Текст книги "Индекс Франка"

3

Когда Белякова погрузили в полицейский УАЗик, Платонов ещё постоял на пандусе приёмного отделения, глядя вслед удаляющимся огням. В халате было зябко, но заходить он не торопился.

На четвёртом этаже горели окна ординаторской терапии. Где-то там Полина Аркадьевна пила кофе и писала истории. Возможно, временами поглядывала на дверь в ожидании дежурного хирурга. Возможно, даже задумчиво покусывала кончик шариковой ручки. Почему-то Виктор видел всё это именно так – и улыбнулся своим представлениям о ней.

– Виктор Сергеевич, помнишь, что случилось однажды вот такой же ночью, когда ты чересчур много думал на работе о женщинах? – спросил он сам себя. – Хочешь наступить на те же грабли?

Наступать на них снова не хотелось. Но вполне объяснимый с точки зрения биохимии гормональный фон упорно старался максимально приблизить Платонова к этим граблям.

За спиной скрипнула дверь, и наружу выглянула Эльвира.

– Вы здесь ещё? – удивлённо спросила она. – Идите спать, Виктор Сергеевич.

– Надо историю Беляковой написать, – покачал головой Платонов. – Или хотя бы лист назначений. Историю можно и утром.

– Так идите, чего мёрзнете? Я бы уже на лопату все закрыла, – укоризненно пробурчала Эльвира и распахнула дверь пошире, приглашая Виктора внутрь. Платонов посмотрел на окна четвёртого этажа и вернулся в приёмное отделение. Медсестра громыхнула гигантским шпингалетом, выключила свет, проверила, как снаружи светит на подъездные пути яркий прожектор, и ушла в свою комнатку.

Виктор застыл посредине просторного фойе, где в углах стояли большие стеклянные шкафы с дипломами, кубками и фотографиями в рамках. Больница частенько получала благодарности от своего высокого руководства и старалась всё это не прятать, а поместить на видное место, поближе к поступающим пациентам. Как будто от этого их боль и страхи должны были куда-то исчезнуть…

Охранник возле турникета смотрел маленький телевизор и не обращал внимания на замершего посредине коридора хирурга.

– Стоит признаться, – шепнул под нос Виктор, – что ты сейчас решаешь только одно. Идти на четвёртый этаж или нет. Давай пройдёмся по списку «за» и «против».

Он стал загибать пальцы.

– Завтра две операции, надо бы выспаться. Это «против», – несмотря на отсутствие решения, Платонов уже медленно приближался к лифту. – Собственно, это всё. Пункт один – хотя, безусловно, весомый. Теперь «за»…

«За» было всё остальное. Кофе, ночь, ординаторская. За столом при свете настольной лампы – яркая женщина. Милая беседа, горячая кружка, тонкий флирт, в котором он считал себя опытным специалистом. Непредсказуемые последствия…

Что-то не давало Платонову сделать последний шаг и нажать кнопку вызова кабины.

– Чем это однажды кончилось, ты помнишь, – сказал он вслух и покачал головой. – Очень хорошо помнишь. И обещание себе ты дал тогда неспроста.

Виктор решительно развернулся в сторону лестницы, ведущей на уровень ниже, к палатам гнойной хирургии. Дверь на лестничную клетку хорошо ограждала от приторного душновато-сладкого запаха пациентов, что лежали в «гнилухе». Платонов распахнул её и машинально задержал дыхание на несколько шагов, чтобы адаптироваться к этой атмосфере мелкими медленными вдохами.

Нащупав в кармане маску и шапочку, он надел их перед входом в отделение. Дверь, тугая и слегка скрипящая, пропустила внутрь.

Каталка с Лидией Григорьевной стояла посредине коридора. Свет здесь был по режиму выключен, горела только настольная лампа на посту и пара слабеньких ночных светильников по периметру, поэтому Виктор чуть не влетел в Белякову, остановившись лишь в паре сантиметров.

– Никак в палату определить не могут? – спросил он.

– Наверное, это не очень быстрая процедура, – ответила пациентка. – Всё-таки ночь на дворе.

– Где медсестра? Она вас вообще видела уже?

– Да, конечно. Что-то у неё случилось. Позвали куда-то.

Платонов обогнул каталку, заглянул за угол. Там, куда показала Белякова, виднелась открытая дверь в палату, где горел свет. Виктор уже направился в ту сторону, как из неё навстречу вышла Ольга – медсестра, с которой Виктор часто дежурил; исполнительная, невозмутимая, с железным характером и идеальными навыками.

– Почему пациентку не определяем никуда? – тихо спросил Платонов.

– А было бы место, – громко, как днём, ответила Ольга. – То есть, вот теперь оно появилось.

Платонов приподнял брови в немом вопросе, отметив про себя, что они с Кравец волевым решением положили Белякову в гнойную хирургию и даже не узнали, есть ли там места.

– Так Бочкарёва всё, место и освободилось, – пояснила Ольга. – Реанимация за пять минут до вас ушла. Кстати, надо там дневничок черкануть будет.

– Обязательно, – машинально сказал Виктор. – Бочкарёва – это с пролежнями, септическая бабушка? Знаю, я же сам на прошлой неделе принимал. Не верилось, что больше суток протянет. Максимум двое.

– Шесть протянула, – уточнила медсестра. – Вы ж, Виктор Сергеевич, в истории болезни написали: «Прогноз для жизни крайне неблагоприятный». Ну вот и сбылось.

Платонов немного напрягся от такой трактовки – человеку со стороны могло бы показаться, что Ольга чуть ли не напрямую связала смерть бабушки с изложенной в истории формулировкой.

Септическую бабушку Бочкарёву он принял на дежурстве в тяжелейшем состоянии – девяностолетнюю маму на «Скорой» привёз сын, который уверял, конечно же, будто ходить она перестала не больше десяти дней назад. Увиденное же Платоновым на перевязке говорило о том, что мама была брошена сыном давно – не меньше двух месяцев. За более короткий срок такие пролежни просто не успели бы сформироваться. Бабушка тяжело дышала в постели, просила укрыть её одеялом и на голос сына не реагировала. Виктор думал, что она в оглушении, но на его собственные вопросы она отвечала пусть и медленно, но точно.

– А почему я не в курсе? – уточнил Платонов. – Это ж не прыщик на носу, а летальный исход.

– Да я сама только недавно зашла к ней, – развела руками Ольга. – Она все стонала последние дня два, пить просила. Мы соску ей давали. А тут что-то затихла. Я в палату – а она уже холодная. Позвонила в реанимацию. Вам бы чуть позже тоже сообщила, да вы вот и сами пришли.

Медсестра, отчитавшись дежурному хирургу, с чувством выполненного долга пошла в сторону поста – оформлять поступившую пациентку. Платонов же переступил порог палаты и огляделся. Бабушка с подвязанной челюстью лежала головой в сторону окна. Причудливые тени от луны и фонарей падали на её неподвижное лицо, одеяло и стол, где стояла ненужная уже бутылочка из-под минералки с надетой на горлышко соской. С одной из ног одеяло было откинуто – Платонов видел на стопе потемневший от гноя бинт и привязанную к большому пальцу бирку. На кровати рядом, где ночевал изредка её сын, никого не было.

Санитарка, всё это время молча стоявшая за спиной, заметила его взгляд, сказала:

– Он последние два дня пьяный приходил по вечерам, как будто ему проспаться негде было. Пользовался пропуском для охраны, что ему заведующая подписала. Нам бы помощь очень пригодилась – повернуть там маму, попробовать усадить, чтобы поела. А он приползал, падал на кровать и спал до утра. Ещё и храпел. Так сегодня мы его не пустили. А оно, видите, как случилось – именно сегодня умерла мама. Завтра придёт и возмущаться будет, что без него. Что не пустили.

Платонов представил себе ночную пьяную истерику на тему «Спасайте маму, твари!» в исполнении того, кто ещё два месяца назад сам должен был понять, что с мамой что-то случилось. Как и предполагал при поступлении Бочкарёвой Виктор, у неё была сломана шейка правого бедра – это и обездвижило бабушку. Но никого рядом не оказалось, а потом было уже поздно.

– Хорошо, что его сегодня прогнали, – успокоил её Платонов. – Всем хорошо. И даже ей, наверное, – он посмотрел в сторону тела на кровати.

– Ладно, я за каталкой пойду, – вздохнула санитарка. – Через два часа можно будет увозить. Вы нам переложить поможете?

– Обязательно помогу, – подтвердил Виктор. – Давайте сделаем так – переложим сейчас, выкатим в коридор, палату проветрим хоть немного. Я, конечно, понимаю, что у нас не санаторий, но не до такой же степени…

Запах в палате действительно был очень тяжёлый. Виктор распахнул окно, повернулся и увидел, как санитарка взяла со стола несколько конфет и яблоко, сунула в карман. Заметив, что Платонов смотрит на неё, смутилась и сказала:

– Ей же всё равно уже не надо.

Платонов, ничего не говоря, дождался, пока по коридору со скрипом и постукиваниями подвезут специальную каталку из хозяйственной комнаты, подобрался к кровати со стороны окна, взялся за простыню и помог Ольге и санитарке переложить Бочкарёву.

Лидия Григорьевна смотрела, как мимо неё провезли укрытый с головой труп, потом подняла глаза на хирурга и спросила:

– Как вы думаете, молодой человек, а меня скоро так же вот?.. Повезут.

Виктор смутился. Слишком прямой вопрос для человека, вполне отдающего себе отчёт в том, что с ним происходит.

– Мы ещё поработаем… Чтоб не очень скоро, – невесело улыбнувшись, ответил Платонов. – А иначе зачем вообще всё это?

И он обвёл руками мрачное фойе.

– Зачем? Чтобы было, где… Потому что дома, как выяснилось, не вариант… Что с Вадиком? Вы же там ещё оставались, когда полиция приехала.

– Не могу сказать точно, чем всё кончится, но они увезли вашего сына с собой, – пожал плечами Виктор. – Хулиганские действия – повод побывать сегодня ночью в полиции.

Лидия Григорьевна вздохнула, отвернулась от Платонова и спросила, не поворачивая головы:

– Он всё рассказал?

Виктор замер, потом вернулся к Беляковой и уточнил:

– А что именно – всё?

Она молчала.

– Полицейский сумел разговорить Вадима, – осторожно произнёс Платонов. – В принципе, стало понятно, что он принял решение лечить вас при помощи какого-то доктора – к сожалению, не онколога, – и этот доктор внушил ему и вам то ли уважение, то ли слепую веру в чудо. И вы семь месяцев под его, если можно так выразиться, кураторством, получали какие-то препараты. Результатом их приёма, собственно, и стало…

Виктор не знал, чем закончить эту длинную, тяжёлую и казённую фразу. И так было понятно, что состояние Лидии Григорьевны далеко от идеального.

Санитарка протащила мимо них в хозяйственную комнату мешок с бельём. Платонов догадался, что оно из палаты умершей пациентки – это означало, что скоро туда принесут чистое, и можно будет перекладывать Белякову на её место.

Чтобы заполнить паузу, Виктор задал Лидии Григорьевне несколько стандартных вопросов для сбора анамнеза. Пациентка отвечала коротко и сухо, сообщая хирургу факты из биографии.

– Нет, гепатитов не было… Туберкулёзом не болела… Аллергия… Да, на цитрусовые… И ещё на анальгин, я им поэтому не пользуюсь давно, хотя он не помешал бы… Больничный? Да вы шутите, – ровным тоном, не выказывая удивления, говорила она. – Я на пенсии уже. Операции? Были. Лет двадцать назад пузырь желчный убрали. Не сказать, чтобы он мне чересчур мешал… Да, кесарево ещё. Вадим… Тяжело как-то с ним получилось в своё время, поздний ребёнок – это, знаете ли… С ним вообще всегда было тяжело.

– Почему?

– Ну как же, – Лидия Григорьевна повернулась, наконец-то, в сторону Виктора. – Я всю жизнь в школе. Директором не сразу, конечно, назначили. Учительствовала долго, но годы учёбы Вадика пришлись как раз на те времена, когда я стала завучем, а уже потом… Неуправляемый он какой-то был… Понимал, чей сын, прекрасно всё понимал… и пользовался, как хотел. Учителям дерзил. Уроки прогуливал. Я слишком поздно поняла, что он авторитет завоёвывал в классе. Шёл, так сказать, от негатива. В их возрасте это на «ура» проходит. Один раз, помню, доверили ему деньги собирать на ремонт. А кому ж ещё доверить – он к тому времени сыном директора был. Вадик на всю собранную сумму полкласса в кафе сводил, а когда настала пора деньги в бухгалтерию передавать… Ох, стыдно-то как было мне…

– Представляю, – хмыкнул тихонько Платонов.

– Не представляете, – сурово сказала Белякова. – Он всем сказал, что это мама куда-то их потратила по личной необходимости. А я ни сном, ни духом. И тут приходит ко мне делегация из родительского комитета – мол, уважаемый товарищ директор, и всё такое. Как я сумела выкрутиться и его не подставить – не вспомню толком. У меня будто свет в глазах выключили, я что-то наплела про коммунальные нужды школы, которые срочно надо было закрыть… Как меня не вывели на чистую воду прямо там, в коридоре моей квартиры, до сих пор удивляюсь. Достала из заначки всё, что было – не хватает. У соседки заняла, на следующий день в бухгалтерии под роспись рассчиталась…

– А Вадим? Сухим из воды вышел?

Лидия Григорьевна покачала головой.

– Для своего класса, для школы – конечно, – ответила она виноватым тоном, давая понять, что как мать поступить иначе она просто бы не смогла. – Но дома… У него был дрон. Такая штука, как вертолётик…

– Я знаю, – сказал Платонов; он сам хотел такую летающую штуку последние три года.

– …Ему отец подарил, одному из первых в городе, привёз из Сингапура на шестнадцатилетие, – продолжила Лидия Григорьевна. – Он с него фильмы всякие снимал, брал на природу с классом, когда выезды были в лес… Дорожил им сильно. Оно и понятно – это было, как они говорят, круто…

«Это и сейчас, поверьте, дорогое удовольствие», – подумал Виктор, провожая взглядом несущую чистое белье в палату санитарку. Времени на разговоры у них оставалось не очень много.

– …В общем, я тогда совершенно непедагогично с ним поговорила, – вспоминая, пациентка оживилась. – Сейчас бы, наверное, не так себя повела. Но тогда… Деньги эти проклятые, да ещё друзья-идиоты. Они ведь понимали, что одноклассник кормит их всех на месячную зарплату своей матери… Влетело ему по первое число. Джинсы его со стула схватила и за ним по квартире. Вроде ведь взрослый, зачем лупить-то? Но не могла остановить себя, так обидно было. И в процессе всего… Как-то зацепила дрон на подоконнике, где он его поставил после очередных съёмок. Тот в окно и выпал. А у нас восьмой этаж. Что-то вдребезги, лопасти, камера, он орёт на меня, убежал…

– Виктор Сергеевич, готово! – раздался голос из того конца коридора, где была палата. Платонов взялся за резиновые ручки каталки, но вдруг захотелось спросить:

– Вы упомянули отца. Своего мужа, как я понимаю. Но привёз вас сын.

Хотя вопросительной интонации в этих фразах не было, Лидия Григорьевна всё поняла.

– Он давно расстался со мной. С нами. Правда, сыном интересовался живо. Дрон – это его подарок. И, кстати, единственный, что Вадик у него принял. Он к нашему разводу отнёсся слишком болезненно, встал на мою сторону – но перед дроном устоять не смог. Я его понимаю. И разбитая игрушка, ради которой он поступился принципами, надолго встала между нами…

– Между прочим, мы ждём, – грозно сказала Ольга, появившись из-за угла. – Почти пять утра. Уложить бы её, да хоть на полчасика ноги вытянуть. Если что-то ещё не спросили – в палате спросите.

Платонов согласился со справедливым замечанием и толкнул каталку. Лидия Григорьевна приподняла голову, чтобы лучше видеть Виктора. Ему казалось, что она не хочет заканчивать этот разговор и ждёт, когда медсестра и санитарка оставят их одних. Он улыбнулся ей уголком рта – и вдруг понял, что всё это время разговаривал с ней в маске.

Белякова не увидела улыбки, но умиротворённо опустила голову на подушку. Вдвоём с Ольгой Платонов завёз каталку в палату, пациентка аккуратно спустилась на кровать. Виктор видел, что боли у неё в ноге нешуточные – и решил назначить трамадол, чтобы женщина поспала.

– Спасибо, – тихо поблагодарила Лидия Григорьевна уходящую из палаты медсестру. – Закройте окно, пожалуйста, – затем попросила она Платонова. – Прямо в голову дует.

Виктор повернул рукоятку на раме. Проветрить палату до конца так и не удалось; да, наверное, и никогда уже не удастся. Запахи гнойной хирургии исчезают только вместе с самой гнойной хирургией, вместе с больными, бельём, кроватями и стенами.

Лидия Григорьевна дотронулась до руки Виктора, привлекая внимание. Платонов посмотрел на неё сверху вниз.

– Я ему тогда сказала: «Очень хочу посмотреть, чем это кончится!» Тот образ жизни, что он вёл, дерзость его, глупость, хамство, какая-то детская показушная храбрость… Сказала – и сама его реакции испугалась. Он сбегал на улицу за остатками дрона, вернулся без лифта, бегом, еле отдышался, стоит передо мной, держит его в руках по частям. Я вижу, что какие-то проводочки торчат, лопасти поломаны, у камеры корпус треснул. Вадик постоял, посмотрел молча – и вдруг швырнул мне это всё в грудь, а потом толкнул. Я не ожидала, оступилась, упала. Прямо об угол стола ногой ударилась, в глазах потемнело от боли. А он стоит надо мной – и ни тени испуга, ни тени сомнения…

– Ногой? – переспросил Платонов. – Этой ногой? – и он указал на правое бедро под одеялом.

– Да, этой. И он мне даже встать не помог. Убежал в свою комнату, закрылся там, звонил кому-то, смеялся, потом музыку громко включил. А я долго лежала на полу, сил подняться не было – не от боли, а от обиды, наверное… Мы, конечно, потом помирились. Дня, наверное, через три. Вернулся из школы с цветами, попросил прощения. Я в слёзы. Он тоже чуть не разревелся. И нога у меня к тому времени уже попритихла, синяк только расползся на всё бедро. А через полгода вдруг заболела снова. Не каждый день. По чуть-чуть, чаще всего на погоду. Раз в неделю. Потом чаще. Потом шишку какую-то нащупала, но как-то значения не придала…

«Значит, вот откуда саркома», – Платонов немного отступил от окна, чтобы не нависать над пациенткой.

– Скоро и Вадик заметил, что я хромаю. Спросил. Не помню, что ответила – что-то вроде «Не переживай». А он вдруг вспомнил про Верочку, про врача своего из больницы, где Вадик… Да, вы же не знаете. У него лет десять… нет, уже одиннадцать лет назад была тяжёлая черепно-мозговая травма, попал под машину на пешеходном переходе прямо возле школы, нейрохирурги над ним колдовали в операционной часов пять, спасли. А Верочка невролог, потом занималась им около года, у него ведь проблемы с речью были, рука левая не работала в полную силу… Умничка, справилась со всем, я ей по гроб жизни благодарна, – тут Лидия Григорьевна сделала паузу, невесело усмехнулась.

«Действительно, справилась, – удивился во время этой паузы Виктор. – Совсем не заметно, что у Белякова были проблемы с речью и моторикой».

– Надо же, по гроб жизни… – продолжила Лидия Григорьевна. – Судя по всему, не так уж и долго теперь. Ну, да ладно, было бы о чём сожалеть. Женщина она такая обходительная, почти ровесница моя, немного постарше. И начали они меня с Вадимом лечить…

– Детский невролог? Без точного диагноза? – спросил Платонов. – Без хирурга, без рентгена, без анализов? Странный способ выздороветь…

– Доктор эта сказала, у меня то ли фиброма, то ли ещё какая-то «ома» после ушиба. Что ничего страшного, есть масса способов лечения, какие-то уколы, травки, добавки. Она-то к тому времени из больницы ушла в частную клинику, но Вадик её сумел найти, поговорил с ней, о себе напомнил, обо мне рассказал. Я слушала их обоих и покорно выполняла. Правда, Верочка мне порой казалась какой-то рассеянной, иногда называла меня вместо Лиды то Людой, то Ларисой… Приходила она редко, раза три всего, в основном всё контролировал Вадик. А я глотала таблетки, ногу мазала всякими пахучими штуками, медсёстры порой мне капельницы ставили… Иногда, вот не вру вам, легче становилось от лечения, – Белякова попыталась улыбнуться. – Казалось, что и болячка меньше стала, и ходить я бодрей как-то начинала. Правда, ненадолго. А несколько месяцев назад ранка там маленькая появилась. Потом всё больше и больше… Вера уже не приходила, всё с Вадимом созванивалась, советы давала, он ей по телефону фотографии моей ноги пересылал. Перевязки сам делал, мужественно так, не поморщился ни разу…

– Вы не замечали разве, что процесс куда-то не туда идёт? Может, Вадим догадывался? Я уже про Верочку вашу молчу, – сурово сказал Платонов. Он видел много пациентов, неверно оценивающих свои шансы, но с таким подходом встретился впервые.

– Замечала, почему же нет, – невесело ответила Лидия Григорьевна. – Но было очень страшно. Сначала страшно узнать правду. Потом – что время упущено, что всё надо было делать по-другому. А у меня чувство такое… Я думаю, вы поймёте – оно хотя бы раз в жизни каждого посещает. Чувство, как будто я сама в этом всём виновата. Спровоцировала его своей руганью, игрушкой разбитой; он толкнул, я упала. Вадик вроде и помочь хочет, старается. Это же только потом…

– Что потом? – Хирург уже не смотрел на часы, ожидая конца с каким-то пугающим его самого интересом.

– Я его, конечно же, спрашивала насчёт поликлиники и нужных в моем случае врачей. И его спрашивала, и Верочку, пока виделась с ней. Язва увеличивалась, опухоль росла. Нужно было что-то делать. А он серьёзно так: «Ты разве не видишь, что доктор скоро вообще не понадобится? Всё идёт хорошо, мы справляемся».

«Доктор действительно скоро не понадобится», – подтвердил Платонов, едва не сказав это вслух.

– …Это как гипноз был, не поверите. Перевязку сделает, в магазин сходит, суп сварит, в аптеку сбегает. Окружил заботой, как колючей проволокой. Пока его дома нет – думаю, что надо бы к врачу. Как придёт из института – так всё мне по полочкам разложит, таблетку сунет, с Верой по телефону переговорит, и вроде и не надо никуда, всё под контролем. Правда, последнее время мне казалось, что он уже не с Верой, а с кем-то другим советуется… И вдруг на фоне опухоли вылезла гипертония, чёрт бы её побрал. Никогда раньше не замечала за собой повышенного давления, а пару месяцев назад получите и распишитесь. И тут чуть ли не через день, – сказала Лидия Григорьевна. – А последние два дня вообще не сбивалось. Сто шестьдесят, сто восемьдесят, пару раз за двести… Я попросила «Скорую». И Вадик тогда сказал мне…

Она замолчала, прикусив губу. В это мгновение Платонов вспомнил, что до сих пор не назначил ей трамадол, но выйти из палаты в поисках сестры и листа назначений означало прервать беседу и, возможно, так и не узнать, что же сказал Вадим и почему вообще эту женщину ожидает сначала калечащая операция, а спустя непродолжительное время – мучительная смерть. Сама Лидия Григорьевна, погруженная в воспоминания, о боли сейчас вообще не думала.

– «Я вызову „Скорую“, – сказал. – Мне не надо, чтобы ты сейчас умерла. Очень хочу посмотреть, чем всё это с тобой закончится…» Я сначала не поняла. А потом… Это же мои слова были. Он всё это время помнил наш с ним конфликт. И фразу ту мою – помнил.

– Но ведь он помирился с вами, когда ещё ничего не было известно о болезни, – возразил Платонов. – Значит, искренне тогда извинялся?

Лидия Григорьевна пожала плечами.

– Кто ж их разберёт, этих детей, – ответила она. – Не знаешь, когда обида выстрелит. Это я уже из личного школьного опыта говорю. Дети, что на выпускном про двойку в первом классе вспоминали, напившись до умопомрачения? Да полно таких. В туалете вольют в себя бутылку шампанского, а потом горшки с цветами в учительской швыряют. Я, уж поверьте, насмотрелась. Но Вадим, конечно, их всех превзошёл. «Давление снизят – и домой!» Командовал мной, как хотел. А мне уже всё равно стало после его слов. От криза умереть или от опухоли…

– Видимо, не всё равно, – Платонов сделал то, чего никогда не позволял себе в гнойной хирургии – сел на кровать рядом. У него после работы в госпитале сложилась масса предубеждений по поводу госпитальной флоры – и это было одно из непреложных правил. – Вы всё-таки попросили о помощи.

Он смотрел на освещённое уличным фонарём лицо Лидии Григорьевны и не хотел верить ни единому её слову. Не мог он представить, что этот тщедушный мальчик методично убивал мать из-за разбитого квадрокоптера. Это просто не могло быть правдой. Казалось, что она и сама плохо в это верит – но дальнейшие слова развеяли всякие сомнения в правдивости жуткой истории.

– Я не помощи хотела, если честно, – Белякова повернулась к Виктору. – Я сына видеть не хотела. Жить с ним под одной крышей – не хотела. Он ведь не просто так Верочку в дом привёл – он прекрасно понимал, что он совершает. Тихое медленное убийство длиной почти в два года, если считать с того самого дня, как я упала. Приходится за его чёртов дрон своей жизнью расплачиваться.

Она сказала это и отвернулась от Платонова к стене. Виктор помолчал несколько секунд, потом встал и покинул палату, тихо прикрыв дверь. На посту он взял историю болезни, в листе назначений вписал сильное обезболивающее и вышел на лестницу.

Яркий свет площадки перед отделением реанимации ударил ему по глазам после сумрака «гнилухи». Он прищурился, замер. Потом вспомнил, что был приглашён на кофе в терапию больше двух часов назад. Усмехнувшись несвоевременности мысли, Платонов направился длинными коридорами к себе в ординаторскую.

…Утром на сдаче дежурства Кравец с ним даже не поздоровалась.