Текст книги "Когда? Я его знаю"

Все перечисленные выше и многие другие мерзости, которые можно пополнять до бесконечности, подарили России новоявленные капитализм, демократия и либеральные ценности, без устали восхваляемые на телевидении и в прессе. С еще большей неутомимостью там обливали помоями жизнь при социализме. Но для Кости и миллионов людей социализм был и остается олицетворением общества всеобщего благоденствия, равенства и братства, когда человек человеку был друг и товарищ, иными словами, была полная противоположность тому, с чем он столкнулся в новой России, в которой люди вынуждены жить по законам джунглей, где выживает сильнейший, а применительно к людям еще и подлейший и наглейший. А так как эти качества не характерны для русского народа, если не сказать, глубоко ему противны, вот и начал он ускоренно вымирать, что вполне входило в планы демократов. Тот же Гайдар, в дополнение к подслушанной губернатором фразе о естественности вымирания народа во время преобразований, недавно с удовлетворением констатировал, что осталось не так долго ждать, когда вымрут последние слабаки, имея в виду стариков и людей, неприспособленных к бизнесу. Это же подтвердил и автор наглой аферы с ваучерами Чубайс своим вопросом: «Если мы не можем прокормить, то нужно ли нам столько народа?» И эта рыжая мразь вместо того, чтобы сидеть в тюрьме, была назначена главой крупнейшей энергетической компании страны!

К сожалению, вымирали в основном не старики, – они пережили войну, нипочем им и эта напасть, – а от безысходности молодые, вот в чем беда.

Однако, не полагаясь на свои знания, ограниченные мировоззрением юноши и идеологией советского периода, Костя принялся упорно пополнять чтением и беседами с видными политиками и экономистами страны, а больше с простыми людьми, мнение которых было для него важнее всего, так как на их плечи легли основные тяготы происшедших в стране перемен. Если в книгах и прессе, а также политиками высказывались различные, порой прямо противоположные мнения о старой и новой жизни, то народ в этом вопросе был на редкость единодушен, вспоминая с ностальгией о временах, когда медицина и образование были бесплатными, а за полученное от государства бесплатно жилье они платили крохи, когда по профсоюзным бесплатным путевкам они ездили в дома отдыха, а дети – в пионерлагеря, да и платные путевки были не в тягость любому кошельку. При средней зарплате в 150 рублей можно было пообедать в любой общественной столовой за 50 копеек. Это все равно, что если бы сейчас можно было наесться за 30 рублей, исходя из нынешней зарплаты. Смешно? Да на эти деньги сейчас не во всякий туалет пустят. И уж совсем в советское время не опустошали карман проезд на любом виде транспорта (3—5 копеек), почта и телефон (2 копейки), посещение кинотеатров и театров, включая Большой, самый дорогой билет в который стоил три с полтиной. Автомобилисты до сих пор не могут забыть четырнадцать копеек за бензин, а пенсионеры – свои пенсии, от которых оставалось на гостинцы внукам, во всяком случае от голода они не умирали и не боялись, что их не на что будет похоронить. А главное, ни у кого не было страха за свою жизнь и жизнь детей. Молодежь была уверена, что после школы она при желании может поступить бесплатно в бесплатный институт и сможет бесплатно учиться да еще получать стипендию, на которую можно худо – бедно прожить, а не поступит, так все равно без работы ни за что не станется. Даже сироты планировали свое будущее, зная, что государство о них и дальше позаботится и выведет в люди, как вывело оно Федора Николаевича и Любу.

Для Кости было важно, что все эти и многие другие блага народу дал именно социализм, а капитализм под давлением трудящихся был вынужден перенять и ввести у себя некоторые из них, например, восьмичасовой рабочий день, оплачиваемые отпуска и пенсии. Длительность рабочего дня, два выходных в неделю и ежегодные отпуска были узаконены в СССР в соответствии с регламентированием труда, разработанным научными институтами, с учетом физиологических особенностей человека. Таких институтов ни в одной капиталистической стране, так же как и в нынешней демократической России днем с огнем не сыщешь.

И не удивительно, что, не успев возродиться в России, капитализм, пользуясь отсутствием в стране народной власти и профсоюзов, сразу отменил практически все социальные блага, включая тот же восьмичасовой рабочий день, выдавая зарплату в конвертах и не отчисляя ничего в пенсионный фонд или отчисляя для обмана крохи. Во всяком случае, до Кости ни на одной частной фирме Лесков советские блага не реализовывались. Добившись с боем их восстановления, Костя был уверен, что сплошь и рядом все осталось по-прежнему с согласия самих же работников, испытывавших постоянный страх потерять с трудом полученную работу и поэтому согласных на любые условия труда.

Костя считал, что перечисленные утерянные блага были вполне достаточны для безбедной и беззаботной жизни людей, составлявших абсолютное большинство населения страны, кого по праву называют народом. Как мэр он не мог даже мечтать, чтобы у лесковцев когда-нибудь возродились прежние условия жизни.

Он хорошо понимал, как больно нынешним старикам отвыкать от прежних благ, и старался вернуть хотя бы часть из них.

Всем пенсионерам и инвалидам он приподнял, насколько смог, пенсии, а пожелавшим работать дал возможность заняться посильным трудом. Им же он отдал два особняка, построенные якобы для представительских целей мэрии и гордумы. Пользовались же ими покойные мэр и спикер. Эти особняки Костя сохранил, так как они располагались не на берегу заповедного Живого озера, как четыре других, принадлежавших Стрыкину и остальным сгоревшим участникам сауны. Те своим распоряжением он сравнял с землей, а на их месте была посеяна рассада редкой растительности, уничтоженной хозяевами особняков.

Ну, и конечно, особой его заботой были дети. Им он вернул все детсады и бывшие пионерлагеря. И даже кое-что добавил. К примеру, детский оздоровительно-производственный интернат, куда он ехал на третью годовщину открытия и которым он очень гордился, считая его своим детищем.

В советское время на этом месте, вернее в этих корпусах был санаторий, в котором лечились бывшие фронтовики. После наступления в стране капитализма и свободы предпринимательства санаторий был мгновенно превращен в дом отдыха для богачей или, иными словами, в элитный бордель. Его владельцем стал некий Миленкин из Центрограда. Ему же принадлежал в трех километрах отсюда еще один дом отдыха, в котором раньше прочищали свои легкие шахтеры, а теперь развлекались умственно и физически отсталые родственники богачей, но почему-то с полноценными проститутками обоих полов.

К созданию интернатов для беспризорных детей, число которых в районе катастрофически возросло, Костю подтолкнул сельский учитель Павлов. Сухой и длинный, как жердь, он ворвался в кабинет Кости с требованием поехать с ним в деревню Рябиновка.

– Я вам там первоклассницу покажу, которая отказалась пить чай, потому что не знала, что это такое. Нет у ее родителей денег на чай, хлеб из отрубей пекут. А из соседней деревни близнецы в школу ходят по очереди, потому что у них только одна пара обуви. А какой-то российский миллиардер, я вчера вычитал, купил в Тихом океане необитаемый остров. Вот бы их всех, сволочей, сослать туда на каторгу. Да разве Путин их отпустит?

Павлов был единственным учителем школы на три деревни. Учил девять детей с первого по восьмой классы. Днем учил, а вечером бегал по больным детям, чтобы не отстали. У него также было несколько детей, находившихся в трудной жизненной ситуации и один умственно отсталый ребенок.

В деревню Рябиновка в тот раз Костя с Павловым не поехал, но уже при разговоре с ним надумал сделать из борделей Миленкина два детских интерната с производственными классами: один для беспризорников и второй, с учетом специфики второго заведения, в интернат для умственно отсталых детей, которых в районе стало больше, чем нормальных.

Он обзавелся документами, подтверждавшими незаконность захвата Миленкиным земельных участков с постройками за взятку работнику мэрии, и стал ожидать приезда Миленкина в любой санаторий, чтобы на месте предложить ему добровольно перепрофилировать оба дома отдыха в детские интернаты.

Ждать пришлось долго, так как у Миленкина таких санаториев было не меньше десятка в разных местах России. Наконец Косте донесли, что Миленкин, объявился в элитном борделе.

Предупреждать заранее о своем приезде Костя не стал, а Дима с Женей не дали охраннику у ворот никакой возможности сообщить шефу о приезде мэра, так что у Миленкина шансов к бегству не осталось. Разве что секретарю Костя разрешил доложить о себе, и то стоя за ее спиной.

Хозяин был явно растерян, но Костя не сразу раскрыл карты, намекнув даже на то, что хотел бы пристроить здесь одного своего знакомого. Когда Миленкин успокоился, Костя изложил ему идею перепрофилировать добровольно оба дома отдыха в детские интернаты, припомнив педагога Макаренко и про то, какие личности он воспитал из беспризорников.

Миленкин посмотрел на него, как на умалишенного и нагло ответил:

– Я как предприниматель больше заинтересован не в личностях, кого вы хотите сделать из этих недоносков, а в послушных рабах, чтобы легче управлять ими.

Он не знал, кому это сказал, или был уверен в своем могуществе денежного мешка. Побелевший Костя перегнулся через столик, за которым они сидели, ухватил одной рукой за жидкие волосы, другой за подбородок нувориша и проговорил, задыхаясь от ярости:

– Рабом ты вряд ли станешь – откупишься, а вот клиентом дома инвалидов я тебя сделаю.

Перешагнув через столик, он поднял Миленкина и стал бить коленом по животу и пояснице. Затем он подтащил его к креслу за рабочим столом и, приведя в чувство, сказал:

– Первую неделю будет больно, но потом пройдет, хотя напоминать о себе поясница будет до конца твоих дней. Но умрешь ты не от этого, а если надумаешь пожаловаться на меня или меня закажешь. Сейчас придет сюда человек, и ты официально передашь ему оба дома отдыха, после чего представишь его сотрудникам.

В кабинет вошли юрист с заготовленным договором передачи права собственности одному из сотрудников мэрии, этот самый сотрудник и нотариус. Вместе с ними вошел Володя толстый и встал у двери. Читая договор, Миленкин часто поглядывал на амбальную Володину фигуру. Впечатление усиливала обгоревшая Володина щека.

– А если не подпишу, потому что это беззаконие? – спросил он, скривившись от боли.

– Оставлю тебя с ним наедине, – указал Костя на Володю, который покрутил для убедительности пудовыми кулаками.

Миленкин опять скривился и потянулся за ручкой.

Через неделю на Костю было совершена очередная попытка покушения. Он был уверен, что его заказал Миленкин, но никаких действий против него предпринимать не стал, учитывая его яко бы шефство над интернатами.

Павлов согласился стать директором обоих интернатов при условии, что заберет с собой туда всех учеников своей школы, которые стали его правой рукой. Получив корпуса и смету, он ни разу не обратился к Косте за помощью, все сделал и добыл сам. Его знали во всех детских и благотворительных фондах страны, и от него шарахались предприниматели, но кое-что тоже давали, чтобы отвязался.

Вот и сейчас, встретив Костю у ворот, директор первым делом поделился тем, что утром привез три бывших в употреблении компьютера.

– Знаете, кто расщедрился? Сроду не догадаетесь.

Костя не имел представления. Предприниматели относились к благотворительности, как к теще, которую приходилось терпеть, как бы ее ни ненавидели. Как не сыскать зятьев, которые любили бы тещу, как Костя покойницу Любу, так не было практически предпринимателей, щедрых на благотворительность.

– Ну и кто же?

– Ваш будущий конкурент на выборах. Сначала я хотел отказаться, но потом подумал: вы все равно победите, а компьютеры он со злости выбросит, – и взял их.

– Правильно сделали. Они работают?

– Сказал, работают. Думаю, не обманул. Он понимает, что я его опозорю, если они окажутся негодными.

Зал бы битком набит. Кроме детей, здесь были родственники и знакомые. Костю все знали и встретили аплодисментами. Павлов усадил его вместе с Толей и ребятами в первом ряду, и концерт начался. Наряду со здоровыми детьми в нем активно участвовали дети, которые три года назад не умели говорить и двигаться. Сейчас они читали стихи, пели и танцевали. Восхищение вызвала танцевальная пара на колясках. Глядя, как самоотверженно они кружились в вальсе, Костя забывал, что они делали это на колясках.

Покидая праздник, он невольно задавался вопросом, почему нельзя понастроить таких интернатов для всех детей России? У государства нет на это денег? Чушь собачья. У Кости тоже их не было. Зато они были у Миленкина. А таких миленкиных в стране найдется несколько тысяч, не считая олигархов, на деньги только одного из которых можно построить тысячу таких интернатов. И никто, кроме прозападных либералов, не сможет набраться наглости сказать, что это грабеж, а не возврат того, что выкрали у народа.

Глава третья. Над Лесками сгущаются тучи

Блокада Лесков

Поехать опять в Лески меня заставила развернувшаяся в последнее время в средствах массовой информации оголтелая травля мэра Верхова. Если раньше самым страшным обвинением в его адрес был его патриотизм, то сейчас, когда это понятие начали понемногу реабилитировать, как только Верхова не обзывают: и расистом, и националистом, и антисемитом, и вылезшим из помойки чудовищем прошлого, и врагом демократии и либерализма, и даже, что должно убивать наповал, Макаренко, но чаще всего киллером, учитывая его прошлое.

На этот раз поехала я в Лески не по заданию редакции «Криминала», а за свой счет в отпускное время. Что напишу и где опубликую и опубликую ли вообще, ничего этого я не знала. Но не поехать я не могла.

Лески меня встретили разгулявшимся бабьим летом. Уже успевшие померзнуть лесковцы опять разделись до маек, напоминая пятидесятилетнюю вдову, кинувшуюся в свой последний загул.

Это сравнение не покидало меня все время пребывания в Лесках, и вы поймете, почему.

Последний раз я была здесь четыре года назад, и, если помните, описала первые шаги Верхова по спасению лесковцев от вымирания, усмотрев в этом ростки возрождения России. Статья, как и следовало ожидать, осталась незамеченной властью, но не народом. Как мне рассказывал сам Верхов во время наших встреч в Москве, число пожелавших переехать в Лески из бывших союзных республик после опубликования моей статьи резко возросло, однако на их пути непреодолимой преградой встал закон о миграции, точнее его отсутствие. Люди были вынуждены приезжать неофициально, живя годами по советским паспортам и не получая от государства пенсий и детских пособий. В обход закона Верхов, как мог, им помогал. Даже в этом его сейчас обвиняют.

На следующий день после моего приезда в Лески, там проводилось совещание по сельскому хозяйству с участием губернатора Центроградской области и глав районных и городских управ. На его проведении настояли руководители крестьянских хозяйств Лесков, чтобы донести до губернатора и других гостей свои беды. Верхов, узнав о моем приезде, пригласил меня на это совещание. Я, естественно, с радостью согласилась.

Мы встретили гостей на въезде в Лески ранним теплым утром и провезли их через весь район, так как местом проведения совещания специально был подобран самый дальний от Центрограда колхоз, чтобы полнее показать гостям хозяйство.

Хвалиться Верхову было чем. Во дворах первой лесковской деревни уже во всю суетился по хозяйству народ. Проезжая затемно деревни других районов, гости не могли не видеть в них пустые дворы без света. А тут ни одного незаселенного дома, и строились новые, вылезавшие, как рубаха из брюк, за пределы деревень.

Первые четыре деревни относились к крупнейшей в районе молочной ферме. Помимо молока на ней изготавливали масло, сметану и йогурт. Гостей встретил заведующий Паршин, пятидесятилетний мужик в самом хорошем смысле слова: крепкий, как дуб, с коричневым от полевого загара крестьянским лицом. Он одним из первых откликнулся на призыв Верхова, приехав из Молдавии, где двадцать лет проработал председателем колхоза. С собой он привез еще семь семей, в том числе одну молдавскую.

Паршин провел гостей по цехам фермы, затем с явной гордостью показал стерильно чистый коровник.

– Специально выдраили к нашему приезду? – пошутил губернатор Архипов.

Самую малость. У нас коровы по нужде во двор ходят.

Сказал Паршин это без тени улыбки на лице, и кое-кто из гостей захлопал от удивления глазами.

На улице их внимание привлекли горластые мальчишки, грузившие на машины бидоны. Паршин пояснил:

– Ребята из интерната. Каждое утро приезжают за бесплатным молоком. А еще мы также задаром снабжаем молоком дома престарелых и инвалидов. У нас ежедневно от производства и продажи остаются излишки до трех тысяч литров молока. Вот и раздаем его нуждающимся. Для нищих и сирых установили часы раздачи по два литра на руки. В нашем районе их почти нет, так они к нам из других приходят. Но уже создают проблему, оставаясь тут на ночь. Поэтому пришлось открыть для них нечто вроде приюта.

Кто-то заметил:

– Богато живете. Тридцать тысяч рублей или миллион в месяц выбрасываете каждый день на ветер.

Паршин оценил суровым взглядом говорившего.

– Во-первых, не выбрасываем на ветер, а помогаем людям, выброшенным из жизни. На это дело не жалко никаких денег. Во-вторых, названный вами миллион в месяц – это то, что получил бы перекупщик, а нам он заплатил бы в пять раз дешевле, не покрыв и половины себестоимости молока.

– Продавать напрямую пытались? – спросил губернатор.

– У себя в Лесках только так и работаем. Но это покрывает лишь треть нашей мощности. С другими районами, особенно дальними, пока не получается, хотя покупателей там немало. Первые же две машины, одна наша и одна покупателя, были перехвачены на дороге и угнаны с продукцией. Хорошо еще, что водители с экспедиторами живы остались, хотя и сильно побитые. Когда мы под охраной бюро «Щит и меч» доставили-таки груз в один магазин, на следующий день его подожгли. Кто же после этого покупать у нас будет? Одна надежда на вас, что вы сможете навести порядок на рынках области и в магазинах, как навел его у нас наш мэр. Мы прекрасно обходимся без перекупщиков. И нам, фермерам, выгодно, и у магазинов выручка больше, а главное, покупатель доволен тем, что молоко самое дешевое в области, если не в стране.

– Неужели на рынке нет ни одного азербайджанца? – удивился кто-то.

– Две семьи, я слышал, остались, а все остальные уехали, отказавшись работать на наших условиях. Без них я плачу муниципалитету в буквальном смысле копейки за место и уборщикам за чистоту.

Паршин не знал, а Верхов смолчал, что уехали азербайджанцы из Лесков не добровольно. Когда установленный им срок на раздумывание они, кроме двоих, проигнорировали, им дали еще два дня, затем два часа на сбор. Тем, кто успел погрузиться в свои машины, пожелали счастливого пути, остальных усадили, а сопротивлявшихся уложили в старые машины и, сопроводив за пределы района, попросили в Лесках больше не появляться. Оставшиеся после них девять машин пригодились в хозяйствах района. А двое остались, работают до сих пор и даже вызвали сюда семьи.

Аналогичную просьбу о помощи с реализацией продукции высказывали во всех других хозяйствах района. В колхозе «Заря», где проводилось совещание, вообще была катастрофа: электрокомпания повадилась периодически отключать свет, что приводило к большим потерям мяса. Компания объясняла причину отключения туманно, ссылаясь то на неполадки на подстанции, то на неуплату за свет какой-нибудь старушкой, как потом выяснялось, давно умершей. К тому же за электричество всех пенсионеров колхоз регулярно платил сам. Председатель колхоза был уверен, что электрокомпания присоединилась к экономической блокаде Лесков, на что не раз намекали ему перекупщики мяса, если колхоз не пойдет на снижение цен для них.

Губернатор немедленно связался с директором энергокомпании, и свет дали через десять мину. Причиной отключения тот назвал необходимость сверки взаимных расчетов.

– Вы уедете, и свет опять отключат, – был уверен председатель.

На совещании выступали в основном лесковцы. Гости слушали, обещали поговорить с директорами магазинов, а главный вопрос: устранение лишних перекупщиков, – обходили стороной или признавались, что изменить что-либо не в силах. Мэр, который умел считать до миллиона, честно признался:

– Я – не Верхов, мне моя жизнь дорога. И правозащитники тут же обвинят в национализме и расизме. Я уж лучше дождусь, когда государство само займется наведением порядка на рынках.

Я подозревала, что некоторые из них имеют личную долю от перекупщиков, да и проблема реализации своей сельхозпродукции у них не стояла из-за ее отсутствия, как это было совсем недавно в Лесках.

Но один из них по фамилии Бесфамильный, совсем молодой парень в роговых очках, оказался любопытным и, отведя Верхова в сторону, попросил:

– Если я приеду один, поделитесь, как вам удалось от них избавиться? – Он был избран главой района совсем недавно и, судя по горевшим глазам на свежем лице, еще ни разу не был бит бандитами. Боясь получить отказ, он добавил. – Правда, ей-богу, житья от них нет. Я тоже хочу возрождать Россию, как вы.

Устоять против такого довода Верхов не мог, и согласился:

– Приезжай, только предупреди заранее.

С непонятной речью выступил губернатор. Похвалив Верхова за достижения в восстановлении сельского хозяйства, он призвал глав других районов последовать его примеру, а пока, по возможности, сотрудничать с лесковскими колхозами в закупке у них продукции. Он также пообещал прислать сюда мэра Центрограда и вдруг заговорил о свободе рыночных отношений, в которые власть не должна вмешиваться. Они, сказал он, по мнению его партии, со временем отрегулируются сами, и любые попытки диктовать на рынке свои условия ничего не дадут, лишь внесут в него сумятицу. Отсюда и блокады. Поэтому надо либо принимать условия рынка, либо перепрофилировать бизнес на более конкурентоспособный.

– Вы же «ножки Буша» не покупаете, и вас никто не заставит это делать, – закончил он свою речь, достойную кандидата внешнеэкономических наук.

Разозлившийся Верхов сказал, закрывая совещание:

– Выходит, напрасно отвлекли мы вас от важных дел, простите за это великодушно. Будем думать сами, с учетом разъяснения Олега Гавриловича, как нам жить дальше. Блокада Лесков – разумеется, не ленинградская блокада, и у нас по сравнению не только с Ленинградом, но и со страной люди не умирают от голода и даже не голодают. Уже одним этим мы можем гордиться, так как сейчас нет важнее задачи, чем выживание нации. Я уверен, мы сумеем найти свою «дорогу жизни» и обязательно выстоим до лучших времен, когда правительство, наконец, обратит внимание на нужды сельских жителей.

Председатель «Зари», тоже не очень довольный, пригласил проголодавшихся гостей: как-никак пошел шестой час, – к столу. Верхов и Архипов уехали. Я с Игорем осталась и не пожалела. От опьяневших мэров я узнала, что все они либо избраны от правящей партии, либо перешли в нее из других партий. Отсюда ими был сделан вывод, что мэром Верхову больше не быть. Правящая партия не допустит его переизбрания мэром Лесков в апреле. Возражение Игоря о том, что по последнему опросу рейтинг Верхова превышал 70 процентов, мэры восприняли с усмешкой: «Да хоть сто. Кроме проводивших опрос об этом никто знать не будет, а по данным всех СМИ к нему вплотную приблизится и в последний момент обойдет кандидат правящей партии. Мы-то знаем».

– У нас этот номер не пройдет, – возразил твердо Паршин. – Кроме Верхова мы никого не признаем.

– В таком случае его просто снимут с выборов за какое-нибудь нарушение. У кого-кого, а у него их полно. Пришьют, к примеру, как Рогозину, разжигание расовой ненависти за то, что выгнал из района южан.

– Такая компания против него уже ведется, – вмешалась я. – Ему приписывают не только южан, но и убийство рейдеров. У вас как с ними? Не донимают?

– Уже нет. Все, что им было надо, они захватили. Верхов не захотел с нами поделиться, как он их отвадил. А хотелось бы знать. Если всех поубивал, то где трупы?

Мне тоже Верхов так и не рассказал, как он избавился от рейдеров. Когда ехали на совещание, я спросила его, как он относится к обвинениям в их убийстве. Он ответил с поразившим меня безразличием: «Докажут – сяду».

Я поняла, что и к смерти он относится также безразлично. За время его пребывания во власти, на него было совершено семь покушений. Трижды он был ранен, погибли три его телохранителя.

Возможно, он понимает, что шансов быть переизбранным у него нет и поэтому спешит сделать как можно больше. Лески и так уже выделяются среди других районов области, но он хочет создать задел на несколько лет после себя. В городе ходят слухи, что его могут перевести на работу в Центроград. Союз предпринимателей, единодушно поддержавший его на прошлых выборах, на этот раз намерен выдвинуть кандидатом на пост мэра директора фирмы по строительству элитных коттеджей, считавшегося самым богатым человеком в районе, а главное, члена правящей партии.

Народ, естественно, за Верхова. Еще год назад никто бы на его мнение не обратил внимание, но после серии цветных революций в бывших союзных республиках лесковцы очень даже могут выйти на улицу. Подтверждением этому является резко отрицательная реакция простых людей на высказанную в местной газете мысль о том, что выборов мэра Лесков на этот раз может вообще не быть, а его назначат сверху, как стал назначать губернаторов Путин. Верхов в таком случае точно больше не будет мэром, и его молчание объясняется как раз этим.

Не дожидаясь начала выборной кампании, лесковцы начали собирать подписи с требованием переизбрания Верхова на следующий срок. Поговаривают и о создании Паршиным партии в его поддержку.

До начала подачи кандидатами заявлений на участие в выборах осталось не так много времени. Борьба между волей бедного народа и симбиозом власти и денег обещает быть упорной.

Буду с нетерпением ожидать, чем все это закончится.

А пока народ наслаждается жизнью. Как та пятидесятилетняя вдова.

Нина Кузина

«Литературные вести»

2 октября 2007г

***

О том, что над Лесками больше часа кружил вертолет и затем сел на берегу Живого озера, Костя узнал от Кротова, которому по очереди о маршруте вертолета докладывали его сотрудники. Костя попросил разузнать о хозяине вертолета. И тут ему сказали, что с ним хочет переговорить по телефону личный секретарь Нагорного. Увязав этот звонок с вертолетом, Костя поднял трубку. Представившись, секретарь сообщил, что находившийся у Живого озера Нагорный хотел бы, чтобы Костя подъехал к нему.

– Что его туда привело?

– Михаил Давидович сам вам об этом скажет.

– Передайте Михаилу Давыдовичу, что я занят и могу принять его у себя минут на пятнадцать в двенадцать тридцать.

Косте показалось, что секретарь засмеялся.

– Вы меня простите, как вас… Константин Алексеевич, вы, наверное, не совсем поняли, о ком идет речь.

– В каком смысле?

– Вас хочет видеть Михаил Давидович.

– Разве я не правильно понял, что видеть меня хочет он, а не я его?

После долгой паузы секретарь проговорил неуверенно:

– Хорошо, я ему передам, но… не знаю.

Первыми приехали три работника охраны, и опять не обошлось без конфликта. Одного из них по фамилии Обжигалов Дима провел по маршруту Нагорного от проходной до двери в кабинет мэра. Обжигалов рвался заглянуть в кабинет, но Дима не разрешил. Дело чуть не дошло до мордобоя. Записав Димину фамилию, Обжигалов дал добро по телефону на приезд шефа.

Через десять минут к зданию мэрии подкатили три пузатые машины. Нагорный в окружении пяти телохранителей прошел в проходную, откуда Дима и Обжигалов провели его в приемную.

Имевший опыт общения с денежными мешками, наглыми и беспардонными, Костя был немало удивлен, услышав робкий голос застывшего в двери Нагорного:

– Разрешите к вам войти, Константин Алексеевич?

Растерявшийся Костя неожиданно для себя широко улыбнулся:

– Да, конечно, Михаил Давидович, я жду вас. – Он слегка споткнулся, выговаривая в отчестве «и» вместо «ы».

Они встретились посередине кабинета. Довольно высокий, полноватый и совсем плешивый Нагорный нерешительно дергал опущенной рукой и с готовностью протянул ее навстречу руке Кости. Ладонь у него оказалась влажной и без рукопожатия, как положено у вельмож, привыкших совать руку для лобызания.

Указав гостю на стул сбоку стола совещания, Костя вытер за спиной о пиджак руку и спросил:

– Кофе? Чай?

– Нет, спасибо, – покачал головой Нагорный, – не хочу сокращать выделенное вами на меня пятнадцать минут.

– Если бы вы предупредили заранее, я бы постарался выделить вам его побольше. Но не будем и его терять. Итак, что привело вас в нашу глушь?

До этого Костя видел известного олигарха лишь на экране телевизора и страницах газет и журналов. Принадлежавшие Нагорному телеканалы и газеты показывали его образцом современного делового человека, призванного спасти Россию, левая пресса, напротив, изображала его ее могильщиком. Такого же мнения придерживался и Костя.

Сидевший сейчас перед ним человек совсем не походил на могильщика, нагло обдиравшего убитых горем родственников покойного, а казался воплощением самой скромности и добропорядочности. В живьем он выглядел старше и еще больше походил на еврея.

– Я давно хотел посетить ваши края, о которых прочитал еще в детстве в книге про заповедные места России, – сказал Нагорный, разглядывая с интересом Костю, словно тот был чудом сохранившимся ихтиозавром, пойманным в Живом озере. – В ней Лески были названы божьим местом на земле. Я облетел на вертолете весь район и могу подтвердить правдивость этого определения даже после семидесятилетнего коммунистического режима.

– Местные жители, напротив, считают, что только благодаря советской власти местные флора и фауна сохранились. А последствия пятнадцатилетнего варварства демократов мы третий год не можем выправить.

По холеному некрасивому, на взгляд Кости, лицу олигарха, к тому же еще и небритому, пробежала тень недовольства

– Вы, как я вижу, не очень любите нас, демократов, – сказал он вкрадчиво.

У Кости чуть не вырвалось: «Это ты-то представитель власти народа?», но он зачем-то сдержал себя.

– Да, не люблю и не скрываю это. За что вас любить? За развал великой страны? За ограбление народа и обогащение за его счет? – Костя вынул из лежавшей на столе пачки сигарету и указал глазами Нагорному на пачку. Тот покачал головой. Прикурив, Костя сделал несколько затяжек. – Вы наверняка прослышаны о моих взглядах и приехали не затем, чтобы выслушивать их. Я уверен, что что-то другое привело вас сюда. Что именно?