Электронная библиотека » Иван Наживин » » онлайн чтение - страница 10

Текст книги "Степан Разин"


  • Текст добавлен: 19 апреля 2017, 14:51


Автор книги: Иван Наживин


Жанр: Историческая литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц)

Шрифт:
- 100% +

XIII. Кровавый смерч

Чрез своих лазутчиков Степан проведал, что новый астраханский воевода князь И.С. Прозоровский спускается по Волге с ратными людьми и что в его распоряжении находится целых четыре приказа (полка), то есть около четырех тысяч человек. Да говорили, что и с Симбирской Черты он снял ратных людей себе в подкрепление, и из Самары, и из Саратова. Сила собиралась немалая, тем более что московские стрелецкие приказы это совсем не то, что стрельцы астраханские. Степан призадумался: это могло быть и развязкой. Зовы со всей Руси к нему шли по-прежнему, но степной волк был хитер и осторожен. Если, худо ли, хорошо ли, Москва справилась и с ляхами, и со шведами, то с ним-то справится наверное. С другой стороны, казаки все сильнее тянули за зипунами. В его глазах зипуны эти большой роли не играли, но в этом направлении открывалась возможность, за неимением лучшего, сыграть роль южного Ермака.

И вот в начале марта Степан объявил поход на Персию. Станица встретила его великим ликованием и шумом, среди которого прошла как-то незаметно таинственная смерть Федьки Сукнина, который в последнее время все что-то со старшиной «загрызался» и вдруг был найден на рассвете под стенами городка с пулей в затылке. Казаки лихорадочно и весело готовились к походу: струги ладили, оружие исправляли и чистили, припас всякий готовили… Выходить в море в марте было раненько, но как ни тихо шел Прозоровский, все же он был уже под Астраханью, и мешкать просто не было уже времени. И вот 23 марта, в ветреный солнечный день, когда густо-синее море рябило мелкими белыми барашками, с криками, пальбой и великим чертыханьем и матерщиной подгулявшие казаки подняли паруса на своих двадцати четырех стругах и с песнями побежали к кавказским берегам. Огромное большинство из них о море не имело ни малейшего понятия, но, как известно, двум смертям не бывать, а одной не миновать, и к тому же с ними были запорожцы, которым морскую воду приходилось хлебать не раз…

И закрутился огненно-кровавый смерч вдоль опаленных берегов Каспия. Где стояли крепостцы, там казаки обходили препятствия сторонкой, а где защиты населению не было, там они жгли, грабили, насиловали, резали, лгали, погибали в крови и вине сами, но не щадили и людей. Не было того преступления законов божеских и человеческих, которое осталось бы не совершенным казаками. И так длилось целый год, от северных берегов Кавказа до юго-восточных пустынь закаспийских. Их струги были переполнены золотом, парчой, камнями самоцветными, оружием драгоценным, тканями самыми дорогими и ясырем, т. е. пленниками для продажи в рабство: вчерашние рабы только для себя хотели воли. У самого Степана жила в шатре, противно всем обычаям казацким, пленная красавица персиянка, Гомартадж, что значит Венец лунный – дочь славного воина и вельможи персидского, Менеды-хана…

И так как добычи просто-напросто грузить было уже некуда, то повернули казаки на Свиной остров, к берегам кавказским. Там тотчас же начался шумный дуван. Но расстаться с разбоем не хотелось все же: изредка делали казаки набеги на близ лежащие на кавказском берегу городки, иногда возили они туда свой ясырь и отдавали его задешево: на счет кормов и самим было плохо, так как не хватало хлеба. Страдали казаки и от недостатка пресной воды и часто вынуждены были пить морскую воду, от которой потом болели…

Начались споры, что делать и куда путь держать. Нарастало часто беспредметное раздражение. Очень косились они и потихоньку ворчали и на атамана, который держал в своем шатре красавицу Гомартадж: не по-казацки это – ежели никому бабы держать нельзя, так, значит, нельзя и атаману. Мука о женщине терзала их железными когтями и наяву, и во сне. И на кой черт все богатства эти, ежели на них тут ничего не укупишь?.. Падали духом… Вспыхнула какая-то болезнь, от которой стали многие помирать.

И вот раз жарким полднем, когда казаки изнемогали от зноя и среди тишины лагеря порхала только жалобная и нежная песенка тоскующей Гомартадж, вдруг раздался панический крик:

– Персюки!..

Прямо на Свиной остров от берегов Персии шла большая флотилия: то вел ратную силу против воровских казаков сам старый Менеды-хан. С ним был и его сын, молодой красавец Шабынь-Дебей, который горел местью за плен, а может, и за позор своей единственной сестры, Гомартадж. В отряде хана были не только персы, но и наемные кумыки и горские черкесы, всего человек тысячи четыре, то есть почти втрое больше, чем было казаков. Казаки с криками бросились к оружию, а Гомартадж вскочила и замерла, вся уйдя в свои огромные черные прелестные глаза…

И завязался на синих волнах ожесточенный бой. Но недолго длился он: персы были разбиты наголову. Старый хан был убит пулей на глазах простиравшей к нему руки дочери, Шабынь-Дебея провели связанного вместе с другими пленными в камыши, и только три струга персидских успели уйти назад к берегам Персии. Гомартадж, впившись зубами в белую руку свою, лежала по своей привычке на земле, лицом вниз, и в душе ее была черная смерть: теперь для нее было все кончено…

И вдруг около нее послышался шорох. Она испуганно подняла голову: подле стоял Васька Сокольник и, робко улыбаясь ей, тепло смотрел на нее своими нежно-голубыми глазами: ничего-де не опасайся, я тута… Она недоверчиво смотрела на него исподлобья своими дикими глазами. А он, все ободрительно потряхивая головой, достал из-за пазухи большую звезду из камней самоцветных – еще в Фарабате взял он ее в сгоревшем дворце шаховом – и протянул ее девушке. Та сперва удивилась, – этим алмазам да сапфиру синему в середке цены не было, – потом робко взяла подарок, слабо улыбнулась казаку и вдруг, снова зарыдав, уткнулась лицом в сухую землю… Васька жалостливо покрутил головой и на цыпочках отошел прочь: он не знал, ни что сказать, ни что сделать, да и атамана опасался…

Победа была полная, но казаки не очень ликовали. И особенно задумчив был Степан и старшины. Они понимали, что у шаха силы еще очень много, а у них она быстро шла на убыль: за последнее время в стычках и от болезни погибло больше пятисот казаков, а болезнь не только не унималась, но наоборот, разгоралась все более и более. И если много было у казаков тканей шелковых, золота, камней драгоценных, то хлеба не хватало, а баранина всем осточертела до того, что без дрожи на нее уж и смотреть не могли. И одно проигранное сражение, и потеряют они всю славу свою, и все свои богатства, которые тому же Степану были очень нужны для дальнейшего. Прошло еще несколько дней. Туча тоски и раздражения над казачьим лагерем все сгущалась. И вот раз вечером, под звездами, на берегу спящего моря, услышал Степан тихую и печальную песню, новую песню – должно быть, опять сложил Васька Сокольник, чистый высокий тенор которого плыл теперь так красиво под звездами над тихим морем. Степан прислушался:

 
Как далеченько, далеко во чистом поле, —
унывно пели казаки, —
Да еще как подалей, на синем море,
Как на синем было море, на Хвалынскиим,
Что на славном было острове на персидскиим,
Собирались казаки, добры молодцы,
Они думушку гадали все великую,
Думу крепкую гадали, заединую:
Вот кому из нас, ребятушки, атаманом быть?
Да кому из нас, ребятушки, атаманом слыть?
Атаманом быть Степану Тимофеичу,
Есаулом быть Иван Андреичу…
Атаман возговорит, как в трубу трубит,
Есаул возговорит, как в свирель играть:
Не пора ли нам, ребятушки, со синя моря,
Что на матушку на Волгу, на быстру реку?..
 

И был так тосклив заливистый и чистый Васькин тенор, что даже Гомартадж в скорби своей затаилась, слушая… И быстро, быстро капали слезы ее в сухой песок острова. И тосковали все: домой, домой!..

На другой день казаки, бывшие с ясырем на берегу, привезли весть, что раздраженные персы готовят большое войско, чтобы идти не только против воровских казаков, но и против русских вообще. А из Астрахани прилетел слушок, что будто пришла туда милостивая грамота от великого государя, который – если казаки только принесут ему вины свои – загодя все эти вины им отпускал…

Домой! Домой!

XIV. На радостях

По островам волжского излива, в камышах, давно уже стояли на челнах дозорные астраханского воеводы: не покажутся ли с моря гости дорогие?.. Хотя гарнизон Астрахани и был значительно увеличен, но воеводы чувствовали себя невесело: среди стрельцов и работных людей шло обычное шатание. И потому помимо стрельцов действительно была заготовлена и царская милостивая грамота, которою казакам загодя отпускались все их вины пред великим государем. Этот способ развязки всего воровского дела и воеводам и всему крапивному семени приказных был много приятнее: можно было рассчитывать на богатые поминки от казаков.

И вдруг в самом начале нестерпимо жаркого в Астрахани августа с устья прибегает один из дозорных стрельцов и несколько работных людей с учугов: воровские шайки пришли и пограбили Басаргу, учуг астраханского митрополита, забрав там рыбу, икру, вязигу и всякую рыболовную снасть, а на учуге оставив разную церковную утварь, которую они, видимо, отняли где-нибудь в Персии, да несколько человек ясыря, которые похуже. И, пограбив, казаки снова ушли в море…

Астрахань возбужденно зашумела: что-то будет?..

И прибегает в город купчина персидский, Мухаммед Кулибек: шел он в Астрахань на двух бусах. На одной бусе были погружены его товары, а на другой – дорогие аргамаки, любительный подарок от шаха великому государю. Казаки пограбили все, а кроме того, забрали в плен и его сына Сехамбека, за которого требуют выкуп в пять тысяч рублей. И стали-де те воры-казаки станом на Четырех Буграх…

Князь И.С. Прозоровский, – он был дороден собою и важен, но неказисты уши его были слегка оттопырены, глаза водянистые, а кроме того, он всегда задыхался от постоянной насмоги, – князь Прозоровский заволновался и, отслужив тотчас же молебен, снарядил против казаков товарища своего, князь Семена Ивановича Львова со стрельцами. Отряд погрузился на струги и с великим бережением поплыл к изливу. Князь вез с собою царскую милостивую грамоту…

Остров Четырех Бугров был высок и каменист, а кругом его поросли густые камыши. Взять там казаков было делом нелегким. Они были уже упреждены своими верными людьми о ратных приготовлениях воеводы. Собрав круг, они решили, что, буде можно, они дадут бой, а нельзя – побегут на Куму, а оттуда, степью, на Дон, а по заходу отгонять там у черкесов нужных им коней. И как только увидали они отряд князя Львова, – у воеводы было силы вдвое больше, – так сразу бросились к стругам и дали ходу в море. Князь Львов бросился за ними в погоню, но напрасно: двадцать верст гнался он за казаками, но догнать их не мог. Остановив свои струги, он послал вслед казакам одного из стрелецких голов, Никиту Скрипицына, с царскою грамотой.

Казаки, увидев прекращение погони, усталые до последней степени, тоже остановились средь тихо сияющего моря. К ним быстро спел гонец. Атаман на раззолоченном и всячески разукрашенном струге своем «Соколе» пошел навстречу гонцу.

– От великого государя милостивая грамота к казачьему войску… – стоя во весь роет, проговорил гонец Никита Скрипицын, высокий блондин с козлиной бородкой и наглыми серыми глазами.

– Бьем челом великому государю… – с достоинством отвечал Степан, принимая чрез борт грамоту за большой печатью.

– Боярин воевода князь И.С. Прозороский велел говорить вам, казакам, что он пропустит вас на Дон, – продолжал Скрипицын. – Только вы должны выдать все пушки и морские струги, отпустить служилых людей, которых побрали вы на Волге и в Яике-городке, купеческого сына Сехамбека и другой полон…

Казакам очень хотелось домой, отдохнуть, разгуляться, среди них продолжала свирепствовать болезнь, совсем плохо было с продовольствием, и потому Степан сказал:

– Просим от всего нашего казацкого войска, чтобы великий государь велел супротив своей милостивой грамоты отпустить нас на Дон со всеми пожитками, а мы за то рады служить и головами платить, где великий государь укажет. Пушки отдадим и служилых отпустим в Астрахани, струги отдадим в Царицыне, где будем на Дон переволакиваться, а о купчинином сыне Сехамбеке подумаем: он сидит у нас в откупу в пять тысяч рублев…

Поторговались для виду. Степан тут же, в море, поднес гонцу добрые поминки, и казачьи струги вернулись на Четыре Бугра, а князь С.И. Львов на всякий случай запер им своей флотилией выход в море. Тут же, на Басаррге, он привел всех их к кресту, и 25 августа казачья станица двинулась на Астрахань и разбила свой стан несколько повыше города, у Болдинского устья.

Ивашка с двумя рослыми казаками, все в шелку да в бархате, в шапках, расшитых жемчугом и бриллиантами, явились на двор воеводский и известили князя, что в город едет сам атаман Степан Тимофеевич и что князь должен оказать ему при встрече соответствующие почести.

Князь Прозоровский немножко струхнул тона этих молодцов, но справился и, уставив на них свои водянистые глаза, проговорил:

– Какие такие почести? Мне самому, воеводе, нигде никаких почестей не отдают, когда я куда выезжаю…

Послы не настаивали.

– Не вышло и не надо… – смеялись они между собой, возвращаясь в стан. – Обойдемся и без почестей…

Степан тотчас же направился в Приказную Избу и сложил там бунчук, знак своей атаманской власти. Тут же переданы были властям десять прапоров казачьих, часть пушек и часть полону, но за то и они тут же получили от воеводы из сумм Приказной Избы пять тысяч рублей за плененного сына персидского купчины. А затем была выбрана депутация из шести казаков, которая должна была ехать в Москву, чтобы добить там челом великому государю и поклониться его царскому величеству теми островами, которые были отвоеваны саблей у шаха. Конечно, островки эти далеко не Сибирь, но чем богаты, тем и рады… Для приказных в Москве послы везли достаточное количество всяких любительных подарков. И тут воеводы и все приказные получили гостинцы персидскими крадеными тканями. Но воеводы все же настаивали, чтобы Степан отдал им все пушки, весь полон и все пограбленные пожитки.

– Бьем челом великому государю, но этого сделать никак нельзя… – щеголяя своим умением обращаться, говорил Степан. – Товары, которые мы побрали в море с бусы, подуванены и иное пошито, иное продано и пропито. Никоим образом собрать всего нельзя. А за то за все мы идем к великому государю и будем платить головами своими. А что ты, воевода, говоришь о полони с шаховой области, так это досталось нам саблею и есть наше прямое достояние: наши братья за то в шаховой области побиты и взяты в неволю. Да и много ли полону? На пять, на десять человек один полоняник разве! Этого отдавать нам не привелось. А пушки остальные нам нужны, когда пойдем степью от Царицына до Паншина-городка: место там глухое, могут напасть крымские, азовские и всякие военные люди. Надо же нам чем-нибудь обороняться!.. А как в Паншин придем, так все пушки в Царицын пришлем… А служилых мы неволей не держим…

– Ну, морские струги отдайте…

– Струги отдадим… Тринадцать стругов есть…

– Да еще следует перепись всем твоим казакам сделать…

– По нашему, по казацкому праву, не повелось нам, казакам, переписи делать… – нетерпеливо повысил тон Степан. – Ни на Дону, ни на Яике никогда того не бывало и в государевой грамоте того не написано, а это вы, воеводы, от себя не делом говорите. А также и того не написано, чтобы нам нашу рухлядь отдавать…

Воеводы уступили. То, что происходило в городе на их глазах, внушало им нарочитую осторожность: толпы черного народа и стрельцов целыми днями стояли вкруг воровского стана, дивясь и завидуя веселой, вольной и богатой жизни казаков. Чего уж тут говорить: на атаманском струге, на «Соколе», нос был весь вызолочен, веревки были все из чистого шелка, а паруса из самых дорогих персидских тканей, вино с утра лилось рекой, всю ночь напролет слышались веселые крики и песни, а золото и серебро разбрасывали казаки, а в особенности сам атаман, пригоршнями. А добра, добра всякого сколько выносили они на торг!.. И золото, и шелка, и меха дорогие, и оружие всякое, и каменья самоцветные… Армяне да тезики скупали все на разрыв и, как говорили, в неделю составили себе отличные состояния, так как казаки плохо понимали в ценах того, что они продавали: золотую цепь в сажень длиной, украшенную алмазами, они отдавали за сорок рублей, а фунт шелка шел за три копейки… И кто ни обратился бы к Степану за помощью, ни один не ушел от него с пустыми руками. И, когда он, как и все казаки, весь в шелку и золоте, появлялся в Астрахани, черные люди бросались пред ним на колени и восторженно лепетали: «батюшка… сокол наш… отец!..» А астраханские красавицы, веселые женки, только на казаков теперь и глядели. Форсисто, щепетно выступая и помахивая шелковыми ширинками, грудастые, нарумяненные и набеленные красавицы неустанно прельщали сердца суровых воинов.

– Выходка, нет, выходка-то какова!.. – глядя с восторгом на них, задыхались казаки. – Отдай все и мало…

И спешно несли красавицам астраханским в трудах добытые денежки.

Очень уж требовательными быть в этой обстановке, воеводам не приходилось никак. И когда раз астраханская девка Маша прибежала к ночи на воеводский двор, чтобы сообщить, что Степан, вдребезги пьяный, спит у нее и что можно его взять безо всякого, князь С.И. Львов только руками на глупую девку замахал:

– Окстись, девка… Ополоумела?! Только бы чертей из города-то поскорее выпроводить, а там провались они в тартарары… Иди, иди. Придумают тожа!..

– О-хо-хо-хо… – вздохнул сокрушенно городской палач Ларка, дружок Машкин, который всю эту механику подстроил в надежде на великие и богатые милости. – Попомни вот мое слово, Машуха: ходить им всем без голов! А много ли тебе Стенька-то отсыпал, а?..

Воеводы не посмели даже вытребовать у Степана царских аргамаков, а князь С.И. Львов, – невысокого роста, плешивый, с бараньими глазами навыкат, – откровенно махнул рукой на дела государские и все время бражничал со Степаном то на стругах у него, то в своих княжеских хоромах.

Раз казаки закрутили особенно крепко. Кутеж шел без передышки уже второй день. Степан, величаясь перед стоявшей, как всегда, на берегу толпой, сидел со своими приближенными и разодетой Гомартадж на палубе своего сверкающего «Сокола». Несмотря на нестерпимую жару, на плечи его была наброшена пышная соболья шуба, покрытая драгоценным персидским златоглавом. Князь С.И. Львов, только что проспавшись, снова прикатил в казацкий стан и, сопя осторожно поднялся сходнями на струг.

– Всей честной компании…

– А-а, воевода, добро пожаловать!..

Увидал князь шубу, так глаза его и разгорелись.

– Это вот так шуба!.. – склонив лысую голову набок, протянул он. – Что бы тебе вот такой шубой поклониться дружку-воеводе… Нет, все норовит пустяками всякими отделаться…

– Мало тебе я всякого добра передавал… – презрительно смерил его Степан глазами. – Ишь, глаза-то завидущие!..

– Ох, Степане пренебрегай нами… – сладко проговорил князь-воевода. – Мы в Москве все ведь можем устроить тебе – и злое, и доброе…

Степан сердито взглянул на своего друга.

– Ну на, пес с тобой… – сбрасывая шубу с плеч, сказал он. – Возьми шубу – только смотри, не было бы в ней шуму…

– Ну, шуму… – жадно принимая подарок, сказал князь, добродушно смеясь. – Вот это так уж уважил!.. Правду говорится, что для милого дружка и сережка из ушка… Уж так уважил, так уважил…

Воевода бережно передал шубу своим холопям и велел ее отвезти сейчас же с великим бережением домой. Пьяные казаки прямо зубами скрежетали, глядя своими красными с перепоя глазами на этот наглый грабеж среди бела дня. Попойка продолжалась…

Но Степан был сумрачен. Его угнетала неопределенность его положения: не то герой, не то не совсем еще прощенный преступник. И не видно было выхода из этого положения. И нужны какие-то решительные шаги, чтобы снова почувствовать под ногами твердую землю. Даже в мелочах на каждом шагу все путаница какая-то. Вот хоть взять эту девку персидскую. Предлагали за нее персюки хорошие деньги – закобенился, не взял, а куды теперь он с ею денется? Он знал, что казаки ропщут на этот счет тем более, что к другим он в этом отношении был очень строг. Он не препятствовал им веселиться с веселыми женками, но стоило одному из казаков спутаться в Астрахани с мужнею женой, как Степан, блюдя перед кем-то какие-то, самому ему совершенно чуждые, заветы, приказал утопить его тотчас же в реке, а бабу повесили за ноги к столбу, вбитому в воду, и так она, заголенная, и висела на нестерпимом солнце на глазах у всех. И было уже ему словно и жаль расставаться с Гомартадж, – казаки в шутку звали ее под веселую руку Комар-тож, – он как будто уже стали привязываться к ней. Правда, в сердцах он мог иногда отбросить ее ногой, как собачонку, правда, иногда для смеху он учил ее срамным русским словам, и все казаки за животики хватались, когда хорошенькая девушка, ничего не подозревая, старалась выговорить какое-нибудь паскудство, но все же без нее ему словно было иногда и скучно. Но казаки шли на Дон, домой, а там жена, дети. Куда денет он там персиянку? В глазах самостоятельных казаков ему, атаману, не подобало очень уж скандалиться по пустякам: пошел за большим делом, так девок за собою таскать нечего… И не мог он уже теперь отдать ее другому: сердце не позволяло…

Гомартадж полулежала на пушистом ковре. На ней было тяжелое шитое золотом платье, и вся с головы до ног была она засыпана жемчугом и драгоценными камнями. Васькин гостинец – большая звезда алмазная с синим сапфиром огромной величины посредине – искрилась у нее на груди… Прелестными, немножко дикими, глазами газели она задумчиво и печально глядела на широкую, пылающую пышными огнями заката реку и была душой далеко, далеко от всего, что ее окружало. Степан хлопал чарку за чаркой, и глаза его наливались какою-то черной и дикой силой.

– Эй, все!.. – вдруг встав во весь рост, загремел он. – На весла!.. едем кататься… Живее!..

Несколько минут суеты около чалок, и один за другим струги, пьяные и шумные, выплывали на пылающий на закате стрежень.

– Мою любимую… Запевай!..

И на соседнем струге залился, зазвенел Васька-Сокольник:

 
Вниз по матушке по Волге…
 

Васька нарочно сел спиной к атаманскому стругу: крепко «жалел» он про себя персиянку. И подхватили сотни голосов:

 
…да по Волге
Легка лодочка плывет…
 

И из строя густо-гудящих голосов опять поднялся чистый, как лесной ключ, голос Васьки:

 
Как во лодочке гребцов…
 

И еще горячее похватили струги:

 
…да гребцов ровно тридцать молодцов…
 

Дикая, черная сила неуемной волной поднялась в широкой груди пьяного Степана и ударила в голову. Да, надо развязывать себя, надо найти сразу выходы, все привести в ясность и всех удивить.

– Эх, Волга… – точно рыданием вырвалось из его взбаламученной груди. – Много дала ты мне и злата, и серебра, и славой покрыла меня, а я ничем еще не отблагодарил тебя!..

Не зная, что он еще сделает, он огляделся красными, воспаленными глазами. И вдруг схватил он железной рукой удивленную и перепуганную Гомартадж за горло, а другой за ноги и – швырнул ее в пылающую огнями заката Волгу. Золотом и кровью взбрызнули волны, раздался жалкий крик девушки, и вздох удивления и ужаса пронесся по стругам. Васька-Сокольник вскочил с диким лицом и только хотел было броситься в воду, как загремел страшный голос атамана:

– Не сметь!..

И черное дуло пистолета жутко уставилось Ваське в глаза.

Гомартадж, жалобно крича непонятные слова и уже захлебываясь, боролась со своим тяжелым платьем, которое тянуло ее вниз…

– Ну, что опешили? – пьяно крикнул атаман и сам уверенно затянул:

 
Взбушевалася погода…
 

И, потрясенные, пьяные, полусумасшедшие, подхватили казаки:

 
…да погода,
Погодушка не малая!..
 

От города, пылающего в огнях заката, плыл важный и величавый благовест ко всенощной, а по реке лилась широкая, за душу хватающая песня о Волге родимой… Уносимая стрежнем, Гомартадж все еще барахталась, и шли от нее во все стороны огневые круги волн. Вот она скрылась на мгновение, опять всплыла, опять погрузилась, взмаячила на мгновение белая рука, и огневая река сомкнулась над ней навсегда.

 
Ничего в волнах не видно… —
 

выводил тенор, – уже не Васькин, другой: у Васьки в горле перехватило, и петь он не мог, и снова, в упоении диком, подхватил пьяный хор:

 
…да не видно,
Только видно одну лодку…
 

– Ну, зачем эдак-то?.. – слюняво говорил совсем пьяный князь С.И. Львов. – Не нужно, так мне девку отдал бы…

Степан презрительно смерил его взглядом.

– Ах ты, сопляк!.. – уронил он тихо… – Туда же…

– Что это? Никак заблаговестили? – спохватился вдруг князь, точно очнувшись… – И то… Ко всенощной… А мы-то, греховодники!..

И, сделав благочестивую рожу, князь стал широко креститься.

Казаки смеялись. И Степан, вдруг схватившись обеими руками за волосы, зарычал, как тяжело раненный зверь, и по жесткому пьяному лицу его покатились слезы жгучей, беспредельной тоски…


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 | Следующая
  • 4.6 Оценок: 5

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации