Текст книги "Дневники Сигюн"

Я бросилась к нему:

– Локи! – Но он отшатнулся от меня, лицо мучительно исказилось страшной внутренней болью, он отдёрнул протянутую руку, отчаянно замотав головой. И кинулся прочь от меня по коридору.

– Госпожа! – кто-то тряс меня за плечо, разрывая серую душную ткань зыбкой предутренней дремоты. – Госпожа, проснитесь!

Я смогла лишь перед рассветом погрузиться в какое-то подобие сонного забытья, в котором передо мной, постоянно повторяясь с навязчивостью больного бреда, возникали одни и те же образы. Всадники на взмыленных конях, которые скачут по радужному мосту; тёмные фигуры, склоняющиеся надо мной, шевелящие длинными ломкими пальцами; чёрная бездна холодной воды, в которую я погружаюсь и которая неотвратимо смыкается надо мной, и потом всё сначала. Липкий, тягостный круговорот, не покой, не отдохновение, но болезненная грань между сном и явью, после которой наутро встаешь с гудящей тяжёлой головой.

– Госпожа…

Я разлепила налитые свинцом веки.

– Госпожа Сигюн, царица просит тебя прийти к ней в покои как можно быстрее…

Я вскочила:

– Сейчас…

Ополоснуть лицо, расчесать волосы, накинуть одежду и уже на бегу совладать с застёжками – пять или семь минут, ещё столько же быстрым шагом по коридорам и лестницам, в которых, к счастью, я уже почти не путаюсь. У дверей царских покоев остановиться, несколько раз глубоко вздохнуть, чтобы успокоить бешеный стук сердца, чтобы не показалось, что я врываюсь без подобающего почтения…

Двери открыла сама Фригг. Её лицо было залито слезами. Она почти упала мне на руки, я едва успела её поддержать, обхватив за плечи.

– О, Сигюн! – Она вся содрогалась от плача.

– Госпожа моя, что произошло?

Вместо ответа она потянула меня внутрь. Робея, я вошла в комнату. Высокие окна были плотно занавешены, и повсюду царил полумрак. На огромном овальном ложе, подсвеченном со всех сторон, лежал Один. Я приблизилась, вглядываясь в его лицо. Он спал, грудь мерно вздымалась во сне, глаза плотно закрыты, лишь у рта залегла скорбная складка. Я непонимающе обернулась к Фригг.

– Это Сон Одина, – почему-то шёпотом проговорила она, приблизившись ко мне. – Мой муж должен через определённые промежутки времени погружаться в этот не совсем обычный сон, чтобы жизнь его длилась вечно. В этот раз он долго его откладывал… Заключение договора с Ванахеймом, ваше с отцом прибытие, коронация Тора…

Она снова всхлипнула, прижимая к глазам насквозь промокший платок. Я осторожно взяла её за руку:

– Если всё происходящее сейчас уже случалось и прежде, если в этом нет ничего необычного, почему же ты плачешь, госпожа?

Фригг закрыла лицо руками, почти упав на кресло возле ложа Одина.

– Тор… – наконец смогла проговорить она, с трудом справляясь с рыданиями. – Тор ослушался отца, пошёл в Ётунхейм, чтобы отомстить за нападение на Асгард, за срыв коронации. С ним были только его самые близкие друзья, ты их знаешь: Сиф, Фандрал, Огун, Вольштагг и… Локи, брата он тоже взял с собой. Они разгневали Лафея, владыку Ётунхейма, и лишь вмешательство Одина спасло их всех от верной гибели. Вчера вечером Тор очень сильно поссорился с отцом, наговорил ему резких слов, в пылу взаимных обвинений они оба наговорили друг другу лишнего… Один сильно разгневался. Он сбросил Тора в Мидгард, отобрал у него Мьёлнир и лишил силы Бога. Сигюн, он сослал Тора в мир смертных людей, сказав, чтобы там, внизу, он поучился у них смирению.

Я молчала, потрясённая. Такого поворота событий никто не мог предвидеть.

– Твой жених теперь очень далеко, Сигюн, и ты ничем не можешь ему помочь. Но Один отходчив…Ты можешь надеяться, что он передумает. Ах, Сигюн, мы теперь оказались на грани войны с Ётунхеймом, и всё из-за безрассудства Тора! Я так боюсь – Один спит, Тора нет рядом, я просто не понимаю, что нам делать! А что, если ещё и ваны, твои соотечественники, разгневаются из-за того, как мы обошлись с тобой, их посланницей? Ведь Один обещал вашим вождям, что ты станешь царицей Асгарда, а теперь, когда твой жених сослан в мир смертных… Сигюн, я прошу тебя, поговори со своим отцом, пусть он убедит Ванахейм немного подождать, пока всё здесь не уладится. Пусть скажет им, что наши намерения относительно тебя и мира с ванами остаются прежними. Ничего не изменилось, нужно лишь немного больше времени! Ах, лишь бы Один поскорее пришёл в себя!

Я, как могла, постаралась её успокоить, но она почти меня не слушала, лишь твердила своё. Я поняла, что она смертельно напугана и поэтому плохо владеет собой.

– А как долго длится Сон Одина? – спросила я, чтобы перевести разговор с военных угроз на повседневность.

– Обычно три – пять дней, максимум неделю, но, – Фригг снова всхлипнула, – он всегда готовился к нему заранее, особым образом, а в этот раз всё вышло иначе. Он впал в Сон внезапно, во время разговора с Локи. Бедный мальчик, он обо всём догадался во время похода в Ётунхейм… Одину пришлось сказать ему правду.

– Правду? – эхом повторила я, нахмурясь. – Какую правду? Догадался о чём?

Фригг вздохнула:

– Рано или поздно мы должны были рассказать ему, но Один всё оттягивал этот разговор, а сейчас… Правда сама выплыла на поверхность, и момент для этого самый неподходящий. Постой здесь минутку.

Она ушла в соседнюю комнату и через некоторое время вышла оттуда, неся в руках какой-то свёрток.

– Вот. – Она вложила его мне в руки. – Держи, Сигюн. Ты всё увидишь сама. Большего тебе никто не расскажет.

Я развернула аккуратно сложенную вещицу, мягкую и почти невесомую. Это было маленькое детское одеяльце из шелковистого меха чернобурки, подбитое гагачьим пухом с прекрасной белоснежной подкладкой из атласа, очень теплое, ласкающее руки. В него хотелось зарыться лицом, в нём было столько любви и заботы…

…Шум, белый шум времени. Белый шум снега. За окнами слишком долго темно и почти постоянно тихо. За окнами звон льда и шорох метели. Молодая женщина сидит у стола и при свете свечи шьёт детское одеяльце из меха чернобурки, подбивая его гагачьим пухом. Она чувствует, как под сердцем у неё шевелится и настойчиво толкается дитя, и она поёт ему тихую тягучую песню, звуки которой тонут в окружающем мраке. У неё замерзли руки. Она встаёт, откладывает свою работу и подбрасывает в горящий камин несколько поленьев. Огонь разгорается, и яркие отблески его пляшут по стенам, ненадолго разгоняя холод и тьму. Женщина протягивает руки поближе к огню, пытаясь согреть их, потом возвращается к своему шитью. Тонкие пальцы аккуратно и плотно укладывают самый лёгкий и тёплый на свете пух слой за слоем внутрь одеяльца. Её дитя, которое совсем скоро придёт в этот негостеприимный мир, не будет мёрзнуть, как, бывает, приходится мёрзнуть ей. Она укутает его в меха, заслонит от метели, защитит от любой невзгоды. Драгоценное дитя, ещё не рождённое, но уже такое любимое, такое желанное.

Дверь бесшумно отворяется, и в комнату входит ётун. Я понимаю это потому, что он абсолютно такой, как наши недавние непрошеные гости. Его кожа отливает синим. Он очень высок, намного выше женщины. Она замечает ётуна и бросается ему навстречу, но её ласки чужды и непонятны ему. Всё же он обнимает её, но от рук ётуна исходит такой же холод, как и от всего в этом мире льда и безмолвия. Он легко, как пушинку, поднимает её и относит на постель и укрывает мягкими меховыми одеялами тонкой и очень искусной выделки, а сам садится рядом. Женщина пытается рассказать ётуну о том, как холодно и одиноко было ей без него и как скучает она по нему в его отсутствие, и просит его приходить почаще, но он молчит.

– Лафей, – зовёт она его, – Лафей!

Он смотрит на неё, склонив голову набок, а потом начинает своими холодными пальцами гладить её живот. Ребёнок движется во чреве, ётун чувствует это движение, и на его лице отражается странное подобие улыбки. На миг его глаза вспыхивают красным светом. Я ощущаю страх, который охватывает женщину, но в то же время ясно понимаю, как она изо всех сил не хочет, чтобы ётун уходил, ведь она видит его так редко.

– Останься, – просит она тихо, почти шёпотом, – останься, не уходи…

В звуке её голоса сквозит безнадёжность, но он ложится рядом с ней, и она тонет в его негреющих объятьях и, счастливая, засыпает. Он лежит неподвижно, его красные глаза светятся в темноте. Потом, убедившись, что она крепко спит, встаёт и уходит, не забыв, однако, подбросить в камин побольше поленьев. Ей предстоит проснуться во тьме и одиночестве…

…Грохот битвы доносится даже сюда. Сквозь толстые каменные стены храма слышны скрежет и лязг, вопли и стоны, а от глухих ударов грома сотрясается пол. Женщина спряталась в углу за алтарём, прижимая к груди драгоценный свёрток – меховое одеяльце, в которое закутан её полугодовалый сын. Она дрожит от ужаса, который захлёстывает её удушливыми липкими волнами.

Младенец родился слишком маленьким, непохожим на ётуна. Она поняла это сразу, как только Лафей поднял его на руки. Лицо Лафея было на первый взгляд непроницаемо, как каменная маска, но она уже научилась распознавать на этом лице малейшие оттенки чувств и настроений. Она носила дитя под сердцем, она пела ему песни далёкой родины, она лелеяла его, ещё не рождённого, и мысленно, а иногда и вслух разговаривала с ним на языке своего мира. Для неё было неудивительно, что сын родился асом, таким же, как она сама.

Лафей держал его в своих огромных, отливающих синевой руках. Он смотрел на сына слишком долго и слишком пристально, тогда она не выдержала, закричав в страхе:

– Локи! Я назвала его Локи!

Локи – огонь, такой переменчивый, такой непредсказуемый. Огонь, не ведающий грани между добром и злом. Огонь, дразнящий и манящий, обогревающий и опасный. Огонь, который один давал ей жизнь в этих одиноких леденящих землях. Локи – пока ещё такой крохотный язычок огня, который столь легко погасить!

Лафей очнулся от своих дум, посмотрел на неё пристально. Бережно передал дитя в её протянутые руки. И повелел ей не выходить из комнаты позади алтаря и никому в Ётунхейме не показывать сына.

…Битва приближалась. Все чаще молодую женщину оглушали раскаты грома, всё сильнее сотрясались древние стены храма. А она могла лишь крепче прижимать сына к своему насмерть перепуганному сердцу.

Крепчайшие дубовые ворота, окованные заиндевевшим железом, слетели с петель, словно истончившиеся листья, гонимые осенним ветром. Она видела, как они летят, медленно-медленно, на лету раскалываясь на мелкие щепки. В воротах возникли тёмные мечущиеся фигуры ётунов – защитников храма, но они пали один за другим под натиском неведомой и неостановимой силы. А потом в клубах дыма и морозного воздуха показались асы, и впереди всех – Один в сияющих доспехах и кованом чёрном шлеме. Он подошёл к алтарю и возложил руки на сверкающий синим огнём хрустальный ларец – вместилище магической силы Ётунхейма, – поднял его с постамента, вознеся высоко над головой в торжествующем жесте. И не нашлось никого, кто смог бы его остановить или хотя бы ему помешать. Дрогнули стены храма и, сотрясаясь до самого основания, начали рушиться, оседать.

Она метнулась, уворачиваясь от обломков. Что-то тяжёлое задело её, и она упала, своим телом закрывая сына. Младенец заплакал, испуганный, но невредимый, и Один, услышав его плач, обернулся и увидел сквозь клубы пыли смутный, едва шевелящийся силуэт. Он подошёл и поднял женщину на ноги. Кровь струилась из ссадины на её лбу, невыносимо болело плечо. Один снял свой плащ и накинул на неё, потому что она вся дрожала, а потом заглянул в лицо ребёнка и властным жестом взял его у матери из рук. Она не посмела ему возразить, ибо силы её были на исходе от ужаса и боли, и она боялась выронить сына. Вдруг она увидела то, от чего окаменела в смертельном страхе. Черты лица её мальчика менялись на глазах, словно для него достаточно было одного прикосновения ладоней Одина; ётун отчётливо и неумолимо проступал откуда-то из глубины маленького тельца. Крохотная ручка, выпроставшаяся из одеяльца, протянулась к царю асов, и от неё повеяло Одину в лицо ледяным дыханием Ётунхейма.

– Сын Лафея! – изумлённо пробормотал Один.

Она же, собрав остатки сил, выхватила младенца, закрывая его собой от взгляда Всеотца.

– Мой сын! – закричала она. – Рождённый асиней, ас по праву!

Один склонился над ней, и в его глазах она не увидела ни осуждения, ни гнева.

– Ты слишком замёрзла здесь, – сказал он негромко, – идём домой, в Асгард!

Асгард! Всё всколыхнулось в ней, когда он произнес это слово. Тёплые дни, ясные ночи, наполненные щебетом птиц, спокойные полноводные реки, а вдоль их берегов – цветущий миндаль и застывшие в тишине строгие колонны кипарисов… Не будет больше ни холода, ни тьмы, ни этого почти бесконечного снега, ни леденящего душу одиночества.

– В Асгард… – прошептала она, закрывая глаза и оседая на пол, – возьми моего сына в Асгард.

Её раны были неопасны, однако спустя три месяца после своего возвращения она умерла. Просто тихо угасла рядом с колыбелью маленького Локи. Слишком глубоко проник холод Ётунхейма в её кровь. Она не могла уйти назад, к ётунам, потому что была уверена, что жизнь Локи, его будущее неразрывно связаны с Асгардом. А жить без сына она не могла. Так же, как и жить без Лафея. Она умерла от тоски по нему, не в силах ни забыть его, ни покинуть Асгард.

Я вынырнула, я очнулась, я вернулась к реальности. Моё лицо было мокро от слёз. Я прижимала маленькое детское одеяльце к груди. Я открыла глаза. И первым, что я увидела, был ответный взгляд зелёных глаз, вокруг которых залегли глубокие тени. Глаза смотрели на меня в упор, очень усталые, постаревшие, словно со дня нашего последнего разговора прошло слишком много времени. Думаю, в эту ночь Локи не ложился спать.

– Ты знаешь теперь, – сказал он так тихо, что я скорее не услышала, но прочитала по губам.

Я кивнула:

– Теперь я знаю всё.

И были дни, похожие как две капли воды. Я вставала, приводила себя в порядок и шла в царские покои. Фригг находилась рядом с Одином практически неотлучно. И почти всегда я заставала там Локи, сидящего вместе с ней, но по другую сторону ложа Одина. Когда я появлялась, он вставал и с поклоном удалялся из комнаты, словно передавая мне негласное дежурство. И всякий раз, даже не поднимая головы, я чувствовала на себе его взгляд, обжигающий, проходящий по мне, как горячая волна. А если я осмеливалась поднять глаза… Никогда не забыть мне этого взгляда, в котором разом сосуществовало всё: и небеса, и бездна.

Остаток дня я проводила в библиотеке или в саду. Багровые закаты сменялись пепельно-розовыми рассветами. Время шло, ничто не менялось. Вальяскьялв замер, притих, затаился. Мне кажется, люди даже говорили вполголоса, словно боялись потревожить спящего.

Длинные, гулкие коридоры, пустынные теперь даже днём, сплетающиеся в моём сознании в лабиринт, из которого я не могла найти выхода. Всё чаще задавала я себе один и тот же вопрос, который становился с каждым днем всё настойчивей: зачем я здесь? Поехать в Ноатун, спросить у отца совета? Но всеобщее оцепенение как будто распространилось и на меня: не хватало ни силы, ни решимости, чтобы что-то предпринять, и я продолжала своё бесцельное и бездумное блуждание по коридорам дворца или по аллеям парка, бессознательно выбирая самые заросшие, самые сумрачные уголки.

И с каждым днём росла тревога в глазах Фригг, а у меня в ушах пульсировал её шёпот, возвышающийся до крика: «В этот раз всё иначе!» Мы ждали – что нам ещё оставалось? – а Сон всё длился…

…И были ночи, длинные, смятённые, полные снов, в которых изумрудно-зелёное и бирюзово-синее уже не было простым переплетением цветов и узоров. Оно росло и обретало конкретные очертания. Рождающееся во плоти, оно выплёскивалось из снов, живое и пугающее, и я просыпалась с холодной испариной на лбу посреди бесконечно долгой ночи. Кажется, я пыталась бороться с собой. Но стоило мне сомкнуть веки, оно снова являлось, неотвратимое, как наваждение, так что мне ничего не оставалось делать, как сдаться тому, что оказалось сильнее меня.

Потому-то и было так трудно для меня встречаться наяву со взглядом изумрудно-зелёных глаз Локи. Мне чудилось, будто он легко, как в раскрытой книге, читает историю моей тщетной борьбы, которую – о, небо! – я ещё не смею сознаться даже себе самой, но, кажется, я уже проиграла.

Он вошёл ко мне без стука, просто возник на пороге распахнувшейся двери. Я ошеломлённо поднялась ему навстречу:

– Мой господин?..

На нём были парадные доспехи и золоторогий шлем, а в руке сверкающий золотом жезл. Я ещё никогда не видела его таким. Гордый поворот головы, царственная осанка и уверенное осознание собственного величия и власти. И такая знакомая насмешливая улыбка, прячущаяся в уголках плотно сжатых губ. И что-то неуловимо изменившееся во взгляде, словно навеки отброшены все сомнения и в горниле отчаяния выковалась твёрдая решимость идти до конца.

Он приблизился ко мне почти вплотную. Локи и так был на целую голову выше меня, а теперь, в великолепном облачении, и вовсе предстал передо мной как сказочный великан. Я замерла зачарованная, глядя на него снизу вверх.

– В отсутствии Тора, во время Сна Одина, на пороге войны с Ётунхеймом Асгарду нужен царь, – сказал он звенящим голосом. – По праву наследования бремя власти возложено на меня. Мать вручила мне золотой жезл. Я теперь царь Асгарда.

С замирающим сердцем я склонилась перед ним:

– Мой Повелитель!

Но он удержал меня. Он протянул мне руку.

– Пойдешь ли ты со мной?

Я вздрогнула. Он не сводил с меня глаз.

– Станешь ли моей царицей?

Кровь шумела у меня в ушах. «Я пропала», – мелькнуло в голове. Я падала в водоворот его глаз. Сны просочились в явь. Я положила свою ладонь сверху на его протянутую ко мне руку. Опираясь на неё, встала рядом. Он повёл меня, а я… я пошла за ним. Мы подошли к зеркалу. Одно движение тонких, гибких пальцев – и я стою, облачённая в чёрное переливчатое платье с зелёными оплечьями и нагрудником, расшитым изумрудами и сапфирами. Тонкий золотой венец приподнял волосы надо лбом. Высокий воротник горделиво выпрямил шею.

– Тебе нравится, моя госпожа? – тихий голос над моим ухом.

– Это… это… великолепно. – У меня пересохло в горле, все слова вмиг вылетели из головы. – Какое роскошное платье!

– Платье! – Он рассмеялся. – Да, у меня было много времени по ночам, чтобы обдумать и сотворить наряд, который, как мне казалось, будет достоин твоей красоты. Но платье – это такой пустяк, Сигюн! Великолепие в тебе, а не в платье. Пусть все смотрят на тебя и видят настоящую царицу Асгарда! О, Сигюн, моя чёрная королева!

…Не было ни меди звонких труб, ни приветственных возгласов, ни пиршественных столов. Гулкое эхо наших шагов многократно множилось под сводами тронного зала. Мы шли сквозь строй молчаливых людей, и я чувствовала каждый взгляд, направленный на нас, будто остро отточенное лезвие меча. В правой руке Локи сжимал золотой жезл асгардских царей, а на левую опиралась я. Его рука была тверда, а вот мне приходилось прилагать все усилия, чтобы моя внутренняя дрожь была не слишком заметна. Украдкой я взглянула в лицо Локи – и не поверила своим глазам. Он улыбался! Насмешливая улыбка играла на его губах!

Мы поднялись по ступеням. Локи усадил меня на золотой трон и, поправив тёмно-зелёный плащ, сел рядом. Шёпот пополз по залу, замирая в дальних углах. Никогда ещё ни одна женщина не сидела на царском троне, пусть даже рядом со своим мужем. Я умоляюще посмотрела на Локи. Он почувствовал мой взгляд и чуть заметно ободряюще кивнул.

– Последней волей моего отца, перед тем как он погрузился в Сон Одина, был мир с Ванахеймом. – Голос Локи разносился в абсолютной тишине. – Отец пригласил к нам принцессу Сигюн, чтобы она взошла на асгардский трон, тем самым сделав невозможным любой конфликт между нашими народами. Исполнение этой воли для меня священно. Сегодня я представляю вам Сигюн из Ванахейма, царицу Асгарда. Склонитесь же перед вашей госпожой!

На несколько секунд, которые длились для меня невыносимо долго, весь зал затаил дыхание. Никто не шевелился, не произносил ни слова. Мне казалось, я вот-вот потеряю сознание. Локи невозмутимо сидел на троне, чуть склонив вниз голову и изучающе глядя на собравшихся. Его рука нашла мои пальцы, вцепившиеся в ткань платья, и легонько пожала их. И вот один человек за другим, группа за группой, ряд за рядом, все присутствующие преклонили перед нами колено, прижимая правую ладонь к груди. У меня прервалось дыхание. То, что я чувствовала, нельзя передать словами. Передо мной был Асгард, возносящий меня на невообразимую высоту, салютующий новым царю и царице!

…Когда все разошлись и мы остались в тронном зале вдвоём, Локи снял свой золоторогий шлем и, спустившись на одну ступеньку, повернулся ко мне. Я поднялась вслед за ним, но он жестом приказал мне сесть обратно. Я смущённо повиновалась.

– Ты прекрасна, – сказал он тихо, не сводя с меня глаз. – Трон Асгарда тебе очень к лицу.

А потом он сел на ступени перед троном и положил голову мне на колени. Замирая от счастья, я касалась пальцами его волос, гладила их, гладила его лицо. Он обнимал мои колени, и глаза его были закрыты…

Я первая услышала шаги у дверей.

– Локи! – Я затормошила его плечо.

Он словно очнулся от грёз, медленно встал.

Вошли мой отец и четверо друзей Тора во главе с Сиф.

– Приветствую тебя, Локи, царь Асгарда! – Отец не спеша приблизился и учтиво поклонился.

То же сделала неразлучная четвёрка.

– Здравствуй, Ньёрд, Владетель Ноатуна. Приветствую и вас, Сиф, Вольштагг, Фандрал, Огун…

– Позволь напомнить тебе… – Голос отца был спокоен, но я узнала в нём слишком знакомые нотки, от которых у меня сжалось сердце. – Позволь напомнить, что мы с моей дочерью прибыли сюда, в Асгард, по личному приглашению Одина Всеотца, который заключил договор со старейшинами нашего народа, договор о мире и единении наших семейств. Моя дочь, Сигюн, должна была стать невестой Тора, наследника золотого трона Асгарда. А когда Один лично возложит на её голову корону асгардских цариц, то и его супругой. Сегодня, как мне сообщили и как я имел возможность убедиться сам, принцесса Сигюн сидит на этом троне рядом с тобой. Позволь спросить, в качестве кого она здесь находится?

– Я возвёл Сигюн на древний трон Асгарда и сделал её царицей надо всеми асами. – Голос Локи зазвенел металлом, глаза его сузились. – Я исполнил волю моего отца. Сигюн стала царицей, как и было обусловлено договором между нашими народами. Чем же ты недоволен?

– Она обещана Тору!

– Она обещана наследнику Одина. Тора здесь нет. Своим безрассудством он навлёк на себя гнев отца и поставил Асгард на грань войны с Ётунхеймом.

– Но Один сам должен был венчать Сигюн на царство вместе со своим сыном!

– Ты подменяешь дух закона его буквой. Ты цепляешься за слова, произнесённые слишком давно, чтобы соответствовать изменившемуся моменту. Один спит, и никому, в том числе и Фригг, неведомо, когда он пробудится, да и пробудится ли вообще.

– Понимаю, сейчас не время пышных свадебных церемоний, – нетерпеливым жестом прервал его отец. – Но я никому не позволю сделать мою дочь наградой для победителя в вашей внутренней борьбе за власть. Один всего лишь спит, а не умер. Когда он проснётся, он огласит своё решение относительно того, кто поведёт Сигюн к венцу, а до тех пор она будет жить в замке Ноатун!

– Ты сомневаешься в моём праве на трон?! – очень тихо и раздельно выговаривая слова, осведомился Локи.

– Ни на секунду, – свистящим шёпотом отчеканил отец. – Ты, Локи, царь Асгарда по праву престолонаследия. Но не в твоей власти толковать договор между ванами и асами так, как тебе захочется. В противном случае, заявляю официально, ты поставишь наш договор на грань расторжения, а Асгард – на грань войны на два фронта.

Локи выпрямился во весь рост. Рука его сжала золотой жезл так, что костяшки пальцев побелели.

– Владетель Ноатуна, ты смеешь угрожать царю Асгарда?!!

– Да, ты царь! Но скажи, знаешь ли ты, кто ты такой на самом деле?

– Отец! – вскричала я, бросаясь между ними.

– Не вмешивайся, Сигюн! – отстранил он меня. – Извини, но ты должна понимать, что в данном случае ты не принадлежишь самой себе!

Я беспомощно оглянулась на Локи. Вся кровь разом отхлынула от его лица. Оно стало белым как мел, даже губы побелели.

– Мой господин, я прошу! – взмолилась я, протягивая к нему руки.

Я видела, как он борется с собой, как отчаянно пытается обуздать свой гнев.

– Ради тебя, моя царица, – произнёс он наконец. – Лишь ради тебя. Я уступаю. Не хочу заранее портить отношения с будущим родственником. Поезжай в Ноатун со своим отцом. Но помни, ты больше не принцесса ванов, ты – асгардская царица! И это не изменить и не оспорить никому.

…Сиф догнала нас с отцом, когда мы усаживались в колесницу.

– Не обольщайся насчет Локи, Сигюн, – закричала она, натягивая поводья, чтобы сдержать гарцующего под ней коня, – Локи всегда завидовал Тору, потому что Тор сильнее, быстрее и могущественнее его! Локи всегда хотел иметь то, что принадлежит Тору: игрушку, оружие, боевого коня, а вот теперь трон и невесту. Локи не любит тебя, но пытается обольстить с одной лишь целью: досадить брату, украв его подругу. Локи не способен любить никого, кроме самого себя!

Я поднялась, и, благодаря тому, что стояла в колеснице, мои глаза оказались на уровне её глаз. Я стиснула кулаки так, что ногти впились в ладони. Ярость душила меня.

– Ты слышала, что сказал Локи, твой царь, – процедила я сквозь стиснутые зубы. – Нет больше принцессы Сигюн, есть Сигюн, царица Асгарда. И царица не желает разговаривать со своей подданной на подобные темы. Оставь при себе своё мнение и – убирайся прочь!

Думаю, она не ожидала от меня такого взрыва эмоций, так она опешила. Кажется, я и сама этого от себя не ожидала. Нахмурив брови, Сиф несколько секунд изучающе смотрела на меня, потом отрывистым жестом прижала руку к груди, одновременно кротко и сухо склонив голову, и пришпорила коня.

Я села. Меня колотила дрожь. Мой отец, невольный свидетель этой не слишком приятной сцены, попытался меня успокоить, мягко обняв за плечи.

– Сигюн… – начал он, но я лишь подняла ладонь вверх в предостерегающем жесте, и отец со вздохом отодвинулся. Всю дорогу мы не проронили ни слова.

«Ты не принадлежишь себе!»

«Она обещана Тору!»

Я металась по комнате, как пойманный в клетку зверь. Впервые просторные покои Ноатуна казались мне такими тесными, что стены давили на меня.

«Ты – царица Асгарда, и этого никто не изменит!»

Лишь здесь, в своей комнате, закрывшись на два замка, я дала волю закипавшим во мне злым слезам. Я с такой силой ударила по прикроватному столику, что разбила в кровь костяшки пальцев, а столик треснул ровно посередине.

«Не обольщайся насчёт Локи!»

Я села на подоконник, обхватив колени руками. Проклятые голоса продолжали звучать в голове. Море билось о скалы подо мной. Волны обрушивались на камень и рассыпались на тысячи сверкающих брызг. Шипящая пена сползала к подножию утёса и таяла, просачиваясь в трещины. По небу неслись клочья серых рваных туч. Ветер бил в лицо солёной изморосью, оседавшей на губах. Шторм, смятение, бессильная ярость. И до утра не сомкнуть бессонных глаз. Буря, бушевавшая всю ночь. Море ревело и металось. И свист ветра в ушах. И стоны чаек откуда-то с высоты. Чёрная бездна небес сомкнулась с чёрной пропастью моря. Смятение, буря, отчаяние. Опустошение.

Он пришёл на закате. Просто чёрная птица села на подоконник, сверкнула изумрудным глазом, захлопала крыльями. Миг – и в комнате стоит человек, одним плечом прислонившийся к оконному откосу, скрестивший руки на груди.

– Не думали же они на самом деле, что я не смогу сюда прийти?

Он с таким невинным видом пожал плечами, что я невольно расхохоталась, а следом за мной прыснул и он.

– Ты ведь мог прийти сюда в любой момент.

– Конечно.

– Что же ты не приходил так долго?

– Всего двадцать шесть часов…

– Уже целых двадцать семь.

– Сигюн…

Мы рванулись навстречу друг другу. Один шаг, один-единый вздох. Одно-единое существо… И улеглась буря, сотрясавшая меня изнутри. В его объятиях, на его груди, в кольце его рук так просто, спокойно, тепло и легко.

– Я ведь пришёл сказать… – Его горячее дыхание на моём затылке вдруг становится частым-частым, тело будто сводит судорогой. – Нет, Сигюн, я не могу!

Это почти крик, это стон, от которого скрипнули стиснутые зубы. Я в испуге отстранилась, заглянула ему в лицо:

– Локи, что ты?!..

– Я только хочу сказать… хочу, чтобы ты была свободна! На твоём пути не должно быть страха перед кем бы то ни было, а особенно передо мной.

– Я… Я не понимаю…

– Я слышал, что говорила Сиф.

– Слышал? Локи, нет!

– Мне всё равно, что она сказала. Но я любовался тобой. Ты была такая… царственная! Настоящая повелительница Асгарда. Один видел наследником трона только Тора, я теперь точно это знаю, я убеждён. И помнишь, твой отец сказал: «Она обещана Тору!» Я не хочу вставать у тебя на пути. Один пробудится, он вернёт Тора. Сигюн, остановимся, пока не поздно, пока всё не зашло слишком далеко. Тебе не надо быть со мной.

У меня всё поплыло перед глазами.

– Ты только что сказал, что я свободна!

– Никто из нас не свободен. У всех нас есть долг, обязанности, прошлое…

Он устало тёр лицо ладонью.

– Всего три недели ты здесь, а мне кажется, прошла вечность. Тогда, в самом начале, в ночь твоего приезда – ты помнишь? – нам было так легко, и ничто не тяготило нас. Мы были, словно дети, играющие, счастливые! Мы не думали ни о чём, ни о чём не заботились. А теперь? Может быть, правильно сказал Ньёрд, и я сам не знаю, кто я такой? Нет, я знаю, и тем хуже! Я – сувенир, трофей, доставшийся после победы над Ётунхеймом. А может, и это ещё не всё, может, я – часть мне самому неведомого замысла, ведь Один ничего не делает просто так, не преследуя определённой цели… В одном я могу быть уверен, Сигюн, я тот, кого никогда не любили, а лишь использовали!

– Нет, Локи, это не так! – закричала я в отчаянии. – Твоя мать любила тебя больше жизни, я знаю это, я видела! Да и Фригг никогда не стремилась тебя использовать! Что касается меня… – Я осеклась, не зная, как продолжить. – Локи, то, что все говорят насчёт меня и Тора… и что ты и я… мы должны остановиться… Локи, я прошу тебя, не причиняй мне боли. Только не ты, пожалуйста.

Мы опустились рядом на покрытую узорчатой тканью скамью. Закат догорел, за окнами сгущались сумерки, поднимался ветер. Его порывы теребили занавеси на окнах, колебали пламя свечей, от которых по стенам пробегали неверные зыбкие тени. Со стороны моря горизонт быстро темнел, там тучи, клубясь, собирались в высокие тёмные башни, между которыми то и дело вспыхивали оранжевые огни дальних беззвучных зарниц.