Текст книги "Таинственный Хранитель"

Дорожное приключение

На станции Тайцы поезд стоял минут пять. Свет в вагоне устало мерцал.

– Встречного ждём, – пояснил Андрей, упредив вопрос девушки. – Здесь, если ты могла заметить, одноколейка, что до Пудости, что до Можайской.

Она кивнула, проговорила чуть смущённо:

– А я не заметила. Хвалёная журналистская наблюдательность подвела.

– Ты, видимо, давно не ездила по этому маршруту.

– На электричке – давно! Как-то по асфальту привычней, тем более, я на машине…

Андрей прищурился не то что недоверчиво, но как бы несколько удивлённо:

– И где же твоя… твой… С позволения сказать, железный конь?

– Не конь, а девочка. Она у меня женского рода, и прошу не ёрничать. В ремонте, вестимо.

– Дэ-тэ-пэ?

– Оно самое… – вздохнула Агриппина.

– Ты? Или – тебя? – поинтересовался Андрей.

– Меня… На повороте подрезал парнишка-белорус, – ответила она в тот самый момент, как грязно-зелёный вагон встречного поезда застыл по ту сторону окна, а секунду спустя его двери со скрежетом отворились. – Не-ви-но-ватая я! И дознаватель не нужен…

– Серьёзно стукнулась? – обеспокоился Андрей.

– Жива как видишь. Более того – практически здорова. А машина… Да что говорить – могло быть и хуже. Фара вдребезги, бампер помят, крыло поцарапано.

– В общем, есть что ремонтировать, – подытожил Андрей.

– Есть… Но могло быть хуже…

– А виновник, стало быть, иностранец?

– Именно что! Хорошо, я КАСКО оформила, успела буквально за неделю до означенных событий, а то бы…

– Что, могли быть проблемы? – спросил Андрей и, опасаясь быть заподозренным в излишне навязчивом смаковании подробностей, неприятных для девушки, поспешил пояснить. – Я в этих автомобильных тонкостях полный профаниус. Потому и задаю глупые, может быть, вопросы.

Их электричка, наконец, тронулась.

– Да, без КАСКО пришлось бы платить из своего кармана, это как пить дать. Девушка я ныне одинокая, брутальных заступников не имею, а парнишка, как ты справедливо заметил, иностранец и, насколько я поняла, гол как сокол.

– Но теперь всё окей?

– Теперь – надеюсь, что так. Говорю же, не-де-ля прошла, во вторник получила страховку, а в следующую среду всё и приключилось.

– Бережёного бог бережёт.

– Воистину! – подтвердила Агриппина.

– А что за авто? Ты говоришь, женского рода…

– «Матизка». Я её называю Метиской или Мальвиной, аккуратная, фигуристая, особа романти-и-и-ичная… Что ещё интересует? Да увидишь как-нибудь, да что там – как-нибудь, на этой неделе и увидишь!

– Когда забираешь?

– В пятницу планирую. Завтра позвонить надо будет, хорошо, что напомнил… Эх, не забыть бы, да всё равно забуду, закручусь.

Я тебе напомню, хотел успокоить её Андрей, но слова эти замерли на его языке, остановленные смутной мыслью, суть которой была «не спугнуть бы».

Колёса электрички мерно выстукивали ритм. Девушка вдруг прищурилась, пристально вглядевшись в заоконную темень.

– И правда, однопутка, – констатировала она.

– Убедилась?

– Вполне.

Они снова замолчали. Пересев, Андрей расположился теперь напротив Агриппины, так удобнее смотреть на спутницу, чем он и воспользовался. Он непринуждённо рассматривал её, стараясь придать взгляду характер необязательный, даже рассеянный, но девушка была настороже – подмигнув, она полушутливо поймала и удержала его взгляд, как бы предлагая сыграть в гляделки: а ну, кто кого. Андрей принял было вызов, но скоро смешался и отвёл глаза. Он был смущён, и даже (как ему показалось) немного покраснел.

– А почему не объявили, мол, следующая станция… Какая там? – нарушила молчание Агриппина.

– Можайская… Разве не объявили? – Он не помнил наверняка. – Обычно, вообще-то говорят. Мы, видимо, пропустили, беседовали о твоей… Мальтийке… – неожиданно переврал он «имечко» Агриппининой машины и хлопнул себя по губам: приехал! Мальтийский орден, мальтийские рыцари, а теперь и машины ему мальтийские мерещиться начинают.

– А почему пассажиров так мало? – спросила Агриппина.

Он огляделся по сторонам и пожал плечами:

– Нормально. Вечер. Да и наберётся ещё народ.

Его прогноз скоро оправдался – по меньшей мере, если не количественно, то качественно. На Можайской, оглашая тамбур забористой перебранкой, в их вагон вломилась (по-другому не скажешь) весёлая компания подвыпивших парней. Их было шестеро, удаль вперемешку с алкоголем, казалось, клокотали в их крови, придавая веселью мрачный оттенок, как перед жестокой клоунадой.

Агриппина невольно поморщилась. Гогоча и матерясь во всё горло, молодчики расположились, как нарочно: двое плюхнулись в аккурат рядом с ними, остальные четверо заняли пустующие скамейки через проход.

Поезд тронулся, набирая скорость, слева по ходу движения блеснула чёрная гладь озера, справа громоздились поросшие лесом и кустарником холмы.

– Дуденгорфские высоты, – кивнул Андрей, желая отвлечь внимание Агриппины от лексических изысков парней. Она глянула в окно, чуть подалась к нему, словно намереваясь о чём-то спросить, но в этот момент над ухом раздался низкий гнусавый голос:

– X…e-горские задроты… – прогоготал он, как бы передразнивая Андрея. «Шутка» вызвала смех всей развеселой компании. Теперь они рассматривали «парочку» в упор, предвкушая развлечение.

Андрей промолчал, но внутренне напрягся. Он почувствовал, как холодная ярость поднимается в его груди, насыщая кровь адреналином. На всякий случай он повернулся в пол-оборота к компашке, хотя на его лице не дрогнул ни один мускул.

Полупьяный парняга в олимпийке, сидевший по ту сторону прохода, передал соседу «двушку» «Крепкой охоты» и прошепелявил, бесцеремонно тыча в Андрея серым коротким пальцем:

– Слышь, ты, типа познакомиться хочешь, задрот? Так имя твоё, б…, на лбу у тебя написано: Васёк задроченый, петушило. – Андрей оставался неподвижен. – Возьми у сучки своей зеркало и прочитай, ты ж грамотей, твою мать. – Он вдруг поднялся на ноги и потянулся к Агриппине: – Дай зеркало, курвень рыжая, подстилка…

Парень, сидевший рядом с девушкой, хохотнув, схватил её сумочку и потянул к себе, но Андрей уже стоял в проходе. Короткий удар – Шепелявый, не успев ничего понять, отлетел метра на три и опрокинулся навзничь. «А то тесно», – пробормотал Андрей, освободив, таким образом, место для маневра.

Тот, что тянул сумочку из рук оторопевшей Агриппины, запоздало отпустил кожаный ремешок и попытался привстать – но не успел: Андрей с разворота въехал ногой ему в челюсть, и парень, отлетев, ударился затылком о ребро спинки сидения и рухнул под ноги Агриппине, точно мешок с мусором. Второй сидевший по «их» сторону прохода стремительно отскочил к двери тамбура, справедливо считая себя следующей потенциальной жертвой.

Андрей, взяв за руку Агриппину, вывел её из пространства между сиденьями в проход, заслонил корпусом.

– Ах ты… козлина… – Вращая бешеными зрачками, на Андрея двинулся широкоплечий амбал, судя по голосу, тот самый, что переплавил «высоты» на «задроты».

– Вызови милицию, – быстро произнес Андрей, не выпуская из поля зрений общую картину поля боя: другие пассажиры глядели на них во все глаза, благоразумно отойдя подальше, кучкуясь в дальнем конце вагона.

– Осторожно, – услышал он голос Агриппины и увидел стальной блеск в руке амбала.

Блок, перехват – нож, звякнув, упал на пол вагона. Андрей отпихнул его ногой, а потом, заломив руку амбала, принудил его опуститься на колени. Удар сверху – ребром ладони – и накачанный пивом «пародист» лежит ничком, елозя губами по грязному полу вагона в такт перестуку колёс.

«Милиция» – Агриппина нажала кнопку вызова.

– Как она работает?.. Должны ответить?

Андрей пожал плечами, осматривая поле битвы. Трое «агрессоров» лежали в отключке, остальные трое спешно ретировались в тамбур, бросив товарищей на произвол судьбы, однако, не забыв прихватить пузатую бутылку «Охоты».

– Не отвечает, – пожала плечами взвинченная Агриппина.

– Держи кнопку, скажи, что произошла драка и номер вагона назови… – посоветовал Андрей, но тут же махнул рукой. – В общем, на твоё усмотрение…

– Да ладно, возиться ещё… – решила Агриппина, критически осмотрев «поверженных в пыль» и предложила. – Идём в другой вагон.

По-хорошему, дело следовало довести до конца – сдать хулиганов куда следует, но Агриппину, да и Андрея тоже смущала процессуальная сторона вопроса – этот вечер, а тем паче, часть ночи им вовсе не хотелось провести в стенах отделения милиции, к тому же урок, преподанный хулиганам, нельзя было назвать «лёгким» и «проходным».

Они вышли в тамбур, оттуда перешли в другой тамбур.

«Красное село» – раздался в динамиках ровный приятный голос, и электричка остановилась.

– Видишь? Объявляют! – торжествующе объявил все еще находившийся в напряженно-собранном состоянии Андрей. – А ты говорила…

Но Агриппина только головой кивнула – она тоже еще не вышла из состояния стресса.

«…закрываются. Следующая станция – Скачки». – Электричка отъезжала от платформы, и Андрей заметил, как троица сбежавших хулиганов по ту сторону окна стремительно удаляется от платформы, передавая друг другу спасённое в баталии крепкое пиво.

Постепенно, под умиротворяющий стук колес спадало нервное напряжение. Спустя некоторое время Агриппина сказала.

– Для искусствоведа ты неплохо дерёшься… – Её лицо раскраснелось, в глазах читалось удивление и – это было внове – неподдельное восхищение тоже читалось в её широко распахнутых глазах.

– Только для искусствоведа? – усмехнулся он и, не дожидаясь ответа, пояснил. – Армейские навыки. Они, видишь ли, не забываются, если надо – тело само вспомнит, у него есть собственная память…

– Да-да, – закивала Агриппина. – Это как умение плавать или на велосипеде кататься… – Андрей молчал. – Да? – спросила она после паузы, и столько неподдельного доверия было в этом коротеньком вопросе, столько мягкой женственности – такой, какой бывает она лишь в обрамлении истинной Мужественности – молчаливой, нелицемерной, что в душе Андрея волнами заплескалась спокойная нежность; в эту секунду он ещё раз понял, что влюбился в Агриппину – безоглядно, бесповоротно.

– Примерно так. Как на велосипеде, – улыбнулся он.

– Ты в армии изучал карате? – спросила она, отвечая на его улыбку своей.

– Рукопашный бой. Там есть элементы разных школ, разных боевых искусств.

– А в каких войсках… Где ты служил?

– Разведка ВДВ…

– Ух ты… И второго августа ты ходишь по городу в голубом берете и купаешься в фонтане?

– Бывает.

– Надо же… Если честно, я и подумать не могла…

– Правильно, не об этом должна думать настоящая женщина, тем более, такая красивая, как ты…

– О чём же? – снова спросила Агриппина и сама рассмеялась. – Правда, ну и вопросы у меня… Подумать только, – она подняла на Андрея глаза, – я у тебя спрашиваю, о чём мне думать…

– Знаешь, в этом что-то есть, – не без юмора отозвался он. – Можешь для разнообразия поразмышлять о загадках старой Гатчины…

– Пожалуй. И о твоём призраке… Чует сердце моё, дело там нечисто… Только знаешь что, Андрюша?

– Не знаю, конечно. – Он снова улыбнулся. Это ее невольное «Андрюша» затопило его душу невыразимым теплом и счастьем, так что возникла небольшая пауза. Наконец он спросил: – А, собственно, что?

– Давай мы вместе об этом подумаем, только потом… А сейчас… – Она запнулась. – Ой, я наверно такие глупости болтаю…

– Нет, нет, продолжай…

– Сейчас… – Девушка начала заново, и вновь осеклась. Помолчала.

– Поцелуй меня, – наконец произнесла она.

– А сейчас я тебя поцелую, – одновременно с ней сказал Андрей.

«Боже мой, зачем они нужны, слова эти», – думал каждый из них. Их руки сплелись, губы соединились в поцелуе – сладком-сладком, медовом, нежном, – электрическая искра пробежала по их телам и заставила трепетать.

– Ты… проводишь меня до дома? – спросила Агриппина, когда они наконец смогли оторваться друг от друга. Ее вопрос прозвучал как утверждение.

– Конечно, – ответил Андрей.

– До подъезда? – спросила Агриппина.

– Разумеется, – ответил Андрей.

– До квартиры? – спросила Агриппина.

– На руках донесу. – Голос его дрогнул.

– На руках?

– На руках. Не веришь?

– Не верю! – задорно рассмеялась она.

И он нёс её на руках, и она, обхватив шею его – крепкокрепко, – улыбалась в полумраке подъезда счастливо и загадочно, а когда у самой двери квартиры ноги её опять коснулись пола, она поцеловала его – нежно и долго – это был их второй поцелуй.

– После такого, мой рыцарь, я не могу не пригласить вас на чашку чая, кофе или томатного сока – на ваш выбор. Я просто обязана пригласить вас, и меня расстроит, если вы…

– Тесс… – Андрей закрыл ей рот ладонью. – Принимаю любые ваши условия, прекрасная дама…

Они вошли в квартиру, но успели лишь запереть дверь и зажечь свет в прихожей – как третий поцелуй настиг их, соединяя в одно и, одновременно, отрезая от внешнего мира, от всего того, что окружало и заботило их до, – и что после будет волновать их и подстерегать.

Между до и после исчезло время. Лишь ночь – безумная чаровница – колдовала над ними, и луна – румяная, круглая, лишь с крохотной щербинкой, несла их друг в друге, и они тонули друг в друге, и умирали, и воскресали, а вернее сказать, всякий раз рождались заново.

– Слушай… Я… тебя…лю…

– Знаю-знаю…

– Нет, ты ещё не знаешь… Слова не главное…

– А что главное?

– Тут, – рука легла на грудь, слева, где сердце.

– А что там?

– Ты.

– А у меня – ты.

Поцелуи – маковый цвет любви. Ночь цвела неоновыми огнями города, взрывалась невидимыми фейерверками ликующей любви. К далёким планетам уносились волшебные искры горящих страстью сердец. Падучими звёздами чертили небо метеоры.

К престолу Всевышнего возносятся молитвы любящих: Бог есть Любовь!

«Бог троицу любит»

На кафедре Андрей появился лишь к обеду. Коридоры гудели, как растревоженный улей, – с утра, наконец, вывесили расписание занятий и, прознав про это, студенты устроили к стенду настоящее паломничество. Альма-матер была рада им всем и каждому в отдельности; отдохнувшие и загоревшие, возникали они на крыльце, проходили в вестибюль, поднимались по лестницам, по привычке пересчитывая ступеньки «от и до» и затем растекались по аудиториям – юноши и девушки готовые к новым свершениям (и каким!), тем более что до сессии ещё слишком далеко, а стало быть, все учебные заботы могут расцениваться как приятные и не слишком обременительные.

Научный руководитель в целом одобрил направление исследований, выбранное Андреем в качестве «каркаса», рассматривавшим метаморфозы классицизма через призму исторического романтизма, а последний оценивая с позиций Большого Стиля, венчающего искусство эпохи модерна. Решив пошутить, профессор долго щурился, словно выискивая в воздухе кабинета приметы иного стиля, а потом спросил:

– А что бы вам, голубчик, не рассмотреть Модерн как предтечу Постмодерна? Вот это проект так проект – возьмите артефакты любой эпохи и рассмотрите их в… хм-хм… неожиданном контексте – и сразу в дамки! Уменьшенная копия Михайловского замка, будь она выполнена из… хм… нестандартного материала, – профессор сделал паузу, посмотрел лукаво, да так, что Андрею примерно стало ясно, что за «нестандартный материал» имеет в виду мэтр. – Сразу читается контекст бренности всего сущего, «где стол был яств…» – и далее по тексту.

Посмеялись.

Заодно Андрей выяснил своё расписание – уже со следующей недели придётся начинать занятия, четыре группы – всё по-старому, да плюс лекционный спецкурс. Придётся мотаться. Совмещать работу над диссертацией с преподаванием будет сложновато, да что поделаешь? – Ничего смертельного он в этом не видел. А, если что-то пойдёт не так, как должно – можно переиграть, причём как в сторону увеличения, так и уменьшения учебной нагрузки.

Около пяти часов вечера Андрей уже вернулся в Гатчину, для экономии времени он предпочёл автобус и от «Московской», слава богу, не угодив в пробку, добрался до Большого дворца за сорок минут.

Пока, мягко пружиня на рессорах, автобус нёс его к Гатчине, он почти всю дорогу безмятежно дремал, предаваясь приятным видениям, в которых прошедшая ночь играла главную роль. Однако затем в его безмятежное состояние стали вторгаться «несвоевременные» мысли, нарушившие его душевное спокойствие. Андрей вспоминал те два вечера, когда в галерее ему являлось Нечто; если первую встречу с привидением легко можно было списать на усталость, помноженную на ночную атмосферу дворца, что вполне возможно каким-то образом ввело его в изменённое состояние сознания, то объяснить рационально второе появление призрака – три дня спустя, на том же месте и почти в одно время – был уже не в состоянии.

«На том же месте в тот же час», – подумал он отстранённо и сразу же вспомнил юмористическую ретро-песенку с похожими словами:

 
Мы оба были, я у аптеки, а я в кино искала вас…
Так значит, завтра на том же месте в тот же час
 

Пропел он про себя и поморщился, как от зубной боли – тьфу, пошлятина!

И всё-таки… Что если хотя бы теоретически предположить, что в его видениях заключён некий смысл? Косвенным аргументом «за» служила строчка из Шекспира: «Есть много в этом мире, друг Горацио, что и не снилось…» Ведь Гамлету тоже являлось Нечто – Тень отца…

Ну вот, резюмировал Андрей, теперь я размышляю о Гамлете, как о реальном человеке… Он понимал, что его картина мира – лишь грубая проекция его собственных чувств, моделирующих окружающую действительность, и, пожалуй, впервые с такой отчетливостью уличил её в столь вопиющем несовершенстве.

Во дворце, в их рабочем кабинете дым стоял коромыслом. Конечно, это было явной гиперболой, – на безрыбье и рак рыба, в монастыре и чаепитие – оргия. Людей в комнате, действительно, было аномально много, особенно для часа, когда научная часть либо стремится к воссоединению со своими ячейками общества, либо – несуетливо служит Клио (как известно, служенье муз не терпит суеты, тем более в рабочее время).

Расспросив о причине чаепития и о символическом смысле тортиков и пирожных на столах, Андрей выяснил, что именно в этот день сколько-то лет назад появилась на свет Ольга Олеговна – она и проставляется, остальные (и он в том числе) – её гости. Извинившись перед «уважаемой ассамблеей» за своё неведение, Андрей пожелал имениннице всего того, что принято желать в подобных случаях, клятвенно заверив её (в присутствии свидетелей!), что за ним остаётся персональный подарок. Он церемонно чмокнул Ольгу Олеговну в щёчку, налил себе чаю, взял кусочек торта, а минут через пятнадцать, когда общий разговор окончательно иссяк, вышел в коридор в надежде привести в порядок разлохмаченные мысли.

Снова припомнился последний разговор с Виктором. «Ему что-то от тебя надо…»

То ли сама атмосфера дворца наводила на подобное размышление, то ли в голове у него сместился некий мыслительный «центр тяжести», только Андрей подумал: «А вдруг? Виктор, конечно, балбес, но порою говорит дельное… Что если вправду – кто-то (не обязательно само привидение) пытается донести до меня некое послание?» Следом вспомнилась реплика Агриппины насчёт внешнего сходства самого Андрея с Кутасовым – сановником эпохи Павла. Граф Кутасов личность историческая, уж не здесь ли зарыта собака? По крайней мере, попытка – не пытка, и, по совету Виктора оставшись в галерее сегодня вечером, он ничего не теряет. В детстве, помнится, в подобных случаях говорили «бог троицу любит», и третий раз, третья попытка в любом деле принимала статус решающей, судьбоносной, последней.

Андрей вернулся в комнату. Гости уже расходились. Попрощался и вышел Борис Львович, и сама «новорожденная» почти сразу засобиралась домой. Комната опустела. Андрей включил компьютер и принялся за работу – наука в отличие от искусства штука точная и признаёт гармонию законной лишь в том случае, если кому-нибудь удастся измыслить алгебраическую формулу для её «поверки», привет Сальери и Моцарту.

Он погрузился в труды праведные, однако через какое-то время спокойное и равномерное течение мысли, прорубающей себе русло в эмпиреях явных и неявных закономерностей, не всегда умея в неявном найти явное, стало давать сбои. Вечер опускался на Гатчину, и по мере того, как он вступал в свои права, приглушая цвета и делая естественное освещение всё менее ярким, Андрею для продолжения работы требовалось прилагать всё больше усилий. Глаза Агриппины, доверчивые, как у оленёнка, появились перед его мысленным взором, тихой нежностью переполняя душу до краёв. Её упругое тело изобилующее деталями, как-то: изгиб бедра, взмах руки, прядь волос, ниспадающая на шею, нога, согнутая в колене, – являлось ему пугающе-реальное, и та самая мышечная память, о которой говорили они в электричке, когда обоим было уже всё ясно, но ни один ещё не был готов признаться в этом, возвращала ему сокровенные минуты прошлой ночи, когда время остановилось… И как тут сосредоточишься на помпезных орнаментах Бренна?

Чтобы встряхнуться и затем вновь вернуться к работе, Андрей вышел из кабинета, прошёлся по пустым залам дворца, выбирая маршрут автоматически, почти наобум. Залы, открытые для экскурсий, блистали красотой напоказ, как витрины магазинов, производя впечатление «захватанности», «залапанности», точно продажные женщины, которых это клеймо выдаёт с головой вне зависимости от возраста, степени ухоженности и обстановки, в которой с ними встречаешься.

Андрей шёл из коридора в коридор, от одной экспозиции к другой, мысленно пребывая в иных измерениях, позабыв о времени как таковом и – тем более – о необходимости окидывать взглядом циферблаты часов. Блуждая по анфиладам комнат, поднимаясь с этажа на этаж, он, останови его в эти минуты и задай прямой вопрос, не смог бы ответить на каком этаже он находится в данный конкретный момент. Он сам был похож на призрак в своем неупорядоченном движении, он был сомнамбула на узком карнизе за секунду до пробуждения в мире, где бег секундомеров кончился.

Сколько прошло времени так? Бог весть. Вдруг Андрей остановился, внимательно осмотрелся, разом возвращаясь из туманного, смутного элизиума грёз, в котором блуждало его сознание, в плотный, конкретный мир материи, где гуляло его бренное тело. Не сказать, что Андрей устал – отнюдь! Только начало покалывать икры, и он, окинув взглядом пространство вокруг, понял, что в итоге своей бездумной прогулки по залам и этажам очутился в той самой галерее, где ему дважды являлось привидение и где… Да! В итоге бесцельного, отрешённого блуждания своего Андрей очутился в аккурат напротив портрета человека другой эпохи, чрезвычайно, по мнению Агриппины, похожего на… него.

Иван Павлович Кутасов… граф…

Андрей подошёл к портрету, снова появилось ощущение, что глаза сановника – живые, они пристально вцепились в него, Андрея, пронизывая всё его существо, высвечивая все его секреты и привязанности, привычки и слабости, давая ему безошибочную оценку. Возникло чувство дежавю – по-новой повторялось случившееся вчера, и лишь голова Андрея на сей раз оставалась ясной и спокойной, он наконец-то нашёл своё равновесное состояние, он нашёл подходящее амплуа, стал исследователем, готовым принять любую реальность, данную в ощущении.

Он вернулся в свой рабочий кабинет и сел за компьютер. Слышал, как за дверью простучали ботинки охранника, – Николая сегодня не было, в здании дежурили другие, кто-то из новеньких, и Андрей не знал даже, как их зовут – тот, который в вестибюле, носит пышные усы, а-ля кайзер Вильгельм, подкручивая их на прусский манер. Его напарник на вид совсем ещё зелёный, вероятно, только вернулся из армии.

Имена… Да бог с ними. Познакомимся при случае, а просто так – незачем, сказал он себе, потом открыл папку «Игры» и, выжидая время, расписал «блиц-пульку» в допотопный «Марьяж», оказавшись, паче чаяния, в плюсе. Это подняло ему настроение. Он откинулся на стуле и бездумно уставился на слегка мерцающий экран монитора. Наконец, решил немного размяться и, прихватив папку, – а вдруг не захочется возвращаться? – спустился вниз и вышел на улицу, предупредив «кайзера Вильгельма», что сейчас вернется. Стемнело, по ощущениям шёл десятый час (Андрей-исследователь сознательно оберегал взгляд от встречи с каким-либо циферблатом), вернее, почти стемнело – на западе, на самом краю, ещё пламенела, стремительно утрачивая оттенки красного, узкая полоска вечерней зари, до половины заштрихованная облаками. Прямо над головой тоже угадывались облака – разрозненные комья ваты, они плыли, беспрекословно подчиняясь розе ветров. Луны почему-то не было – а может, она была закрыта одним из проплывающих облаков? Андрей не помнил, в каком сегменте небосвода должен находиться сейчас лунный круг (если спустя два дня после полнолуния лик Селены можно назвать круглым).

Выкурив на свежем воздухе сигарету, Андрей снова поднялся назад, к двери кабинета. Постоял, прислонившись, однако внутрь не вошёл, даже отпирать не стал… Досчитал до тридцати, вдохнул-выдохнул и, сказав себе «Пора!» – двинулся по своему «сюрреальному» маршруту, лишь чуть медленнее, чем всегда.

Он шёл по галерее, луны не было, свет горел только на лестнице, давая скудное освещение, но глаза Андрея вполне адаптировались к темноте; чутко всматриваясь в пространство впереди, Исследователь бестрепетно ждал чего угодно, надеясь поставить точку в странной истории.

Паркет привычно скрипел, подобострастно отзываясь на каждый шаг, и больше ни звука. Но Андрей изо всех сил напрягал слух и зрение, чувствуя, что вот-вот и… Он вступил в ту часть галереи, где уже дважды являлась ему неведомая фигура…

Чу! Как ни старался Андрей быть настороже, он всё равно вздрогнул от неожиданности, увидев прямо перед собою – ожидаемый и даже поджидаемый – призрак. Сомнений не могло быть, это был его «полузнакомец»: красный мундир и широкая лента через плечо, напудренный парик с косицей. Теперь расстояние между ними было совсем мизерным – шагов пять, не более. Андрей-Исследователь, двинулся в направлении призрака, который, как он и думал, снова удалялся с той же скоростью, сохраняя дистанцию неизменной. Некоторое время они двигались таким образом, потом Андрей остановился и заговорил.

– Послушайте! Подождите! Объясните же, кто вы? Почему мне являетесь? Я могу вам помочь? Дайте мне какой-нибудь знак или намёк!

Голос Андрея был спокоен, и зависший над полом призрак вдруг двинулся дальше по галерее, точно приглашая следовать за ним. Он приблизился, и расстояние между ними сократилось до прежних пяти шагов. Не отрывая глаз от своего бесплотного визави, Андрей вдруг понял, что призрак, хотя и лишен плоти, не плывёт, а скорее шагает впереди него. Внезапно Андрей вздрогнул, поняв, что очутился на том самом месте, где вчера Агриппина показала ему портрет Павловского вельможи, а сегодня он сам наткнулся на тот же портрет, и ещё он понял – и ощутил как мороз прошел по коже – что именно здесь призрак исчезал из виду и в первый, и во второй раз.

«Бог троицу любит» – Андрей почувствовал невольный трепет, когда призрак, до того повёрнутый к нему спиной, обернулся и на мгновение застыл в этой позе, словно вглядываясь в него. Лицо в светящемся зеленоватом ореоле показалось Андрею удивительно знакомым, до боли, донельзя… И тут призрак, придвинувшийся уже вплотную к портрету графа Кутасова – к тому самому портрету! – заставил его снова окинуть взглядом лицо изображённого там человека.

Несомненно, это был оригинал, натура для портрета. Лицо призрака было одновременно лицом Кутасова. У Андрея в глазах словно двоилось, – мундир, лента, парик призрака были одновременно и на Кутасове. Призрак и Кутасов – двойники, безотчётно подумал Андрей. В какой-то неуловимый миг копия и оригинал совместились в пространстве – точно бесплотный дух, облако-шар спрятался, слившись с Человеком Нарисованным, который сам был не более чем копия с живого человека…

Рациональное мышление включилось у Андрея не сразу – прежде у него не было опыта общения с призраками, а потому чувства, обуревавшие его в момент появления из другого мира этой состоящей из тонкой материи сущности, уж точно никак не способствовали холодному логическому анализу. Итак, оно исчезает, слившись с портретом. Сказал себе Андрей. Теперь я уверен, что это происходило и в первый, и во второй раз, причем с каждым разом призрак как бы делался плотнее и четче. Но почему это происходило постепенно? Почему оно не проявилось так ясно, как сегодня, сразу?.. Недоумевал Андрей, но тут же счёл эти вопросы несущественными, сорными и отбросил от себя. Стоя напротив портрета, он сформулировал основные вопросы, на которые хотел бы получить ответ:

Во-первых: «Зачем являлся призрак и что хотел сказать?»

Во-вторых: «Почему именно мне?»

Однако, как минимум, две вещи стали для Андрея проясняться:

«Все-таки это не галлюцинация, а вполне реальная попытка контакта» и «Граф Кутасов имеет (имел) некое отношение к происходящему».

Выходило, что граф Кутасов – ключевое звено в этой истории, он – надводная часть айсберга. Стало быть, решил Андрей, начинать распутывать этот клубок надо с него. С человека? Или, всё-таки, с портрета?

Безусловно, начинать следовало с портрета. Картина – вот она! – холст, масло, рама. А человек? В могиле давным-давно, поди, и косточек уже не осталось от графа Кутасова – того, кто был первоосновой этим копиям второго и третьего порядков.

Он вплотную придвинулся к картине. Тщательный осмотр ничего не дал – холст, масло, парадный портрет, «всё как у людей», не более… Рама – массивная, тяжёлая, из ценного дерева. Андрей зачем-то провёл рукой по её поверхности – с одной стороны, затем с другой. Рама как рама… Андрей машинально прошелся пальцами по нижней горизонтали, и с левой её стороны пальцы наткнулись на неровность – завиток, обязанный своим существованием, вероятно, небрежности краснодеревщика. Лёгкая шероховатость, не более. Ничего особенного. Столь же безотчётно Андрей простучал костяшками пальцев по месту неровности барабанную дробь. Он не сразу понял, что произошло, когда, отозвавшись на нечаянный стук его, в нижней части рамы со скрипом вдруг откинулась маленькая крышечка, открыв крохотную выемку наподобие ниши – в портрете оказался тайник, и завиток был ничем иным, как потайной кнопкой.

Андрей открыл его совершенно случайно. И кто знает, сколько времени ушло бы у него на то, чтобы отыскать этот крохотный схрон, двигаясь путём целенаправленных поисков.

Так или иначе, тайничок был налицо. А где тайник – там всегда присутствует тайна, недаром эти слова состоят в столь близком родстве…

Андрей буквально обомлел, вытащив из малюсенькой выемки тайника сложенный вчетверо листок – полуистлевший, он мог рассыпаться в прах от неловкого прикосновения, как бывает со старинными бумагами и даже целыми книгами. Он решил не рисковать и спрятал листок в своей чёрной папке, положив его поверх чернового варианта одного из срединных разделов диссертации.