там?

– Нет там никого!

– Вы его взяли! – заорал мужик.

Я к этому моменту уже успел выйти из машины и, осторожно встав за спинами полицейских, посмотрел ему в лицо. Мощная челюсть, густые брови, красные, полные гнева глаза. На всякий случай я отступил еще на шаг назад. Полицейские тоже, мягко говоря, храбростью не искрились. Об этом говорили их нерешительные взгляды, вопрошающие друг у друга, как именно устав велит действовать в случае начала чего-нибудь.

– Никого. Мы. Не взяли, – как можно более внятно ответил на обвинение Заур.

– Я войду внутрь, – сказал мужик.

– Не войдешь. Здесь моя юрисдикция.

– Мне похуй чья. Я войду внутрь и порву его очко. – Гигант сделал шаг.

В ту же секунду Заур, чью сноровку ввиду наличия большого живота можно было бы поставить под сомнение, выхватил пистолет и пустил в небо две пули, а затем направил дуло под ноги мужику.

– Еще раз, Хамзат, ты знаешь! Ты знаешь, я прострелю тебе ногу! Даже не пытайся! Я тут командую и любой твой шаг расценю как враждебное действие! Тут каждый свидетель! – Заур бросил взгляд на толпу. – Я работаю! Дело движется!

– Это тот самый мужик? Тот, который убил туристку?

– Я ничего тебе не скажу! Я веду дело, и ты меня знаешь. Я найду виновного. Расследование идет.

Хамзат несколько секунд смотрел на Заура. Он тяжело дышал, и я видел, как под черной курткой такая же черная футболка готова была разорваться под напором грудных мышц. На толстенной шее видны были пульсирующие вены. Этого парня будто высекли из гранита, и я невольно прикинул, сколько пуль нужно, чтобы остановить такого монстра.

– Это была моя невеста, – процедил Хамзат.

– Мне сказали. Я соболезную тебе. Но это мой район и моя работа, и ты знаешь, что я умею ее делать. Не усложняй, потому что я не отступлю, и это плохо закончится для всех нас.

Он постояли пару секунд, испытующе глядя друг другу в глаза.

– Вы ничего от меня не скроете, – сказал напоследок Хамзат. Развернулся и направился к огромной, как он сам, черной «тойоте-ленд-крузер».

– Вы все слышали! – крикнул в сторону зевак Заур. – Братья, пожалуйста, расходитесь! То, что вы тут стоите, не помогает делу! Из-за вас полиции приходится держать тут восемь человек! Восемь! Эти люди могли бы сейчас обходить лес, искать зацепки, опрашивать людей, но вместо этого они тут! Я клянусь вам, если бы у меня прямо сейчас был бы арестованный виновник с доказательствами, этот, блядь… это животное, я бы просто бросил его вам под ноги и ушел бы! И если бы вы его потеряли, я бы и глазом не моргнул! Но его у нас нет… Я бы не был здесь, если бы мы его поймали! Мы продолжаем поиски. Братья, ради Всевышнего, расходитесь. Дайте нам работать, – почти взмолился Заур.

С момента нашего знакомства я не слышал еще у него такого тона. Он не унижался, скорее удивлялся тому, что происходит вокруг, поведению окружавших его людей. И в этот момент я, кажется, понял слова, которые он произнес десять минут назад, – теперь и мне казалось, что он один-единственный пытается рационально действовать и как-то двигать это дело. «Делаю, что могу, с тем, что есть».

По толпе пробежало недовольство, послышались какие-то непонятные выкрики, но постепенно народ начал расходиться.

Я стоял позади и смотрел на Заура, который, тяжело дыша, провожал толпу взглядом. Затем убрал пистолет в кобуру. Снег падал на его плечи и плечи других полицейских. Я слышал, как снег бьется и о мою куртку. Это был едва слышный звук, будто шорох песка, сыплющегося из рук ребенка на асфальт на детской площадке. Не знаю почему, но я сразу вспомнил этот звук из моего детства, когда ты пытаешься заполнить пластиковую бутылку песком, а он предательски проскальзывает меж твоих пальцев и падает на пластик и на асфальт. Так же и Заур. Только вместо песка он будто пытался заполнить бутылку какой-то опасной смесью, готовой взорваться при малейшей неосторожности.

Следователь полез в карман, вытащил сигаретную пачку, несколько раз попытался прикурить от зажигалки, а затем, выругавшись, выплюнул отраву изо рта, а зажигалку что есть сил метнул в снежный сугроб и принялся топтать и материть сигарету.

Я решил не попадаться сейчас ему на глаза. Да и в принципе моя работа на этом была закончена. Я получил столько опыта, что мне казалось, будто я готов написать книгу об одном дне пребывания в этом месте. Но все, что от меня требовалось прямо сейчас, – это покинуть село и, если быть честным, лучше все это попросту забыть. Не надо никаких книг, фильмов и репортажей.

К себе я поднялся будто в трансе, думая обо всем и ни о чем. На втором этаже несколько сотрудников полиции охраняли дверь в соседний номер. Она открылась, и из нее вышел Грубиян, имя которого я так и не узнал. Он направился в мою сторону, и то время, пока он шел ко мне, тянулось, будто в замедленной съемке. Он напряженно смотрел мне в глаза, а я, наверное, выглядел как потерянный трусливый мальчуган, случайно свернувший не в тот переулок. Не сказав ни слова, он произвел носом свой коронный пренебрежительный хмык и прошел мимо, а я подошел к своей двери. Полицейские с нескрываемым интересом проводили меня взглядами, дожидаясь, пока я не скроюсь из виду.

Оказавшись в номере, я просто сел на кровать и примерно полчаса смотрел на свое тусклое отражение на выключенном экране старого телевизора. Оно имело причудливый вид. Ноги сплющились, тело вытянулось в форме вазы, а голова, в зависимости от моих раскачиваний, пружинила до потолка и обратно. Я подумал, что, наверное, таким и являюсь сейчас внутри. Видимо, так и выглядит профдеформация в особо сложных видах деятельности. Некая сила, рвущая на части, сминающая, скручивающая в пружинку, и все эти процессы происходят исключительно внутри тебя. А что снаружи? Просто усталый задумчивый взгляд в никуда.

В этот интимный момент зазвонил телефон, но он не вывел меня из оцепенения. Какое-то время я просто слушал музыку, льющуюся из моего кармана, потом вынул аппарат, увидел инициалы шефа и ответил на звонок.

– Ну наконец-то! Арсен, ты живой там вообще?

– Да, Амир Алиаматович.

– Ты все еще в селе?

– Да.

– Я слышал, что дорогу завалило, но вроде движение уже восстановили.

– Это хорошо.

– Арсен…

– А?

– С тобой все нормально?

– Да.

– Ты какой-то… потерянный, что ли. Устал, наверное? Или что-то случилось там?

– Нет, все в порядке. Я… – Играя со своим отражением, я двигал голову вперед-назад. – Я получил, типа, ценный опыт, – выдавилось наконец из меня объяснение. В действительности я и сам пытался разобраться, что же в итоге я получил от этой поездки.

– Какой опыт? Говори громче.

– Ценный, – уточнил я.

– А, ну да. Так, теперь давай конкретнее. Что-то еще там делал?

– Я немного поучаствовал в допросе подозреваемых. Помог их поснимать.

– Та-а-ак. И что узнал?

– Я… я не уверен, что могу это обсуждать. Мне тут пригрозили.

– Ты подписывал какие-нибудь документы?

– Нет.

– Тогда к черту их! Никто не имеет права так вовлекать человека в оперативную деятельность. То, что ты услышал, – это уже твое дело. Тут нет никаких законных оснований что-то скрывать!

– Я все расскажу, когда приеду. Мало ли. Тут везде полицейские. За дверью тоже стоят. Не хочу…

– Я понял, – перебил меня шеф. – Понял. Ладно. Тогда ограничимся пока общей информацией. Наша группа, да и другие госканалы уже там.

– Да, я видел некоторых.

– В общем, тебе там ловить нечего. Ты и так неплохо поработал. Окунулся, так сказать, в гущу событий.

– И ничего вам не дал.

– Не парься, Арсен. Дал – не дал. Никто же не знал, что там произошло, когда мы тебя туда отправили. Ты еще сырой для таких дел, так что знай я, что там случилось, наверное, не послал бы тебя. И ты дал информацию о девочках. Чтобы ты знал, мы первые рассказали обо всех жертвах. Возглавили рейтинг цитируемости, счетчик посещения сайта взлетел в три раза за один вечер. Это твой результат, поздравляю.

– Спасибо, – сказал я, хотя, честно говоря, не понимал, как можно поздравлять человека в контексте зверского убийства девочек.

– И в конце концов, это ценный опыт. Ты сам сказал. Да?

– Ага, – ответил я.

Эти стандартные попытки меня взбодрить не очень-то работали, но я был благодарен шефу хотя бы за то, что он ценит меня и понимает, что я прошел через что-то трудноусвояемое мозгом.

– Когда выезжаешь?

– Скоро.

– Не опаздывай. Через час уже будет темнеть. На дорогах снег, лед. Ты в самом лавиноопасном районе, так что надо быть готовым ко всему. Не гони.

– Понял. Хорошо.

– Все, на связи.

Он отключился. Я еще несколько секунд смотрел на экран телефона, вспоминая случай из своей студенческой жизни: как я должен был готовить дипломную, но, будучи величайшим в мире прокрастинатором, откладывал это дело до последнего. И когда до сдачи оставалась то ли неделя, то ли несколько дней, я вдруг понял, что пришло время взяться за работу. Следующие дни вылетели из моей памяти. Я просто их не помню, потому что в течение этих ураганных дней спал в совокупности, наверное, часов семь. Я работал как зомби, на чувствах, инстинктах, на автопилоте. Можно назвать это как угодно, но в понедельник, бледный и не понимающий, в каком месте нахожусь, свою работу я сдал. Защитил на крепкую четверку. А потом на три-четыре дня слег с температурой. Эти дни я уже более-менее помню. Я спал, вставал, ел, смотрел в потолок и снова засыпал. Но всю ту адскую неделю я работал, копил внутри себя эти эмоции (а ведь в процессе случалась куча всяких накладок, мне об этом потом рассказала мама), а потом, после получения заветной оценки, внутри меня будто кто-то переключил рычаг, и плотину прорвало.

И вот сейчас, не заметив, как сполз на пол, я смотрел на ужасный допотопный потолок и будто ощущал, как плотина снова трещит и скоро случится катастрофа. Единственная мысль, что витала у меня голове, была: «Арсен, тебе это нужно вообще? Вставай и уезжай отсюда! Хватай вещи и беги на хер! Молись, чтобы забыть этот опыт, как забыл написание дипломной!» Но я не мог подняться с пола. Не то чтобы я онемел, просто тело отказывалось двигаться. Мозг отказывался подавать сигналы рукам и ногам. Он будто говорил: «Я знаю, брат, ты хочешь встать и просто уйти. Если хочешь уйти – давай иди, куда по кайфу. Но, по-братски, меня оставь в покое на некоторое время. Да будет тебе известно, я заебался от тебя, от твоих действий и мыслей. Я просто хочу побыть один. Я дам сигнал, когда буду готов переваривать новую информацию и передавать твои команды остальным частям тела».

Так я и пролежал час. На улице незаметно стемнело. За дверью периодически слышались шаги и разговоры. Со стороны балкона, с улицы – тоже. Очевидно, гостевой дом был оцеплен, чтобы наши охотники, точнее конкретно Али, не смогли сбежать.

Когда я рывком вскочил с пола и сел на кровать, мозгу это не понравилось. В голову, в районе лба, ударила резкая боль. Затем она передалась глазам, которые были раздражены, будто за последний час я ни разу не моргнул.

Встав с дивана, я доплелся до ванной и старательно умылся. Не знаю, что я ожидал увидеть в зеркале, но увидел себя, почти нормального. Ничего особенного на моем лице не было. Может, усталость, мешки под глазами, но, мне кажется, эти самые мешки у меня были всегда из-за моей худобы. По правде говоря, я всегда выглядел слегка помятым жизнью. Будь я героем американского сериала, при встрече со мной другие герои подмечали бы: «Джонни, ю лук лайк э шит», и я соглашался бы.

Примерно с минуту я просто смотрел на свое отражение. Мозг, похоже, снова заработал, потому что перед глазами то и дело возникали виденные мной лица мертвых людей. В действительности я мечтал когда-нибудь посмотреть на такое – тела, настоящее хладнокровное убийство, и именно поэтому я так рвался в этот проклятый дом. Я вырос на лучших детективных сериалах, историях, журналистских расследованиях. Я был влюблен в свою профессию, потому что чувствовал в себе силы стать тем человеком, который займется в нашей республике настоящей журналистикой, будет копаться в грязном белье политиков, совать нос в любое дурно пахнущее дело. И это чувство только крепло от осознания того, что нашелся ресурс, готовый давать задания. Я должен был лишь ждать своего шанса. Дождался. Вот об этом я и мечтал. Мечтал стать частью большой истории, большого расследования. Но что я получил в итоге? Угрозы, оскорбления, холод… Ну и четыре мертвых тела.

До вчерашнего дня я был уверен в том, что готов такое увидеть. Я же с детства играл в компьютерные игры, в большинстве которых убивал сотни монстров, солдат и в некоторых случаях давил жителей вымышленного города чисто по приколу. Я читал книги и видел настоящие реальные фотографии жертв насилия. Я изучал все это фанатично, и мне казалось, что мертвые люди – это естественная, обязательная часть любого классического расследования. «Дело не дело, если нет тела», – говорил я, когда мои однокурсники хвастались, что пишут какой-то интересный материал, но не об убийстве. Я ждал и искал эту возможность. Ждал, пока судьба подарит мне романтику детективного приключения. А сейчас, стоя у зеркала в вонючей грязной ванной, пристанище паутины, плесени и тараканов, я смотрел на свое лицо, по которому текли слезы, и не мог понять, почему, откуда они взялись. Меня никто не бил и не обижал, оружие в мою сторону не направлял, я не испытывал какой-то настоящей, искренней жалости к жертвам… Как любому нормальному человеку, мне было их жаль, но они мне не родня, это незнакомые мне люди. Жаль, что их убили. Обидно. Ужасно даже на мгновение ощутить, через что они прошли, что чувствовали в последние секунды своей жизни. Меня выворачивало от одних только попыток мысленно встать на их место, но они не были дорогими для меня людьми. Просто незнакомые мертвые четыре человека. Зачем я плачу? Над чем я плачу? Я не ощущал, что грудь моя сжимается от боли. Не было кома в горле. Я не злился, но все равно плакал навзрыд. А когда слезы закончились, просто захотел прилечь.

Я вытер лицо, как-то прерывисто вздохнул. Руки дрожали. Высморкался и умылся еще раз. Ничто не помогало мне собраться. Все, что я смог выдавить из себя, было:

– Блядь… – И мне стало легче. Я повторил более смачно, будто вкладывая в это единственное слово все, что чувствовал: – Блядь! Сука!

Да, мне определенно стало легче. Я не поклонник того, чтобы выплескивать эмоции через ругань или разбитую посуду, но единственное, чего я хотел сейчас, – это орать и материться. На секунду мне захотелось еще, как в фильмах, врезать кулаком по зеркалу, чтобы оно треснуло, чтобы на раковину закапала кровь с моего окровавленного, но мужественного кулака, а я бы брутально смотрел в свое искаженное отражение в осколках, не обращая внимания на порезы. Соблазн был велик, и я даже сжал кулак, но вдруг осознал единственную важную в данный конкретный момент мысль и произнес: