Текст книги "Когда? Я его знаю"

– Меня действительно ознакомили с вашей необычной биографией. Меня как раз и поразила ваша отрицательная реакция на происшедшие в стране перемены. Казалось бы, любой другой на вашем месте, перенесясь из ужаса тоталитарной страны, каким был Советский Союз, в сегодняшнюю Россию, испытал бы восторг от увиденной в ней либеральной свободы на все, что было там под запретом.

– Либеральной свободы…. Это вы очень точно охарактеризовали вашу свободу в России. Именно либеральная свобода, свобода вседозволенности. Значит, вы знаете, откуда исходят корни вашего либерализма?

– Это общеизвестно: от корня «либер», переводимого с большинства языков как свобода. Либэти, если вы учили в школе английский, переводится как свобода.

– Или вольность и привилегия. А это уже другой смысл, который ближе к истине. На самом деле этот термин произошел от фаллического божка вседозволенности Либера, позаимствованного древними римлянами у греков и стран Ближнего Востока. Первоначально бог Либер был у римлян покровителем плодородия и семени животных. В честь его культа почитался мужской член, как описывал Святой Августин, «с отвратительной свободой и открытым непотребством без сохранения какой-либо стыдливой тайны». Позднее религиозные празднования в честь этого бога стали настолько разнузданными и отвратными, что имя Либера стало синонимом разнузданной свободы, а еще позже, с 18-го века, – либерализма как политического течения на Западе. Его основной идеей стала защита свободы личности от государства, та же вседозволенность: «Что хочу, то и делаю, я сам себе указ». Но в основу ваших российских реформ была взята разновидность либерализма – неолиберализм. Он был разработан лишь в середине прошлого века и получил развитие в Америке, когда после войны наблюдались всеобщий промышленный подъем, снижение безработицы и улучшение, в том числе под влиянием СССР, социального положения трудящихся в капиталистических странах, а некоторые из которых даже стали строить социальное государство. Для крупной буржуазии это оказалось огромным несчастьем, она не могла видеть, как быдло стало прилично питаться. Нанятые ею экономисты создали доктрину контрнаступления на социальное государство, которую и окрестили неолиберализмом. Суть этой доктрины заключалась в том, чтобы затормозить развитие мирового хозяйства и резко перераспределить богатство в пользу богатого меньшинства: богатых стран в мире и богатой верхушки в отдельных странах. А тезисом этого стало утверждение, что обогащение богатых выгодно большинству. Иными словами, неолиберализм – это власть меньшинства над большинством за счет снижения общего благополучия. Обеспечить это должна была такая рыночная экономика, при которой люди были бы свободны от некоторых природных инстинктов, в первую очередь, от чувств человеческой солидарности, жалости и сострадания. Эту задачу неолибералы успешно выполнили, добившись снижения темпов роста мирового хозяйства с 3,5 процентов в 60-е годы до 1,1 в 90-е годы, а Америка стала самой богатой страной в мире. И в России результат использования неолиберализма превзошел для вас, либералов, все даже самые смелые ожидания. Свой тезис, с одной стороны, разнузданной вседозволенности и, с другой, перераспределения бывшего народного богатства в пользу меньшинства вы полностью подтвердили на практике, взяв власть в свои руки. От какой же, извините, свободы должен был испытать восторг семнадцатилетний студент, оказавшийся не по своей воле в сегодняшней России? От того, что теперь должен платить за обучение в институте при ставших мгновенно нищими родителях? Я уж не говорю о том, что в советское время меня не лишили бы памяти, чтобы сделать киллера. Тогда даже такого понятия не было, оно вошло в обиход именно в вашей свободной либерально – демократической России. Вы эту свободу свободно убивать имеете в виду?

Слушал Нагорный, покусывая нижнюю губу, дотягиваясь явно вставными зубами почти до подбородка.

– Нет, не эту, – не сразу ответил он, приведя лицо в норму. – То, о чем вы говорите, не столь существенно и временно. Я имел в виду не проходящие свободы, а такие как свобода слова, печати, избирать и быть избранным, свобода частной собственности и предпринимательства. Как я понял, ты был студентом, – у нас не очень уж большая разница в возрасте, так что разрешаю тебе на «ты», – я им тоже был, но не хотел быть нищим инженером и жить, как все совки. Я хотел жить лучше других, за что и променял институт на зону.

– Ну и ехал бы в Израиль или на Брайтон Бич, если тебя наши тогдашние законы не устраивали. Ведь наверняка сидел за спекуляцию или валютные операции. Я не ошибся?

Коричневые слегка навыкате глаза Нагорного сузились и потемнели, а нижняя губа опять исчезла под зубами. Освободив ее, он облизал ее толстым языком, затем вытер пальцами слюни, а пальцы – о брюки и спросил тем же вкрадчивым голосом:

– Очень не любишь нас, евреев?

Костя от неожиданности не сразу нашел, что ответить.

– В каком смысле? А…в этом. Нет, не очень и не всех, хотя кое-кого действительно не люблю, начиная с Троцкого за то, что он называл мой русский народ «навозом большой истории», используя его лишь как материал для разжигания мировой революции. Но и среди вас имеется немало хороших людей, как и среди нас плохих. Как у всех наций. Раз уж ты сам начал эту тему, тогда и у меня к тебе встречный вопрос. Ты не задумывался, почему такой вопрос задаете одни вы, евреи?

На этот раз глаза Нагорного расширились, сойдясь на переносице.

– Разве?

– Больше никто. Ни французы, ни немцы, хотя могли бы из-за Гитлера, даже американцы не задают, а имеют все основания для этого. Мы, русские, тоже не задаем. А вы чуть что, сразу: «Ты что, евреев не любишь?» Будто на свете страшнее этого преступления ничего нет. Причем уже в самом вопросе кроется подлог. Причем тут любовь? Любят женщин, детей, мать, Родину. А вы тут причем? И главное, попробуй только сказать нет. Сразу запишут в антисемиты. Да, кстати, против других наций я не знаю ни одного слова, подобного вашему антисемитизму.

– Не знаешь, потому что не хочешь знать. О вашей русофобии, надеюсь, слышал?

– Не путай божий дар с яичницей. Русофобия – по размаху и, по сути, совсем другое дело. Исходит она из Запада из-за его ненависти к России и боязни ее.

– Меня ты, конечно, тоже не любишь? – тихо спросил олигарх, глядя исподлобья.

Костя усмехнулся.

– За тем и приехал, чтобы это узнать? Я бы тебе по телефону сказал. Врать не буду, тебя я тоже не люблю. Даже очень. Как олигарха. За что тебя любить? Во-первых, ты не женщина и я не голубой. А во-вторых, что ты сделал хорошего для России? Построил хоть один завод или инвестировал какой-нибудь научный проект? – Нагорный оттопырил опять губу и почесал средним пальцем похожим на шпикачку кадык. – Ни хрена ты для нее не сделал, только грабил и вывозил деньги за границу в банки и на покупку там замков, вилл и яхт. Для России ты самый что ни на есть кровосос и паразит, согласен?

– Не согласен. Я отдал государству целый миллиард в виде налогов и обеспечиваю работой несколько десятков тысяч человек.

– А сколько миллиардов положил себе в карман? Десять? Тридцать? Или больше?

Свою злость Нагорный попытался прикрыть усмешкой.

– Больше, меньше – все мои.

– Зачем тебе столько денег? Я, правда, не понимаю, зачем?

Из него вышел бы неплохой мим. От удивления его глаза разбежались в разные стороны, а когда вернулись на место, он рассмеялся, не обнажив зубов.

– Я даже не думал, что такой вопрос у кого-нибудь может возникнуть. Как говорил мой отец: «Один русский дурак спросит, сто умных евреев не ответят». Тем более, я один. Хотя ответ тут для любого… э… ясен.

Костя поднял руки.

– Намек понял, не дурак. И последний вопрос полегче. Почему вас, евреев, в России ноль целых хрен десятых, а среди олигархов девяносто процентов?

Этот вопрос Нагорному был хорошо знаком, и он бросил с издевкой:

– Что ж ты им не стал? Ума не хватило?

Костя даже не знал, что ответить. Сказать, что у него никогда не было желания стать богатым, а, как ему сказали, он с детства хотел стать преподавателем математики? Как он потом узнал, как Надина мама. Разве денежный мешок поверит?

– Наверное, не хватило ума, – признался он честно.

– Вот тебе и ответ. – На лице олигарха появилась самодовольная ухмылка. – Тогда не завидуй.

– За что все-таки ты сидел? Я не ошибся насчет валютных операций?

– Угадал. Я сидел именно за это, чем горжусь. Во всем мире эта работа считается нормальным бизнесом, и только одни коммуняки сажали за нее в тюрьмы. Но сейчас и в России мы ее узаконили.

– Превратив страну в сплошной базар и загубив промышленность. Ты меня извини, не получится у нас разговора, слишком мы разные люди. Тебе для сведения скажу, что я тоже стал бы коммуняком или коммунякой, не знаю, как по-вашему правильно, а по-нашему коммунистом, если бы не развалили СССР. Ими были мои отец и дед, вступивший в партию на фронте и погибший коммунистом. А тебе, еврею, не следовало бы забывать, что именно коммунисты спасли твой народ от полного уничтожения фашизмом. А еще ты сказал, что плата за обучение и то, что мои родители в одно мгновение стали нищими, – это, мол, не существенно. И здесь мы расходимся. Для меня это очень важно, потому что вместе с моими родителями обнищал весь мой народ. Так что мы с тобой стоим по разную сторону баррикад. Поэтому не пудри мне мозги и говори прямо, зачем приехал в Лески?

Его полные губы вдруг расплылись в широкой улыбке, дав Косте возможность полюбоваться крупными импортными фарфоровыми зубами. Костя попытался представить, какими они были раньше. У него почему-то они получились редкими мелкими и острыми.

– Затем и приехал, чтобы помочь выправить здесь то, что натворили сгоряча мои друзья демократы. Как говорил мой отец: «Дураков всегда много даже там, где их не должно быть». И начну я с дорог. Они у вас в ужасном состоянии.

– С каких конкретно?

– Для начала, думаю, привести в порядок дорогу, выходящую на московское шоссе.

– Как раз ее мы привели в божеское состояние. Наш главный бич – сельские дороги. Одни надо срочно ремонтировать, а кое-где проложить новые. Деревни мы почти все восстановили. Дома в них добротные, а дороги к ним и в них самих пока совсем плохие, не хватает средств. Крестьяне были бы очень благодарны, если бы ты начал со строительства их дорог. – Не увидев в глазах олигарха интереса, Костя спросил. – Или у тебя имеется свой особый интерес в Лесках?

Нагорный стойко выдержал взгляд Кости и ответил уже без улыбки:

– Скрывать не буду, все равно узнаешь. Меня интересуют в первую очередь Живое озеро и лес вокруг него.

Костя аж подпрыгнул от радости.

– Вот это здорово! Хочешь восстановить там флору и фауну? Да мы тебе за это не только спасибо скажем, а выделим в виде исключения участок под коттедж в любой на выбор ближайшей к этому озеру деревне. Да и не так уж много там денег надо, в основном на покупку исчезнувших диких животных, рыб и растений. Ко мне недавно приходил заведующий лаборатории природоведения со списком, и, если мне память не изменяет, просил всего-то около пяти миллионов. А у меня даже таких денег нет. Тогда я его к тебе пришлю. Хочешь, прямо сейчас его вызову? Ты не пугайся, это не в долларах, а в наших рублях.

Но олигарх почему-то не разделил радость Кости.

– Все сказал? – спросил он сердито, сужая глаза. – А теперь послушай меня. Лески ты все равно не удержишь. Не только я на них глаз положил. Сверху тоже. Только они превратят эту чашу в свинарник, а я сделаю из нее всемирно знаменитое курортное место. А ты можешь стать в нем управляющим и следить за сохранностью своей флоры и фауны. Твоя победа на перевыборах мэра в апреле под большим вопросом, вернее, он уже решен. Насколько я знаю расклад сил, тебя обойдет кандидат от правящей партии, он же будет и от Союза предпринимателей. А это значит, что прокурор, судья, начальник РУВД и спикер, которые сейчас под тобой, будут тут же заменены другими. На твоей карьере в Лесках будет поставлен жирный крест, а могут даже привлечь к ответственности за прегрешения, которые ты совершил предостаточно на посту мэра и раньше. Кстати, дело о сносе особняков и коттеджей, как мне сказали, еще окончательно не закрыто. Циркулируют слухи о возможной твоей причастности к смерти очень многих людей.

– Даже так? Кого, к примеру?

– Список, который мне показали, насчитывал десятка два фамилий, в том числе погибшего руководства Лесков, также Пенкина, Лискерова.

– Против них я не возражаю, так как сочту за честь быть причастным к их смерти.

– Тут важно не то, кто их убил, а само распространение таких слухов. Иногда одних их достаточно, чтобы навсегда испортить репутацию.

– Меня этим не напугаешь, она у меня уже испорчена.

– Мне говорили, что ты бесшабашный, но у тебя есть семья, которую надо кормить, а детей вывести в люди. Подумай о них.

– К чему вся эта душещипательная беседа? Если она имеет отношение к озеру и лесу, то ты напрасно ее затеял. Пока я мэр, никто их в частную собственность не получит. А насчет того, кто будет избран мэром, мы еще посмотрим. Партия власти – одно дело, а народ – совсем другое, и он пока еще в большинстве. А я с ним одно целое. На этом давай и закончим. Если действительно хочешь помочь Лескам деньгами, могу назвать номер счета, куда их перевести.

Костя посмотрел на часы, поднялся и, подойдя к своему креслу, нажал на кнопку под столом. Появившемуся в двери Диме он сказал:

– Через пять минут выезжаем.

Нагорный продолжал сидеть, наблюдая исподлобья за Костей, который начал рыться в бумагах. Наконец олигарх тоже поднялся, опершись руками о стол.

– Напрасно ты так. Я ведь все равно своего добьюсь. Но в этом случае ты потеряешь все. Даю тебе три дня на раздумывание и настоятельно советую не выставлять свою кандидатуру. Как говорится, советую по-дружески. На выборах сейчас все решает не народ, а деньги. У тебя их нет, а у нас их много. Нам ничего не стоит дать по сто долларов каждому избирателю, и тебя твой любимый и любящий народ тут же забудет. Ты не первый и не последний. Так что трезво взвесь все, отбросив эмоции. – Он вынул из кармана визитку и положил на стол перед Костей. – Позвони, когда передумаешь.

– Не передумаю.

В подтверждение своих слов Костя в тот же день дал согласие баллотироваться на пост мэра на предстоявших в апреле будущего года выборах.

***

В Лески он приехал девятнадцатого сентября на поезде, чтобы не светиться чужими номерами. В ближайшем от вокзала автосервисе он сторговал «четверку», пригрозив свернуть продавцу шею, если она в течение недели остановится. Его внушительный вид и тон подействовали, и машина без слов была заменена на «шестерку», которая действительно пока не подвела ни разу.

Переночевав в гостинице, он на следующий день отправился взглянуть на дом, который двадцать второго должен будет взлететь на воздух. Зная название деревни, если так можно назвать десятка два утопавших в деревьях вдали от дороги домов, и номер, он без труда отыскал интересовавший его объект, оказавшийся самым первым. Возвращаться киллер не стал, а, не останавливаясь, проехал деревню и, оставив машину, как это обычно делают грибники, на обочине дороги, вернулся к дому задами вдоль реки.

Городской житель, он оценил идеальные условия для дачной жизни здесь: дремучий лес с грибами на каждом шагу, речка, за ней ровное поле для спорта, хоть в футбол, хоть в теннис и неплохая дорога, соединенная с шоссе.

Судя по аккуратно обрамленным миниатюрными пластиковыми заборчиками грядкам и цветочным клумбам, обреченный на смерть дом служил дачей, так как аборигену крестьянину, для которого огород являлся средством пропитания, было не до эстетических штучек. Однако, приглядевшись сквозь забор на огород, киллер не мог не отметить крестьянский опыт хозяев в овоще – и садоводстве. Каждый кустик был старательно ухожен, и ни одна ягодка или овощ не были выброшены за непотребностью. Под яблонями почти не было палых яблок, откуда киллер сделал вывод, что хозяева были тут совсем недавно, скорее всего в воскресенье или позавчера. А пластмассовые заборчики говорили лишь о том, что хозяйничала здесь женщина, наделенная художественным вкусом.

Забор вокруг участка был явно предназначен для защиты не от воров, а от побега со двора детей и животных: все щели на уровне метра от земли были закрыты рабицей. Наличие детей подтверждали двое качелей, четыре детских велосипеда, один другого больше, а также разбросанные по двору игрушки. Три подростковых велосипеда могли принадлежать ученикам, из-за которых хозяева вернулись в город к школе.

Дом ничем не отличался от остальных деревенских домов, разве что был поновее или недавно капитально отремонтирован. Киллер был удивлен, что у мэра был такой дом. При его возможности воровать он мог бы иметь шикарный особняк или на худой конец коттедж. Почти в каждой деревне, которые киллер проезжал, они стояли. А тут и взрывать нечего. Пяти килограммов хватит, чтобы от такого дома одно воспоминание осталось.

Не увидев никаких следов охраны, – да и что тут охранять? – киллер уже собрался перемахнуть через забор, чтобы посмотреть, куда лучше подложить взрывчатку, как услышал гул подъезжавшей к воротам машины. Согнувшись, он отступил на шаг к густым зарослям, окружавшим с этой стороны участок, и спрятался в них. Забор был сделан через раз, и ему было хорошо видно, как во двор въехала небольшая серебристая иномарка, а следом за ней в ворота вошла уже оперившаяся девчонка лет тринадцати, про которых мужики говорят, что их уже можно, так как в них набиралось два пуда.

Дверь машины со стороны водителя открылась, из нее выскочила крохотная, меньше кошки, собачонка и со звонким лаем помчалась по двору. Остановившись, она повела мордочкой по сторонам и вдруг, залившись еще громче, полетела к киллеру, заставив его отступить еще дальше вглубь деревьев. Когда он опять глянул на двор, то увидел молодую женщину с черной лентой на лбу и еще троих детей: двух мальчиков лет семи-восьми и девочку не намного старше его дочери. Глядя на детей, киллер нашел объяснение, куда шли ягоды и овощи. А еще он подумал, что хозяйка – смелая баба, если решилась в наше время заиметь аж четверых. Вроде совсем еще молодая, первую дочь наверняка родила лет в шестнадцать, не старше. Сейчас, правда, и десятилетние рожают, никого не удивляя.

– Наверное, та еще кошка, – проговорил вслух киллер.

Он достал из сумки бинокль, чтобы получше разглядеть мать-героиню. Однако она ушла в дом, и он навел бинокль на старшую дочь. К его удивлению, она оказалась не только оперившейся, но и вполне взрослой. Задержав взгляд на ее огромных глазах и проведя биноклем по круглой попке и вполне приличной груди, киллер не сдержал восхищения:

– Во, бля, телочка, что надо. Маленькая, верти, как хочешь.

Женщин он делил на две категории: для души и для тела. Последние в свою очередь сортировались на «стал бы» и «не стал бы» или «можно» и «нужно». Увиденная девушка подходила для всего одновременно. И все же, услышав, как самый маленький из детей назвал ее мамой, киллер пробормотал растерянно:

– А эта, бля, во сколько родила? Во, телки, дают

Не меньшее впечатление произвела на него вышедшая из дома женщина. Не худая, но очень статная, с гордо поднятой маленькой коротко стриженой головой и строгим печальным лицом, она бесспорно была для души. Он знал, что тело женщины легче завоевать, чем душу, тем более у такой, как эта. С такой ни о чем другом, кроме как чтобы она на тебя благосклонно взглянула, думать не приходится. Такие ему попадались, но ничего у него с ними насчет души не получалось, а он бы хотел. Мать его дочери к таким, к сожалению, не относилась. Кроме, как для тела, она ни на что другое не годилась.

Продолжать наблюдать и рассуждать в подобном роде ему помешала эта сопля меньше кошки. Прилипла к забору и, задрав вверх ушастую треугольную мордочку, захлебывалась от лая. Услышав голос женщины: «Кузенька, на кого ты там лаешь?» – киллер, даже не рассмотрев женщину получше вживую вблизи, был вынужден отбежать на расстояние, перекрывавшее нюх этой сопли, но оттуда дом почти не был виден.

Он вернулся задами к машине и около часа ходил по грибы. Их было много и даже белых, но ему было не до них. Да и что бы он с ними делал? Он завел машину и проехал мимо того дома. Увидев, что хозяева были еще там, он дождался их на обочине в лесу опять же под видом грибника.

Машина у них была старенькая, восьмидесятых годов «Форд». За рулем сидела статная женщина. Киллер собрался тронуться за ними, но, увидев сзади еще одну машину, решил не рисковать. Следовавший за ними джип тоже был не первой молодости, но в провинции вполне подходил для телохранителей, если женщина была женой мэра. Судя по фотографии, он вполне подходил на роль мужа такой женщины. Морда у него была совсем не отвратная, даже жалко было убивать, а еще больше будет жалко ее, которая одна с таким детсадом останется.

Ладно, джип он запомнил. Женщина наверняка приедет еще раз, и если джип опять будет в хвосте, значит, в нем ее телохранители. Надо сказать, херовые, если его не заметили. Он ее запросто мог пришить.

Киллер развернулся, подъехал поближе к деревне и, оставив машину в глубине леса, вернулся к дому. Соблюдая осторожность, он выбрал две наиболее удобные позиции для стрельбы из снайперской винтовки: с дерева на другой стороне дороги и сбоку приблизительно с того места, откуда он наблюдал за женщинами. Позиции, на его взгляд, для стрельбы были не совсем удобными и требовали тщательной маскировки. Они больше подходили для определения момента подрыва дома, к чему он уже склонился. Но верный условиям заказа, он отправился к городскому дому мэра по имевшемуся у него адресу, чтобы прояснить последний вариант.

Дом оказался небольшой двухэтажный из камня сталинских времен. По сравнению с современными коттеджами он выглядел допотопно, поэтому удивил киллера: мэр и живет в таком доме.

Однако, когда он вернулся к тому, зачем он здесь, он был вынужден оценить защитные функции дома против таких, как он. Дом был окружен полутораметровым бетонным забором с будкой охранника у ворот, и был надежно укрыт от киллеров, которым абсолютно негде было укрыться. Вокруг дома на расстоянии двухсот метров не было ни одного здания и дерева. Напротив дома через дорогу был сквер, уходивший в лес. За домом был овраг, а по бокам торцы пятиэтажных домов.

Ради интереса киллер дождался появления Форда, въехавшего во двор дома. Поднявшись на ступеньку машины, киллер увидел голову мальчика ростом почти с женщину, снявшего вопрос, кому принадлежал самый большой подростковый велосипед на даче.

Появившийся следом за «Фордом» джип подтвердил догадку киллера о телохранителях. Дождавшись ухода женщины в дом, джип проехал мимо дома и скрылся.

Уверенный, что у мэра также есть телохранители, киллер просмотрел все варианты его устранения у дома и пришел к выводу, что вряд ли это удастся сделать здесь. Если только мэр не выгуливает ту горластую соплю.

Но, как говорится, еще не вечер. Время у него будет, чтобы это проверить. А может и не дойти до этого. Тот факт, что ему назвали время и место, значит, определенно знали, что мэр обязательно будет в деревне. Может, какая церемония или памятная дата. Это его, киллера, мало касается. Постой, как не касается? А если мэр будет не один, а с кучей гостей? И жена с детсадом тоже может там быть. Нет, так, как говорится, мы не договаривались. Тогда придется выбрать второй вариант, для чего больше подойдет место на дереве за дорогой.

***

Неожиданно позвонил поздно вечером Косте губернатор и в приказном порядке велел быть у него в десять утра.

– Перенести на послезавтра никак нельзя? – спросил только что приехавший домой Костя.

– Что? Завтра в девять!

– В десять или в девять?

– В девять! И ни минутой позже!

Сильнейшим оружием Кости было то, что он не боялся начальства. Он не перезвонил, чтобы сказать, что не приедет, только потому, что успевал домой к пяти вечера.

За годы их знакомства у них было всякое, чаще всего губернатор отчитывал Костю за слишком крутые меры при решении проблем. Костя всегда интуитивно чувствовал из слов и тона Архипова, когда перебарщивал, и следовало сбавить темп или напор особенно, когда тот начинал через слово материться или велел без объяснений, как вчера, немедленно к нему приехать.

Сидя в машине, он пытался вспомнить, чем вызвал недовольство губернатора на этот раз. Ничего такого очень уж преступного после их последней встречи на совещании по сельскому хозяйству он не совершил.

Обычно Архипов приезжал в Лески без Эльвиры. С того первого раза Костя видел ее всего однажды на инаугурации мужа год назад. На его приветствие она ответила стандартной улыбкой. Была она в длинном обтянутом черном платье с неглубокими по сравнению с тем вечером вырезами, но все равно дававшими полное представление о прелестях и объемах ее редкого тела. Она еще больше налилась соком сорокапятилетней ягодки. Собрат и на этот раз не остался равнодушен. Захар почти услышал, как он проговорил с досадой: «Дурак ты, братец. Такую бабу не попробовал».

А месяц назад, во время проведения совещания по сельскому хозяйству, Архипов вдруг привез в Лески жену и их девятилетнюю дочь Машу На этот раз Эльвира поздоровалась с Костей приветливо, сказав, что приехала взглянуть на его жену и детей. С ними она и провела день, пока мужья разъезжали по району. Катя, слегка пополневшая после рождения дочери, выглядела подростком в сравнении с Эльвирой. А про подъехавшую к ним Олю и говорить нечего: она казалась Машиной подругой.

Эльвира была очарована обеими женщинами. Выпив, она разоткровенничалась, что мать у нее была ткачихой, а отец шофером. Первого мужа, умершего от укуса змеи, она любила безумно и за Архипова, с которым познакомилась за границей, вышла замуж из-за денег, но быстро поняла, что не в них счастье.

– Ты счастливая, – сказала она Кате. – Не знаю, какой у тебя был первый муж, но за таким, как твой Костя, я пошла бы в огонь и воду.

– Вот я и иду, – ответила Катя. – Каждый день благодарю бога за то, что он вернулся живым домой.

После совещания, не оправдавшего возлагавших на него надежд руководителей сельхозпредприятий Лесков, Костя, не дожидаясь окончания быстро ставшего бурным застолья, повез губернатора к себе домой. Тот дважды был у него в гостях, но таких откровенных, как в их первый раз, бесед у них больше не было. Костя даже не знал, чем закончилась попытка Архипова написать книгу, во всяком случае, в свет она не выходила.

Им показалось, что их приезд не очень обрадовал женщин, увлеченных оживленным разговором. Из детей лишь маленький Федя подбежал к отцу, а остальные были заняты игрой в компьютере.

И вот тут у них состоялся еще один разговор, когда они, выпив с женщинами, вышли на лоджию покурить. Костя спросил про книгу.

– Эля тебе тогда сказала? Я ей язык когда-нибудь укорочу. – Но в голосе Архипова не было сердитости. – Махнул я на это дело. Что эта книга дала бы? Спасла бы Россию? Сейчас такие обличительные книги выходят, не хуже ГУЛАГа Солженицина, а кто их читает? Над свободой слова сейчас довлеет свобода не слышать его. В советское время ни одна статья в газете и тем более книга не оставались без внимания. Говорили: «Если ругают, значит, стоящая, надо почитать». А сейчас, какой бы стоящей книга ни была, но если она идет в разрез с официальной политикой и против олигархов, ее просто игнорируют. Ну, поговорят о ней по «Народному радио», которое, кстати, много раз закрывали, и напишут в одной – двух патриотических газетах с тиражом в тысячу экземпляров, а по телевизору будет полный молчок. С поста губернатора меня тут же попросили бы. А у меня пятеро детей и двое внуков. Все они висят на мне. Дети от первой жены, воспитанные в советском духе, в новой среде так и не прижились. О социализме вспоминают, как о рае. Не потому, что я был секретарем обкома, а потому что они тогда были востребованы. Сын у меня, научный работник по квантовой физике, умница, собирался защищать диссертацию, дочь – поэтесса, печаталась в «Юности». Сейчас и он, и она без будущего, так как оба питают к бизнесу отвращение. Дочь продолжает писать стихи и одну книгу издала на мои деньги, а кто сейчас читает стихи? Когда из-за Эли у нас были сложные отношения, и они отказывались от моей помощи, они самым настоящим образом нищенствовали. Чтобы выжить, сын по ночам подрабатывал сторожем, а дочь вместе с мужем, филологом по специальности, убирала в подъездах. На их счастье я уже не надеюсь, а внуков хочу вывести в люди. Как и свою Машку с Элиными детьми. Короче, забросил я это дело с книгой, пока нахожусь во власти. В бизнесе я тоже не силен, всегда к деньгам был безразличен, бывшая жена ими распоряжалась. Только сейчас стал калькулировать: эти туда, эти сюда, эти тем, а эти про запас. Мне сейчас каждый день дорог, как-никак через месяц шестьдесят пять стукнет. Надо успеть всех обеспечить. Старую жену тоже жалко. И тебя я в обиду стараюсь не давать. Можно сказать, изо всех сил тебя удерживаю. Давят на меня из-за тебя со всех сторон. Но пока я губернатор, ты можешь делать свое благое дело для России и народа. Ты мне напоминаешь меня самого в молодости. Но мне было легче. Время тогда другое было. Во всяком случае, жена за мою жизнь не опасалась. – Он вдруг поднялся и направился в гостиную. Вернулся он с початой бутылкой и двумя рюмками. – Эля хочет остаться здесь на ночь. Говорит, уже поздно ехать обратно. Ей поговорить хочется. Там ей не с кем, у всех на виду. Да пусть поговорит. И твои вроде не против. Оказывается, твоя свозила ее на кладбище, тогда им есть, о чем говорить. У Эли муж тоже трагически погиб. Он у меня в Новой Зеландии работал инженером. Уговорил отпустить его в горы подняться на какую-то там вершину. Он этим делом увлекался, спортсменом был. Я, дурак, отпустил. Он там сорвался с высоты и не заметил, как его укусила змея, подумал, укололся. Подняли его уже без сознания, тоже думали, что ушибся. А домой привезли уже мертвого.

Они тогда опять хорошо посидели. Костя был доволен, что Катя и Оля разрядились, соревнуясь, кто лучше споет под караоке. Эльвира заставила Костю спеть и сама станцевала под его гитару цыганочку. Как и на инаугурации, в глазах Кати и Оли читалась зависть. А она завидовала их молодости и красоте. Обычное женское дело.

О делах и политике с губернатором Костя в тот вечер больше не говорил, и после они не встречались. Что явилось причиной срочного и такого сердитого вызова, он терялся в догадках.