Текст книги "Пушки царя Иоганна"

– Портниха-то найдется, но найдутся ли у вашей милости деньги?

Ответом на вопрос было только возмущенное фырканье прекрасной панны. Кампфрау понимающе переглянулись, но возражать больше не стали.

– Для того дела, по которому она нужна Страннику, ей и одной рубашки много, а уж если постарается, то он не поскупится на наряды для нее… – шепнула та, что постарше, своей товарке.

– Хорошо, ваша милость, – дуэтом заявили они панне Карнковской, – мы пришлем портниху утром, и уж будьте уверены, она сможет угодить вам.

Пока Агнешка принимала водные процедуры, Янек и Первушка, кляня свалившуюся на них напасть, пытались решить вопрос с питанием. Анциферов вообще не очень представлял себе, чем питаются знатные полячки, а Корбут хоть и представлял, но решительно не знал, где эти кушанья можно сыскать. Когда он служил у Карнковских, готовкой занимался повар, а заботы юного литвина не простирались далее ухода за платьем и прислуживания во время обеда. Можно было, конечно, обратиться к царским поварам, но вся беда в том, что их не было. Сам государь в походе ел то же, что и все его ратники, а потому повара остались в кремле. В том, что прекрасной панне Агнешке придется по вкусу каша с салом, были определенные сомнения, и парням наверняка пришлось бы отправляться на поиски еды… На их счастье, к только что поставленному шатру подошел рослый рейтар и, смущенно улыбаясь, спросил: не здесь ли находится царская полонянка?

– А тебе зачем? – насторожился Янек.

– Да вот, гостинца принес, – пробасил он в ответ и показал шлем.

Заглянув в него, ребята едва не ахнули, стальной шишак был доверху наполнен свежей земляникой.

– Это откуда же? – изумился Первак.

– Да вот, набрал…

– Слушай, дружище, как тебя?.. – встрепенулся Анциферов, чувствуя, что решение проблемы близко.

– Савва Протасов, жилец московский.

– Вот что, Савва, тут такое дело… земляника – это, конечно, хорошо, да только…

Новый знакомец, уяснив проблему, на минутку задумался. Затем, решительно встав, велел страдальцам идти за собой. Через несколько минут они оказались у большого шатра, вокруг которого стояли несколько возов. Шепнув пару слов Первушке, он шагнул вперед, увлекая за собой Янека, и громко крикнул:

– Матвей Иваныч, принимай гостей!

– Чего тебе надобно, болезный? – преградил ему путь один из холопов.

– Я к Матвею Ивановичу пришел, – неожиданно пьяным голосом заявил Савва, – да не один, а с другом!

– К какому такому Матвею Ивановичу? – попытались урезонить его остальные холопы. – С каким таким другом?..

Савва, впрочем, не слушая их, медведем пер вперед, таща за собой Корбута. Распихивая холопов одного за другим, он рвался к шатру, пока, наконец, не вышел его хозяин.

– Что за шум! – осведомился он у толпящихся вокруг людей.

– Да вот, рейтар какой-то рвется с ляхом, говорит, друг…

– Проше пана, помилуйте, – заголосил сообразивший в чем дело Янек, – я знать не знаю этого пана. Я человек высокородного пана Михальского, а с этим рейтаром мы и пары слов не сказали, а он тащит меня непонятно куда!

– Кого потерял, служивый? – осведомился хозяин шатра у Протасова.

– Дык Матвея Ивановича Рожнова!.. – с пьяным вызовом ответил Савва.

– Эва, – протянул кто-то из холопов, – да его шатер с другой стороны лагеря! Видать с пьяных глаз перепутал…

– Ой, и верно, прошу прощения! – изумился рейтар и тут же накинулся на Янека: – Ты куда меня завел, ляшская морда?

Хозяин шатра давно бы приказал вытолкать их обоих в шею, но упомянутое Корбутом имя всесильного царского телохранителя заставляло проявлять осторожность, и потому незваные гости были выпровожены с честью. Пока они там препирались, Первушка ловко пролез под возами, нашел там клетки с птицей и, открыв одну из них, недолго думая посворачивал шеи сидящим там каплунам[56]56
  Каплун – кастрированный петух. Был такой кулинарный изыск у наших предков.


[Закрыть] и спрятав их под полой кафтана, был таков.

– Ну как? – осведомился «протрезвевший» Савва, когда приятели снова встретились.

– Порядок, – ухмыльнулся довольный Анциферов, шагая к своему шатру.

– Ну и ладно, – вздохнул рейтар, – пора мне. Кланяйтесь Агнешке: чем смог, тем услужил.

– Спаси тебя Христос, – поблагодарили его приятели и двинулись готовить для своей подопечной.

Пока они так старались, панна Карнковская успела пожалеть, что столь легкомысленно отказалась от платья, и сидела, завернувшись в плащ и размышляя о своей судьбе. Как ни плохо она знала немецкий язык, разговор маркитанток был ей в общих чертах понятен. Что же, не все так плохо. Разумеется, королевич Владислав очень приятный молодой человек, весьма воспитанный кавалер и пылкий любовник, но… разве она виновата, что попала в плен? Надо было лучше следить за своей возлюбленной! К тому же, откровенно говоря, герцог Иоганн Альбрехт смотрелся куда выигрышнее на фоне польского принца. Он был уже зрелый и сильный мужчина, а Владислав – всего лишь мальчишка в короне. И самое главное… тот, кого наемники фамильярно называли Странником, был ее первой любовью! Когда сияющий как новенький злотый Янек подал ей еду, Агнешка восприняла это как должное. Правда. она надеялась, что с ней разделит трапезу… один человек, но, поразмыслив, решила что у того и так много забот, к тому же ей совершенно нечего надеть… и вообще! Впрочем, поданный ей бульон был наварист, курятина нежна, а ягоды показались даже изысканным лакомством. Право же, жизнь налаживалась. Пока она изящно обгладывала крылышко, прислуживавший ей Корбут налил в чашку подогретого вина.

– Прошу вас, прекрасная панна, – робко предложил он ей напиток, – это вино, конечно, недостойно вас, однако ничего лучшего тут нет. А вам нужно подкрепиться.

– Благодарю, – улыбнулась королева его грез и протянула руку за чашкой.

Укутывающий девушку плащ чуть соскользнул, и взору юноши открылись тонкая шея и прекрасное плечо совершенно мраморной белизны. Дыхание Янека перехватило, руки задрожали, а язык онемел. Нимало не смутившись, Агнешка поправила свое одеяние, как будто рядом с ней стоял не мужчина, а резной комод.

– Давно ты здесь? – поинтересовалась она, насытившись.

– Кажется, целую вечность… – пролепетал в ответ юноша, у которого перед глазами все еще трепетала тонкая жилка на молочно-белой шее.

– Вечность – это много. – Прекрасное лицо панны тронула тонкая улыбка. – Как ты попал в плен?

– Меня захватил пан Михальский.

– А, это, наверное, тот шляхтич, что охраняет герцога, – наморщила лобик Агнешка. – У него довольно грозный вид.

– Вы правы, ваша милость, он телохранитель русского царя и весьма опасен в бою. Мне пришлось видеть его в деле, и я до сих пор не понимаю, как мне удалось выжить.

– А скажи мне, – спросила девушка, даже не подумав притвориться, что горестная судьба Корбута ей хоть немного интересна, – кто такая госпожа Элизабет?

Лицо Янека выразило совершеннейшее отчаяние, но он был вынужден признаться, что слышит это имя впервые.

– Может, твой друг-московит знает?

– Вполне вероятно, – ухватился за эту мысль литвин, – пан Анциферов не слишком образован, однако человек он осведомленный и будет рад услужить вашей милости.

– Так спроси его, только пусть не показывается. А то вид у него какой-то… варварский…

– Так это, верно, Лизка Лямкина, – почесав голову, ответил Первушка на вопрос Янека.

– А кто она?

– Так это… – помялся он, – в Немецкой слободе живет. Муж ее трактир держит, а она сама всякой всячиной торгует, по женскому делу: лентами там, кружевами всякими. Деньги еще в рост дает, да вместо обычной лихвы[57]57
  Лихва – ссудный процент в допетровской Руси.


[Закрыть] какой-то процунт требует.

– Процент, наверное? – поправил его Янек.

– Может, и так, – согласился писарь, – а что это?

– Ну как тебе объяснить… – задумался Корбут. – Это от латинского «про центум», то есть «сотая доля». Можно сказать, что процент это лихва и есть.

– Ишь ты, – покрутил головой Анциферов, – а что, все ляхи латинянский язык ведают, как ты?

– Многие знают, – пожал плечами литвин, – хотя большинство запомнили лишь по нескольку слов и вставляют их в разговор, когда надо и не надо, чтобы показать свою ученость.

– Точно как наши бояре, – усмехнулся Первак, – как начнут в думе говорить, то как будто Священное Писание читают – ни слова в простоте!

– А скажи мне, Незлоб, – снова начал Янек, понукаемый красноречивыми взглядами Агнешки из-за ширмы, – эта, как ты сказал, Лизка Лямкина, она с вашим государем…

– Янка, ты совсем дурак – кто же о таких делах вслух говорит? За такое можно и без языка остаться.

– Значит, это правда?

– Может, и правда, – отрезал Первушка, – я им свечку не держал. Однако наш государь – человек молодой, а царица Катерина из неметчины носа не кажет. Так что если грех и есть, то небольшой! И государь наш если и блудит, то по-тихому.

– Но ты ведь знаешь?

– Да все знают, – отмахнулся Анциферов, – но вслух не говорят, потому как у боярина Ивана Никитича Романова катов в приказе много, а язык у каждого все-таки один!

Услышав рассказ Первака, Агнешка загадочно улыбнулась. Ну конечно, она права. Да, у него была женщина, но разве может какая-то маркитантка сравниться с ней? Наверное, он не раз пожалел, что отверг ее любовь. Что же, теперь герцог может исправить эту ошибку. Она не будет слишком уж строга к нему и даст возможность заслужить прощение. Скоро он придет, и ей нужно подготовиться. Волосы расчесаны, наряда все равно нет, что же делать? Не придумав ничего лучше, девушка прилегла на оттоманку, постаравшись принять самую соблазнительную позу. «Ты все равно будешь моим, Странник», – подумала она и… скоро заснула.

Проснувшись утром, панна Карнковская поняла, что ее ожидания не оправдались, и, по крайней мере, нынешней ночью ее никто не посетил. Это было обидно. За ночь воздух остыл, в шатре было холодно, а надеть все еще нечего. К тому же мочевой пузырь настоятельно напоминал о своем существовании, а каким образом его можно опорожнить, было совершенно неясно. Ее слуги, или охранники, бессовестно дрыхли у входа в шатер, завернувшись в тулуп. «Им-то, наверное, тепло», – разозлилась Агнешка и страшно захотела пнуть кого-нибудь из них в бок. Однако осуществить это желание не получилось, потому что московит проснулся и, увидев стоящую перед ним закутанную в плащ девицу, сладко потянулся и поприветствовал ее:

– Доброго утречка, боярышня!

Слова эти показались панне Карнковской настолько бесстыдными, что она не нашлась что ответить и, фыркнув, ушла на свою половину. На ее счастье, скоро заявились маркитантки, принесшие ее выстиранную одежду. Кроме того, с ними пришла женщина, назвавшаяся портнихой, и принялась снимать мерку с Агнешки.

– У вашей милости очень красивая фигура, – льстиво заметила портниха, говорившая по-польски гораздо лучше своих товарок. – У меня есть прекрасный атлас, в котором вы будете выглядеть великолепно!

– Все это хорошо, – не слишком любезно отвечала полячка, – но нельзя ли побыстрее?

– Кажется, у вас какие-то проблемы? – проницательно посмотрела на нее немка. – Ну, конечно, у вас есть свой шатер, но нет служанки, а эти мужланы и не подумали, что у фройляйн бывают надобности! Эй вы, кумушки, ну-ка сводите госпожу в отхожее место, да смотрите, чтобы солдатня не чесала на этот счет свои языки. Наш Ганс верен себе, он хорошо знает, зачем нужны женщины, но совершенно не догадывается, как устроить их быт.

– Что-то непохоже, чтобы он побывал здесь сегодня ночью, – пробурчала одна из маркитанток.

– Вот уж не твое дело! – отрезала портниха. – Давай помоги госпоже и возвращайтесь обратно. У нас много дел.

Снова переодевшись в мужскую одежду, Агнешка почувствовала себя гораздо лучше. По крайней мере, она могла выйти из шатра, не привлекая к себе особого внимания. Немки снова ушли, пообещав вернуться, когда платье будет готово. Янек и Примус заботились о ней и всячески угождали, но лишь одна вещь омрачала ее пребывание в московитском лагере: он не проявлял к ней ни малейшего любопытства. К царскому шатру постоянно подъезжали какие-то люди. Одни входили туда, другие выходили, третьи толпились рядом. Иоганн Альбрехт и сам частенько отъезжал куда-то, осматривая войска или укрепления. И посреди всех этих дел у него не нашлось и минутки, чтобы подойти к ней и спросить, как она… Нет, это решительно невыносимо! И как она только могла сравнить мягкого и обходительного Владислава с этим бесчувственным чурбаном! Мало ли что вокруг война, а может, ей скучно!!!

Между тем вокруг действительно бушевала война. Пока русские отступали, их иногда тревожили, нагоняя, небольшие конные отряды поляков или литвин. Но они были слишком немногочисленны, чтобы представлять угрозу отборной царской кавалерии. К тому же Михальский и Панин пару раз устраивали засады на преследователей, и те, угодив под плотные залпы и острые сабли, бежали прочь, теряя товарищей. Но на следующий же день после возвращения царских полков под Можайск, показались передовые отряды их преследователей, а за ними и вся польско-литовская армия. Увидев укрепленный лагерь противника, Ходкевич приказал остановиться и ставить табор. Мекленбургский дьявол уже показал, на что способен, и гетман не хотел, чтобы его еще раз застали врасплох.

Пока главные силы готовились к предстоящей битве, отряды легкой кавалерии с обеих сторон гарцевали на виду друг у друга, иногда перестреливаясь, а иногда и устраивая яростные сшибки, пытаясь выяснить в кровавых схватках, кому покровительствует Господь, а кто взялся за оружие по наущению нечистого.

Шатер Агнешки стоял на возвышенности, и она часто могла наблюдать за польским лагерем и храбрыми шляхтичами, вызывающими московитов на поединок. Как ей показалось, обычно в сабельных схватках верх одерживали всадники Речи Посполитой, но в перестрелках неизменно побеждали воины Иоганна Мекленбургского.

– Так и есть, – подтвердил ее догадку Корбут, – у русского царя много стрелков, и ружья у них самые лучшие. Про артиллерию же и говорить нечего, его пушкари просто великолепны.

– Лучше наших? – прищурила глаз панна Карнковская.

– Прошу вашу милость простить меня, а только у кого угодно пушкари лучше, чем у бедной Речи Посполитой… – горестно вздохнул Янек. – Разве что те немцы, которых нанял королевич, могут сравниться с русскими.

– Так ты думаешь, что они одолеют наших?

– Не знаю, панна, а только царь Иоганн до сих пор не проиграл ни одного сражения.

– Почему ты называешь его царем? Ведь всякому известно, что единственным законным московитским государем является королевич Владислав!

– А отчего вы, ваша милость, не зовете Владислава царем, если он законный? – парировал Корбут. – Я маленький человек, госпожа, а только вижу, что Иоганн Альбрехт, или как его теперь зовут, царь Иван Федорович, создал большое и сильное войско и не отдаст так просто то, что полагает своим. А еще я сам видел, как его разведчики ходили по нашему лагерю, будто у себя дома, и потому думаю, что все наши планы ему хорошо известны.

– Так ты думаешь, что они победят? – повторила вопрос Агнешка.

– Не знаю, панна… я, правда, слышал, что сюда Сагайдачный ведет на помощь королевичу запорожцев, и русские воеводы и сам царь крепко этого опасаются…

– Ты знаешь, Янек, – неожиданно встревожилась девушка, – мне кажется, что с казаками не все ладно.

– Что вы имеете в виду?

– За день до того, как мы подошли к Можайску, к герцогу Иоганну приезжали какие-то люди. Было уже довольно поздно, и они, наверное, думали, что я сплю, а потому говорили вполне свободно. Я кое-что услышала и теперь беспокоюсь.

– Простите, о чем вы?

– Они говорили на русинском, и я не все поняла, но, кажется, среди казаков есть предатели!

– Что вы говорите – неужели Сагайдачный осмелился бы…

– Нет, не он. Пришедшие к герцогу люди постоянно сетовали, что Петр Конашевич-Сагайдачный слишком предан Речи Посполитой и никогда не пойдет против нее. Однако среди запорожцев есть те, кто не желает воевать против Москвы. Они собираются убить своего предводителя и ударить королевичу в спину.

– Этого не может быть!

– Я говорю только то, что слышала.

– Если все так, то королевич обречен! Разве что он разгромит герцога до прихода казаков.

– Но ты же говорил, что у московитов много пушек?

– Это верно, вот только пороха у них не так много…

– О чем ты?

– Я сам слышал, как Иоганн обещал повесить князя Пронского, приведшего обоз в лагерь. Как оказалось, порох, привезенный им, отсырел и никуда не годится. Так что на большое сражение его может и не хватить…

Возвращаясь после очередной поездки, я снова увидел перед своим шатром Агнешку. Уж и не знаю, что она опять себе вообразила, но девчонка всячески старается попасться мне на глаза и обратить на себя внимание. К тому же чертовка реально хороша, а я уже почти месяц в походе. Даже в мужском наряде она выглядит чрезвычайно соблазнительно, а скоро будет готово ее платье… Вот черт бы взял этих маркитанток! Какого, спрашивается, нечистого они взялись за ее гардероб? И самое главное, кто будет за это платить! Нет, понятно, что я, но с какой стати? Она мне что, близкая родственница, жена или любовница? Ладно, за последним дело не станет, только зачем оно мне? Хорошо, знаю зачем! Только из-за этой профурсетки я когда-то Болика потерял. Как вспомню его раненого, когда он мне в предательстве признавался… Интересно, живой он там?

– Ваше высочество, – кричит мне она, радостно улыбаясь, как будто в лотерею выиграла.

– Приветствую вас, прекрасная панна, – отвечаю я, постаравшись придать лицу радость, которой не чувствую.

– Вы совсем забыли обо мне, – пытается кокетничать девушка.

– Как можно! Всякий кто увидит вас хоть раз, никогда не сможет стереть ваш облик из памяти… – Господи, что я несу!..

– Ах, вы так галантны! Может быть, вы как-нибудь навестите меня? Я так скучаю…

– Как мило. Я просто теряюсь, пытаясь угадать, чем заслужил вашу благосклонность.

– Вы так жестоки, ваше высочество… разве вам не известно, что я всегда испытывала к вам сердечную привязанность?..

– Что же, решено! Как только я разгромлю вашу прошлую «сердечную привязанность», непременно навещу вас. Если мне особенно повезет, то вас навестят сразу две ваших «сердечных привязанности»!

Бессердечно улыбнувшись в лицо готовой расплакаться девушке, я быстрым шагом направился к себе в шатер, чувствуя, что если задержусь еще немного, то схвачу ее у всех на виду, и прямо там, и… и чтобы кричала от страсти!

Тут можно остаться хоть ненадолго одному и попытаться успокоиться. К черту девок, у меня сражение на носу, а мысли в голову лезут – только о всяком непотребстве! Через некоторое время начинают собираться мои ближники. Сначала Вельяминов с Михальским, затем недавно приехавший Ван Дейк, и наконец бочком протискивается Пушкарев. Рутгер оживлен и с довольной улыбкой рассказывает о своих делах. Ну, молодец, что тут скажешь. Завод поставил, руду копает, чугун льет. Целый обоз ядер и картечи притащил к нам. Очень вовремя, кстати. С ядрами у нас просто беда! Их сейчас изготовляют либо из камня, либо из железа. Поставщиков много, но главный из них – Устюжна, тот самый городок, где я в свое время нашел Марьюшку. Тогда мой верный Никита еще крупно повздорил с местным земским старостой, и, похоже, что с тех пор нас там немного недолюбливают. И вот теперь тамошний воевода получил приказ заказать у кузнечных дел мастеров кованые ядра. Собственно, дело совершенно обычное, но в этот раз отчего-то нашла коса на камень. Кузнецы дружно заявили, что поставлять ядра по цене в восемнадцать алтын за пуд никак не могут, ибо самим в убыток.

Стали разбираться, в чем дело, и выяснилось следующее: лето было дождливое, уровень воды в болотах поднялся, и криц заготовили мало, отчего они поднялись в цене. По той же самой причине углежоги заготовили меньше угля, и угадайте, что стало с ценой? Плюс ко всему, местные мужики все лето работали над восстановлением деревянных стен города и в связи с этим отбыли все свои повинности, так что напрячь их еще и на пережог угля или поиск болотной руды никак не удастся. Короче, не изволь гневаться, царь-батюшка, а хоть пару-тройку алтын на пуд накинь! Нет, вы слышали? Я вообще-то как-никак самодержец, практически сатрап и некоторым образом эксплуататор. А вы мне такие вещи говорите – да как у вас язык повернулся? Как вас земля носит, паразитов, я спрашиваю! Так что чугунные ядра, изготовленные на заводе Ван Дейка по цене в двенадцать алтын за пуд, мне как бальзам на израненную душу.

– Государь, – отвлек мое внимание заглянувший караульный, – там этот, писарь твой рвется… «Слово и дело» кричит!

«Слово и дело» – это серьезно. Так что если Первак такое крикнул… а вот и он. Запыхавшийся парень тяжело дышит и, войдя внутрь, бухается на колени.

– Казни меня, государь, недоглядел!

– Что случилось-то?

– Ляхи сбежали!

– Какие еще ляхи?

– Ну как же, – в отчаянии едва не рыдает он, – Янек и эта, как ее… Агнешка… мать ее!

– Слава тебе господи, – поднимаюсь я с походного трона и истово крещусь.

На лице у Анциферова такое недоумение, что, кажется, вот-вот болезного паралич хватит. Ну а как ты думал, родной, близ царя служить – и не изумляться?

– Да как же это?.. – бормочет Первак, но я его не слушаю.

– Корнилий, Никита, что расселись? Ну-ка поднимайтесь и вперед, а то еще не добегут, чего доброго!

– Добегут, – коротко хмыкает бывший лисовчик, – я что, зря своих людей расставлял кругом?

Однако я не разделяю его оптимизма и, накинув неброскую епанчу на плечи, показываю всем своим видом, что надо идти – контролировать процесс. То, что у царя случается шило в том месте, на котором всякому уважающему себя монарху полагается лишь сидеть на троне, моим ближникам хорошо известно. Поэтому все дружно подскочили, и мы гурьбой вышли наружу. Совершенно сбитый с панталыку писарь показывает нам дорогу, попутно давая объяснения по поводу случившегося:

– Государь, она больной сказалась, дескать, спать буду. А Янка, чтобы ему, иуде, ни дна, ни покрышки, мне все зубы заговаривал. Латыни учил да счету немецкому. Потом сказал, что ему до ветру надобно, да и вышел прочь. А паненка тем временем полотно разрезала на шатре и выскользнула, гадина. Я ждать-пождать, а его нету! Заглянул за занавесь, а ее тоже нет. Я к коновязи, а двух коней нет. Спрашиваю у караульных, кто взял, а они мне отвечают, мол, думали, что я!

– Это как так?

– Да Корбут проклятый, кафтан мой запасной уволок, а в сумерках его за меня и приняли!

– Ахметка! – неожиданно кликнул Михальский, и на его зов выскочил маленького роста кривоногий татарин.

– Я здесь, бачка!

– Кто коней брал, видел?

– Видел, бачка, – закивал тот в ответ, – Янка брал – ясырь твой, да девка с ним была.

– Да что же ты, нехристь, не задержал их! – в отчаянии воскликнул Анциферов. – Ведь уйдут, проклятущие!

– Зачем задержал, – удивленно спросил Ахмет, – мне бачка Корнилий сказал, чтобы я не мешал, если девка сбежать надумает.

– Вы что же это… нарочно?.. – На лице писаря проснулось понимание.

– Слава тебе, господи, догадался наконец!.. – хохотнул в сторону Анисим.

– Не печалься, раб божий Акакий, – ободряюще похлопал я парня по плечу, – раз ты ни о чем не догадался, стало быть, и они ничего не поняли. Значит, мы все правильно сделали.

– Первушка у нас малый не дурак, – не удержался от шпильки Пушкарев, – но и дурак немалый!

– Государь, – встрепенулся Анциферов, – а ведь Корбут слыхал, как ты князя Пронского за порох поносил…

– За что?

– Ну, за порох, который по его недогляду замочили.

– Ах вот ты о чем, – улыбнулся я, – твоя правда, замочили. Две бочки из тридцати.

– И ты князя за это прилюдно костерил?

– Ну не только за это, на нем грехов – как на барбоске блох.

– Но он же князь…

– А я царь! Ладно, теперь главное, чтобы их наши разъезды не перехватили.

– Или Протасов, – усмехнулся Вельяминов, постукивая концом плети по сапогу.

– С него станется, – отозвался я и повернулся к Первушке: – Ну-ка покайся, грешник, как вы у Кондырева кур крали?

– Так ты же, государь, сам велел, чтобы боярышня польская ни в чем не нуждалась, – пожал плечами парень, – а что, у какого-то боярина кур украли?

– Ага, ему лекарь мой запретил жареное и жирное, так вот он, чтобы не отощать на царской службе, за собой клетки с птицей возил, а пару каплунов какие-то обормоты похитили. Ты ничего не видал?

– Каплуны, – наморщил лоб Первак, – жирные такие… нет, государь, не видал!

– Ну и ладно, – засмеялся я. – Дело к ночи близится, пошли отдыхать. Завтра дел много. Все нервы эта Агнешка вымотала, я думал уже, что не решится сбежать.

– Было бы неудивительно, – пожал плечами Корнилий, – прекрасная панна смотрела на ваше величество как…

– Недоеная корова! – вставил Анисим под всеобщий смех.

– Мужлан! – махнул рукой Михальский и засмеялся вместе со всеми.

– А я вот боялся, что девка прорвется-таки в царский шатер, – продолжал стрелецкий полуголова, хитро поблескивая глазами, – тогда бы ее, как ту медведицу, не выгнать было…

– Какую еще медведицу? – не понял я.

– Да слышал я про некоего лесного жителя, который от тоски с медведицей согрешил. Так косолапая ему после того два года мед таскала.

Сдавленные смешки быстро перешли в гомерический хохот, привлекший внимание со всех сторон к нашей компании. Все что я смог сделать, это погрозить кулаком Пушкареву, продолжая задыхаться от смеха. Ох, чует мое сердце, что придется Анисима шутом назначить!

Для Агнешки не составило особого труда заставить Янека помочь ей с побегом. Разумеется, она прекрасно знала о чувствах нескладного паренька, но воспринимала их как нечто само собой разумеющееся. Для красавицы-полячки он был не более чем предмет быта, назначение которого – доставлять удобства своей хозяйке. Пара улыбок, несколько ласковых слов – и Корбут готов был не задумываясь отдать жизнь. На ее счастье, молодой человек оказался довольно изобретателен и смог усыпить бдительность Анциферова и раздобыть коней. В постоянной суматохе, царившей в русском лагере, никто не обратил особого внимания на двух всадников. Лишь на выезде один из караульных лениво поинтересовался, куда их несет нелегкая на ночь глядя, но предусмотрительный Янек показал ему какой-то сверток и крикнул, что везетде грамоту воеводе. Какому воеводе и какая грамота – никто узнать не удосужился, и они беспрепятственно выехали. Удалившись на достаточное расстояние, беглецы повернули в сторону польской стоянки и пустили коней вскачь. Каким-то чудом им удалось проскользнуть между русскими разъездами, но вот дозорным полякам повезло больше.

– Кто такие! – остановил их зычный голос в сгустившихся сумерках.

– Свои! – испуганно вскрикнул парень, со страхом взирая на окруживших их людей.

– Ишь ты, «свои»!.. – недоверчиво протянул польский офицер. – Ну-ка слезайте с коней и назовитесь, а то я прикажу стрелять.

– Не надо стрелять, я слуга пана Карнковского, Ян Корбут.

– Как ты назвал себя, негодяй? Эй, кто там – дайте огня, я хочу посмотреть на этого мерзавца!

– Езус Мария, да так назвала меня моя покойная матушка, пан офицер, не надо стрелять, – взмолился Янек, – у меня важные новости для его высочества королевича Владислава и ясновельможного пана гетмана.

Тем временем жолнежи распалили факел, и неровные языки пламени осветили беглецов.

– Разрази меня гром, пан Ржевутский, – раздался совсем рядом знакомый голос, – да это же и впрямь наш пропавший Корбут собственной персоной!

– Вы действительно его знаете, пан Криницкий?

– Ну, разумеется! Янек, бездельник, где ты пропадал столько времени? Извольте видеть, пан хорунжий, он исчез как раз в тот вечер, когда случилось несчастье с паном Юзефом, упокой господи его душу!

– Пан Адам, какое счастье, что вы здесь, – обрадовался Корбут, – меня взяли в плен, и я только теперь смог бежать…

– Погоди, да это же тот самый паренек, что был с тем шляхтичем…

– Это был Казимир Михальский, именно он захватил меня.

– Этот ренегат!

– Да, и пана Юзефа тоже он убил.

– Вот мерзавец… но ничего, Бог даст – мы с ним еще повстречаемся. Так ты говоришь, у тебя есть известия для пана гетмана?

– Да, ваша милость!

– А кто твой товарищ?

– Тоже пленник, нам обоим удалось бежать.

– Ну что же, надеюсь, что ваши известия понравятся Ходкевичу и хоть немного утешат королевича.

– А что случилось с его высочеством? – подала голос молчавшая до сих пор Агнешка.

– Уж не знаю, как вам и сказать, любезный пан, а только говорят, что он потащил с собой на войну свою коханку, небезызвестную панну Карнковскую. Да только ее не то убили, не то захватили в плен во время сражения у Вязьмы. И теперь наш королевич в печали, и даже пан Калиновский не может его утешить, потому как если она попала к герцогу Иоганну Альбрехту, то уж он наверняка нашел ей применение.

– Да как ты смеешь, негодяй! – взвизгнула девушка и попыталась ударить Ржевутского, но тот с легкостью перехватил плеть.

– Чи пан дурны́й? – с легким удивлением воскликнул он и вывернул ей руку так, что несчастная согнулась, и с головы слетела шапка.

– Ради бога, не надо! – крикнул Янек и кинулся между ними, но хорунжий уже понял свою ошибку и отпустил Агнешку.

– Прошу прощения, пани, – сконфуженно пробормотал он, – но в этой темноте…

Глаза взбешенной таким приемом девушки, казалось, вот-вот прожгут дыру в панцире хорунжего, однако браниться сил уже не было, и она лишь тихонько сказала: – Отведите меня к Владиславу.

В шатре королевича их встретили как выходцев с того света. Плачущая Агнешка хотела было кинуться к нему на шею, но вокруг было столько народу… к тому же казалось, что каждый из собравшихся тыкал в нее пальцем и начинал злословить, стоило лишь отвернуться. Увы, ее герой тоже не проявил особого энтузиазма, увидев свою любовницу целой и невредимой. На мгновение девушке даже показалось, что он стыдится ее. На счастье, кто-то догадался дать знать ее отцу. Тут же прибежавший пан Теодор кинулся обнимать дочку и громко благодарить Господа, услышавшего его молитвы и спасшего бедную девочку. Не дождавшись особого сочувствия ни от королевича, ни от гетмана, он объявил, что уведет ее к себе. Агнешке показалось, что, услышав это, все вздохнули с облегчением. Сил бороться больше не было, и она покорно дала себя увести.

Едва Карнковские вышли, взгляды присутствующих скрестились на Янеке. Молодой человек и без того чувствовал себя не слишком уютно, а теперь ему и вовсе захотелось провалиться сквозь землю. Тут ему в первый раз показалось, что идея с побегом была вовсе не так хороша.

– Парень, ты сказал, что у тебя есть важные известия, – подтолкнул его Ржевутский.

– Да, ваша милость.

– Говори! – подал голос молчавший до сих пор Ходкевич.

– Ясновельможный пан гетман, и вы, ваше королевское высочество, – начал он свой рассказ, – да будет вам известно, что меня обманом захватил в плен сам Казимир Михальский. Уж не знаю, как мне удалось выжить, да только он не стал меня убивать, а отвез к своему господину герцогу Иоганну Альбрехту. Не подумайте ничего дурного, панове, я маленький человек и мало что знаю про ваше славное войско, а уж про военные планы и вовсе ничего. Так что если бы я и захотел что-то выдать, то уж точно бы не смог. Однако пан герцог, хоть его и называют мекленбургским дьяволом, не стал меня убивать или приказывать сдирать с меня кожу с живого, не знаю даже почему. Может, все дело в том, что я хоть и молод еще, но человек ученый, а в Московии такие люди редкость…