Текст книги "Пушки царя Иоганна"

– Я же говорил, что отплачу! – азартно вскрикнул де Мар и приказал перенести огонь на соседний редут.

Тот вскоре тоже замолчал, и было видно, как русские стрельцы разбегаются в разные стороны, бросив свое укрепление. Внимательно наблюдавший за артиллерийской дуэлью гетман велел объявить французу свою благодарность и приказал пехоте переходить в атаку.

Выбранецкие вместе с немногочисленными венграми остались прикрывать пушки, а немецкие наемники под грохот барабанов грозно двинулись вперед. Впереди идут, подняв целый лес пик, пять шеренг пикинеров, прикрывая собой своих товарищей-мушкетеров. Разгромленные редуты молчат, и лишь их соседи сделали несколько залпов по наступающему врагу. Кованые ядра бьют прямо в строй, вырывая солдат из рядов и устраивая в них целые просеки. Однако наемники продолжают стойко идти вперед, стиснув зубы и сплачивая ряды. Разгромленные артиллерийским огнем редуты уже совсем близко, и видно, что командиры московитов пытаются хоть как-то построить своих подчиненных, чтобы дать отпор. Кажется, что победа уже совсем близко, но тут выяснилось одно пренеприятное обстоятельство. Как оказалось впоследствии, господин де Мар совершенно напрасно решил, что столь эффектный взрыв был делом его рук.

На самом деле коварные московиты выкопали посреди своего укрепления небольшую яму и заложили в нее бочонок пороха, а сверху засыпали землей вперемешку с разным деревянным хламом. Когда артиллерия противника сосредоточила на редуте свой огонь, оставалось лишь подорвать эту импровизированную мину и имитировать уничтожение хранилища боезапаса. Самое сложное было заставить попрятаться не привычных к таким штукам стрельцов. Некоторые из особенно любопытных таки пострадали при взрыве, а другие, перепугавшись, вполне натурально разбегались в разные стороны, окончательно убедив врага в успехе. Как бы то ни было, пушки при взрыве не пострадали и были готовы к стрельбе.

Подойдя на верный мушкетный выстрел, наемники остановились. Раздалась барабанная дробь, и сквозь ряды пикинеров вперед двинулись стрелки. Начался так называемый караколь: мушкетеры дружно маршируют вперед и, выйдя на открытое пространство, с размаха вбивают в землю сошки, укладывают в рогатку свое оружие, раздувают фитиль и по команде дают залп. Затем вперед выходит следующая шеренга, и маневр повторяется. Пока остальные ведут огонь, отстрелявшиеся заряжают свое оружие. Стрельцы с вала пытаются отвечать, но их недружные залпы не слишком эффективны. И в этот момент для немецких наемников разверзаются врата ада – русские пушкари открывают огонь, и в плотные ряды немцев врывается картечь. Причем это не мелкие камни и куски железа, как до сих пор практикуется в артиллерии других стран, а чугунные пули, зашитые в мешочки, аккуратно уложенные в поддоны из жести. Материал этот очень недешевый, но дело того стоит. Упакованная таким образом картечь бьет гораздо дальше и кучнее и буквально раздирает мушкетерский строй. Дело усугубляется тем, что они, в отличие от пикинеров, почти не носят доспехов. Рой чугунных пуль разрывает их плоть, ломает кости и сбивает с ног.

Крики ярости перемежаются со стонами умирающих, но немецких ветеранов не так легко смутить. Повинуясь командам уцелевших офицеров, пикинеры снова смыкают ряды и, опустив наконечники своих копий, грозной лавиной надвигаются на русский редут. Со стороны кажется, что к укреплению ползет какой-то чудовищный еж, ощетинившийся совершенно невероятными иглами пик. В души воинов, не раз смотревших смерти в глаза, невольно заползает страх. Стрельцы лихорадочно перезаряжают пищали, но пушкари успевают первыми. Чем еще хороша упакованная в мешочки картечь – с нею пушки быстрее перезаряжаются. Прежде чем вражеская пехота добирается до наших укреплений, артиллеристы успевают дать еще два залпа. При попадании в упор доспехи не могут спасти своих обладателей от тяжелых картечных пуль, а к пушкам присоединяются залпы стрельцов. Однако флегматичные швабы продолжают переть вперед, лишь смыкая ряды после потерь.

Наконец, перед самым рвом в дело бросаются уцелевшие мушкетеры. Прикрытые от вражеского огня телами своих товарищей, они успели перезарядить оружие и, подобравшись вплотную, пытаются в последнем броске добыть себе победу. Отчаянные храбрецы выскакивают вперед и, разрядив в московитов мушкеты, тут же бросают их наземь. Затем, выхватив шпаги и кинжалы, бегут к острожкам, проваливаясь по пути в прикрытые плетенками рвы и волчьи ямы и напарываясь на торчащие в их глубине заостренные колья. И те, кто преодолел эту последнюю преграду, поднимаются на валы, где их уже ждут стрелецкие бердыши и сабли.

Пока вражеская пехота безуспешно штурмует русские укрепления, стоящие во втором ряду пехотинцы открывают рогатки, и в проходы между редутами устремляются два эскадрона рейтар. Несмотря на мой категорический запрет, Вельяминов сам ведет их в бой, размахивая воеводской булавой. Заметив новую опасность, пикинеры разворачивают свои пики и, выставив их в разные стороны, пытаются отразить нападение. Однако рейтары и не думают врубаться в их строй, а скача вдоль него, разряжают в немецких наемников свои пистолеты. Потом разворачиваются на скаку и уступают место следующим. Промахнуться, стреляя в плотный пехотный строй, довольно трудно, и немцы падают один за другим. Впрочем, не все из них пассивно ждут своей очереди. Вот молодой парень, потерявший стоящих вокруг него товарищей, выскакивает с диким криком вперед и резким толчком пики выбивает из седла одного из московитов, явно не ожидавшего такой прыти от своего противника. Эта оплошность стоит ему жизни, однако и пикинер не успевает отступить, и на его голову тут же обрушивается стальной чекан. У каждого из русских рейтар три-четыре пистолета, и когда они, наконец, разряжают их все – на ногах остается не более половины наемников. Тем не менее проклятые швабы бежать не собираются и только теснее смыкают ряды, ощетинившись наконечниками пик.

Как только Владислав заметил, что русская кавалерия вышла в поле, он понял, что пришел его час. Воспользовавшись тем, что внимание гетмана было отвлечено, он приказал развернуться находящимся под его личным командованием крылатым гусарам и сам повел их в атаку. Затрубили трубы, затрепетали флажки на ветру, и лучшая кавалерия Восточной Европы двинулась в бой. Сначала шагом, потом рысью и наконец, перейдя в галоп, мчались представители лучших фамилий Речи Посполитой. Всякому было известно, что страшен таранный удар крылатых гусар и мало кто может выдержать их натиск. Наверное, так бы случилось и на этот раз, но проклятые варвары и не подумали принимать рыцарский бой, а повинуясь команде своих начальников, развернулись и резво отошли под защиту укреплений. Только что казалось, будто гусарские пики вот-вот достанут до отвратительных бородатых рож, как вдруг перед прекрасной польской кавалерией оказались стена рогаток и бьющая прямо в лицо вьюга картечи. Впрочем, среди гусарских ротмистров дураки тоже не водились, и выдержав первый залп, они не стали дожидаться второго, а тут же отвели свои хоругви на безопасное расстояние. Как бы то ни было, но лихая атака королевича хоть и не принесла победы, но остановила избиение немецкой пехоты.

– Благодарю вас! – прокричал Владиславу командовавший наемниками капитан. – Если бы не вы, мы бы остались там все!

– Почему он так кричит? – удивился принц, глядя на окровавленного немца.

– Кажется, он потерял слух, – пояснил кто-то из солдат, поддерживающих своего командира.

– А где ваши мушкетеры? – спросил не отстававший сегодня ни на шаг от своего приятеля Казановский.

– Там, ваша милость, – махнул рукой немец в сторону русских редутов, – мало кто из них смог вернуться из этого пекла.

Когда гусары и уцелевшие пикинеры отошли, взбешенный коварством московитов де Мар снова приказал открыть огонь по, казалось бы, уже подавленным редутам. Побаивающиеся его крутого нрава пушкари споро заряжали свои орудия и посылали в сторону неприятеля ядро за ядром. Однако на этот раз русская артиллерия не стала молчать, а принялась энергично отвечать. Несмотря на то что калибр орудий у нее серьезно уступал монстрам де Мара, их было значительно больше, и скоро они просто засыпали польские позиции своими снарядами. Импровизированный бруствер из заполненных землей мешков не смог долго сопротивляться такому напору. Вскоре от него остались одни воспоминания, а русские ядра покалечили нескольких пушкарей. Наконец, одно из них угодило прямо в готовую к выстрелу пушку и разбило ей лафет.

– Что вы стоите, канальи? – вызверился француз на прячущихся от обстрела польских пехотинцев. – Немедленно восстанавливайте шанцы, иначе мы не сможем вести огонь!

Впрочем, русская стрельба тоже скоро стихла, и над полем боя застыла напряженная тишина.

– Кажется, у них все-таки не хватает пороху, – немного сконфуженно сказал гетману королевич, когда они с Казановским вернулись на холм.

– Думаю, да, – тут же согласился с ним Ходкевич, – в противном случае они раскатали бы ваших людей. Вы заметили, что московитская картечь летит гораздо дальше обычной?

– Разве? – картинно удивился фаворит. – Мне, право же, так не показалось.

– Какие у вас потери? – не принял его тона гетман.

– Они совсем не велики: три товарища[58]58
  Товарищ – звание польского гусара, ибо предполагалось, что они равны происхождением и доблестью друг другу.


[Закрыть] убиты, двое ранены, однако смогли удержаться в седле. Под несколькими пали лошади, но в целом…

– Ясновельможный пан, – едко прервал его Ходкевич, – я прекрасно знаю, как составляются отчеты о потерях, но мне нужно знать истинное положение дел. Сколько вы всего потеряли в бою, включая пахоликов, почтовых и всех кто бы с вами ни увязался!

– Более полусотни, – тяжело вздохнул Владислав.

– Мои гусары под Клушино потеряли меньше!

– Но герцог вывел в поле кавалерию и почти истребил нашу пехоту!

– Вы все правильно сделали, ваше высочество, – смягчился гетман, – однако же вам следовало послать на помощь пехоте не гусарские, а казачьи хоругви. После того как они прогнали рейтар, их можно было бы спе́шить и еще раз атаковать. Возможно, эта попытка стала бы более удачной.

– Но это и сейчас не поздно, – оживился королевич, – тем паче что пушки мекленбургского дьявола снова замолчали.

– Мы так и сделаем, но при одном условии.

– Каком же?

– Вы останетесь здесь и больше не полезете в драку.

Чуть в стороне за боем с интересом наблюдала до крайности странная группа. Трое из них были одеты по-европейски и наблюдали за боем в зрительную трубу, по очереди передавая ее друг другу. Чуть поодаль сидел краснолицый толстяк в довольно замызганном кунтуше, поминутно прикладывавшийся к баклаге, а рядом с ним двое молодых людей, одетых как шляхтичи.

– А что, пан Мондье, – отвлек переговаривавшихся между собой французов толстяк, – ведь, пожалуй, эти разбойники разбили пушки пана де Мара?

– Сколько раз вам говорить, месье Криницкий, – немного раздраженно отозвался старший из них, коверкая польские слова, – мое имя есть де Бессон! Впрочем, вы правы: артиллерия месье де Мара пока что приведена к молчанию.

– Посмотрите, – воскликнул один из шляхтичей, оказавшийся Яном Корбутом, – наши строятся для новой атаки!

– Держу пари, – буркнул в ответ один из французов, – что это наступление кончится тем же!

– Месье Бессон, – второй шляхтич обратился к французу таким мелодичным голосом, что всякий признал бы в нем все еще одетую в мужской наряд прекрасную панну Агнешку, – как вы думаете, наши одержат верх?

Француз фыркнул про себя от наивности вопроса, однако дамам полагается отвечать учтиво, и называвший себя де Бессоном сын парижского бакалейщика, слегка поклонившись, ответил:

– Видите ли, мадемуазель, очевидно, что у герцога Иоганна Альбрехта весьма сильная позиция. К тому же им удалось ее недурно укрепить и вместе с тем замаскировать. Держу пари, что гетман пошел в атаку, не подозревая о том, что именно встретят его войска.

– Вы полагаете, что победят московиты?

– Я так не сказал, однако у них очень сильная артиллерия. Я бы даже сказал, совершенно неожиданно сильная. Вряд ли где в Европе есть армия, в которой столько полевых пушек, и к тому же их умеют так ловко использовать.

– А если у них кончится порох?

– В этом случае войска королевича, несомненно, одержат верх, – отозвался француз и тут же добавил вполголоса: – Боюсь только, что если дела пойдут таким образом, то солдаты у поляков кончатся раньше, чем порох у герцога.

Однако панна Карнковская больше не слушала его и, совершенно успокоившись, наблюдала за боем. Тем временем умильно улыбавшийся Криницкий отозвал в сторону Корбута. Надо сказать, что, судя по внешнему виду, дела у Янека пошли в гору. Возможно, старый пан Теодор Карнковский проявил щедрость к бывшему слуге, спасшему его дочь, а может, случилось еще какое чудо, но только кунтуш на парне был новый, равно как и сапоги с шапкой. Эфес его сабли блестел серебром, и вообще он производил впечатление человека зажиточного.

– Ты что-то хочешь сказать, пан Адам? – спросил молодой человек у толстяка.

– Посмотри туда, дружок, и скажи мне, что ты видишь?

– Где? Ах там… это гусары строятся для атаки.

– Да, я тоже так подумал, – покивал головой Криницкий, – а чьи это флаги над ними?

– Гетманские.

– Стало быть, это наши литовские гусары… – задумчиво проронил старый забулдыга.

– Не пойму я, к чему ты клонишь?

– Янек, ты ведь мне как сын, – начал тот издалека, – я ведь всегда к тебе хорошо относился…

– Я знаю, пан Адам, и очень благодарен тебе за твое участие. Да что говорить, даже с этим разбойником Михальским ты меня познакомил, и хотя я чуть не погиб, но если бы не плен – я бы не повстречался снова с панной…

– Ну вот, опять свернул на свою Агнешку… – с досадой прервал его толстяк, – я ведь тебе о серьезных делах толкую!

– Хорошо-хорошо, слушаю тебя.

– Ты знаешь, что оба сына пана Замостского служат в хоругви пана гетмана?

– И что с того? – нахмурился Корбут, которому было неприятно упоминание об отчиме и его сыновьях.

– Там сейчас будет жарко, – неопределенно проронил Криницкий, явно намекая на поле боя.

– О чем ты?

– Да ни о чем, а только на войне всякое случается. К тому же пан Замостский стар и других наследников у него нет.

– Господи Иисусе! – перекрестился Янек. – Уж не хочешь ли ты сказать…

– Я хочу сказать, что тебе нет ни одной причины переживать за пана Замостского и его отродье, а вот если Господь или дьявол приберут их черные души, то имение останется выморочным, и ты сможешь вернуть себе и свой фольварк, и, может, еще что-нибудь в придачу.

– Зачем ты так говоришь… Конечно, они дурно обошлись со мной, но, видит бог, я не желаю им зла.

– Тебе бы ксендзом быть, – пробурчал пан Адам, – а не шляхтичем. Неужто ты хочешь всю жизнь провести, прислуживая другим? Верни ты свой фольварк – смог бы жениться на хорошей девушке и завести семью. А я бы на старости лет нянчил твоих ребятишек и благословлял бы судьбу, пославшую мне… ты ведь не оставишь без куска хлеба старого друга?

– Ну конечно нет, а только об этом рано говорить, фольварка-то у меня еще нет. Хотя… послушай, будь у меня состояние, я мог бы посвататься к панне Агнешке…

– Ну вот опять, – нахмурился толстяк, наблюдая за пришедшим в крайнее возбуждение товарищем, – я же тебе сказал, что жениться надо на хорошей девушке, а ты опять о панне Карнковской. Она-то тут при чем?

Тем временем поляки возобновили атаку. Поскольку немцы потеряли значительную часть своих копейщиков и почти всех мушкетеров, их усилили остатками венгров, выбранецкой пехотой и спешенными казачьими хоругвями. Однако смешиваться друг с другом ни те, ни другие, ни третьи не захотели, а потому наступали каждый своим отрядом. Чтобы у герцога не было соблазна сосредоточить свои силы на атакуемом месте, Ходкевич приказал Мартину Казановскому, отцу фаворита королевича, проявить активность и на другом фланге. Тот недолго думая соединил несколько хоругвей пятигорцев, литовских татар и казаков и послал их в атаку. Это не слишком решительное наступление было легко отбито несколькими пушечными залпами, и о нем можно было бы и вовсе не упоминать, если бы не последовавшие затем трагические события.

После того как на батарее навели порядок, и де Мар еще раз обстрелял русские редуты, польская пехота снова пошла вперед. Однако на сей раз противник не стал ждать, пока они подойдут поближе, а сразу принялся осыпать их ядрами. Кажется, московитские пушкари здорово набили руку, и всякий залп приводил к тому, что в рядах наступающих появлялись целые просеки. Но если немцы или спешенные казаки стойко держались под обстрелом, то выбранецкие всякий раз, когда рядом шмякался чугунный мячик, так и норовили бежать куда-нибудь без оглядки. Впрочем, польские командиры были прекрасно осведомлены о качествах своей пехоты и потому поставили за их спинами немногих уцелевших венгров. Те были злы на русских за погром, устроенный им у Вязьмы, и злы на выбранецких, что те бросили их тогда, и потому безо всяких сантиментов возвращали малодушных в строй, не стесняясь прибегать в случае надобности к оружию.

Когда наступающие приблизились к линии русских укреплений, пушкари перешли на картечь, и тем сразу же стало жарче. Каждый залп тяжелых чугунных пуль выкашивал целые ряды противника. Сраженные люди падали, шедшие за ними переступали через трупы, поскальзываясь в лужах крови и запинаясь о тела товарищей. Наконец им удалось приблизиться на верный мушкетный выстрел. Первыми начинали поляки, их пехота, как обычно, построена в десять шеренг. По команде командиров первые девять опускаются на землю, а последняя дает залп. Следом за ними поднимается предпоследняя и тоже стреляет. Таким образом на врага обрушиваются десять залпов подряд, а затем они должны бросаться в атаку. Однако, пока они приближались, русские пушкари подкатили к переднему краю еще несколько орудий, удвоив таким образом количество стволов. И едва выбранецкие отстрелялись – накрыли их залпами.

Хуже всего было то, что польские пехотинцы были скверно обучены. Если венгры, у которых они позаимствовали эту тактику, после выстрела сразу же опускались на землю, всячески стараясь укрыться от ответного огня, то поляки остались стоять и приняли на себя картечные залпы в упор. Выдержать подобный огонь было уже выше их сил, и уцелевшие бросились в панике назад, сметая пытавшихся остановить их венгров. Впрочем, далеко не все последовали их примеру. Немцы и спешенные казаки хотя и понесли потери, но не растеряли мужества и ринулись вперед, подбадривая себя громкими криками. Стрельцы немедленно дали залп из пищалей, но яростно кричавшая толпа захлестнула редуты, и началась резня.

На наше счастье, они не перемешались между собой, а атаковали каждый свой редут. Немцам сначала удалось потеснить защитников своими длинными пиками, но русские, работая бердышами как дровосеки топорами, отсекали им наконечники, разрубали древки, иной раз отсекали и руки, державшие оружие. Наемники, лишившись своих пик, дрались обломками, хватались за шпаги и даже пытались отбирать у стрельцов их бердыши, но стрельцы, ловко действуя своим грозным оружием, скоро оттеснили врага за линию валов. Несколько хуже было со спешенными казаками. Надо сказать, что в казачьих хоругвях совершенно не обязательно служат казаки. Чаще это такие же поляки или литвины, как и те, кого набирают в гусары, просто не богатые, а потому вооруженные и экипированные по-казачьи, или, если точнее, по-татарски. Тем не менее оружием они владеют изрядно, о дисциплине представление имеют и потому являются опасным противником.

Поначалу бой шел с переменным успехом, но в какой-то момент им удалось ворваться внутрь редута и начать теснить отчаянно сопротивлявшихся стрельцов и пушкарей. Так случилось, что в этот момент я остался почти один. Никита и Корнилий бросились к своим ратникам, чтобы подготовить их к контратаке. Ван Дейк командовал артиллеристами, а я, оглянувшись, увидел, что рядом только Первушка да пара рынд с несколькими податнями.

– Эй, Незлоб, – окликнул я писаря, – скажи честно – страшно тебе?

Парень внимательно посмотрел на меня, отложил в сторону бумагу с пером и вытащил из ножен саблю.

– Нет, государь, с тобой не страшно. Пошли, что ль?

– И то верно, – хмыкнул я, – давно хотел игрушку твоего тезки в деле опробовать, да вот как-то все случая не было. И это… допельфастеры мои держи, а то мало ли что.

Достав из-за пояса револьвер, я подмигнул ошалевшей от моего решения свите и решительно шагнул вперед.

– Да как же это, государь, – попробовал возразить один из рынд – Петька Пожарский, но мы с Перваком уже почти бежали к месту боя.

– Не отставать, – крикнул я замешкавшимся было телохранителям, – а то заставлю за слоном навоз убирать!

– За каким еще слоном?

– Эх вы, серость… Вы же себе не представляете, как эта скотина гадит, так что марш вперед!

Впрочем, наш порыв не остался незамеченным. Федор Панин не успевал остановить меня от очередного безрассудства, но вполне успевал прийти мне на помощь со своими драгунами. Однако это случилось позднее.

– Вот что, ребятки, – крикнул я рындам с податнями, – вы в доспехах, потому держитесь рядом со мной и не давайте никакой сволочи подобраться, пока я стрелять буду! А ты, Примус, считай выстрелы: как пять раз бабахнет – значит, в револьвере заряды закончились, стало быть, пора мне пистолеты подавать. Уяснили? Ну, с Богом!

Первого противника ждать долго не пришлось, рослый казак в кольчуге поверх кунтуша, то ли привлеченный блеском кирас моих телохранителей, то ли просто кинувшийся на первых, кто ему подвернулся, с диким ревом налетел на меня, размахивая саблей. Щелкнул кремень о стальную полку, и на лбу нападавшего появился третий глаз.

– Ты глянь-ка, работает! – удивился я и передвинул барабан.

Да, главное неудобство этого девайса состояло в том, что барабан надо было передвигать вручную, и тут главное – не ошибиться. Во время пробной стрельбы у меня это получалось, но сейчас-то вокруг бой кипит! Следующих нападавших было двое, но саблю одного отразил рында, пока я прострелил брюхо второму, затем снова передвинул барабан и пальнул в оставшегося.

– Эх, как часы работает, и что характерно – отечественная продукция! А то привыкли все к заграничному… дармоеды.

Среди атаковавших редут особенно выделялся один поляк в богатой шапке с торчащим пучком перьев. Корабела в его руках, казалось, просто порхала, срубая при этом одного стрельца за другим. Сразу было видно, что шляхтич был незаурядным фехтовальщиком, а потому я решительно направился к нему.

– Эй, ты: глянь-ка, что у меня есть! – крикнул я ему и спустил курок.

На лице поляка отразились сначала удивление, затем ужас, а потом злорадство. Только тогда я сообразил, что после удара кремня не последовало выстрела. Проклятая железяка все-таки осеклась! Шляхтич, не теряя ни секунды, бросился ко мне и, вероятно, зарубил бы, если бы на его пути не стали телохранители. Однако молодым людям было далеко до этого виртуоза, и едва их клинки схлестнулись пару раз, он выбил саблю у одного и оглушил ударом по шлему второго. Однако мужество моих рынд дало мне время выдернуть шпагу из ножен, и добить парня у него не получилось. Какое-то время мне удавалось отражать эскапады шляхтича, однако фехтование никогда не было моей сильной стороной. Обычно я стремился разрешать возникавшие вопросы подобного рода с помощью пистолетов, только вот сейчас у меня в руках вместо верных допельфастеров не слишком надежная игрушка, и… Пламя, казалось, обожгло мне щеку, а мой противник, удивленно смотря на меня, медленно опустился на колени и завалился на бок. Обернувшись, я увидел совершенно ошарашенное лицо Первушки, державшего обеими руками один из моих двухзарядных пистолетов.

– Это кто же тебя, паразита, учил дуплетом стрелять?

– Я случайно… – только и смог промямлить он в ответ.

– Понятно… ну-ка, дай сюда второй, пока ты своего царя не подстрелил.

Пока я занимался тестированием револьвера в боевых условиях, к гарнизону редута пришли на выручку драгуны Панина. Одинаково хорошо обученные и стрелять, и драться на саблях, и колоть багинетами, они быстро оттеснили казаков к валам. Сообразив, что сегодня не их день, поляки начали ретироваться. Но едва они снова оказались на поле, их там встретили рейтары Вельяминова. Однако на сей раз пехотинцы не смогли сомкнуть ряды, чтобы отбиться от кавалерии, и поражение превратилось в катастрофу. Русские конники набросились на бегущих врагов и принялись их рубить и топтать конями. Немногих пытавшихся дать отпор без лишних проволочек отстреливали. Особенно отличилась хоругвь Михальского. Совершенно не заморачиваясь преследованием бегущих, Корнилий ударил по оставшейся без прикрытия батарее де Мара.

Пылкий француз поначалу ошалел от подобной дерзости, но затем попытался вместе со своими людьми отбиться. Однако заряженные ядрами пушки не смогли остановить стремительной атаки легкой кавалерии. После чего, здраво рассудив, что бессмысленным геройством делу не поможешь, пушкари бросились бежать, не дожидаясь, пока их вырубят. Впрочем, те не стали гоняться за разбежавшейся прислугой, а недолго думая заклепали пушки специальными гвоздями, подорвали запасы пороха и тут же бросились назад. Как оказалось, вовремя. Взбешенный новой неудачей гетман Ходкевич уже разворачивал для удара гордость Речи Посполитой – крылатых гусар. Великолепно вышколенные всадники быстро выстроились в три линии и двинулись в сторону обнаглевшего неприятеля.

Однако догнать их и на сей раз не получилось. Русские командиры тоже не зевали, горнисты трижды протрубили отбой, и рейтары покинули поле боя так же быстро, как и вышли на него. Правда, на сей раз не обошлось и без накладок. Несколько всадников ухитрились попасть в свои же рвы, а одним из проходов между редутами попытались воспользоваться сразу два эскадрона, но в целом ратники Вельяминова и Михальского продемонстрировали прекрасную выучку. Ходкевич, сообразив, что не успевает догнать московитов, не стал лезть на рожон и подставлять своих подчиненных под картечь и вовремя развернулся.

И вот тут полякам снова улыбнулась удача. Князь Петр Пронский имел одно-единственное четкое приказание: ждать сигнала и по получении его атаковать неприятеля своим полком. Увы, понятие о дисциплине если когда и присутствовало в княжеской голове, то времена эти давно миновали. Сейчас он помнил лишь о своем высоком роде, о большом почете, который ему оказали, дав под команду отдельный полк, и об… обиде, которую ему нанес царь, прилюдно обматерив за испорченный в дороге порох. Надо отдать князю должное, он не задумал измены или еще какого воровства, а напротив, горел желанием совершить подвиг, чтобы всем и прежде всего самому царю доказать, что и он не лыком шит и может водить в бой рати, одолевая супостата. Забыв и думать о полученном приказе, Пронский нашел себе удобное место для наблюдения и стал следить за обстановкой, ожидая момент, когда можно будет вмешаться в битву, всех победить и получить заслуженную награду.

Когда хоругви пятигорцев и литовских татар начали имитировать активность на правом фланге русской позиции, князь понял, что пора. Несколько пушечных залпов быстро умерили прыть литвинов, после чего они с чистой совестью отступили. И в этот момент на них обрушился полк Пронского. Поначалу казалось, что ему сопутствует успех. Не ожидавшие нападения хоругви отрезали от лагеря и едва не истребили. Особенно отличились касимовцы, черемисы и новокрещены. На своих неказистых, но шустрых лошадках они нагоняли противников, били их стрелами, стаскивали с седел арканами, рубили саблями, и казалось, что победа близка. Но гетман Ходкевич уже вел крылатых гусар на выручку.

Когда Пронский увидел, кто его атакует, – было уже поздно: даже если бы он хотел, ему не удалось бы развернуть свою необученную конницу и вывести ее из-под удара. Тем не менее трусом он тоже не был и, выхватив саблю, ринулся навстречу врагу, увлекая подчиненных своим примером.

Свежие гусарские и панцирные хоругви прошли сквозь его полк как раскаленный нож сквозь масло. В последующей яростной схватке часть ратников была вырублена, некоторые попали в плен, но большинство просто рассыпались в разные стороны и бежали. Как организованная сила засадный полк перестал существовать.

– Если Петька Пронский выживет, – заявил я, наблюдая за истреблением своих ратников, – сразу тащите мерзавца на кол!

– Может, поддержим? – мрачно спросил подошедший Вельяминов.

– Чтобы и нас так же раскатали? Смотри, они уже развернулись и снова готовы к атаке. Не знаю, кто там командует, но дело свое он знает. Если мы сейчас из редутов вылезем, то точно под удар попадем.

– Ходкевич командует, – пояснил Михальский, – я его видел.

– Ишь ты, сам в атаку своих повел?

– Ну так…

– Кстати, а чего ты, Никита свет Иванович, второй раз сам в бой поперся – я тебе что приказывал?

– Кто бы говорил…

– Чего?

– Прости, государь, – повинился Вельяминов, – не смог усидеть! Ведь люди первый раз в таком бою. Кажется, вот ошибутся в какой малости – и что тогда?

– Ладно, победителей не судят, – махнул я рукой, – ты хоть, в отличие от Пронского, сделал все как надо… а это еще что?

От разговора с Никитой меня отвлекли выстрелы нескольких пушек. Как выяснилось, некоторые пушкари, будучи не в силах наблюдать избиение русской конницы, самовольно открыли огонь по имевшим неосторожность приблизиться польским всадникам. Поскольку расстояние до ближайших из них было никак не менее трехсот сажен, ожидать успеха от этой стрельбы не приходилось. Тем не менее попавшие под обстрел вражеские хоругви спешно ретировались.

– Это кто там царский порох не бережет? – не без раздражения в голосе рявкнул я. – Почем зря палят, обормоты!

– Нет, государь, – непонятно с какой стати отозвался снова взявшийся за перо с бумагой писарь, – я сам видел, как ляхи из седел вылетали. Достали их наши!

– Потолкуй мне еще, Вильгельм Тель доморощенный!

– Али провинился в чем, писарь? – спросил только что вернувшийся Михальский, подозрительно поглядывая на Анциферова.

– Жизнь он мне спас, пока вы геройствовали, – отрезал я.

– А вот не полез бы кое-кто в сечу, так и спасать бы не пришлось, – не утерпел Вельяминов.

– Как в сечу?

– Известно как, полез редуты отбивать, без него же не справятся!

– Что ты будешь делать, – покачал головой бывший лисовчик, – на минуту нельзя оставить!

– Да ладно вам, квохчете как наседки, – отмахнулся я, – со мной целая свора податней и рынд была.

– Помогли бы они тебе, кабы Панин с драгунами не подоспел!

– Хорош, говорю! – повысил я голос. – Там, кстати, кого-то из рынд зацепили. Узнали бы лучше, что с ним.