Текст книги "Адрастея, или Новый поход эпигонов"

В тот же вечер он получил такую возможность. К ним в гости пришел сослуживец его дяди, крупный мускулистый мужчина лет сорока, при виде которого тетка вдруг стала кокетничать, и от нее потянуло чем-то едко сладким, отдаленно напоминавшим запах привокзального туалета.

Лев Давидович был готов поклясться, что тетка жаждет отдаться этому незнакомцу. Застолье затянулось допоздна, и гостя оставили ночевать в доме, постелив ему на террасе, рядом с комнатой, в которой жил племянник.

В середине ночи Лев проснулся от того, что услышал скрипы и шорох снаружи. Он тихонько встал и незаметно выглянул в окно, выходящее на террасу. Увиденное его ничуть не удивило: тетя и незнакомец на собачий манер интенсивно совокуплялись, при этом стараясь не очень шуметь, чтоб не разбудить спавшего на верхнем этаже хозяина дома.

36

Поняв, что по запахам человеческих тел можно догадаться, как себя чувствуют люди и чего они хотят, Лев Давидович получил в распоряжение невиданное преимущество: при общении он мог предугадывать желания и мысли собеседника или подстраиваться под чужое настроение.

К сожалению, как вскоре обнаружил Лев, дар его был однобоким. Он ясно чувствовал желания только женского пола, а мужчины пахли одинаково дурно: мокрой псиной с разной интенсивностью. Отчего у Льва появилось стойкое ощущение, что все они хотят лишь совокупляться, только одни больше, а другие меньше.

Но и этих способностей ему хватало сполна, чтобы успешно начать завоевывать окружающий мир. Ведь не случайно один из древних мудрецов сказал: «Завоюй любовь женщин – и они отдадут тебе взамен всё, чем владеют, – то есть весь мир», намекая, видимо, что движущая сила в карьере любого мужчины – его умение завоевывать симпатии жен сильных мира сего.

Остаток летних каникул Лев изучал, что значат те или иные запахи женщин и как он может воспользоваться этим, чтобы добиться их расположения. С местными девушками, абхазками и грузинками, встречаться было опасно из-за неминуемой угрозы женитьбы со стороны их родителей. Так что он решил попытать счастья среди многочисленных курортниц, до середины сентября заполняющих городской пляж.

«Совершенно случайно» он познакомился с двумя русскими девушками-студентками, закадычными подругами из Столицы, темненькой и светленькой. И уже через месяц узнал всё о них и об их желаниях и тайных страстях. Худая брюнетка Тамара была страстно влюблена в Клаву, склонную к полноте чувственную миловидную блондинку, которая, хотя и отвечала подруге взаимностью каждую ночь, втайне мечтала познакомиться здесь, на южном курорте, с каким-нибудь страстным грузином и испытать утехи восточной любви, включая ее самые экстремальные формы.

Днем, лежа на топчане в тени пляжного зонтика, Клава буквально благоухала похотью (и насыщенность запаха была сравнима с амбре пляжного туалета), постоянно примеряя всякого проходящего мимо взрослого мужчину восточной наружности и мысленно представляя себя в его объятьях.

Ее застенчивая подруга Тамара, наоборот, предпочитала лежать на солнце, подставляя горячим лучам худые хрупкие плечи, и тихонько наблюдала за своей любовницей, не сильно, но ровно испуская волны еле уловимого запаха миндаля и карамели в ее сторону. Общаясь с ними, Лев ясно понял, что женская любовь может пахнуть по-разному. Любовь женщины к женщине имеет нежный, сладкий аромат персика, к мужчине – сильно отдает мускатным орехом; когда женщина думает о детях, то пахнет горячим молоком, а когда о родителях – жженым сахаром и какао.

Мало того, оказалось, что на желания женщин также действуют погода, времена года, сила ветра, перепады давления, месячные и много еще чего: в общем, чертова уйма обстоятельств, знать о которых обыкновенному мужчине не дано, отчего он всегда воспринимает женское поведение как нечто аномальное, хотя сами женщины, конечно, так вовсе не считают.

Вначале столичные девушки хотя и доброжелательно, но несколько пренебрежительно относились к маленькому, невзрачному провинциалу-студенту, который ежедневно составлял им компанию на пляже и любезно покупал им мороженое и газированную воду (на большее у Льва тогда просто не было денег). Но постепенно, слово за словом, предугадывая каждое их желание, он сумел настолько расположить к себе подружек, что Клава и Тамара стали относиться к нему, как к давнишнему приятелю, не стесняясь при нем сплетничать о себе и столичных знакомых.

Их разговоры, безусловно, Льва тогда не интересовали. Интересовали девушки сами по себе. Его шансы на взаимность с их стороны были близки к нулю, и он это ясно понимал. Но всё равно было интересно впервые испытать силы на любовном фронте: получится ли завязать хотя бы с одной курортный роман – или даже знание о том, чего хотят девушки, не поможет.

Как ни странно, но своей цели неопытный юноша добился очень быстро и без особого труда. Он просто рассорил девушек, сыграв на ревности Тамары: познакомил Клавдию со своим другом Гиви, атлетически сложенным пловцом-спасателем местной лодочной станции.

Потом Лев овладел и той, и другой. Для Тамары нашел верные слова утешения в нужное время, когда она остро переживала измену подруги. Она отдалась ему из благодарности, почти по-матерински целуя и лаская его и желая этим как бы отомстить неверной любовнице, изменой ответив на измену. А Клавдию соблазнил, когда той надоел Гиви, совершенно никудышный любовник, а с Тамарой она еще не успела помириться и желала простой физической близости с любым, кто бы имел смелость ей ее предложить. Таким счастливцем оказался Лев, безошибочно унюхавший ее желания, благо для него это уже стало делом техники. Он самым галантным образом пригласил Клавдию в ресторан, одолжив денег у тетки, а затем привел на ночной пляж, уговорил искупаться голышом и прямо в море занялся с ней любовью.

В общем, как бы то ни было, после летних каникул, вернувшись домой и в университет, Лев Давидович решил отбросить всякую мораль и стать убежденным дарвинистом. Из летнего опыта он сделал вывод, что человек действительно произошел от обезьяны и что он всего-навсего животное, как и остальные приматы. А любовь мужчины и женщины – это не более чем физиологический процесс, природная потребность организма, для удовлетворения которой люди по глупости готовы идти на всё. Женщин же Лев отныне рассматривал как предметы первой необходимости, с помощью которых он может сделать свою жизнь удобней.

Середина семидесятых годов была золотым временем самиздата. В рукописях на еле различимых копиях по рукам ходила лучшая литература Запада и Востока, в том числе и та, что в дальнейшем получила название «эротическая». Тогда же этих тонкостей никто не знал, как никто не разбирался в СССР в марках джинсов или сортах жевательной резинки. И набоковская «Лолита», и солженицынский «Архипелаг ГУЛАГ» ценились читателями семидесятых одинаково: ведь они говорили о том, о чем тогда запрещали говорить.

Из всего беспечно прочитанного Львом в то время больше всего ему запали в душу только три книги: набоковская «Лолита», а также две вещи Генри Миллера: «Тропик Рака» и «Тропик Козерога».

Если книга Набокова поражала мастерством языка и нездоровым, почти физиологически отталкивающим психологизмом описываемых сцен, то текст Миллера, наоборот, подкупал искренностью, теплотой и полной свободой от моральных ограничений, позволившей автору добиться поразительной легкости изложения мыслей.

Вообще, все писатели делятся на две категории. Одни пишут и зарабатывают на этом деньги, для других же писать – потребность, а не профессия. Для первых успех – это точный расчет, а для вторых – чистая случайность. Но при этом первые вынуждены говорить только о том, о чем люди хотят услышать, а вторые пишут только о том, что интересует их самих.

Лев, безусловно, хотел бы принадлежать к числу вторых, но жить как первые. Свобода от мнения читателя и государства – это приятно, но она всегда – и особенно в то время – гарантировала полную нищету и постоянную жизнь взаймы. Зарабатывать на жизнь пришлось бы фарцовкой, или временной работой в литчасти какого-либо заштатного театра, или в штате никому не известного республиканского издательства, корпя над книгами об особенностях разведения чая в особо неблагоприятных климатических районах.

Лев отчаянно хотел писать, как Генри Миллер. Он мог это делать, и ему это нравилось. Но реализовать безумную мечту было совершенно немыслимо. Кто напечатает такое? Еще и донесли бы кому надо со всеми вытекающими последствиями. Писать же в стол человеку семнадцати лет от роду просто невозможно. В этом возрасте надежды юношей питают, заставляя их делать те или иные поступки, ошибками и их исправлением закладывать фундамент будущей карьеры.

Единственное, что оставалось Льву, – постоянно ограничивать свое творчество, маскируясь под модные тенденции и темы времени. И не безуспешно: его работы заметили и начали публиковать даже в крупных молодежных журналах. Правда, в разделах типа «Дебют» или «Новые имена», давая максимум полтора листа. Но по тем временам и это был большой успех. К тому же он позволил Льву Давидовичу Лурье, еще студенту пятого курса, стать членом молодежной секции Союза писателей Грузии, к несказанной радости родителей.

Завершающим штрихом успешной карьеры молодого филолога и писателя одновременно стала его неожиданная женитьба на столичной девушке и переезд на ПМЖ в Столицу. Дальние родственники его семьи из солнечной Абхазии, разумеется, тут же взяли за правило приезжать к нему и гостить по полгода, начиная с декабря, торгуя мандаринами и гвоздиками на одном из центральных рынков. Как ни странно, но молодая жена Льва Давидовича (та самая Клавдия, с которой он когда-то познакомился на пляже) ничего против не имела: ей нравились мужчины восточной наружности, волосатые и темпераментные, от которых пахло пряностями и цитрусовыми.

Жили они с женой в отдельной двухкомнатной кооперативной квартире, которую дочери купили родители: Семен Маркович Суходрач, начальник строительного управления одного из союзных министерств, и Раиса Максимовна Рукоблуд, главный бухгалтер текстильного комбината «Красные носки». Так что, по молодости лет и бездетности, чета Лурье вполне обходилась одной комнатой, другую сдавая темпераментным родственникам Льва за пару десятков рублей в месяц.

Любимым развлечением Льва Давидовича тогда было подглядывать за женой, в то время как она совокуплялась с его многочисленными родственниками. Он нарочно заранее звонил ей с работы и предупреждал, что придет очень поздно, а затем тихонько пробирался в квартиру, прятался в соседней комнате и подсматривал, как жена изменяет ему с очередным родичем, тщательно записывая ее разговоры и звуки, которые она при этом издавала.

Ему нравилось наблюдать, как многочисленные мужчины пытались подобрать отмычки к дверцам блаженства его жены, ключ от которых тихо покоился в его штанах. Именно тогда Лев впервые близко познакомился с Мамукой Хуяшвили, своим троюродным племянником, причем при очень комичных обстоятельствах.

37

Генеалогия Мамуки Хуяшвили заслуживает того, чтобы вкратце о ней рассказать. Он был единственным сыном престарелого Лазаря Иосифовича и молодой Суфико Акакиевны, урожденной Порнографии, отца которой, пляжного фотографа, Лазарь знал с самого своего детства.

Мать Суфико умерла довольно рано, оставив в наследство мужу легкий триппер и маленькую, болезненную дочь, которую он сам воспитывал, поскольку был свободен от работы. Летом она помогала ему находить клиентов и проявлять негативы, а зимой читала вслух газеты и училась шить и готовить. Со временем стряпуха из нее вышла отличная. Когда Суфико исполнилось восемнадцать, на ней женился немолодой вдовец Лазарь. Его жена умерла, и он остался один в огромном доме с садом и нуждался в женщине, которая бы управилась с немалым хозяйством.

Помимо дома у него было несколько фруктовых садов в горах, за которыми присматривали трое его старших сыновей от первого брака. Хотя официально Лазарь жил на пенсию, полученную по выслуге лет на железной дороге (он работал когда-то проводником поезда на маршруте Сухуми – Столица), жил он в основном на средства от продажи мандаринов и цветов, которые выращивали сыновья. Дело это он наладил довольно давно, еще когда был проводником и, используя служебное положение, возил цветы в Столицу. Когда же Лазарь Иосифович состарился, цветами и фруктами занялись сыновья, а он только помогал им, используя старые связи, доставлять и реализовывать скоропортящийся сезонный товар.

Когда молодая жена неожиданно родила сына, злые на язык соседи поговаривали, что виной тому были частые ночные визиты приятеля Лазаря Анания Чертохвали, с которым Суфико якобы изменяла Лазарю. Но он не обращал внимания на сплетни: очень дорожил приятельством с Ананием, своим подельником в торговле, и из-за глупых бабьих пересудов не хотел терять налаженные каналы поставок товара в Столицу. Так что делал вид, что это его вроде как и не касается.

Тем не менее сына своего, Мамуку, Лазарь не очень-то любил, предпочитая общаться со старшими сыновьями. Младший жил как бы на отшибе, сам по себе, до семи лет никто его не тревожил. Только мать иногда интересовалась, как здоровье, да дядя Ананий дарил на Новый год и день рождения подарки.

Затем Мамуку отдали в школу, где он, не проявив никаких способностей и рвения к учебе, благополучно проспал на задней парте до выпускных экзаменов и вручения аттестата зрелости. Да, собственно, никто в семье, включая его самого, не волновался, что у ребенка плохие отметки и учеба ему неинтересна. Отец и мать были уверены, что младший, окончив школу, присоединится к старшим братьям и займется цветами и цитрусами на одной из многочисленных отцовских плантаций. А для этого от Мамуки особых знаний не требовалось. Ведь цветы и совершенно неграмотный может выращивать, а чтобы собирать мандарины, нужна лишь физическая выносливость.

И действительно, сразу после школы отец отправил Мамуку к одному из старших сыновей. Под его надзором младший проработал в деревне всё лето и осень и лишь в конце октября вернулся обратно в родительский дом. Но не прошло и месяца, как в начале декабря отец вновь отправил Мамуку – только уже в саму Столицу – с довольно крупной партией мандаринов и старшим братом Отаром.

В Столице двое остановились у Льва Давидовича Лурье, дяди Мамуки, которого он знал так давно, сколько себя помнил. Каждое лето тот гостил у его родителей в их городском доме несколько месяцев кряду, развлекая Лазаря смешными историями и анекдотами из столичной жизни, а Мамуке давая втайне смотреть контрабандные порножурналы, которые он специально доставал для его старших братьев.

Первую неделю Отар и Мамука почти всё время проводили на одном из столичных рынков, лишь поздно вечером возвращаясь в квартиру Лурье. Надо было следить, чтобы товар не украли или не попортили, договариваться о ценах и о массе других вещей, от которых зависел успех их торговой миссии. Но через неделю у Мамуки выдался выходной. Отар отпустил его с рынка пораньше, посоветовав не шляться без толку по улице, а сидеть дома у Лурье.

В квартире оказалась только жена дяди Клавдия. Она смотрела телевизор в своей комнате. Мамука поздоровался через полуоткрытую дверь, и Клавдия, спросив, почему он один, пригласила его зайти к ней и, чтобы не было скучно, составить ей компанию, вместе посмотреть телевизор, а заодно и поужинать вдвоем, никого не дожидаясь. На робкие протесты Мамуки («А как мы сядэм за стол бэз хозяина?..») Клавдия отреагировала довольно решительно: тут же позвонила мужу на работу и поинтересовалась, когда он явится домой.

Лев Давидович хорошо знал жену и тут же сообразил, что спрашивает она его неспроста: что-то задумала. Но виду не подал и горячо заверил Клавдию, что будет сегодня особенно поздно, и пусть ни она, ни братья его не ждут, для убедительности повторив то же самое Мамуке по телефону.

Клавдия, не теряя времени даром, усадила Мамуку за стол и налила ему и себе по стакану красного вина. Из закуски была только зелень, вяленое мясо и белый хлеб. Первый же выпитый стакан ударил в голову юноше, не привыкшему к алкоголю, а пряная закуска только усилила его действие. По мере того как Мамука хмелел, Клавдия снимала с себя всё больше одежды и всё более откровенно приставала к нему. Мамука даже не успел заметить, как она в одном нижнем белье оказалась у него на коленях. Двое начали страстно целоваться и так увлеклись облизыванием друг друга, что не заметили, как тихонько скрипнула входная дверь и в квартиру проник Лев Лурье – и тут же спрятался в соседней комнате.

Действие алкоголя и природа неудержимо брали свое. Неопытный Мамука перевозбудился и готов был кончить прямо в штаны, поэтому Клавдия, не теряя времени даром, сама стянула с него одежду, скинула нижнее белье и, взобравшись голая к нему на коленки, ввела твердый и горячий член юноши себе между ног. Мамука только охнул от удовольствия, крепко сжал в объятиях жену Лурье и уткнулся носом ей между пухлых грудей.

Лев Давидович в соседней комнате навострил уши и приготовился запоминать всё, что будет говорить жена, восседая на члене его племянника, как на детекторе лжи, но тут случилась поразительная вещь. Клавдия неожиданно громко заорала, причем это был крик не удовольствия, а ужаса. Лурье осторожно, но быстро заглянул в приоткрытую дверь. Зрелище по-настоящему рассмешило и удивило его – впервые с тех пор, как Лев повзрослел и перестал читать сказки. Оказалось, что у племянника жуткая аллергия на женский пот. Клавдия во время оргазма обильно потела, и тело Мамуки покраснело и раздулось, покрывшись огромными волдырями, а член надежно застрял, разом превратив двоих любовников в одно орущее и проклинающее само себя животное. Так, вероятно, выглядел человек Платона, если он когда-то существовал.

Когда Клавдия и Мамука окончательно выбились из сил, устав ругаться и пихаться, и поняли, что освободиться так просто не смогут, то решили для начала передохнуть и мирно обсудить все возможные варианты решения физиологической проблемы, принять горячий душ и по возможности расслабиться.

Кое-как доковыляв, а точнее – довальсировав до ванной, они залезли под душ и включили теплую воду. Минут через пять, по мере того как вода смывала с Клавдии и Мамуки пот, пятна раздражения на теле незадачливого любовника стали бледнеть, но волдыри не исчезали. Неожиданно горячая вода закончилась, и парочку обдала струя ледяной воды. Кожа их покраснела и покрылась мурашками, а член Мамуки неожиданно съежился и с глухим звуком, отдаленно напоминающим хлопанье пробки из-под шампанского, вылетел на свободу из тесных объятий вагины.

Мамуку буквально отбросило от Клавдии – и он со всего маху ударился о стенку ванной головой, да так сильно, что разбил ее до крови. Клавдия же от неожиданности подалась назад и голой задницей села на вертикально торчащую фарфоровую ручку смесителя. Тот с треском рвущейся плоти на всю глубину вошел ей в задний проход.

Оба любовника (один с разбитой головой, а другая с кровоточащей задницей) с ревом и криками выскочили из ванной, голые и мокрые. Клавдия преследовала Мамуку: неслась, сшибая всё на пути, за ним с криком: «Я тебя убью, скотина!», а тот ловко уклонялся и тихо подвывал:

«Хелс ну махлеб, шемешви[10]10
  Не трогай меня (груз.).


[Закрыть]! Йя ничэго нэ здэлал, калбатоно[11]11
  Тетя (груз.).


[Закрыть], йя ничэго нэ здэлал…»

Пять минут побегав за племянником вокруг стола и опрокинув на пол все стулья и посуду в комнате, тетка выбилась из сил, устало опустилась на диван со словами: «А, ладно, сама виновата…», но тут же с ревом вскочила как ошпаренная: уселась-то на раненое место. Тут даже Мамука, который был в похожем состоянии, не удержался от хихиканья. Лев Давидович, кстати, всё это время корчился от смеха в соседней комнате.

Клавдия, глядя на хохочущего Мамуку, наконец осознала, насколько смешно она выглядела. Как, собственно, и вся ситуация, в которой оба по своей воле оказались. Двое голых людей – один с пробитой головой, а другая с пробитой задницей – гоняются друг за другом по комнате и обвиняют друг друга, хотя еще полчаса назад хотели заниматься любовью. При этом пострадавшая изо всех сил соблазняла пострадавшего, а он лишь помогал ей получить то, что она так сильно хотела – острые ощущения.

Когда общий истерический смех прошел и оба несчастных успокоились, они решили, что самое лучшее – не вызывать скорую помощь на дом, а самим добраться до приемного покоя ближайшей больницы. Там бы им оказали медицинскую помощь, не связав их ранения вместе. Кое-как одевшись и наскоро перебинтовав пострадавшие части тела, любовнички отправились на соседнюю улицу, где был то ли приемный покой горбольницы, то ли травмпункт. Дорогу Мамуке показывала Клавдия, ковыляя впереди на широко расставленных негнущихся ногах. Медпомощь им, конечно, оказали, да и раны были не опасными для жизни. Но с тех пор жена Льва Давидовича перестала изменять ему, а племянничек – спать с женщинами. Отныне он предпочитал только мужчин.

Грузин Мамука не мог открыто заявить о гомосексуальности и уж тем более продемонстрировать ее соплеменникам. Это был бы всеобщий позор – вроде отцеубийства или инцеста. Но вступать в физическую связь с другим полом он тоже не мог: из-за редкой разновидности аллергии на женский пот.

Оставалось два пути. Или заниматься онанизмом до самой смерти, или стать монахом и уйти в мужской монастырь, посвятив жизнь усмирению плоти и пению гимнов. Но ни то, ни другое его не устраивало.

Как всегда бывает в таких случаях, решение пришло само собой. Лурье, неожиданно воспылав дружеской приязнью к племяннику, познакомил его кое с кем из столичного гей-сообщества. Эти люди охотно помогли тогда еще молодому Мамуке полностью реализовать природный потенциал, периодически – когда он бывал в Столице – организуя грузину встречи с молодыми людьми, страдавшими из-за отсутствия мужского внимания.

Именно эти связи в начале девяностых помогли Мамуке закрепиться в Столице, когда в Абхазии случилась гражданская война и всех грузин в одночасье выгнали из домов, превратив из богачей в беженцев. У него остались хорошо налаженные торговые связи, но не было товара: братья из плантаторов превратились в партизан.

Но нет худа без добра, или, как часто говаривал старый Лазарь, отец Мамуки, «была бы торговля, а товар всегда найдется». Старшие братья в горах связались с чеченскими бандитами и через них стали поставлять Мамуке наркотики, а он торговал ими из-под полы на столичных рынках. Дело оказалось настолько выгодным, что вскоре недавние беды забылись, а доходы позволили вести совершенно новый образ жизни – как Мамуке, так и всем его друзьям.

Используя связи среди старых столичных педерастов, многие из которых стали к этому времени очень влиятельными людьми в Министерстве культуры, Мамука легко наладил сбыт наркотиков в среде столичной тусовочной богемы, предлагая пресытившимся и уставшим от «творчества» химреактивы, с помощью которых на время можно было снова почувствовать себя одаренным человеком.

В этом ему активно помогал Боря Картавых, с которым Мамуку познакомил их общий любовник Владик, танцовщик Большого театра, эмигрировавший потом в Израиль.