Текст книги "Леди Шир"

– …Чтобы брата не потерять, – потом вздохнул и спокойно продолжил, – ссориться мы стали, молодой я тогда был, глупый, кровь кипела, не мог смолчать, да и брат тоже был горяч. Но Бог мне был в помощь. Устроился я в забегаловку работать к двум старикам, – Леонтий развёл руки и посмотрел на потолок, – вот на это самое место, – сказал он.

Шир огляделась по сторонам и ближе подошла к Леонтию.

– Вот прямо здесь они жили, – продолжал Леонтий, – тут была их комната, а там где сейчас зал, была и кухня, и подавали пиво, и тебе пьяные танцы. Постепенно я уговорил их откладывать деньги, чтобы построить ещё этаж. Уже через несколько лет я переселил их на второй этаж, пристроил им сверху три комнаты, ну и себе каморку. Вот тогда начал всё тут внизу перестраивать, окна расширять, потом белыми скатертями столы застелил. Теперь тут приличное заведение, – Леонтий поднял вверх указательный палец, – ресторан. Жаль, старики долго не прожили, я им такую роскошную спальню отстроил, сам теперь в ней сплю.

Леонтий опять пригладил волосы и снова поправил сюртук.

– Что-то я совсем замешкался, а дело не движется, – и он подал Шир гору тарелок, – на вот, отнеси-ка Марселю и бегом ко мне, будем тесто замешивать.

Леонтий был прав, Марсель отлично справлялся в зале, улыбка не сходила с его лица, он виртуозно парил с подносом между столами и, похоже, каждого посетителя знал по имени. Шир не хотелось его отвлекать, она оставила стопку тарелок на барной стойке и вернулась в кухню.

– Пойдём со мной Шир, спустимся в погреб, возьмём всё, что нам надо и начнём работать, – и Леонтий без всяких церемоний взял её за руку и повёл за собой.

Погреб был достаточно большим, в нём было темно и холодно.

– Это моя гордость, – сказал Леонтий и указал на винные полки.

Шир не сразу их заметила, но, когда глаза привыкли к темноте, она увидела перед собой целую стену, снизу доверху заложенную пыльными бутылками.

– …Вина дорогие, – говорил Леонтий, – некоторые из них очень редкие, многолетней выдержки, есть и коньяки… отменные.

Первый замес Леонтий не доверил делать Шир, он усадил её возле стола и наказал внимательно следить за всем, что он делает. Леонтий повязал Шир холщовый фартук.

– Вот одень, а то твоё черное платье сразу станет белым от муки.

Была ещё такая же холщовая косынка, Леонтий подал её Шир и тут же забрал.

– Какой же я старый дурень, сразу и не разглядел, что ты убрала волосы черным платком. Эфраим мне говорил, что ты вдова.

Шир, молча, как прилежная ученица, внимательно наблюдала, как Леонтий колдует над тестом. Перебирая руками подол холщового фартука, она нащупала нашитый нитями узор и стала водить пальцами по выгнутым линиям узора, пытаясь угадать, что он изображает.

Тесто было готово, Леонтий бережно выложил его в большой деревянный чан и накрыл куском белой материи.

– Надо дать ему отдохнуть, – сказал он, – да и нам надо отдохнуть, после обеда здесь бывает людно.

Заведённой юлой на кухню забежал Марсель, глаза его горели, он напевал себе под нос озорную мелодию.

– Помощь нужна, сынок? – спросил Лео скорей из вежливости, чем от желания помочь.

– Пока справляюсь, но уже скоро начнётся, – задорно ответил Марсель, ловко балансируя на стремянке с ножом в руке.

– Что, уже мясное заказывают? – спросил Лео.

– Угу, – кивнул Марсель, спускаясь вниз по стремянке с колбасой в руке и с ножом в зубах.

Движениями жонглёра, отстукивая чечётку ножом по доске, Марсель нарезал колбасу, веером выложил её на тарелку и со всем этим реквизитов выбежал из кухни в зал.

– Может мне пойти помочь ему? – вкрадчиво спросила Шир.

Леонтий пренебрежительно махнул рукой в сторону кухни:

– Пусть работает, всё равно с него никакого толку, – с печалью в голосе сказал он, – мы так надеялись, что он поумнеет, приведёт в дом скромную работящую девушку, помощница будет. Мать его ждала внуков, да так и не дождалась, померла. Да и мне, как видно, уже не дождаться. Супостат, водится с уличными девками.

Леонтий тяжело поднялся со скамьи, оттёр руки от муки.

– Идём со мной наверх, – сказал он Шир, – покажу тебе, какие у нас там комнаты.

На второй этаж вела крутая узкая лестница. Леонтий грузно ступал на ступени и те со скрипом прогибались под его весом. Шир следовала за ним, она и не ожидала, что эти скрипучие ступени ведут в большую светлую гостиную. Что-то было необычное в обстановке гостиной, но, что именно, Шир сразу не поняла. Одна стена была полностью свободная от мебели, она почти вся состояла из закруглённых сверху готических окон. Из окон открывался вид на центральную городскую площадь, через эти окна можно было видеть, кто заходит в ресторан. По другую сторону были два дивана оббитые зелёным, высокий и узкий книжный шкаф, комод и маленький столик для игры в шахматы, на котором громоздились толстые потрёпанные журналы для ведения учётных записей.

Леонтий стоял неподвижно и внимательно следил за выражением лица Шир в ожидании восхищения на её лице. Шир заметила это, ей не хотелось разочаровывать добродушного хозяина уютной гостиной, и она сказала:

– Такое чувство, что летишь по воздуху, как во сне, так просторно, много окон и много света.

Лицо Леонтия озарила улыбка, немного самодовольная, но добрая, которая уже была наготове, и которую он сдерживал в предвосхищении. Теперь Шир заметила, почему гостиная ей показалась странной: в ней не было обеденного стола, и поэтому, вся обстановка не имела ни малейшего шанса быть мещанской. Да и потом, зачем хозяину ресторана обеденный стол в гостиной?

Леонтий медленно прошёлся по комнате, остановился у окна, посмотрел вниз на площадь, ему никогда не приходила мысль, что, находясь на верхнем этаже, может показаться, что летишь, он никогда не летал и даже во сне, но то, что сказала Шир про его гостиную, Леонтию понравилось.

– Теперь пойдём, покажу тебе спальню, – сказал Леонтий и поманил Шир рукой.

Шир послушно пошла вслед за ним, и в этот момент она думала лишь о том, какие слова восхищения скажет она Лео про его спальню, чтобы доставить ему удовольствие.

Это была белая спальня, уютная, с большой кроватью, спальня молодожёнов, но время, как песок, осело на стенах, на шторах, на зеркале. Поймав своё отражение в потускневшем зеркале, Леонтий тут же отвернулся, он медленно сел на кровать и откинул угол одеяла.

– Подойди сюда, Шир, посмотри, – сказал он, указывая Шир на угол простыни, – это её работа.

На углу простыни была померкшая от времени и стирки вышивка, причудливое изображение – сплетение цветов и бабочек. Шир наклонилась, взялась за край простыни и стала водить пальцами по завиткам узора, ощущение показалось ей очень знакомым. Леонтий смотрел на Шир, глаза его покраснели и стали влажными, он глубоко и беззвучно вздохнул:

– …Она была доброй женщиной, – сказал он, – тихой и незаметной, она наполнила счастьем всю мою жизнь. Я простой работяга, мне бы поесть да поспать, а она умела украсить даже самый обычный день. Бывало, проснусь утром, светло, солнечные зайчики по стенам, она уже не спит, сидит у меня в ногах, вцепила пяльце в край простыни и тихонько себе вышивает. А я лежу, не двигаюсь, притворяюсь, что сплю, а сам наблюдаю за ней: старательная такая, пальцы тонкие, быстрые. Но только заметит, что я не сплою, сразу работу в сторону, прильнёт ко мне, я её обнимаю, а сам думаю: «И за что меня Бог так одарил: и жильё, и заработать есть где, и нежная жена?» Потом сын родился. Тяжело нам тогда было, она сама с ребёнком управлялась, а мне работать пришлось одному, бегал, как ошалевший, сам готовил, сам подавал. Но мы были счастливы, спать падали без сил, но не могли оторваться друг от друга.

Лео, смущаясь, заметил, что по его щекам текут слёзы, он нелепым движением растёр их ладонями по лицу и вытер руки о сюртук.

– Я прожил счастливую жизнь, – прерывисто вздыхая, сказал он, – теперь и помирать не жалко. Сына б только пристроить. Он неплохой парень и совсем неглупый. Любовь ищет, – Леонтий махнул рукой и тяжело вздохнул, – такие женщины, какой была его мать, встречаются редко, мне повезло…

На лестнице раздался грохот быстрых шагов, затем голос Марселя:

– Отец, ты там, ты в порядке? Мне помощь нужна, давай вниз.

– Иду, – тихо сказал Лео, даже не стараясь, чтобы Марсель его услышал. – Прости, дочка, – сказал Лео Шир, он хотел было дотронуться до её плеча, но тут же отдернул руку, – вот поговорил с тобой и легче стало, я уже всем надоел своими рассказами.

Шир захотелось что-нибудь сделать для Леонтия, сказать ему что-нибудь приятное, она едва сдерживала слёзы, слова восхищения, которые она заготовила, вылетели из головы.

– Ей тоже очень повезло, – почти шепотом сказала Шир.

Леонтию было приятно это услышать, он улыбнулся, пожал плечами.

– Я старался, – сказал он.

В зале уже сновали и суетились посетители в поисках официанта и свободного столика. Марсель носился с горящими глазами и шальной улыбкой то по залу, то по кухне, на бегу выкрикивая слова приветствия гостям. «Глядя на него, невольно вовлекаешься в работу, – подумала Шир, – как в танец на пьяном веселье». Сразу Шир не могла найти себе дела, ей казалось, что она лишь путается под ногами и всем мешает, ни Лео, ни Марсель не давали ей указаний. Но постепенно она нашла свою роль: Шир выносила в зал уже готовые порции с кухни, а с зала уносила грязные тарелки. Таким образом, Шир видела всё, что происходит и в зале, и на кухне. Она видела гостей и с некоторыми уже успела познакомиться. На кухне Шир успевала сказать Лео, что гости хвалят его стряпню, и, снова выбегая в зал, встречала искромётный взгляд Марселя.

– Сколько тебе лет? – спросила Шир Марселя, принимая из его рук грязные тарелки.

Ответ на свой вопрос Шир получила, когда вновь вернулась в зал с чистыми стаканами.

– Тридцать, – на бегу ответил Марсель, близко выставляя своё лицо к лицу Шир, – но всем говорю, что двадцать пять, – Марсель подмигнул и снова утонул в толпе гостей.

Глаза его блестели, и от него пахло спиртным. «Мальчишка», – подумала Шир.

К полуночи гостей поубавилось, а ещё через час все разошлись. Леонтий вынес в зал блюдо с горячими пирожками. Пирожки издавали божественный запах, Шир только сейчас почувствовала, насколько она голодна.

– Неси бульон и вина, – прикрикнул Лео на Марселя, – вина только нам с Шир, тебе хватит, ты уже и так хорош.

Марсель шутливо поклонился и, дрогнувшем от смеха голосом, сказал:

– Будет сделано, господин распорядитель.

Шир глотнула вина, и тут же окружающий её мир утратил острые углы. Бульон был остывшим, но это ничуть не испортило ужин.

– Придёшь завтра, дочка? – спросил Лео, умоляюще глядя в глаза Шир.

Шир была уже немного пьяна, она широко улыбнулась и лишь кивнула в ответ.

– Рано утром не приходи, – сказал ей Лео, – выспись хорошенько, приходи после обеда, сама видишь, тут вся работа вечером, я тебе пирожков с собой дам и бульона, а завтра сварю нам клёцки с курицей в сметане. – Леонтий поджал губы, – Мм… вкуснятина, – он повеселел, ему понравилась Шир, и он был рад тому, что завтра она опять придёт.

– Проводишь девушку домой, – по-отцовски строго сказал Леонтий сыну и строго пригрозил кулаком, – …и чтоб там без глупостей.

На что Марсель в ответ лишь улыбнулся, выставляя напоказ свои белые зубы.

Шир рассмеялась, хмель уже во всю гулял в её голове, и ей было не смешно, а скорее весело от того, что Лео назвал её девушкой. Шир не осознавала, насколько была счастлива в тот момент.

– Шир! И как же я забыл? – выкрикнул Лео и хлопнул себя по лбу, он тоже был уже немного пьян, – старый я дурак, пойдём со мной наверх, – он резко встал из-за стола, взял Шир за руку и повёл за собой, как ребёнка.

Леонтий показал Шир маленькую комнатку, в которой сам когда-то жил, когда был молодым и когда ещё были живы хозяева, много лет назад принявшие его на работу. В комнате было полно старых вещей пыльных и непригодных. Леонтий остановился в дверях, взгляд его сделался печальным, похоже, он давно не открывал эту дверь. Он продолжал держать Шир за руку, и Шир почувствовала, как его пальцы вздрогнули и разжались. Рука Шир высвободилась и, как рука тряпочной куклы скользнула вниз. Шир опять нащупала выпуклый узор на краю фартука, это была вышивка, работа жены Лео.

– Когда-то я жил здесь, – сказал он, – мы не пользуемся этой комнатой, брат говорил тебе негде жить…

Лео посмотрел на Шир и опустил глаза. Шир продолжала неотрывно смотреть на него. Ей казалось, что Лео молодой парень, только очень уставший за долгие годы жизни.

Пока Лео и Шир были на верху, Марсель успел убрать со столов и уже ждал Шир, чтобы проводить её домой.

– Может, я сама пойду? – тихонько сказала Шир Марселю, чтобы не услышал его отец.

– Нет, Шир, да ты что… – Марсель не стал даже слушать, – я знаю, где ты живёшь, это идти через всю рыночную площадь, там ночами полно всякого пьяного сброда, опасно тебе там одно бродить, тем более ночью.

– Я обойду площадь, – Шир чувствовала себя немного неловко.

– Не беспокойся, – Марсель улыбнулся и махнул рукой, – я и сам хочу прогуляться, и потом вокруг – это ж целый час идти, ты и к утру домой не доберешься.

На улице было темно и прохладно. Шир уже давно не приходилось бывать где-то не дома в ночное время. Она не чувствовала усталости и совсем не хотела спать, ноги, казалось, не касаясь земли, несли её куда-то в ночь. Шир не следила за тем, куда они идут. Марсель дал Шир своё пальто, взял за руку и, как старший брат, вёл домой. «Слишком часто сегодня берут меня за руку», – подумала Шир и усмехнулась. Марсель не заметил усмешки Шир, он возбуждённо рассказывал про гостей ресторана, про то, как те иногда напиваются так, что не могут найти выход. Он был уверен, что женщину надо постоянно развлекать, чтоб она не заскучала, и теперь делал это по привычке. Шир его не слушала, в своих мыслях она уже бежала к своему следующему дню, когда опять придёт на работу. Шир полюбила этот уютный ресторанчик, полюбила ворчуна Лео и красавца Марселя, полюбила толпу, внезапно нахлынувшую, как волна, и так же внезапно отступившую. Ей хотелось быть полезной для Лео и Марселя, хотелось ухаживать за ними. Но Шир решила повременить с переездом в их дом. Она была уверенна, что обязательно переедет, и уже очень хотела этого, но почему-то решила подождать. Она не могла бы объяснить это решение, но знала, что оно верное. И уже оставшись одна, в постели Шир продолжала мечтать о том, как будет жить вместе с Лео и Марселем, как будет во всём им помогать и они станут дружной семьёй. «Когда-нибудь же он всё-таки женится, – думала Шир про Марселя, – у них будут дети, и я буду для них кем-то вроде бабушки». Шир представила, как после смерти Лео Марсель со слезами на глазах назовёт её второй матерью и скажет, что его дом это и её дом и что она всегда может оставаться в этом доме. За весь день и даже ночью, Шир так и не вспомнила про Марту, к тому же у входа в дом с названием «Мысли о Марте» стоял страж по имени «О Марте есть, кому позаботиться». Для Шир монастырь и всё, что с ним связанно, было уже мало волнующим прошлым, хоть и прошло всего два дня с того злосчастного утра, когда Шир выставили за дверь Святой обители. И даже монашеское платье, повисшее на стуле, как безжизненная оболочка, утратившая форму, не напоминало Шир про монастырь. Шир не хотела думать и не думала о том, что будет с Мартой, когда та увидит на кухне, на месте Шир другую женщину. Это была такая же женщина, как и Шир, в таком же платье, в таком же фартуке и такого же роста. Когда Марта пришла утром на кухню, женщина стояла спиной к Марте, на том же месте, где всегда была Шир, и выполняла ту же работу, что всегда делала Шир.

– Привет, Шир, – тихо, но весело сказала Марта, ей бы, конечно, хотелось сказать это громче или даже крикнуть, но на кухне были и другие помощницы.

Женщина повернулась к Марте лицом, она не знала, кто такая Шир, она не была с ней знакома.

– Привет, – ответила женщина и приветливо улыбнулась, это была добрая женщина.

В первое мгновение Марта увидела в ней Шир и сделала шаг навстречу, но тут же перед глазами Марты лицо «Шир» стало искажаться, изворачиваться и превращаться в чужое незнакомое лицо. Марта застыла на месте, потом почувствовала, как все ее косточки стали мягкими и непослушными, она, наверно бы, упала, если б не держалась за ручку входной двери. Незнакомая женщина подошла ближе к Марте и наклонилась:

– Что ты хотела, девочка? – спросила она.

Марта стала пятиться назад, пока не ударилась о дверной проём. Марта бежала по коридору, она забыла, что ей пора идти на урок, ей надо было найти брошку, которую подарила Шир. Марте казалось, что если она зажмёт в кулаке брошку Шир и будет так держать её долго, то Шир обязательно будет на кухне, так как это и всегда было. Но брошки нигде не было, ни под подушкой, ни в тумбочке с вещами, брошка исчезла. Марта снова и снова вытаскивала и трясла свои платья, перекладывала подушку, но брошки не было. Марта заплакала, ладошки её стали влажными, ей было жарко, платье взмокло от пота и прилипло. Теперь Марте хотелось только одного: зажать в кулаке брошку, почувствовать округлую поверхность её темных прохладных камней, острую иголочку застёжки. Марта вспомнила, что прицепила брошку на внутреннюю сторону платья несколько дней назад, когда им позволили выйти на вечернюю прогулку. Марта заметила для себя, что всякий раз, как она цепляет брошку на платье, в этот день ей удается поболтать с Шир. Но так же, как и с молитвой, которую нельзя произносить слишком часто, как учила Шир, так же и волшебством, с брошкой, нельзя было пользоваться постоянно.

– Молитву не следует произносить всякий раз, когда у тебя появляются мимолётные желания, молитву надо творить, когда твоя душа нуждается в помощи и не у кого о помощи попросить. Чем реже ты обращаешься к Богу, тем чаще будешь услышана, – говорила Шир.

Марта через окно вылезла на улицу: через дверь было нельзя, входные двери охранялись, и её бы не выпустили во двор без особой причины и без разрешения настоятельницы. Брошка не могла быть особой причиной, девочкам вообще запрещалось приносить в монастырь украшения, а Марте было необходимо найти брошку. Она выпрыгнула из окна в одном платье, было холодно, моросил промозглый осенний дождь, но Марта не чувствовала холода и не замечала дождя, ей было жарко. Марта вспомнила, что они с девочками гуляли в вишневом саду и залазили на деревья, вот там-то брошка и могла потеряться. Но Марта не могла вспомнить точно, на какое именно дерево она залезала, в саду было много деревьев. Марта наклонялась под каждым деревом, но повсюду были промокшие опавшие листья, грязь и, уже никому не нужная, пожелтевшая трава. И тогда Марта придумала и обрадовалась тому, что придумала: разуться, тогда она сможет почувствовать брошку ногой, даже если брошка будет под листьями. Марта так и сделала, она вытаптывала босыми ногами мокрые листья вокруг деревьев и представляла, как вот-вот брошка вонзится ей в ногу острой застёжкой, будет очень больно, но также очень радостно. Брошки не было. Марта упала на колени и стала ползать по раскисшей земле, разрывать руками листья, пока какая-то монахиня не увидела её из окна и не выбежала на улицу. Марту босую, мокрую и грязную завели в залу, которая хорошо отапливалась. Посбегались монахини, прибежала настоятельница. Марта не могла разглядеть ни одного лица, они были для неё просто куча людей, которые шумят. «Она бедненькая под дождём», – думала Марта про брошку. Марта решила подождать, пока все разойдутся, чтобы вернуться в сад и продолжить поиск. Но они и не собирались расходиться. Марта расслышала голос настоятельницы, та была ближе других и повторяла один и тот же вопрос:

– Марта, скажи нам, что ты делала в саду?

Марта начала понимать смысл вопроса и решила ни в коем случае не говорить про брошку.

– Марта, мне придется всё рассказать твоему отцу, – сказала настоятельница и потрясла Марту за плечо, она не была уверена, что Марта её слышит.

– Я хоронила птенца, – сказала Марта, эта мысль неожиданно пришла ей в голову.

– Что? – спросила настоятельница и удивленно наморщила лоб. – Какого птенца?

– Он выпал из гнезда, – спокойно и уверенно ответила Марта, она вдруг явно всё это представила и то, как это вполне могло произойти. – Он упал на подоконник, – говорила Марта, – он был мёртвый, всё живое после смерти имеет право быть похороненным. Вот, я открыла окно, чтобы его взять, а потом спрыгнула на улицу, чтобы похоронить его в саду, под деревом.

Монахини заохали и запричитали, с благоговением глядя на Марту, но настоятельница почувствовала, что Марта врёт.

– А почему ты была босиком? – спросила она строго.

– …Чтобы ногами посильнее уплотнить землю, чтобы могилку не размыло дождём.

– Но зачем было разуваться, – задала свой следующий вопрос настоятельница, теперь она была полностью уверенна в том, что Марта что-то скрывает, и это каким-то непонятным образом связанно с Шир.

– А вы бы хотели, чтоб я наступила ботинками на могилку? – спросила Марта по-детски невинно.

Как-то Шир говорила Марте:

– Если тебе сказали обидное, но ты не хочешь ссориться, скажи всё что тебе нужно, но только очень по-доброму, так как если б ты пожелала здоровья этому человеку.

Сейчас Марта не вспомнила об этом, она вела себя так, потому что это было естественным, и к тому же Марта уже и сама поверила в то, что хоронила птенца.

Марта посмотрела в глаза настоятельницы спокойным и уверенным взглядом, и продолжала смотреть до тех пор, пока настоятельница ни отвела свой взгляд в сторону. Далее продолжать расспрашивать Марту уже не имело смысла. Одна из монахинь расплакалась и тянула руку к Марте, как к святой, чтобы погладить её.

– Нагрейте воды, её надо искупать, и пусть идёт на урок, – распорядилась настоятельница и поспешно ушла.

К обеду у Марты страшно разболелась голова, в столовой она так и не притронулась к еде. Ужинать она тоже не стала и попросилась пойти лечь спать раньше других. К ночи у Марты поднялась температура, начался жар. Марта бредила во сне. Ночная сиделка это услышала, пригласили врача. Врач сказал, что у Марты развивается какая-то простуда: ангина или кашель или ещё что. Врач оставил на тумбочке горькую микстуру тёмного цвета, сказал, что надо принимать её три раза в день. Но никакой простуды у Марты так и не развилось: ни ангины, ни кашля. Марта просто продолжала лежать в постели изо дня в день, ничего не ела и ни с кем не говорила. Первые несколько дней температура у Марты продолжала оставаться высокой, лицо горело, и на лбу постоянно выступал пот. Потом жар постепенно прошёл, и Марта стала бледной, бледнее и худее чем всегда. Настоятельница решила, что это легкая простуда из-за того, что Марта промокла под дождём, и решила не сообщать об этом её отцу. Но Марта продолжала оставаться в постели, у неё не было желания вставать, она ничего не ела и ни с кем не разговаривала. Настоятельница решила не трогать её какое-то время, потом еще какое-то время, но изо дня в день ничего не происходило: Марта лежала молча в своей постели и большую часть времени просто спала, и уже после того как настоятельница использовала все известные ей способы воздействия на человека, Марта вдруг спросила:

– А где Шир?

Лицо настоятельницы окаменело, она не хотела больше слышать даже имени этой женщины и уж тем более от одной из своих воспитанниц.

– Шир здесь больше не работает, – медленно, сдерживая гнев, сказала настоятельница, а потом, чтоб не было других вопросов, добавила, – Шир захотела другую работу, не в монастыре, где именно – нам не известно.

И если б настоятельница не поспешила уйти, то наверняка бы увидела, что Марта плачет. Марта не поверила в то, что Шир оставила её здесь в монастыре, а сама пошла на другую работу. «Наверно, она умерла, – подумала Марта, – такое бывает со взрослыми, или с ней что-то сделали, что-то очень плохое».

Ночью у Марты опять был жар, опять приходил доктор. Он смотрел Марте горло, слушал её через трубку и пожимал плечами. Всё что он мог посоветовать, это уговорить Марту начать есть или даже кормить насильно. Марта согласилась съесть завтрак, после чего её стошнило, и тогда настоятельница приняла решение: обо всём рассказать отцу Марты, не упоминая при этом имени Шир.

Письмо от настоятельницы ожидало Эдуарда дома, на его рабочем столе. В последнее время письма из монастыря приходили редко, и чаще это были просьбы о пожертвовании. Обучение при монастыре считалось бесплатным. Воспитанниц было не больше двадцати, иногда бывало немногим больше десяти. Настоятельница любила повторять, что воспитание детей для неё Божественная миссия, выполняя которую она не ждёт вознаграждения. Далее следовал рассказ про четырёх девочек сирот, которые полностью на содержании монастыря. Ну а потом называли фамилии тех, чьи родители внесли наибольшую сумму пожертвований за прошедший год.

На этот раз в конверте не было просьбы о пожертвовании, это был лист бумаги, полностью исписанный снизу доверху мелким торопливым подчерком. С появлением Шир в жизни Марты жалоб на Марту от настоятельницы больше не было: Марта стала лучше есть, лучше учиться, делать уроки, стала более общительной и жизнерадостной. Что могло случиться теперь? Письмо от настоятельницы вряд ли могло означать что-либо хорошее. Эдуард прочёл первые несколько строк медленно и внимательно, а остальные лишь пробежал глазами, затем резко откинул письмо в сторону, тяжело вздохнул, снял очки и погрузился в тяжелые раздумья. Вспомнилось лицо Лизы, его первой жены, матери Марты, бледное, с нездоровым блеском в глазах. Она просила его не уходить, говорила, что боится оставаться одна. Но Эдуарда ждал толстосумый клиент, и было неразумно его терять. Вечером, когда Эдуард вернулся, Лиза была уже мертва, роды начались преждевременно, в доме к этому не были готовы, поздно послали за врачом. Издалека, увидев карету врача возле дома, Эдуард почувствовал себя виноватым за то, что не послушал Лизу и оставил её одну на целый день с четырнадцатилетней девчонкой, помощницей. В доме было сумрачно, пахло лекарствами и кровью, в дальней комнате кричал ребенок. Эдуарда никто не встречал. Юная помощница Лизы рыдала у дверей спальни. Врач медленно вышел из комнаты, не глядя на Эдуарда и не сказав ему ни слова. Лиза лежала на кровати полностью накрытая простыней. На полу валялись окровавленные тряпки, стояло корыто с водой. В спальню вошел помощник врача с ребенком на руках.

– У вас дочь, – тихо сказал он.

Эдуард повернулся к нему вполоборота, и, даже не взглянув на ребенка, сказал:

– Надо Белле сообщить, – и помедлив, объяснил: – Белла моя сестра.

Помощник врача остался в доме Эдуарда ухаживать за ребенком до приезда Беллы. Он и придумал девочке имя – Марта, Эдуард был не против, ему было все равно. У него была жена, которая осторожно, незаметно дополняла его жизнь. Её не стало, а взамен он получил мелкое, несуразное, крикливое создание.

Карин ждала его за дверями кабинета, она была в красном платье с глубоким декольте и с высокой прической. Эдуард без движения остановился в дверях при виде её. Иногда ему трудно было понять самого себя, как он мог жениться на этой женщине. За спиной Карин, как бледная тень, проплыл образ Лизы: стройная, немного печальная.

– Дорогой, – защебетала Карин, – ты готов?

Эдуард совсем забыл – они собирались пойти в театр.

– Мы не идём, – сказал он и хотел было объяснить причину, но Карин нетерпеливо перебила его.

– Как это не идём? Ты обещал… – она говорила громко и раздражённо. – Мы уже целый месяц не выходили, я два часа потратила на прическу.

– Мы ходили в лес на прошлой неделе с детьми, – сказал Эдуард, сам не понимая того, зачем оправдывается.

– Какой еще лес?! – голос Карин уже срывался на крик. – Кому нужен этот лес? Я хочу надевать красивые платья, хоть иногда, чтобы чувствовать себя женщиной.

Глаза Карин заблестели, и она заплакала. Эдуард хотел обнять её, но она оттолкнула его.

– Мне нужно общество, люди, я не хочу состариться в этом доме, присматривая за детьми.

– Марта заболела, – спокойно сказал Эдуард, – завтра я привезу её домой, а сейчас мы пойдем с тобой и купим для неё всё необходимое. В театр обязательно сходим, в другой раз.

Карин виновато посмотрела на мужа, размазала ладонями слёзы по щекам и, всхлипывая, сказала:

– Я же не знала, а ты ни чего мне не сказал… Но у Марты есть тут какие-то вещи… Она долго пробудет у нас? – Карин старалась говорить как можно вежливее.

– Марта возвращается домой, – сухо ответил Эдуард, – со временем я найду ей другую школу.

Карин затаила дыхание, потом быстро заморгала и, как кошка, прижалась к мужу.

– Ты отдохни, я сама всё ей приготовлю. Мне лучше знать, что надо для девочки.

Эдуард обнял жену одной рукой и поцеловал в лоб.

– Спасибо, потрать денег столько, сколько будет необходимо.

Настоятельница не хотела, чтобы Марту вынесли на руках к её отцу, поэтому Марту разбудили заранее и уговорили выпить кружку горячего чая, но Марта по-прежнему была очень слаба и выглядела едва живой.

– Твой папа сегодня заберёт тебя домой, – сказала настоятельница, она сидела на краю кровати возле Марты и старалась разговорить Марту, чтобы та хоть немного пришла в себя.

Марта не пыталась вслушиваться в то, что говорила настоятельница, за прошедшие несколько дней многие сидели возле её кровати, о чем-то говорили, спрашивали, приносили и уносили тарелки с едой. Но постепенно до Марты стал доходить смысл сказанного: её забирают домой. «А как же брошка?» – подумала Марта. Настоятельница заметила тревогу в глазах Марты и решила, что Марта не хочет возвращаться домой. По лицу настоятельницы, как тень, скользнула самодовольная улыбка.

– Марта, тебе придётся побыть дома какое-то время, а когда выздоровеешь, опять вернешься к нам, – сказала настоятельница и взяла Марту за руку.

Но Марта уже не вернулась в монастырь, даже когда выздоровела. Жизнь её изменилась, изменилась и Марта, а может, она стала такой, какой и должна была быть, но быть не могла, потому что её окружали не те люди, с которыми она бы могла вести себя не сдерживаясь. Поэтому Марта, до появления в её жизни Шир, каждый день с нетерпением ждала вечера, чтобы остаться одной, залезть с головой под одеяло и пообщаться с придуманными друзьями. Марта уже не помнила, когда и почему появилась в её фантазии девушка-цыганка, они были подругами, Марта назвала её Элизабета. Когда Марта ложилась спать, то подвигалась на самый край кровати, чтобы осталось место для Элизабеты, потом они долго разговаривали, и так Марта засыпала. Элизабета навещала Марту не только по вечерам, иногда на уроке, особенно когда Марта сидела за партой одна. Случались дни, когда приходил отец Марты, – Элизабета садилась с ними на скамейку, и Марта замолкала, чтобы отец тоже мог поговорить с Элизабетой. Зимними ночами, когда за окнами гудел ветер и девочки шёпотом рассказывали страшные истории про оживших мертвецов, про умерших родственников, которые приходят к своим близким, и в темноте повисали ночные кошмары, даже тогда Марта никого не боялась: с ней была Элизабета. Марта не чувствовала себя одинокой, она могла за целый день не сказать ни слова, а когда люди слишком долго докучали ей своим вниманием, Марта начинала скучать по Элизабете. Марте мешали все, кроме Шир. Когда началась их дружба, Элизабета ещё какое-то время продолжала приходить по вечерам. Марта рассказывала ей про Шир, но постепенно Элизабета оставила Марту, потому что Марте уже не хотелось говорить про Шир, Марте хотелось думать про Шир втайне от других. Элизабета вернулась, когда пропала Шир и потерялась брошка, она сидела молча у постели Марты. Марта не знала, о чём спросить, а Элизабета не знала, что сказать.